Текст книги "Были и небыли. Книга 2. Господа офицеры"

Автор книги: Борис Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Известие о жестоком разгроме отряда Шильдер-Шульднера было для барона Криденера не просто нежданно-негаданной военной неудачей, не только болезненным уколом самолюбию, но и окончательным крушением всех стратегических замыслов. Тут уж стало не до броска на Софию, когда невесть откуда появившиеся в его тылу турецкие войска, воодушевленные победой, могли ринуться всей массой на Свиштов, находившийся от Плевны всего в трех дневных переходах, сокрушить защищавший его 124-й Воронежский полк, захватить переправы у Зимницы и напрочь отрезать от баз снабжения, от резервов и самой державы далеко прорвавшиеся в Болгарию разбросанные по расходящимся направлениям русские отряды.

Узнав о конфузе под Плевной, Николай Николаевич старший минут пять топал ногами и ругался, как ломовой. Непокойчицкий невозмутимо ждал, пока он успокоится, а Левицкий – в последнее время великий князь главнокомандующий стал в пику старику все чаще привлекать к общей работе помощника начальника штаба, всячески отмечая его педантичное усердие, – нервно суетился, перекладывая бумаги и пытаясь что-то сказать.

– Что он топчется? – заорал Николаи Николаевич. – Что он тут топчется?

– Осмелюсь обратить внимание вашего высочества на цифры, – рука Левицкого чуть вздрагивала, когда он протянул листок. – У турок не менее пятидесяти тысяч, тогда как в отряде Шильдер-Шульднера…

– Врет Шульднер и Криденер твой врет! – главнокомандующий бешено выкатил белесые глаза. – Без освещения местности прут, без разведки атакуют, все на авось, на авось! – Он вдруг поворотился к Непокойчицкому: – Что молчишь? На сколько соврал Криденер?

– Возможно, что Николай Павлович и не соврал, – задумчиво сказал Артур Адамович. – Осман-паша собирает в Плевне всех, кого может, да и по Софийскому шоссе к нему все время идут подкрепления.

Тихий голос Непокойчицкого всегда действовал на великого князя успокаивающе. Посопев еще немного и посверкав глазами, Николай Николаевич сел к столу и потребовал карту. Пока Непокойчицкий неторопливо разворачивал ее, Левицкий счел возможным сказать то, о чем его лично просил Криденер:

– Генерал Криденер умоляет ваше высочество доверить ему разгром Османа-паши. Он дал слово смести эту сволочь с лица земли.

Артур Адамович недовольно поморщился: он не любил ругани, громких слов и генеральской божбы. Он любил точно обозначенные на картах войсковые соединения и безукоризненное исполнение приказов. Николай Николаевич заметил его неудовольствие, усмехнулся и сказал, вдруг повеселев:

– Коли сметет, так вопрос лишь в помощи да в быстроте. Кого можем подчинить Криденеру для уничтожения этого Османки?

– На подходе корпус князя Шаховского, ваше высочество, – начал докладывать Левицкий.

– Отряд полковника Бакланова вышиблен турками из Ловчи, – вдруг прервал Непокойчицкий. – Правда, он занял Ловчу снова, но его непременно вышибут еще раз.

– Ну, и что? – сердито переспросил главнокомандующий. – Где Ловча, а где Плевна…

– Рядом, – весомо сказал Артур Адамович и, оттеснив Левицкого, показал по карте опасную близость этих городов. – Если Осман-паша соединится с турками в Ловче…

– Так не дайте ему соединиться! – крикнул Николай Николаевич. – Перебросьте туда кавалерию. Есть поблизости кавалерия?

– Если соизволите, туда можно направить Кавказскую бригаду полковника Тутолмина, – сказал Непокойчицкий. – Это, конечно, ослабит Криденера, но перед Ловче-Плевненским отрядом можно поставить активную задачу.

Артур Адамович замолчал. Молчал и главнокомандующий, в размышлении барабаня пальцами по карте. Потом спросил отрывисто:

– Сколько у нас пушек?

– Пушек? – Левицкий лихорадочно рылся в бумагах, подсчитывая. – Думаю… Думаю, около полутора сотен.

