Текст книги "Заговор Мурман-Памир"

Автор книги: Борис Перелешин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

ТОЧНЕЕ ТОЧНОГО

Когда Точный подошел к Сухаревой башне, главлиповец уже стоял, опустив голову, засунув руки в карманы. Огромные уши того же клетчатого платка выделялись издалека на фоне башни, словно крылья ветряной мельницы. При виде Точного он вытащил из кармана плоские серебряные часы и обиженно протянул их.

– Десять минут одиннадцатого!

Точный разводил руками.

– Простите, товарищ, не мог никак! Очень был занят! А вы-то давно меня ждете?

– Мы-то, как условлено, без ошибочки, в десять часов! Точнее точного!

Точный рассмеялся.

– Да, да! Вы совершенно правы! Вы действительно оказались точнее Точного.

Этот случай привел его на минуту в хорошее расположение духа. Парень вглядывался в Точного.

– Да, чтой-то с вами неподобное, ровно вас купали, или что? Бледные какие. Откуда это вы?

– Это ничего, совершенно ничего! Я, знаете, не спал ночь!

– Так вы бы пошли соснуть!.. Что за напасть к ним иттить! Можно бы завтра!

– Нет, нет, уже давайте сейчас! Да это ведь и недалеко!

– Недалеко-то недалеко. Возле Трубы. В самом, конечно, центре города устроились. А то подождем до завтра?

– Нет, пойдем!

Пошли.

Наконец, главлиповец отчетливо произнес:

– Здесь!

На одной стороне узенького переулка торчала вывеска:

«Продажа ненормированных продуктов. С разрешения властей. П. Л. Мурман».

На другой – вросшая в землю дверка с корявой надписью:

«Памир».

– Что за чертовщина?

Точный в горестном недоумении переводил глаза с одной вывески на другую. Разом ясно представилось: угол Арбата, последняя в этом году мятель, две фигуры и:

– Я у Мурмана!

– А я в Памире!

И тогда же он себе сказал: значит, Мурман-то Памир существует. И вот. Как все просто!

Взялся за ручку двери в лавку Мурмана.

Дверь открылась и пропустила вошедших. Дверь за вошедшими закрылась. Но не открылась уже после этого целый день. Товарищ Точный через эту дверь обратно не вышел. Ни в этот день, ни в следующий. На третий день встревоженный Мартьяныч прибежал в Чрезвычайную. – Где же Точный? – Нет Точного! – Да куда же он делся?

– Пошел разыскивать Мурман-Памир.

– Что за ерунда. Вернется!

Но дни проходили. Точный не возвращался.

Через несколько дней товарищ Т. говорил:

– Да где же Точный? Почему он не приходит?

Собеседник его ответил:

– Не вернулся! Провалился в своем Мурман-Памире!

Сказал и вдруг посмотрел в глаза товарищу Т. и прочел в них ту же мысль, что мелькнула у него.

Именно:

– Ведь, пожалуй, Мурман-то Памир и существует!

Но в этот раз эти слова не были произнесены в Чрезвычайной.

Они были произнесены значительно позже.

– А время-то идет!

– Мм…

– И никаких сведений ни из Мурмана, ни из Ташкента!

– Никаких.

– Так ведь и июнь месяц скоро на носу будет.

– Будет!

ЮЛЬДЫ-МАКАШОТЫ – ПУТЬ СТРАДАНИЙ

Апрель…

Нежным дыханием теплой глины, цветущего урюка, овечьих шкур, кумыса и снежной журчащей воды проплывали в лицо Бурундуку частые, порой сливающиеся между собой кишлаки.

На горах, подступавших все ближе, огромные сползающие пятна льдин и прозрачный туман. Там вверху все таяло, здесь, в долине, снежной водой бежало на горячие поля… Фергана…

А мотоциклетка взрывала горы пыли, оскорбляла тонкие стволы персиковых и миндальных деревьев облаками бензина и неслась, неслась…

Как часто джигит, с прилипшим сзади к седлу безобразным комком материи в сапогах и парандже – женщиной, прыгал на коне через арыки в сторону от дороги, силясь справиться с конем и посылая вслед путникам брезгливое: собака.

