Текст книги "Тигр в стоге сена"

Автор книги: Борис Майнаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 5

Чабанов с трудом вырвался из плена воспоминаний и, не открывая глаз, прислушался. Губернатор шумно плескался в студенной воде. Обычно он кричал, бурно выражая удовольствие, но сегодня, почему-то, вел себя тихо.

– Что это ты молчком паришься, вода степлилась? – Леонид Федорович поднял голову.

– Стараюсь тебе не мешать, – губернатор повернулся к нему, – что-то случилось?

– Нет, просто потянуло на воспоминания, может, к старости, может – к смерти.

По тонким губам товарища пролетела усмешка.

– Брось, посмотри на себя – силен, как племенной бык. Ты просто устал, вот и лезет в голову всякая дурь. Вон и Петрович посмотрел на твою хмурую физию и трогать тебя не стал.

– А я не понять не могу, что это меня никто не «ломает». Не в службу, а в дружбу, кликни его, пусть кровь с солью разгонит.

Губернатор, тешась, рявкнул во все горло, и в парную вошел массажист.

– Давай, Петрович, вей из меня веревки.

Чабанов закрыл глаза и погрузился в легкое забытье. Лишь изредко, когда твердые пальцы Петровича попадали на особо больной сустав, Леонид Федорович открывал глаза, потом снова проваливался в теплое небытие.

… Пять лет Организация работала без проколов. Подпольные цехи, налаженные Чабановым и его людьми, производили продукцию по лучшим образцам мировых фирм и с успехом конкурировали с государственной торговлей. И тут по сети прошел сигнал тревоги.

В Рижском ЦУМе неожиданная ревизия обнаружила большую партию товарных излишков. Когда же сотрудники республиканского УБХСС стали нащупывать пути поступления продукции, то выяснилось, что шерстяные кофточки с импортными товарными знаками, изготовлены из отечественного сырья. Размах операции взволновал всех рижских сыщиков. Они ринулись в поисках махинаторов, но никого взять, кроме управляющего трикотажной базой и нескольких работников магазинов, знавших о левом товаре, не смогли. Контейнеры, доставившие его, были маркированы клеймами и пломбами западных фирм и шли из Владивостока. Только, как выяснилось, там их никто не видел. Следствие предположило, что товар был погружен на промежуточных станциях, а офомлен во Владивостоке. Доказать это не удалось, как и найти человека, сопровождавшего груз. Доставив его по назначению, он отбыл в неизвестном направлении. Деньги, по договору с ним, надо было положить на несколько десятков аккредетивов и разослать по главпочтамтам разных городов Союза. Следствие располагало списком фамилий, кому адресовывались эти немалые средства. Заказные письма по этим именам разослали, но за отправлениями никто не пришел. В министерстве поняли, что имеют дело с серьезной организацией, но полгода поисков ничего не дали. Дело, порядком поистрепавшись по столам различных следователей, легло в архив.

Чабанов после этого сменил тактику. Он отказался от распространения крупных партий товара и приказал перейти к множеству мелких точек реализации продукции. Денежная река по-прежнему несла Организации миллионные барыши. Часть из средств Чабанов вкладывал в новые и новые производства, а часть в людей, которых рассаживал по различным уровням власти, медленно, но планомерно выходя на Москву и столицы Союзных республик. И тут Леонид Федорович понял, что ему необходим выход за рубеж. «Мозговой трест», просчитав варианты, пришел к выводу, что действовать надо двумя путями. Первый – через подставных лиц начать скупку акций перспективных западных компаний. И второй – проложить караванную тропу через южную границу. С первым все шло по плану, а вот с караванной тропой…

Почти год эмиссары Чабанова торили дорогу за кардон. Она была налажена и отработана до самой погранзоны и тут дело застопорилось. Можно было везти товар чемоданами, контейнерами – на них работало несколько таможенных смен, но Леонид Федорович требовал расширения масштабов, чтобы иметь путь, минующий таможню. Когда был арестован третий посланец Организации, Чабанов снова собрал своих советников.