– В два раза больше, чем у Османки? – радостно засмеялся Николай Николаевич. – Огонь, сокрушительный огонь – вот что мы противопоставим его таборам и черкесам. Отдайте бригаду этому… – он вдруг расстроился, поскольку всегда гордился своей памятью на фамилии, а тут – запамятовал. – Кого из Ловчи вышибли?

– Подполковника Бакланова, – подсказал Левицкий.

– Вот ему отряд и подчините. Он битый, – значит, злой.

– Позвольте возразить вашему высочеству, – осторожно сказал Непокойчицкий. – Бакланов битый, но не злой, а нерешительный. А нужен – решительный: задача будет сложной, а сил – мало. И есть только один командир, способный эту задачу выполнить: генерал Скобелев-второй.

Великий князь снова нахмурился и недовольно засопел. Левицкий, очень не любивший Скобелева, уловил это недовольство. Сказал, обращаясь к Артуру Адамовичу и как бы между прочим:

– Извините, Артур Адамович, ваш протеже – шалопай. Его на пушечный выстрел нельзя подпускать к этой войне.

– Скобелев – генерал свиты его величества, – вдруг надуто сказал главнокомандующий. – Не забывайся, Левицкий.

– Прошу простить, ваше высочество, – растерялся никак не ожидавший такого афронта Левицкий. – Мне думалось… Я полагал…

– Лучше Скобелева командира для этого дела у нас нет, – с не присущей ему твердостью повторил Непокойчицкий. – Я настоятельно прошу ваше высочество. Настоятельно.

– Решено, – отрезал Николай Николаевич. – Пусть докажет, на что способен в европейской войне. А ты, – великий князь погрозил Левицкому пальцем, – ты шпильки для дам прибереги.

Западный отряд, наученный горьким опытом, к предстоящему штурму готовился очень тщательно. Никто уже не заикался об «усмирении», и даже сам Криденер перестал презрительно именовать Плевну «плевком»: урок был суров, а ставка слишком высока. И поэтому, когда начальник штаба осторожно намекнул, что не худо разведать Плевну хотя бы со стороны возможного исправления атаки, Криденер, обычно считавший разведку ниже достоинства русского генерала, на сей раз согласился.

– Да, да, и непременно. Узнайте у Шульднера, откуда его отстреливали особенно крепко.

Только после разведки, после секретного совещания с начальником штаба Шнитниковым и «героем» первого штурма Плевны Шильдер-Шульднером генерал-лейтенант барон Криденер решился собрать военный совет. Совет состоялся 14 июля в селе Бреслянице, куда Криденер пригласил и личного представителя Главной квартиры генерал-майора свиты его величества светлейшего князя Имеретинского.

– Что-то Скобелева не вижу, – ворчливо отметил Шаховской, усаживаясь.

– Не знаю, почему он не явился, – нехотя сказал Шнитников. – Приглашение Михаилу Дмитриевичу было послано своевременно.

– Приглашение или приказ? – колюче взъерошил седые брови Алексей Иванович.

– Это не важно, – холодно отметил Криденер. – Скобелев выполняет задачу охранения, не более того.

– Простите, не понял вас, – сказал Имеретинский. – Одно дело – приказ, дающий генералу право решающего голоса в совете, а иное – приглашение послушать, что будут говорить остальные. Так в каком же роде вы желали здесь видеть Скобелева, Николай Павлович?

– Мне не нужны советы Скобелева, – сухо поджал губы Криденер. – Его опыт войны с дикарями ничем не может нас обогатить. Если ваша светлость не возражает, я бы хотел начать совещание.

– Пожалуйста, – Имеретинский пожал плечами. – Я всего лишь гость, распоряжайтесь.

Обстановку докладывал Шнитников. Обстоятельно разобрав; причины неудачи первого штурма, обрисовал расположение войск, перейдя затем к данным о противнике.

– По нашим сведениям, неприятель располагает сейчас шестьюдесятью – семьюдесятью тысячами активных штыков.

– Разрешите вопрос, ваше превосходительство, – поднялся Бискупский, обращаясь к Криденеру. – Откуда эти сведения?

– Сведения? – Шнитников замялся. – Мне бы не хотелось упоминать источник, но они, к сожалению, сомнений не вызывают.