Верблюды сбивались в кучу, падали на камни, сбегали на рисовые поля. Возница вниз головой летел с пирамидой груженой понесшейся арбы. Ишаки ревели. Голые мальчуганы лупили в мотоциклетку камнями.

Но это было только еще начало.

Расставшись с совершенно валившимся с машины (ехали днем и ночью без перерыва) шоффером и посадив другого, проскочили почти без остановки оскаленный, готовый броситься на первого встречного Наманган, впоследствии центр Ферганского басмачества.

Гнали к Ошу, купая оси мотоциклетки в ледяных потоках, вздувая каменную седую пыль на потрескавшихся горных тропах.

Навстречу все бежало.

Русские поселенцы, нагрузив ишаков скарбом, перебирались ближе к центру Туркреспублики. Кишлачное население местами подымалось против городов. Некоторые города подвергнуты были правильной осаде скопищами бандитов, предводимых баями и манапами.

Над кишлачными исполкомами веяли красные флаги, на черной стене чай-ханэ можно было прочесть тонкой арабской прописью мелко выведенную надпись с именами вождей пролетарской революции.

Но рядом блестело дуло винтовки мстительного бека, собирались вокруг беков русские белогвардейцы, имя его величества эмира бухарского открыто упоминалось.

Все кипело.

В Оше парень в кумачевой рубахе, в фуражке с одной из первых в этих местах красных звезд, схватился за голову.

– На Памиры? Давно связь потеряна! Апрель! Перевалы закрыты! Если не снегом, то повстанцами! Что вы, что вы! Здесь завтра вопрос поставлен будет так: удастся ли отстоять Коканд и Андижан? Возвращайтесь-ка, пока целы!

– А я все-таки думаю проехать.

В узкой теплой уличке под вырезным, обдуваемым каменной пылью карагачем, перебирая рукой свешивающиеся с земляной крыши низкой постройки побеги травы и красные маки, Бурундук разговаривал с двумя худыми высохшими узбеками.

Разговаривал или почти разговаривал, потому что, незнакомый раньше совершенно с узбекской речью, выучил за дорогу не одну сотню слов, а общеизвестная истина – что тюркские языки даются страшно легко, и за какой-нибудь месяц многие очень недурно выучиваются объясняться по-узбекски. Бурундук же взялся за дело с особенным рвением: несколько дней езды в мотоциклетке бок о бок с Садык-джаном (так звали мальчика) пошли на окончательную отшлифовку произношения.

Садык-Джан так привязался во время этих уроков к русскому «назиру», действительно до безумия любившему и понимавшему детей, что на этого маленького союзника Бурундук мог отныне серьезно полагаться.

Письмо Атаваева сыграло большую роль. Но еще большую сыграла солидная сумма, предложенная Бурундуком. Оказалось, что хотя перевалы закрыты, а пройти можно. И сборы в дорогу заняли всего несколько часов. Так хотел Бурундук.

Он сидел теперь на упитанном туземном коньке верхом в шелковом халате и тюбетейке, чтобы хоть издали не слишком обращать на себя внимание. С ним ехали два джигита и Садык-Джан, не пожелавший остаться в Оше. Захвачена была теплая одежда, так как и здесь уже, а на Памире в особенности, по ночам, после раскаленного дня, подмораживало.

Юльды-Макашоты – путь страданий.

Камень рассыпался от вечной смены мороза и зноя. Узкая тропка – только барану пройти – вздымалась и падала. Ни признака мостов: лошадей гнали прямо в бурную водоворотистую ледяную воду.

А к тому же страшно спешили. Спать старались в седлах, на ходу. Только, когда от усталости совершенно обалдевали, сваливались на несколько часов в какой-нибудь случайной юрте. Но пока «назир» спал, Садык-Джан неусыпно сидел рядом, сжимая рукоятку кинжала, зорко следя за всем невеселым и подозревающим, что бродило вокруг.