– Мы так можем еще десять лет искать среди пограничников бабников и пьяниц и ничего не найти, – сказал Беспалов, – надо самим послать своего человека в их среду, используя связи в минобороне.

– А мы что делаем? – Усмехнулся Шляфман.

– Вы меня не так поняли. Надо провести через военкомат какого-нибудь коммуникабельного и умного парня, чтобы его послали служить именно на южную границу. Пусть прямо на месте решит как наладить мост на ту сторону. Иначе нам не преодолеть кастовой замкнутости пограничников и мы будем все время натыкаться на их контрразведку.

Чабанов удовлетворенно хмыкнул:

– Это интересно, и парень у меня такой есть. Он, к тому же на английском и фарси говорит. Я берег его для переброски на Восток, а сейчас думаю, что Константин Васильевич прав. Пусть послужит пару лет в армии. Ну, разве можно назвать мужчиной юношу, который не нюхал запаха портянок и не спал в казарме? – Леонид Федорович рассмеялся.

Утро следующего дня Чабанов начал с посещения облвоенкомата. Полковник Засядко хорошо относился к Леониду Федоровичу. Время от времени они похаживали втроем с секретарем обкома на охоту, потом засиживались за полночь в одном из загородных обкомовских охотничьих домиков.

Увидя в дверях своего кабинета Чабанова, Засядко обрадовался. Ему показалось, что в его аскетически обставленном кабинете, послышался могучий вскрик оленьего рога.

– Охота?!

– С удовольствием, – Чабанов протянул приятелю руку, – только сейчас поохотиться можно где-нибудь за Полярным кругом, а у нас только на улице. Помнишь анекдот? Она идет по одной стороне улицы, он – по другой. Ему охота и ей охота – вот это охота!

Засядко с удовольствием захохотал, но тут же погрозил пальцем:

– Мы как договорились – рассказал старый анекдот – выставляешь бутылку коньяка.

– Ради этого и пришел. Поедем, посидим, покалякаем о том, как сейчас можно организовать заполярную охоту – тоска заела.

– Может, здесь, мне из Москвы должны позвонить?

– Как мальчишки рукавом закусывать будем или сухую колбасу грызть? Нет, уж, пойдем в ресторан , на худой конец – в обкомовскую столовую, там лучше кормят.

– А у меня толстый, – опять захохотал военком. – Ладно, уговорил, идем в обком, там телефон под боком – меня всегда достать можно.

В приемной, надевая фуражку, полковник повернулся к дежурному офицеру:

– Я – в обком, будут звонить из министерства, соединишь…

Они приехали в обком и прямиком прошли в кабинет заведующей столовой.

– Мария Павловна, – Чабанов сжал в своих руках тонкую кисть женщины, когда она поднялась им навстречу, – мы с Михаилом Петровичем решили немного расслабиться, а лучше вашей кухни в городе ничего нет.

– Господи, да я всегда рада видеть у себя таких мужчин, вот только Сам еще не ел. Спустится, а вы тут бражничаете в середине дня. Вам он ничего не скажет, а мне, при случае, напомнит.

– Ну, – надул губы Засядко, – что же нам в ресторан идти?

– А, – махнула рукой женщина, – отдам вам свой кабинет, отдыхайте. Он сюда не ходит.

Не успела она выйти за порог, как в дверях появилась стройная официантка в ослепительно белом халате с громадным подносом в руках.

– Это что за диво? – Воскликнул Засядко.

– Н-да, – удивился Чабанов, – и я эту красавицу первый раз вижу.

Девушка, словно эти слова ее не касались, стала спокойно перекладывать на стол различные закуски. Ее халат широко распахнулся, высоко открыв длинные, белые бедра, красоту которых подчеркивал край черной кружевной комбинации. Мужчины в упор рассматривали официантку. Наконец, она поставила на стол бутылку коньяка и улыбнулась:

– Кушайте на здоровье.

– Присаживайтесь с нами, – с сожалением глядя на скрывшиеся за полами халата колени, предложил Засядко.