– Среди нас есть турецкие шпионы? – сдвинул брови Шаховской. – Так гоните их отсюда в шею, барон!

В комнате возник шум. Пахитонов негромко рассмеялся.

– Спокойно, господа, – сказал Криденер. – Если представитель его величества полагает…

– Я полагаю, что следует уважать военных вождей, – негромко сказал князь Имеретинский.

– Сведения сообщил дьякон Евфимий, бежавший из Плевны, – доложил Шнитников, дождавшись согласного кивка Криденера.

– С какой же поры русская армия основывает свои решения на поповских подсчетах? – зарокотал Шаховской. – Известно, что у беглеца всегда глаза на заднице.

– Главный штаб и его высочество согласны с этой цифрой.

– Тогда вообще ерунда какая-то, – продолжал непримиримо ворчать Алексей Иванович. – Их семьдесят тысяч, не считая башибузуков, и они – в укрытиях. А нас еле-еле двадцать шесть тысяч, и эти двадцать шесть тысяч мы по чистому полю под пули и картечь пошлем, – он грузно повернулся к Имеретинскому. – Вас устраивает такая арифметика, князь?

– Сил мало, ничтожно мало, Алексей Иванович, – вздохнул Имеретинский. – Но большего у нас нет, а ждать, покуда из России подтянутся резервные корпуса, невозможно.

– Бойня, – хмуро констатировал Шаховской. – Хорошо кровушкой умоемся, господа командиры, хорошо.

– У нас в два с половиной раза больше орудий, – сказал Шнитников. – Именно на этом превосходстве и построен план Николая Павловича.

– Считаю необходимым добавить нижеследующее, – сказал Криденер и, взяв заранее заготовленную бумагу, начал читать. – «Ввиду того, что при такой несоразмерности сил взятие Плевны стоило бы несоразмерно больших жертв, а неудача могла бы иметь крайне вредные последствия на общий ход военных действий, решено, несмотря на доблестный дух войск, готовых на всевозможные жертвы, испросить предварительно окончательное повеление».

На этом и закончился военный совет, один из самых странных военных советов в истории. Странность его заключалась в том, что в принятом решении уже было заложено неверие в победу, но ответственность за это довольно неуклюже перекладывалась на Главный штаб и самого главнокомандующего. Но непримиримый Шаховской к концу уже уморился, князь Имеретинский получил указание во что бы то ни стало настоять на штурме, а остальные помалкивали, не решаясь спорить с упрямым и злопамятным Криденером. И в результате войска получали приказ, в который не верили их собственные вожди.

– Ну, артиллерия, вывезешь? – спросил Шаховской Пахитонова.

– Бог не выдаст, свинья не съест, Алексей Иванович, – улыбнулся Пахитонов. – Только у Османа-паши, между прочим, стальные орудия Круппа.

– Лихо, – усмехнулся в седые усы Шаховской. – Не даст его высочество согласия, видит бог, не даст. Это же с ума сойти, какой конфуз возможен. С ума сойти!

Донесение о сем совете было отослано главнокомандующему немедля. Ответ на него пришел лишь через два дня: видно, и там спорили, взвешивали, сомневались.

«План атаки Плевны одобряю, но требую, чтобы до атаки пехоты неприятельская позиция была сильно обстреляна артиллерийским огнем».

Участь второго штурма Плевны была решена.

2

– Все правильно, – вздохнул Скобелев, узнав подробности разгрома Шильдер-Шульднера, и выругался заковыристой казачьей матерщиной.

Еще числясь в резерве, Михаил Дмитриевич собирал сведения об Османе-паше и его армии, где только мог. Он перечитал все газеты, доставленные ему Макгаханом, хотя обычно читать их не стремился, поскольку не выносил разухабистой газетной лжи. Цифры, сообщаемые англичанами, равно как и русскими, ни в чем его не убедили.

– Сложите вместе и поделите пополам, – сказал опытный Макгахан. – Возможно, получите нечто похожее на истину.

– Сложите все вместе и суньте в печку, – буркнул Скобелев. – Мне нужна истина, а не нечто на нее похожее.