Когда смертельная усталость и редкий воздух высот особенно скручивали Бурундука, он представлял себе лежавший далеко впереди Назир-таш, и ощущал некоторую неловкость в спине, между лопатками. После этого выпрямлялся в седле.

Спешить было необходимо. Коротая досуг в пути разговорами, Бурундук точно выяснил местонахождение аула, в котором русский шайтан производил опыты: небольшая долина в ближнем Памире невдалеке от ледяного озера Кара-куль. Нашел долину на имевшейся карте, нашел и путь, по которому надо было идти к ней.

Но Бурундук спешил бы и осторожнее был, если б знал, что в расстоянии трех дней пути позади него на лошади, украшенной сбруей кованого серебра, в расшитом седле, едет стройный молодой всадник, с небольшой черной в колечках бородой, на правильном, почти арийском лице.

В кишлаках и аулах этого всадника окружали знаками почета и внимания. Он же, закусив губы, хмуро спрашивал:

– Кто видел русского и мальчика, с ними Ходжимрота и Рахманкуля из Оша?

И всюду получал точные сведения.

Только быстрота хода избавляла временно путников от встречи с ним.

Назир-таш…

Ну, и местечко! Брр…

Дорога, словно в кольцах, сжата провалами и утесами. Бездны открывались под ногами. Иззубренные, осыпавшиеся пасти, полные зубов, источенных временем. Луна, небывало огромная, сияла и змеилась в гладких, отполированных осыпями, скатах.

На рысях прошли стиснутый шапками скал мрачный перевал. Ниже дремало утопленное в луне селение.

– Эффенди позволит здесь остановиться, здесь у нас ашне (приятели)!

– Нет, вот вам на чай, если проедем не останавливаясь!

Селение проскочили даже на карьере, словно тени, ни одна собака не пролаяла.

Медный рассвет.

Прошли ложбину, до краев наполненную туманом, углубились в новую чащу скал. Отлегло от сердца. Надолго ли?

А через два дня всадник, на расшитом седле, кусая губы, щипал бороду, сгонял тонкие брови в одно зловещее пятно на лбу:

– Кто же видел русского и мальчика, с ними Ходжимрота и Рахманкуля из Оша?

– Прости, повелитель, такие не проезжали!

Только старуха подошла, доставая рукой землю.

– Перед рассветом проскакало четверо, как шайтаны, прости, светлый, как звезда Иштар, думали, пастухи!

– Джелдошляр, бездельники! Чумы на вас нету.

Зацокали копыта.

Еще через несколько дней. Как это случилось? Бурундук узнал, что за кучей бедных провшивевших юрт дорога разветвляется.

– Эффенди, есть отсюда дорога на ту сторону, прямо через скалу, а есть другая, два дня обходу. Где эффенди пожелает пройти?

– Конечно, прямо, зачем вы спрашиваете.

– Эффенди говорит, не зная сути дела. Надо увидать прямую дорогу.

Увидели. Остановились. Подумать, действительно, не мешало.

Прямая дорога с места уходила почти вертикально вверх. Желоб, набитый толченым снегом. Кони храпели и косили глазом.

– Да ведь, во время оттепели, это должен быть водопад, ни больше, ни меньше?

– Эффенди прав.

– Да кто же по этой тропе ходит?

– Раз в десять лет по ней ходят, и то баранчуки, люди, кому жить надоело.

– Ну. поедем кругом!

Тронули лошадей.

А через сутки здесь же распоряжался джигит с черной бородой.

Невысокий, кривоногий киргиз склонился, напялил лохматую, порванную шапку, сел на кривоногого же конька, и конек, осторожно перебирая ногами, медленно-медленно пополз прямо вверх по желобу. А снизу все смотрели и смотрели, пока посланный черным червяком не пропал в облаках.

Аллах не дал в эту ночь и в следующую ни бури, ни снега, ни оттепели. После этого сразу и заметно положение путников изменилось. Какие-то люди по ночам подходили и упорно заглядывали в лица спящих, пока мальчик не кидался на них с кинжалом.