– Я – на работе, – девушка повернулась и медленно, вызывающе покачивая белрами, пошла к выходу. У самого порога она повернулась, чуть прищурилась и, глядя на Чабанова, сказала:

– Вот разве после шести…

Леонид Федорович не успел и глазом моргнуть, как дверь закрылась.

– Хороша, – Засядко потянулся к бутылке, – но какова Мария Павловна, – наверное, решила нам нервы пощекотать, чтобы аппетит разгулялся.

– Да-а, – Чабанов положил себе в тарелку немного салата, – она это может. Половина городских секретарш у нее начинали, может быть поэтому стоит ей пошевелить пальцем, как любой из нас готов в лепешку разбиться.

Полковник взмахнул рукой:

– Я свою сам нашел.

Чабанов усмехнулся, но не возразил. Разговор о секретаршах закончился только тогда, когда опустела бутылка и Засядко вспомнил о заполярной охоте.

– Давай сделаем так, – предложил Чабанов, – ты договоришься с военными на местах, а самолет и все остальное, я возьму на себя.

– Ну, и чудненько, – Засядко поднял рюмку, – у меня однокашник командует бригадой на Кольском полуострове, там сейчас благодать.

Чабанов прикоснулся своей рюмкой к рюмке полковника:

– Тогда договаривайся, а мы для них яблочки, там, мандаринчики с нашей базы захватим.

– Коньяк кончился, – Засядко стряхнул последние капли в рюмку Леонида Федоровича.

В ту же секунду, словно услышав его слова, через порог переступила Мария Павловна.

– Чувствую – у вас кончилось горючее, – она прошла к серванту и распахнула дверцу. – Здесь есть все, берите, пожалуйста, сколько угодно.

Женщина хитро взглянула на Чабанова и выставила еще одну бутылку коньяка.

– Что вам принести на горяченькое?

– А кто принесет?

– Понравилась?

– И где это вы их выращиваете? – Чабанов улыбнулся и подумал, что сколько Мария Павловна ни пыталась, но он не пользовался услагами ее «птичек» и всегда сам подбирал своих секретарш. – А, может, тут все просто – красота идет к красоте?

Женщина делано смутилась и отмахнулась тонкой рукой:

– Но вы к ней, по-моему, равнодушны.

– Я?! – Вскричал Засядко, прижав руки к груди.

– Нет, Михаил Петрович, о вас речи нет, вы тонкий ценитель женских прелестей, а вот Леонид Федорович…

– Что вы, Мария Павлона, для меня женская ккрасота – это воздух, без которого я и часа не прожил бы, – усмехнулся Чабанов, – только я никогда не брал в руки эстафетной палочки.

– Он шутит, – полковник взял с подноса третью рюмку, – мы готовы исправить свои ошибки. Поэтому выпьем за радость наших глаз, за вас, Мария Павловна.

Она, смеясь, подняла рюмку, чуть прикоснулась к ней губами и вышла.

Чабанов, проводив женщину взглядом, повернулся к Засядко.

– Послушай, Михаил Петрович, у меня к тебе небольшая просьба. Один наш инженер хочет годик – другой отдохнуть от заводской жизни и послужить в армии.

– Нет проблем, в каком он звании?

– Лейтенант, связист. Только он хочет служить там, где служил его отец – в погранвойсках, на южной границе.

Полковник хмыкнул:

– Делов-то, пусть завтра зайдет ко мне часиков в десять и мы все решим.

– Вот и прекрасно. Теперь о деле: когда летим на охоту?

– В конце недели устроит?

– В пятницу, в четыре в аэропорту.

– Идет.

ГЛАВА 6

Лейтенант Зангиров плавал в собственном поту. Порой ему казалось, что он едет не в железнодорожном вагоне, набитом военными, а в большой консервной банке с мясными полуфабрикатами, обернутыми в зеленые листья салата. За грязным окном в полуденном мареве плыли невысокие барханы, между которыми бегали колючие шары перекати-поля. И все это не менялось уже десятый час. Соседи по купе разложили на полке газету и, азартно крича, играли на ней в карты. Мятые трешки и пятерки кочевали от игрока к игроку. Зангиров смотрел на эти бумажки и удивлялся – сегодня деньги не вызывали в нем желания положить их в собственный карман.