Накупив у маркитантов табаку, пряников, конфет и других гостинцев, он выехал в ближайший лазарет. В лазарете лежали костромичи, спасенные казаками Тутолмина при отступлении с Гривицких высот. Генерал щедро оделил всех подарками, терпеливо выслушивая большей частью бессвязные рассказы, как шли под огнем, как атаковали редут, как погиб Клейнгауз и как подпоручик Шатилов вел остатки полка в последнюю атаку.

– …Я, стало быть, замахнулся – ан, а колоть-то и некого!

– Значит, боится турка русского штыка, братец?

– Не выдерживает он, ваше превосходительство, жила не та. Ну, поначалу, конечно, машет, а потом скучать начинает. Ежели, скажем, соседа его положили, так он уж на месте не останется, Он сразу назад побежит или аману запросит.

– А стреляют как?

– Стреляют почаще нашего, много почаще, ваше превосходительство. Верно ли говорю, ребята?

– Да, уж патронов не жалеют, – отозвались раненые, со всех сторон окружившие генерала. – И ружья ихние почаще наших бьют.

– Только вот… – белобрысый паренек с перебинтованным плечом засмущался, вскочил вдруг, вытянулся. – Виноват, ваше превосходительство, разрешите доложить!

– А ты не скачи, парень, не скачи, – улыбнулся Скобелев. – У нас беседа, а не строй, и ты есть раненный в бою воин. Значит, я перед тобой стоять должен, а не ты передо мной.

– Да я, это… – парень широко улыбнулся. – Доложить хотел, ваше превосходительство.

– Говори, что хотел.

– Да он, турка-то, хоть и много палит, а без толку, ваше превосходительство. Он нас боится, и целить ему недосуг. Руки у него дрожат, так он ружье на бруствер кладет и палит, не глядя.

– Верно Степка говорит, правильно, – поддерживали с разных сторон. – Это есть, ваше превосходительство. Шуму, значит, много, а толку мало. На испуг берет басурманин.

– Ну, не совсем так, – сказал молчавший доселе молодой человек с белой повязкой на голове. – Их винтовки дальнобойнее наших Михаил Дмитриевич. Вы позволите так обратиться?

– Позволил уже, – сказал генерал. – Вольноопределяющийся?

– Так точно, вольноопределяющийся Мокроусов, недоучившийся студент. Так вот, Михаил Дмитриевич, они это качество неплохо используют при нашей атаке. Сплошной веер пуль встречает нас еще издалека, шагов чуть ли не за тысячу. Но Степан прав, целиться они не стремятся. Поэтому веер этот идет как бы в одной плоскости, понимаете? И если, допустим, пригнуться, то он будет идти над головой.

– Что, не снижают прицел? – заинтересованно спросил Скобелев.

– Практически нет. Судите сами: у нас тут куда больше ранений от холодного оружия, чем от огнестрельного. А вот для офицеров – все наоборот.

– Отчего же так?

– Видимо, в офицеров они все же целятся. Может быть, не все, а специально отобранные для этого хорошие стрелки. У офицеров и форма заметнее солдатской, и идут они впереди – их легко издалека определить.

– Следует ли из ваших слов, что для офицеров куда опаснее сближение с противником, чем сама рукопашная?

– Пожалуй, так, Михаил Дмитриевич, Конечно, я впервые был в бою, мне трудно обобщить.

– Впервые был, а видел многое, – Скобелев встал. – Спасибо, ребята, очень вы мне помогли. Дай вам бог здоровья и счастливого возвращения.

Вернувшись домой, Скобелев обстоятельно продумал весь разговор, записав для памяти выводы: турки не выносят штыкового боя в одиночку; стреляют неприцельно и, как правило, с бруствера, что создает одну полосу поражения; сближение с противником опаснее самого боя и, следовательно, это сближение нужно сокращать до минимума. Он писал, обдумывая каждый пункт, вспоминая оживленные, открытые лица раненых, высоко оценивших посещение генералом их солдатского лазарета. За окном густились короткие южные сумерки, генерал все ниже склонялся к бумаге, не замечая, что темнеет. А заметил, когда хмурый адъютант Млынов внес зажженные свечи.