Чуть слышно шурша по траве, кто-то полз и полз к стоянке, пока не подымали тревоги. Пастухи делали проводникам со скалы непонятные знаки. Лица же проводников становились мрачнее, – а по временам проводники были преувеличенно любезны.

Наконец…

После полудня бегущие тени облаков стали частыми и все кругом рябило, как в мятель на севере. Ветер дул в лицо бешено, то свергаясь со скалы, как с раскаленной плиты, то морозно. Трудно было держаться в седле. Бурундук дремал. И вдруг проснулся, крепко схваченный двумя парами сильных рук. Два незнакомых киргиза стояли по сторонам. Проводники были неподвижны и молчаливы.

Другие безуспешно погнались за мальчиком, поскакавшим куда-то без дороги, по хребтам и склонам. К вечеру по той же дороге, только в обратном направлении, ехали три всадника. Средний Бурундук, со связанными позади руками и ногами, привязанными к стременам. По бокам Ходжимрот и Рахманкуль. Разговоры и просьбы уже наскучили. Обещания новых – «на чай» были бессильны.

– Иок – (Нет)! Твои деньги – наши деньги.

– Не найдете, дьяволы!

– На куски разрежем, а найдем! Из горла вынем!

Над дорогой низко свешивался кудрявый карагач. Немного дальше застыл на такой же застывшей лошади, словно в дремоте, огромный, длинноногий, босой киргиз с ничего не выражавшим лицом.

– Эй, ты, наглотаешься москитов, закрой рот! Посторонись, не даешь проехать, – весело крикнул Рахманкуль.

Ходжимрот под карагачем низко пригнулся, ветка задела его по голове, листья шуршали по лицу. Что-то тяжелое и плотное легло ему на плечи, пригнуло голову. Крепко сдавило гортань. Хаджимрот захрипел, выпустил повод, потом стремена, сковырнулся с седла на дорожку, с дорожки вниз в водоворот камней, оттуда еще ниже в голубую пустоту.

Одновременно длинноногий киргиз схватил повод Рахманкулева коня, и, все ускоряя рысь, поскакал вниз по тропинке. Рахманкуль, обалдевший от неожиданности, пробовал тянуть еще коня, на котором сидел Бурундук, но, получив удар по руке, выпустил его.

Немного дальше застыл на такой же застывшей лошади, словно в дремоте, огромный, длинноногий, босой киргиз.

Уздечку Бурундукова коня держала другая рука.

– Садык, милый, как ты, откуда?

– Я, ата, на дереве сидел, а это мой земляк, баранчук!

Киргиз снизу орал:

– Эй, эй, деньги, деньги!

– Давай ему денег скорей, мы ему заплатим, – говорил мальчик.

Он поскакал к киргизу и передал деньги.

– А с этим что?

Киргиз показывал на Рахманкуля.

– Заруби его скорее, а сапоги себе возьмешь, – звонко крикнул мальчик.

Передняя пара скрылась. Приближалась ночь. Ясно было, что продолжать путь по этой дороге нельзя. Садык немного знал эти места. Днем он совершил головокружительную поездку по обрывам и ледникам. Теперь они свернули с дороги и пробрались между утесами, часто ведя лошадей под уздцы. Заночевали в пещере, зато были спокойны, как никогда за всю дорогу.

Потом добрались до заброшенной в небо юрты пастухов. Здесь окончательно был выработан план поездки. Оба переменили одежду. Бурундук одел более простой и теплый халат, киргизскую войлочную шапку. В его сибирском лице, как и во всем складе его приземистой фигуры, было что-то татарское. С этого дня он стал ежедневно подкрашивать лицо хиной, сделав его коричнево-оливковым, как делают женщины повсеместно в Азии. Местная поговорка: «Как русский ни хорош, а все глаз у него голубой (не черный)», неприменима была к Бурундуку, так как глаза у него были карие.

Мальчик одел женскую одежду и паранджу.

Казалось, узбек путешествует со своей женой.

Решено было ехать без проводников, по звездам и географической карте. К услугам все более и более редких в этих местах пастухов прибегать только на перевалах или переправах.

Залайский хребет прошли несколько восточнее того проезда, по которому вел «путь страданий».