«Ежемесячно на твой счет будут класть по две тысячи рублей, – вспомнил он разговор в темноте с незнакомым мужчиной. – Если тебе удасться наладить мост на ту сторону, то каждый проход каравана будет увеличивать твое состояние на десять тысяч, плюс призовые проценты от прибыли. Все хорошо подготовлено, от тебя требуется лишь осторожность и желание выполнить задание. Организационная жилка у тебя есть. Сейчас я убедился, что ты можешь, увлекаясь, увлечь за собой и других. Это хорошо. Человек, по сути своей, слаб. Им управляют инстинкты и желания, поэтому он сначала увлекается, идя за призраком чувства или мечты, и только потом, если может, начинает думать и удивляться своим решениям. Я не гоню тебя, в этом деле нужно сразу отмести всякую спешку и грубость. Работать придется среди контрразведчиков, разведчиков и всякого рода следопытов. Одно неосторожное движение и все можно провалить, помни об этом, но не трусь. Я верю, что у тебя все будет хорошо.»

Зангиров не знал, что с ним разговаривал сам Чабанов, решивший ближе познакомиться со своим посланцем на рубеж. Леонид Федорович остался доволен молодым инженером. Тот за несколько минут не только изложил несколько вариантов плана своей будущей работы, но и толково отстаивал каждый из них, говоря о положительных и отрицательных сторонах разработки.

Товарняк с единственным плацкартным вагоном, в котором вместе с другими офицерами и солдатами ехал Зангиров, пришел на конечную станцию – самую южную точку СССР, около полуночи. Муса вышел на перрон и поразился тому, что и на открытом воздухе было очень жарко. Он снял фуражку и вытер платком пот, выступивший на лбу.

– Лейтенант Зангиров? – Прямо в ухо выдохнул кто-то.

Сердце молодого человека оборвалось от страха.

– Я, – выдохнул он, дернувшись от неожиданности.

– Прапорщик Березняк, – военный, едва различимый в тусклом свете станционных огней, кинул руку к козырьку. – Командир прислал меня, чтобы встретить вас.

Он подхватил чемоданчик Зангирова и пошел в темноту.

– До отряда девятьсот метров, – прапорщик говорил, четко отделяя слова, и Муса подумал, что это, наверное, от привычки командовать, – так что пройдемся, заодно и городок наш посмотрите.

– В темноте? – Преодолев страх, насмешливо проговорил офицер.

– Сейчас глаза привыкнут и все увидите..

Тишину ночной улицы нарушали лишь звуки их шагов, да трели сверчков.

– Далеко до границы? – Муса, сам удивившись себе, спросил это шепотом.

– Граница? – Громко хохотнул провожатый. – Это как посмотреть. На «уазике» – через десять минут можно упереться в «колючку», а пешком – чуть больше. И чего это вы шепчете? Шпионов здесь нет, басмачей лет сорок назад повывели, бояться нечего. Это там, у КСП, надо себя вести тихо и незаметно, чтобы их звуковая разведка не обнаружили. Да и то, они уже знают все наши тропы и секреты. Так же, как и мы – их. Сейчас и там, и тут такая аппаратура, которая в любой темноте и тишине все видит и слышит. Хотя, – он неопределенно хмыкнул, – командир меняет расположение секретов каждый две недели. Но. На мой взгляд, это лишние хлопоты.

Зангиров повел глазами по второнам. Темные плети глинобитных дувалов, за которыми сгрудились безмолвно невидимые дома, походили на заговорщиков.

– И что противник? – Молодой офицер чувствовал непонятное недовольство прапорщика и, думая, что это связано с приказом командира встретить его, хотел отвлечь Березняка.

– Так сразу и «противник»? Обычные люди, несут обычную службу. Мы им не нужны, они – нам. – Муса понял, что Березняк улыбается. – Это пройдет, месяца через два пройдет, помотаетесь по границе и поймете, что почти все написанное о нас – чушь собачья. Жара, пыль и скука – вот и вся граница.