– Вот, пишу, – Михаил Дмитриевич виновато улыбнулся. – Зачем пишу, черт его знает. Разве для истории?

– Там полковник Нагибин приехал, – сказал капитан.

– Нагибин в том бою был, вот удача! – Скобелев захлопнул бювар, отложил в сторону. – Давай его сюда. И коньяк тащи. Да не какой-нибудь, а с «собакой», слышишь, Млынов?

– На всех с собаками не напасешься, – проворчал Млынов, выходя.

Офицерство позволяло себе румынский коньяк (за французский маркитанты драли бешеные деньги), и лучшим считался тот, на бутылке которого была изображена собака. Поскольку денег у Скобелева никогда не водилось – он умудрялся тратить генеральское жалование в считанные дни, – то хмурый капитан Млынов частенько кормил и поил своего командира из личных и весьма скромных средств.

– Поздравляю! – еще с порога крикнул Нагибин.

– Да с чем поздравлять-то? – сердце Скобелева защемило от предчувствия. – С чем же, полковник?

– Отдельный отряд вам дают, Артур Адамович уж и приказ готовит. Просился и я к вам, умолял, чуть на колени не бухнулся – отказали, – Нагибин хотел выругаться, но сдержался. – Знаю, что бригаду Тутолмина вам передают, а более ничего не знаю ни о составе, ни о задаче. Так что и не расспрашивайте попусту.

– Водки! – закричал Скобелев, хватив полковника кулаком в грудь. – Млынов, чертов сын, где ты там?

– Вы же коньяку желали, – сказал, появляясь в дверях, Млынов. – С собакой причем.

– Коньяк пусть Криденер жрет вместе с собакой, а мы по-русски гулять будем. По-русски, козаче, по-нашенски!

Скобелев пил много, но не пьянел, а только оживлялся, говорил громче обычного, чаще смеялся да распахивал сюртук в любом обществе. Поднимая тосты за вольный Дон, за славу русского оружия и за русского солдата – этот тост Михаил Дмитриевич произносил всегда, при всех обстоятельствах, – Скобелев не забывал о первом деле под Плевной и дотошно расспрашивал Нагибина. Поначалу полковник толково изложил все, что видел, знал и о чем слышал, подробно рассказав о своем последнем разговоре с командиром костромичей.

– А Игнатий Михайлович говорит: веером, мол, дамским наступаем. Веером на турка замахиваемся, а не кулаком. Вот и загинул, бедолага, ни за понюх табаку.

Большего Михаил Дмитриевич добиться от захмелевшего с устатку казачьего полковника не смог. Впрочем, он не огорчался: пил, шутил, оглушительно смеялся и угомонился лишь под утро. Млынов оттащил уснувшего Нагибина на генеральскую постель, а Скобелев выпил две чашки крепчайшего кофе, приказал окатить себя колодезной водой и, протрезвев, ускакал в штаб, моля бога, чтобы только не нарваться на великого князя главнокомандующего. Загодя пожевав специально припасенного для этой цели мускатного орешка, дабы отбить могущий сразить собеседника дух, сам привязал коня у коновязи и велел дежурному доложить о своем прибытии.

Принял его Левицкий: начальник штаба был спозаранку востребован к главнокомандующему. Отношения между Левицким и Скобелевым сложились еще во времена удалой молодости Михаила Дмитриевича и были на редкость простыми: Левицкий терпеть не мог генерала за «шалопайство», а Скобелев ни в грош не ставил стратегические дарования помощника начальника штаба.

– Подписан ли приказ о моем назначении.

– Насколько мне известно, его высочество подписал приказ.

– Какие части мне подчинены и какова моя задача?

– Все изложено в приказе.

– Где же приказ?

– Приказ пришлют после регистрации, как положено.

– Когда освободится Непокойчицкий?

– Когда будет отпущен его высочеством.

– Понятно, – Скобелев изо всех сил скрывал нараставшее в нем бешенство, припадкам которого был подвержен в особенности после неумеренных возлияний. – Могу ли я, по крайней мере, спросить ваше превосходительство о силах неприятеля и общей обстановке под Плевной?