Скоро Памир принял их одной из своих «долин ужаса».

С перевала долина казалась покрытой цветущей и сочной растительностью.

И только на въезде в нее видно было, что вся она покрыта разноцветными, играющими на солнце, голышами. Голышами, тянувшимися на сотни верст. Ничего, кроме голышей. Бродячие пески засыпали их в разных направлениях.

И все же после напряженных волнений на проезжем пути, путники отдыхали душой и телом, вволю предаваясь сну.

Здесь по нескольку суток никто не попадался навстречу.

Вели же стадо яков или джигиты подымали пыль на горизонте – можно было схорониться в скалах и пропустить их.

Так шли они по диким и безводным местам, покрытым редкими клочками растительности, не желая видеть и не видя человеческого лица.

Шли и приближались к цели.

НАДПИСЬ НА СКАЛЕ

Верблюжий ветер…

Держась за ветки повисших над осыпями кустов, Бурундук и Садык вглядывались в бесконечные дали, развернувшиеся перед ними. Светложелтые лысины песков, чередуясь с темными пятнами конусообразных возвышений, напоминали пустынную шахматную доску. Небо раскосое, в пятнах скал, глядело широко и неприветливо. Но ветер, взлизывавший истертые бока холмов, доносил на порывах чуть слышные запахи паленой шерсти, верблюжьего помета, яка и грязного жилья.

Узким коридором, с протянувшейся посередине узенькой серебряной ниточкой ручья, лежала под ногами долина. Та самая долина, ради которой пройдены такие расстояния и преодолены такие трудности.

Да, сомнений не было, урочище Берендеева было в расстоянии суток пяти отсюда.

– Ну, теперь-то нельзя подкачать. Теперь-то мы не будем так просты, чтобы сунуться прямо в лапы ханымцам, без сомнения, окружающим ставку Берендеева кольцом.

– Баранчук, тебе ехать один день пути к восходу, там у источника ручья из Кара-Куля найдешь русских людей, к которым у меня письмо. Вот письмо, вот деньги. Ждем тебя через два дня в этих пещерах.

Баранчук спрятал письмо в лохматую шапку и поскакал.

Путники же не остались ждать его в условленном месте, а сразу передвинулись значительно к востоку, в место, откуда долину можно было держать под наблюдением.

– Неизвестно еще, кто может за ним протащиться. А если он поедет один, мы его отсюда всегда перехватим.

Наткнулись на небольшой перевал, где глубокий слой песка весь изрыт был следами животных и человека. Здесь в определенное время года перегоняли стада из одной долины в другую. В этом пункте поддерживалась связь между тремя или четырьмя долинами.

Уже издали путники разглядели на скале, открывавшей вход в котловину, большую свежую надпись. Подъехали и разбирали.

«Да будет благословение неба над читающим и слушающим читаемое и передающим его другим.

Ибо полезно было бы, чтобы все проходящие пустыню и горы ознакомились с нижеследующим, равно и незнающие арабских букв и даже не говорящие на тюркских наречиях.

Всякому важно знать, что войска справедливого Ергаша волею Всемилостивого одержали между Ошем и Наманганом новую победу.

Большевик же, предавая огню селения и ругаясь над женщинами и стариками, в страхе отходит. Итак, убивайте всякого встреченного в этих местах русского, кроме находящихся под особым покровительством. Теперь пойдет речь о шайтане, общеизвестном жителям высот и предгорий.

Не должны ли новые законы для всего живущего быть написаны под ясным небом Кровли Мира? Жители гор и предгорий, кто из вас скажет на это: нет?

Такого ни одного не найдется. Ханым, ханым! Твои люди понесли большие труды и тяжкие лишения для общего блага. Прочитавший, если ты благородный человек, собирай стада верблюдов и яков и прикочевывай поближе к урочищу Кара-Куль в помощь людям ханым, стерегущим шайтана, потому что русские собаки изворотливы, как лисицы.

Неверно, что шайтана нет больше среди них.

Все это написано по повелению пресветлого Хай-Ходжи-Худеяр хана из рода Бабура, потому что его пресветлость согласно неисповедимым линиям судьбы в третий раз явился среди нас.