– А что на гражданку отсюда уйти нельзя? Выбрать какой-нибудь уютный уголок России, поставить на берегу речушки, в березовам бору домик и жить там без пыли и жары.

– Я бы жил, – в голосе прапорщика прозвучала горечь, – да грехи не пускают.

– Так, уж, и грехи?

Березняк промолчал. Впереди показались деревянные ворота, освещенные фонарем. Муса пригляделся и понял, что им уже много лет, но спросить об этом не решился. Сбоку, в будке, похожей на аквариум, выднелся пограничник в панаме.

– Вот мы и пришли.

Прапорщик махнул рукой, солдат кивнул и нажал что-то на столе. Дверь распахнулась. Березняк вошел первым.

– Витя, – совсем не по уставному обратился он к солдату, – это наш новый начальник связи, лейтенант Зангиров. Пограничник, стоявший за стеклянной перегородкой, вскинул руку к виску.

– Пойдемте, – Березняк повернулся к Мусе, – я покажу вам комнату, поспите до утра. В шесть подъем, а в семь вас ждет командир.

Они прошли нешироким двором, в глубине которого угадывались, едва обозначенные тусклыми фанарями несколько домов, и подошли к одноэтажному строению. Березняк поднялся по скрипучим ступеням, Зангиров шел за ним. В коротком коридоре он увидел несколько дверей. Прапорщик толкнул ближайшую.

В комнате, куда они вошли, горела настольная лампа. На одной из трех кроватей спал, уткнувшись лицом в книгу, молодой человек.

– Ну, вот, – дернул щекой провожатый, – вам не придется шарахаться в темноте. Костюня, как всегда, заснул над книгой. К нему скоро жена приезжает, так он решил малость образование повысить. Она у него москвичка и специалист по русской литературе. Письма пишет толстенные, аж жуть. Только муж у нее больше трех страниц в вечер одолеть не может – сон сильнее.

Березняк повернулся к двери и пробормотал:

– Я думаю, что вы с ним сойдетесь. Костюня, когда не спит, милейший человек. А во сне он страшен – храпит, как бегемот. Сейчас он лежит вниз лицом, а может, просто раздумывает с какой ноздри начать.

И действительно, не успел прапорщик договорить, как спящий издал громкий всхлипывающий звук. Березняк негромко свистнул и храп пропал.

– Это – если будет невмоготу, – посоветовал он, – свист на пару минут его успокаивает, по себе знаю. Ну, – козырнул прапорщик, – спокойной ночи.

Зангиров с трудом снял с себя непривычную одежду, лег на ближайшую кровать и мгновенно заснул. Разбудил его радиосигнал «Маяка». Муса поднял голову и увидел, что у шкафа, спиной к нему, стоит широкоплечий капитан и старательно выдувает из электробритвы щетину.

– Проснулся, лейтенант? У тебя тридцать минут, чтобы умыться, побриться и брюки погладить. Командир любит, чтобы у его офицеров стрелки на брюках заменяли бритвенные лезвия.

– Муса поднялся с кровати.

– Зангиров.

– Константин Малышев.

– А, – вспомнил лейтенант, – это вы на книге спали?

– Давай сразу на «ты» и побыстрее собирайся, командир не любит опозданий.

На мощеной камнем площади, где, как оказалось, стояло общежитие, несколько солдат занимались зарядкой. Малышев, козырнув, прошел мимо них и взбежал, стуча подковками сапог, по ступеням одноэтажного кирпичного здания. Муса поднялся за ним.

– Это наш штаб, – на ходу бросил капитан. Он на секунду замер перед высокой резной дверью, быстрыми, резкими движениями поправил что-то в одежде.

– Вперед, – Малышев коротко стукнул в дверь и тут же дернул ее на себя.

В просторной комнате, за широким столом сидел тучный полковник.

– Разрешите, товарищ командир? – Капитан сделал два шага, стремительно свел каблуки сапог и бросил руку к козырьку фуражки. Калбуки резко щелкнули и в тот же миг Малышев, уронив руку к бедру, замер. Рядом застыл Зангиров.

Пронзительные, серые глаза кольнули Мусу и чуть хрипловатый голос медленно произнес:

– Что же вы, капитан, не объяснили лейтенанту, что в таких случаях говорят?