Левицкий поколебался, но отказать в такой просьбе уже утвержденному приказом командиру отдельного отряда все же не рискнул. Скучным голосом объяснил по карте обстановку, упомянув, что Осман-паша имеет в своем распоряжении не менее шестидесяти тысяч низама. Скобелев недоверчиво свистнул, и Левицкий, прервав объяснение, заметил с неудовольствием:

– Вы не в конюшне, генерал.

– Прошу прощения, – пробормотал Скобелев. – Где Тутолмин?

– На рысях спешит в ваше распоряжение.

– Насколько мне известно, он не участвовал в деле. Бригаду его не растащили по кускам?

– Насколько мне известно, нет.

– Благодарю за разъяснение, – Скобелев коротко кивнул и направился к выходу.

– Может быть, вас интересует, кто назначен начальником вашего штаба? – неожиданно спросил Левицкий.

– Кто же?

– Полковник генерального штаба Паренсов.

– Благодарю, – Скобелев еще раз кивнул и вышел на крыльцо.

Он мог бы дождаться Непокойчицкого и получить долгожданный приказ, но боялся, что непременно нарвется на самого великого князя, и, поразмыслив, решил найти Паренсова. Он был хорошо знаком с ним еще по Академии Генерального штаба, ценил его богатые знания, способность быстро оценивать изменчивую обстановку боя и без колебаний принимать решения.

Скобелев разыскал полковника Паренсова куда быстрее, чем рассчитывал, потому что Петр Дмитриевич, уже зная о своем назначении, сам искал этой встречи. Выразив взаимное удовольствие как от свидания, так и от предстоящей им совместной службы, они нашли укромное местечко, где Паренсов и поведал Скобелеву, что в распоряжение последнего поступает не только Кавказская бригада Тутолмина, но и отряд подполковника Бакланова, занявшего недавно Ловчу.

– Откуда знаешь? – спросил Скобелев. – Штабные наболтали?

– Старому разведчику таких вопросов не задают, – усмехнулся Паренсов.

Он действительно был разведчиком: еще до начала войны семь месяцев путешествовал по Болгарии. Прекрасно владея болгарским и турецким языками, Петр Дмитриевич умел видеть, наблюдать, слушать и сопоставлять слухи. Его неоднократно арестовывали турецкие заптии, он сидел в Рущукской тюрьме, но сумел выскользнуть и доставить русскому командованию воистину бесценные сведения.

– Ты веришь, что Осман успел собрать шестьдесят тысяч регулярной пехоты?

– Сомнительно, – подумав, сказал Паренсов. – Слишком мало у него времени для этого. Можем уточнить, если желаете.

– Каким образом?

– Есть такой образ. И должен сказать правду, если сам ее знает. Пошли.

– Куда?

– К полковнику Артамонову, – сказал Паренсов уже на ходу. – Он хитер и недоверчив, как стреляный лис, но мне вряд ли откажет.

– Что, одна епархия? – не без ехидства спросил Михаил Дмитриевич.

Паренсов молча усмехнулся.

Полковник Артамонов принял их сдержанно. Он знал Скобелева не столько как полководца самобытного и дерзкого таланта, сколько как шумного, не в меру хвастливого и склонного к веселым компаниям молодого человека. По роду своей службы и складу характера он сторонился подобных людей, но с генералом пришел Паренсов, службу которого у Скобелева дальновидный Артамонов сразу же определил как временную.

– Чем могу служить?

Скобелев открыл было рот, чтобы с ходу выяснить то, что его сейчас интересовало, но Паренсов поторопился заговорить первым:

– Просим извинить, Николай Дмитриевич, мы рассчитываем на разговор особо дружеский и сугубо доверительный. Если мы смеем на это надеяться, то заранее благодарим; если же вы откажете нам, мы покинем вас без всяких претензий.

Артамонов пожевал тонкими губами, потер высокий костистый лоб худыми длинными пальцами, привыкшими держать карандаш и никогда, как вдруг показалось Скобелеву, не сжимавшими эфеса сабли. Тихим голосом пригласив гостей садиться, сказал, что вынужден ненадолго покинуть их по делу, и тут же вышел.

– Бумажная душа, – проворчал Скобелев.