Записывайтесь в отряды его пресветлости и полковника Розова. Все записавшиеся получают жалованье старыми рублями, английскими фунтами и монетой его величества эмира. Кроме того, вооружение и пропитание».

– Т-тэк… сказал Бурундук. Заваривается каша!

Схоронились на два дня среди камней и наблюдали долину.

Прочитанное особенно неприятно поразило его. Одиноко тащиться, ожидая удара кинжалом в спину или толчка со скалы – одно. Широкое массовое движение – другое. Здесь уже можно изобретать. Он напялил войлок на глаза, улыбнулся чуть-чуть, подумав о своей киргизской внешности и о том, что может, пожалуй, не рискуя быть разоблаченным, произнести небольшую речь перед пастухами. Ну-с! Схоронились на два дня среди камней и наблюдали долину. Движение было действительно необычное для этих мест. Время от времени в глубоких волнах пыли тяжко катились стада, скользили одиночки-джигиты, прикрывая ладонью глаза под войлочной шапкой, пристально вглядываясь в дали, скакали небольшие отряды – пять, шесть человек – маленькие лошадки, оливковые грузные лица с оттопыренными редкими усами, черные глаза навыкате, над ними длинные пики с плавающими в воздухе пучками шерсти. Все это ясно различал Бурундук в полевой бинокль. Но почему движение шло не в сторону стоянки Берендеева, а больше в обратном?

Наконец разглядел на берегу реки скакавшего позавчерашнего посланца. Садык слетал за ним.

Снова киргиз полез в лохматую, покрытую насекомыми шапку. Из шапки вытащил пук верблюжьей шерсти. Размотал. Там в тонком бухарском, голубом с желтыми солнцами платке завернут был узкий почти дамский конверт. Не без некоторого волнения разорвал его Бурундук. Ощутил еле уловимый запах духов Коти, такой необычайный здесь.

«Полковник!

Признаюсь, можно было бы очень и очень удивляться неожиданности Вашего появления здесь, равно и многим другим обстоятельствам Вашего прибытия, если бы только было время удивляться.

Мне крайне больно, что в эти дни, когда Вы были от меня так близко, после полуторамесячного сидения в этой пустоши, мне так и не удалось пожать Вам руку и услышать русскую речь.

Сегодня, когда Вы читаете мое письмо, три дня пути уже разделяют нас и расстояние все растет, потому что мне давно пора, – нельзя больше ждать, – отбыть в направлении на восток, и юг, по делу, о котором Вы, конечно, хорошо осведомлены, т. е. к англичанам.

Дорогой мой, ведь уже полтора месяца тому назад и для меня совершенно непостижимо, как Вы этого не знали, отношу это только за счет Вашего опоздания в пути, – Берендеев и Шефтель счастливо удрали, и даже неделю тому назад я получил известие о благополучном прибытии их в Москву и о назначении окончательного срока взрыва – 10-е июня.

Следовательно, Вам здесь делать нечего, поворачивайте, пока не поздно, обратно.

Ханымцев опасайтесь совершенно справедливо, это тоже Вам можно было бы знать раньше, ведь разлад у нас с ними полный, им, видите ли, серьезно взбрело в голову замариновать Берендеева у этого паршивого Кара-Куля, всемирную же монархию основать с центром на Памирах, с этим самым Худеяром во главе.

Спешите, надеюсь, хочу надеяться, что вернетесь в Москву невредимым.

Передайте привет нашим общим друзьям, передайте горячий привет и целуйте героическую ручку Натальи Владимировны, скажите ей, что и я по-прежнему… или нет, ничего ей не говорите, она знает, а я больше не могу писать, оттого ли, что с утра проводник кличет меня ехать, или от волнения при одной мысли: старые Москва и Питер (я вижу их уже возрожденными), старое общество друзей, сода-уиски и затяжка кепстена в морском собрании. А я совершенно один с этой вечной солью на губах уезжаю по скучной и глухой стране среди людей, похожих на навозных жуков, куда-то все дальше и дальше к чертям на кулички.