– Виноват, товарищ полковник, разрешите исправиться?

Командир молча кивнул.

– По уставу, лейтенант, вы должны сказать: «Лейтенант Зангиров представляется по случаю прибытия к месту службы.»

Молодой человек повторил уставную фразу, глядя в глаза командира. В них было что-то такое, что ему показалось будто полковник знает о нем даже то, о чем и сам лейтенант не подозревает.

– Ваши документы, лейтенант, уже пришли. Только я не понял, что у вас произошло с женой?

– Ничего. Мы просто решили, пока у меня тут не будет квартиры, пожить поразнь.

– Квартир у нас пока не предвидится, но я могу вам выделить комнату в общежитии.

– Спасибо, товарищ полковник, я подумаю.

– Позавтракайте, потом поезжайте вместе с капитаном вдоль границы, ознакомтесь с системой связи и оповещения. Схему получите в секретной части. У нас уже несколько месяцев нет начальника связи, поэтому времени на знакомство нет. Капитан будет у вас и нянькой, и провожатым. Вы свободны, лейтенант.

Зангиров вышел на крыльцо. На площади строились солдаты. Он смотрел на них и старался разглядеть в пограничниках своих будущих помощников.

– Пойдем, – хлопнул его по плечу, вышедший следом Малышев, получим оружие и поедем кататься вдоль полосы. Последнее время сигнализация нас замучила – срабатывает по любому поводу. День и ночь бегаем по тревоге. В твоих бумагах написано, что ты прекрасный электронщик и опытный связист..

– Да, понемногу во всем разбираюсь.

– Вот и хорошо.

Недели полетели незаметно. Муса вместе с Малышевым с утра до ночи чинил электронную систему оповещения. Она действительно порядком поизносилась. Зангиров отлаживал ее и старательно запоминал местность. «Пригодится для будущего окна», – думал он. Со временем Муса понял, что командир сделал правильно, не дав ему даже осмотреться в крепости, оставшейся еще с царских времен. Горожанину было бы трудно привыкнуть к той убогой обстановке, которая составляла военный городок и аул местных жителей. Самими старыми строениями крепости были две кирпичные казармы и небольшая церковь, построенные больше стал лет назад. Широкие, приземистые казармы даже в сорокаградусную жару хранили удивительную прохладу.

– Тут наши солдатики как-то решил новую дверь пробить, – рассказывал Малышев. – Проломили стену, смотрят, а там, сантиметров через двадцать, другая. Ну и не стали дальше ломать. В этом, похоже, секрет нашего кирпичного «термостата».

Жилые дома, возведенные уже в советское время, напоминали времянки. Невысокие, с облезлой штукатуркой, двухэтажные строения горбились двухскатными шиферными крышами среди серых от времени деревянных бараков. Жилья не хватало, да и его никто не строил – в крепости даже не было подобного подразделения. Многие офицерские семьи жили в общежитии – собранном лет тридцать назад щитовом домике. Сухая штукатурка, которой изнутри были отделаны комнаты, кишели клопами. Время от времени отчаявшиеся жильцы совершали массовые набеги на насекомых. Их обливали бензином, посыпали различными химикалиями, но через день, другой исчезнувшие было клопы возвращались вновь.

– Послушай, – как-то в разговоре с Березняком предложил Муса, – а что если их трахнуть боевыми отравляющими веществами, может сдохнут, наконец?

Прапорщик искоса взглянул на лейтенант, ожидая очередной шутки, которыми уже прославился Зангиров, но сейчас тот стоял спокойно.

– А что, – сощурился Березняк, – поговорю с химиком, пусть подберет нужную концентрацию, чтобы часа через два потеряла убойную силу и бабахну по этой нечисти.

– Не дури, – не выдержав, захохотал Зангиров, – все вещи пропадут.

– Действительно, но ты тоже, шутник, поменьше скалься. Для меня этот барак чуть ли не дворец. Тут хоть видимость своего дома, а в общаге – всю ночь топот, крики посыльных, телефонные звонки. Разве с ребятишкми там можно жить?