– Эта бумажная душа, Михаил Дмитриевич, два года лазала по Европейской Турции, где и произвела глазомерную съемку местности на протяжении двух тысяч верст.

– Вроде тебя? – не удержался Скобелев.

– У меня была иная задача, – улыбнулся Паренсов. – Но если бы не бессонные ночи Николая Дмитриевича Артамонова, вряд ли бы вы, ваше превосходительство, имели бы новейшие карты этого театра военных действий, – Петр Дмитриевич помолчал. – Хозяин наш скрытен и не доверяет порой самому себе. Поэтому, если не возражаете, расспрашивать буду я.

– А я что должен делать?

– А вы по-генеральски поглаживайте бакенбарды, если я веду разговор в правильном русле, и кашляйте, если меня унесло.

Вернулся Артамонов. Плотно прикрыл за собой двери, заглянул в единственное оконце, заботливо поправив при этом занавеску. Прошел к своему столу, сел и положил сплетенные пальцами руки перед собою.

– Я отослал людей, в доме никого нет.

– Генерал Скобелев получил в свое распоряжение отдельный отряд, – неторопливо начал Паренсов. – Судя по тому, что к этому отряду причислены части подполковника Бакланова, оперировать нам придется где-то между Плевной и Ловчей. Как известно, турки намертво вцепились в Плевну, но логично предположить, что они попытаются столь же энергично вцепиться и в Ловчу.

– В Ловче – Бакланов, – сказал Артамонов.

– Надолго ли?

Артамонов опять пожевал губами и стал тереть пальцами лоб. Молчание затягивалось.

– Мне желательно знать… – с генеральскими интонациями начал было Скобелев, но Паренсов так глянул на него, что он сразу примолк и начал рассеянно поглаживать бакенбарды.

– Я – не пророк, – тихо сказал Артамонов.

– И все же, Николай Дмитриевич? – настойчиво, но весьма деликатно допытывался Паренсов. – По сведениям Левицкого у Османа-паши свыше шестидесяти тысяч низама. Если это соответствует действительности, то Осману ничего не стоит выделить треть своих сил для захвата Ловчи. Отсюда вопрос: Левицкий назвал ту цифру, которую вы ему сообщили?

– Левицкий назвал цифру, полученную от дьякона Евфимия, – сказал, помолчав, Артамонов. – Я ему таких сведений не представлял.

– А каковы ваши цифры? – продолжал наседать Паренсов. – Мы ведь не любопытства ради допытываемся, дорогой Николай Дмитриевич. Если мы окажемся между Плевной и Ловчей, куда нам направить свои пушки?

– Пушек-то будет – кот наплакал, – хмуро проворчал Скобелев. – Кровью ведь умоемся и кровью держать будем.

– Осман-паша не пойдет на Ловчу, – Артамонов сказал это настолько тихо, что Скобелев и Паренсов невольно подались вперед. – Разделите цифры дьякона Евфимия пополам, и вы получите более или менее реальное представление о силах Османа-паши.

– Так ведь… Об этом необходимо немедленно довести до сведения главнокомандующего! – крикнул Скобелев, вскакивая. Ах, крысы штабные…

– Сидите, Михаил Дмитриевич, сидите, – сквозь зубы процедил Паренсов. – Сидите я гладьте свои бакенбарды.

– Я все сообщил, – глухо сказал Артамонов. – Я все сообщил своевременно, но мою докладную записку навечно положили под сукно.

– Но почему же? Почему? – вновь не выдержал Скобелев.

– Почему? – полковник Артамонов вдруг зло улыбнулся. – Потому что кое-кому это весьма выгодно. Победил – так победил шестьдесят тысяч, имея у себя двадцать пять. Не победил – так тоже потому, что у Османа все те же мифические шестьдесят тысяч вместо реальных тридцати. Некоторые генералы умеют побеждать, а некоторые – воевать. Тоже, между прочим, искусство, – он помолчал. – Надеюсь, господа, вы не воспользуетесь моей откровенностью.

– Благодарю, полковник, от всей души благодарю, – Скобелев встал. – В молчании нашем можете не сомневаться.

На прощанье он так стиснул руку Артамонова, что Николай Дмитриевич долго еще тряс худыми пальцами после ухода неожиданных гостей.