Довольно, помогай Вам бог, простите за легкомысленное письмо, вспоминайте в часы решающей борьбы с красной заразой, что не с Вами, вопреки его самым горячим желаниям

Драверт».

Р. S. «Чуть не забыл, уж если Вы здесь, навьючьте оставленные впопыхах Берендеевым, очень важные для него, рукописи и мешки с травами. Взять их нужно в пещере № 15 по берендеевскому плану (он-то, конечно, у вас есть), сдать же немедля ни секунды по прибытии в Москву прямо во временную лабораторию Берендеева под столовой „Памир“ в ком переулке на Трубе.

Еще раз простите».

Д.

Бурундук в раздумьи остановился над письмом. Обратился к застывшему перед ним киргизу, показывая рукой на движущиеся в долине отряды:

– Кто эти люди и почему они идут не к озеру, а от озера? И что делает Худеяр-хан?

Киргиз ответил:

– Аллах ведает дела могущественного Хай-Ходжи-Худеяр хана. Что касается дехкан (крестьян) и пастухов, то никто не верит, что шайтан сидит под скалою. Баи-хозяева хотят, чтобы мы оставались в отряде, но пастухи и дехкане непрочь вернуться к стадам, женщины одни не управляются. Баранчуки, которым было обещано полное прощение, получив оружие и жалованье за месяц, снова повернули коней в горы: сказав: воюйте с большевиками, а мы по-старому будем резать и тех, и других.

Лицо Бурундука подергивала усмешка:

– Вот так фунт! Значит, баранчуки дали стрекача в горы, а пастухи расходятся по своим стадам. Очень хорошо. Ну, что же скажут его пресветлость и русские собаки, не те, бывшие около озера, а в лагере, вдохновители надписей на скалах, с полковником Розовым во главе? А не попробовать ли?..

Но с другой стороны в голове пронеслись: сомнительность задачи, 1-е июня (этого не надо забывать) и адрес лаборатории в Москве. Это поистине беспечное письмо открыло ему немного, но достаточно.

Киргиза отпустили. Лысая спина его халата над выпяченным крупом коня провалилась в осыпях между чахлыми кустами.

Теперь тронул коня и Бурундук.

– Едем, Садык!

– К озеру?..

– Нет, Садык, не к озеру, на Москву, назад.

– На Москву? А шайтан?

– Вот все, что надо от шайтана!

Бурундук хлопнул по письму.

Перевалили цепь холмов и выехали на равнину. Под ногами почва твердая, как камень, была иссечена трещинами.

– Нехорошо, – сказал, глядя под ноги, Садык.

Небо затянулось тучами, посыпал мелкий снег. С удивлением Бурундук видел, что трещины под ногами исчезали, земля становилась мягкой, удобной для копыт.

Немного позже копыта лошадей начали прилипать к почве, чавкать и вязнуть. Скоро лошади, вытаскивая копыта, выбивались из сил.

Цепь холмов на горизонте, все время казавшаяся близкой, сколько к ней ни приближались, оставалась недосягаемой.

Быстро темнело. Все кругом становилось безотрадно. Слезши с коней, путники тащили их за собой, проваливаясь по колени, в становившуюся все более и более вязкой трясину.

Вдруг в сгустившихся сумерках разглядели шестерых или восьмерых всадников, быстро продвигавшихся на маленьких тибетских лошадках, умело выбиравших проходимые места и прыгавших с кочки на кочку. Поневоле пришлось звать на помощь. Коней наших путников схватили под уздцы, повернули, повели.

– Туда, туда! указывал Бурундук на север.

Отрицательно качали головами.

– Еще 1000 локтей пройти и погибель там. Сам Аллах нас послал к тебе на помощь.

От немного грубых и навязчивых услуг не приходилось отказываться. Шли в совершенно обратном направлении. Наконец, вышли в песчаную котловину, стиснутую скалами, где открывался проход в соседнюю долину, и на утесе возвышалась надпись, то самое место, где Бурундук и Садык были накануне.

В пещере под надписью решили заночевать.