– А в ауле?

– Сдурел? Среди этих чумазых жить?!

Зангиров замолчал. Он никогда не был в доме Березняка, поэтому не стал об этом больше говорить. Его удивило другое – все офицеры отряда с великим пренебрежением относились к местным жителям – тем самым советским людям, которых защищали от врага. В их понятии людьми были только те, кого они оставили в бывших своих городах и селах, где они жили, росли и учились до призыва в армию. Местных называли черномазыми, чучмеками, чурками, валенками… Была и другая странность, удивлявшая Зангирова – среди солдат и офицеров погранвойск, с которыми ему приходилось встречаться или служить, большую часть составляли русские, украинцы и белоруссы. На весь отряд были один кореец и один татарин – он сам.

Примечательна была и офицерская среда. Командир отряда так организовал их несение службы и жизнь, что в гарнизоне не было разговоров о сложностях быта. В первые недели своей службы Зангирову казалось, что это следствие дисциплинарных строгостей, но потом он понял свою ошибку. Командир смог внушить всем своим подчиненным то, что мир поделен на две части. Своими были только пограничники и их семьи. Все остальное человечество состояло из действительных или потенциальных врагов. Даже «далекая» родная страна, которая начиналась сразу за порогом казармы и которую надо было охранять и защищать, могла в любой момент нанести удар в спину. О ней пели песни, слагали стихи, о ней плакали темными ночами, но смотрели в ее сторону с настороженностью.

Каждый конфикт на границе не только возводился в ранг подвига, но и становился вечно живым и отстоящим от нынешней жизни всего на несколько часов. О взятых много лет назад бандитах, контрабандистах и нарушителях тут говорили так, словно они только что пытались совершить свое «черное дело» и исчезли только для отдыха и перевооружения. Кровати павших бойцов, их оружие, могилы – были настоящими святынями, к которым прикасались с молитвенным благоговением. Каждый новичок или офицер, вернувшийся из отпуска, сразу отправлялся на самый сложный участок границы. Здесь, в чуткой тишине последних метров родной земли, быстро пропадали привезенные издалека чувства сопричастности к огромному миру людей. Им на смену приходила настороженность боевого затишья. Местным законодателем мод были последние телефильмы, а радостью – застолья. Холостяки развлекались проще и чаще – водкой и картами. Но и тут Зангиров удивлялся тому, что стоило рявкнуть сигналу «тревога» или появиться посыльному, как совершенно пьяные офицеры мгновенно трезвели и превращались в вышколенных воинов, думающих только в пределах устава и боевой обстановки.

Исключение составлял лишь прапорщик Березняк, с некоторой долей насмешки смотревший на других офицеров и не считавший, что граница напоминает пороховой погреб с тлеющим фитилем, но он работал в секретной части штаба и большую часть времени проводил за стальной дверью своей комнаты-сейфа.

Проигрывая офицерам деньги или выпивая с ними водку, Муса ни на минуту не забывал о своем задании, но офицера, подходящего на роль проводника, найти не мог. Все они – часть в силу своей природной честности и твердой убежденности в крайней необходимости своей службы; другая – слепой привычке повиноваться – в лучшем случае могли бы посмеяться над его плохой шуткой, в худшем… Ну, об этом Муса старался не думать. Он верил в свою Звезду и переключился на солдатскую казарму.

«В крайнем случае, – размышлял он, – пусть какой-нибудь сержант поработает года полтора проводником, а там будет видно.»

Муса быстро познакомился со всеми солдатами, но они не воспринимали его как офицера и пограничника и относились к нему настороженнно и с некоторым пренебрежением.

Как-то вечером Березняк пригласил его к себе на день рождения сына. Он зашел за Мусой после отбоя. Они вышли из общежития и медленно, стряхивая тяжесть напряженного дня, пошли к офицерским домам. Муса вдруг вспомнил свой приезд в крепость.

– А ты помнишь, как вот так же вел меня в ту ночь?

– Конечно, я все хочу тебя спросить: «Ты научился видеть в темноте?»