3

Если пользоваться иносказанием Артамонова, то Скобелев принадлежал к тем полководцам, которые умели побеждать, но способности «воевать» были лишены напрочь. Михаила Дмитриевича никогда не интересовали генеральские интриги, своевременная забота о возможных провалах собственных планов и прочая околотронная суета. Он был человеком действия, а не закулисных махинаций, строил свою военную карьеру сам и с брезгливостью относился ко всякого рода ловкачеству. Отругавшись, сколько того требовал темперамент, выбросил из головы все, что не касалось его, и начал энергично собирать и готовить вверенный ему отряд.

Кавказская бригада пришла вовремя, Бакланов вновь занял Ловчу, но сил у него было недостаточно, и все понимали, что в городе он долго не продержится. Скобелев намеревался бросить на поддержку Тутолмина, но ему приказано было воздержаться, обратив все внимание в сторону Плевны. Одновременно с этим приказом пришло и приглашение на военный совет; Михаил Дмитриевич оценил разницу между приказом явиться и приглашением присутствовать, но не поехал не из-за генеральского престижа.

– Ляпну я там правду-матку, – сказал он Паренсову. – Они же пугать друг дружку силами Османа-паши начнут, а я, боюсь, не выдержу. Ну их с их советами к богу в рай: давай лучше делом займемся. Ты мне связь с Баклановым наладь, Петр Дмитриевич.

Через день подполковник Бакланов после артиллерийской перестрелки с наступающим неприятелем оставил Ловчу. Ворвавшиеся вместе с регулярной пехотой башибузуки учинили в Ловче страшную резню. Об этом Бакланов донес Скобелеву запиской.

– Болгары кричат, – горестно вздохнул казак, доставивший записку. – Женщин да детишек режут прямо, можно сказать, на глазах. Слушать сил нет, хоть землю грызи.

– А помочь не можете? – недовольно спросил Скобелев. – Кони у вас приморились, что ли?

– Там на коне не проскачешь, ваше превосходительство, там горы кругом да овраги. Пехота нужна.

Казак был крепок, немолод, с новеньким Георгием, но без традиционного донского чуба. Да и фуражку носил прямо, по-пехотному, а точнее – как показалось Скобелеву – по-крестьянски: надвинув на уши, а не лихо сбив на сторону.

– За что Георгия получил?

– Награжден за форсирование реки Прут лично его императорским величеством.

– Какой станицы?

– Да я – смоленский, – смущенно улыбнулся в бороду казак. – В казаки зачислен по желанию обчества и по согласию их высокоблагородия полковника Струкова.

– Скажи, что я велел дать тебе чарку, и ступай.

Казак вышел. Скобелев еще раз, уже со вниманием перечитал записку. Бакланов сообщал обстоятельства, по которым вынужден был оставить Ловчу, и свое решение: перекрыть пути между Ловчей и Сельвой.

– Правильно решил, – согласился Паренсов.

– Правильно, если турок все время тормошить будет, – сказал Скобелев. – Пиши приказ на активную демонстрацию, вели дать казаку свежего коня, и пусть немедля скачет к Бакланову. И – разведку во все стороны. Чтоб к утру я все знал.

Вечером неожиданно прибыли гости: князь Насекин и Макгахан. Гости были своими, особого внимания не требовали, и генерал продолжал работу с Паренсовым и Тутолминым, изредка включаясь в разговор. Получив наконец-таки долгожданную самостоятельную задачу, он был оживлен и весел, что не мешало ему, однако, дотошнейшим образом изучать обстановку, пользуясь картой, сведениями Тутолмина, долго топтавшегося в том, памятном, бою по соседству с выделенным Скобелеву участком, и теми данными, которыми пока располагал.

– Господа, я совершил великое открытие, – с обычной ленцой рассказывал князь. – Исполняя обязанности представителя Красного Креста, я посетил лагерь для пленных. И что же я обнаружил? Оказывается, у турка, у этого нехристя и звероподобного существа, как утверждает наша уважаемая пресса, имеются две руки, две ноги и, представьте себе, голова.

– А слышать вам не приходилось? – спросил Скобелев, не отрываясь от кипы донесений разъездов.