Муса огляделся. Фонари не горели, но он видел даже волны тяжелой лесовой пыли на дороге. Березняк поднял ногу и чуть не наступил в полузасыпанную колдобину.

– Куда? – Зангиров дернул его за рукав. – В пыли вывозишься.

– Значит научился, я рад.

– Послушай, – лейтенант вдруг почувствовал себя так неуютно, как будто только что оказался в крепости, – оказывается я уже шесть месяцев и двенадцать дней служу здесь.

Столько тоски прозвучало в этих словах, что прапорщик, успокаивая, легко хлопнул его по плечу.

– Командир у нас золото, никому не дает оглянуться. Мне иногда кажется, что только я знаю какое сегодня число. Да и то от того, что в «секретке» каждый день нужно заполнять журнал выдачи и получения документов. А вот в отпуске две недели ходишь, как оглушенный, время в часах замерзает.

– Молодец, полковник, – уже справившись с собой, бодро произнес Зангиров, – тут без баб, в одни и те же рожи глядеться – через неделю сдохнуть можно.

– Ты разве не пьешь с ребятами?

– Я не о себе, о солдатах.

– Бойцы, по-моему, начисто отвыкают от гражданки. Я тут действительную служил и бредил домом. Приехал, попил неделю и назад потянуло. Через месяц не выдержал, написал командиру письмо, он меня через военкомат назад забрал…

Помолчали. Впереди заиграла негромкая музыка. Откуда-то из темноты, из-за стен крепости, донесся далекий собачий лай и тут же стих.

– Тишина какая, прелесть!

– Мы пришли, – Березняк ткнул пальцем в сторону крайнего барака, – мой дворец.

Они поднялись по высоким бетонным ступеням. Прапорщик потянул на себя входную дверь. Тусклая лампочка освещала длинный коридор с двумя рядами табуреток, на которых стояли ведра с водой.

– Наш водопровод, – пошутил прапорщик, – только если собьешь, то грохоту не оберешься. Нам сюда, – он распахнул первую дверь из правого ряда.

Узкий фанерный квадрат, отгороженный от остальной части комнаты, похоже, служит передней. Он был завален разнокалиберной обувью. Муса споткнулся о че-то красный ботиночек.

– Извините, – женский голос прозвучал для Зангирова, как небесная музыка. Он стремительно распрямился и ударился головой об край изогнутой вешалки.

– Господи, вы тут еще и голову расшибете, – опять вскрикнула женщина и только тут Муса увидел ее. Тонкая фигура в голубом парила, как ему показалось, в проеме, заменяющем дверь в другую часть комнаты. Зангиров замер от удивления.

– Давай, давай, – Березняк хлопнул его по плечу, – шевелись, а то вся водка испарится.

Муса, забыв о полуснятом сапоге, шагнул вперед и чуть не упал. Женщина рассмеялась и подхватила гостя под руку.

– Вот тапочки, пожалуйся, наденьте.

Он, от смущения не зная куда спрятать глаза, чтобы она не почувствовала страстное желание охватившее его при первом же звуке женского голоса, впервые за все это время прозвучавшего так близко от него, нагнулся, снял сапог и прошел в комнату. Она была тесно заставлена предметами из финского мебельного гарнитура. Покрытая белым лаком шикарная кровать, овальный стол, гнутые спинки стульев и кресел – все выглядело в этой комнатке с серыми обоями так странно, что напоминало запасник музея, а не квартиру.

– Не пугайтесь, – прозвучало за спиной, – я не могла не купить это великолепие, но вот ставить мебель некуда.

– Вот, вот, – недовольно проговорил Березняк,уже сидящий за столом, вплотную приставленном к кровати, – скачем тут, как через полосу препятствий. Прыгай ко мне, да не стесняйся, а то заплутаешь в наших дебрях.

Только усевшись рядом с прапорщиком, Зангиров окончательно пришел в себя.

– Поздравляю с праздником, – он достал из кармана французские духи, – в нашем магазине ничего детского нет, но я вот наткнулся на эту прелесть. Думаю, что сын не будет в обиде, если мама примет за него подарок? Примите от всей души.