355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Орлов » Начало великих свершений » Текст книги (страница 14)
Начало великих свершений
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 01:46

Текст книги "Начало великих свершений"


Автор книги: Борис Орлов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Полковник Всеволод Соколов. Лондон 1941.

В предместьях Лондона нам оказывают первое сопротивление, заслуживающее этого названия. Какие-то отчаянные гайлендеры в своих килтах-хаки, успевают сжечь два Т-40 и даже подбить один «тринадцатый». Противотанковое ружье «Бойс», над которым мы хихикали еще во Франции, оказывается жуткой штуковиной в руках храбрых и умелых людей. Эти проходимцы лупят из своих полудюймовых пукалок по гусеницам и смотровым стеклопакетам. А их артиллерия оказывается так здорово замаскированной, что мы нащупываем их чертовы гаубицы только тогда, когда горит уже пятый танк! Впрочем, Моспанов и Владимиров, командир дивизиона реактивной артиллерии, вообще их не нашли.

Батальон Рубашевского обошел сопротивляющихся с левого фланга, и теперь его танки рванулись шотландцам в тыл, а их неглубокие окопчики простреливаются фланговым огнем из пулеметов легких "сороковок" и тринадцатых "Корниловых".

Сенявин докладывает, что с артиллерией гайлендеров кончено. Сейчас его "коробочки" резвятся в тылу шотландцев с непосредственностью юных носорогов…

В общем, противнику пришел конец. Я вижу, как стрелки Одинцова короткими перебежками двигаются вперед. Танки Савчука и Бремера медленно ползут чуть позади, периодически посылая одиночный снаряд, а чаще – просто пулеметную очередь туда, откуда шотландцы еще пытаются вести огонь. Сейчас мы с ними покончим…

Пресвятая Дева, что это такое? Я сбиваю шлемофон на затылок, чтобы лучше слышать. Так и есть: уши меня не обманывают. Это гнусаво воют волынки. Ох, что-то будет…

Тот, кто ведет гайлендеров в последнюю атаку – очень храбрый человек. Но очень глупый. Прошли те золотые времена, когда можно было идти вот так – в рост, не пригибаясь. Среди цепи пехотинцев – одиночные танки. Как же их? А, "Крусейдеры"… А впереди – маленький вездеход, на котором стоит кто-то и сидит волынщик. Ну, ладно, полюбовались – и хватит!

– Я – Утес! Слушай мою команду: "семеркам" снаряды не тратить. "Коробки" выбить, а психа в машине – живым, если можно. Давай!

Цепь наших танков точно взрывается, опоясавшись огнем орудийных выстрелов и бледными вспышками пулеметных очередей. Гайлендеры гибнут, как солома в огне. Мы идем вперед, мотострелки Одинцова, движутся позади, прикрываясь нашей броней. Бойцы нам еще понадобятся…

Колыбанов наживляет одну из британских машин. Над резко остановившимся танком встает белое пламя, из люков лезут танкисты. Один из них горит, и меня передергивает от этого зрелища. Я слишком хорошо знаю, что он испытывает. Аккуратно повожу пулеметным стволом. Прости, парень, но это единственное, что я могу для тебя сделать…

Похоже, гайлендеры наконец поняли всю бессмысленность своей атаки, и залегли. Поздно, дурачки, поздно! Бой кончился – началось избиение! Танки Бремера устремляются вперед, и те, кто избежал пули или осколка находят свою смерть под гусеницами. Уцелевают только те, кто сохранил достаточно здравого смысла, чтобы встать и поднять руки.

– Соколов! Мы тут генерала взяли, – звучит в ушах жизнерадостный голос Одинцова. – Поговорить с ним не хочешь?

– Хочу! Я уже у Вас, – и в ТПУ – Развернулись и полный!

Минут через десять мы тормозим у штабной машины мотострелковой бригады. Рядом притулился тот самый английский вездеход с пробитыми колесами и издырявленным капотом. Возле машины под конвоем мотострелков стоят двое: морщинистый человек в черном берете, почему-то с двумя кокардами и пожилой толстячок с волынкой на плече. Я вылезаю из танка и, откинув шлемофон на спину, подхожу к пленным. Одинцов поворачивается ко мне навстречу:

– Вот, – он машет рукой, – генерал-майор Бернард Монтгомери.

Услышав свою фамилию, морщинистый вытягивается и козыряет. Будем вежливы. Козыряю в ответ:

– Полковник Соколов. Генерал, я хочу, что бы вы изложили нам все известные вам сведения об обороне Лондона. У нас мало времени, поэтому приступайте.

Монтгомери молчит с видом гордым и неприступным. Ну, так… Он смел, потому что сам шел (вернее, ехал, но это дела не меняет) впереди своих людей. Пугать его смертью бессмысленно, на серьезную и вдумчивую беседу у нас нет ни времени, ни возможностей. Да, честно говоря, и желания ломать ему пальцы пассатижами тоже нет. Вывод: нужно придумать что-то такое, что заставит его говорить… думай… есть!

– Генерал я уважаю вашу смелость, но посмотрите туда, – я показываю ему на группу пленных, стоящих в окружении мотострелков. – Если вы не заговорите, я отдам приказ своим танкистам и ваших людей, оставшихся в живых передавят гусеницами. Снаряды и патроны у нас считанные, они нам еще пригодятся, а вот топлива – на двести пятьдесят – триста километров. Километром больше, километром меньше – роли не играет. Так что, – я демонстративно смотрю на часы, – времени на размышление у вас – минута.

Он молчит. Секундная стрелка бежит по циферблату, а я думаю: "Если мы передавим всех пленных, а он будет молчать – чем тогда его пугать?"

Минута истекла. Я отдаю команду и три ближайших танка погромыхивая двигателями начинают движение.

– Ну же, генерал! Учтите: их смерть будет на вашей совести…

Он бледен как простыня.

– Как вы можете, полковник? Ведь вы же офицер, человек, в конце концов…

– Как офицер я обязан в первую очередь заботиться о жизни своих подчиненных. А как человек… Ваша пресса утверждает, что я – "грязный наци, чудовище в человеческом обличье". Чего же вы ждете от меня в таком случае? Ну!

Он ломается. Одинцов достает карту и Монтгомери указывает узлы сопротивления, расположение частей армии, ополчения и морской пехоты. Через пятнадцать минут он произносит мертвым голосом:

– Это все. Клянусь честью офицера, это все. Я больше ничего не знаю.

Мы переглядываемся с Одинцовым. Я верю британцу и чуть киваю. Он согласно опускает глаза.

– Мы верим вам, генерал. Идите к своим людям.

Эх, сейчас бы отправить вперед разведбат. Но разведчиков с их техникой и тяжелым оружием забрал с собой Родимцев. Одинцов пытается связаться с Моспановым с тем, чтобы его штурмовики проверили данные Монтгомери. Тот обещает, но на его обещание нельзя положиться. Не потому, что он лжив по натуре, а потому, что над Лондоном сейчас сумасшедший дом! Одновременно его атакуют наша авиация, немцы и итальянцы, и, как это зачастую бывает, все не до конца согласовали между собой свои действия. Выходя на авиационные частоты, я уже раз десять слышал вопли типа: "Союзник, твою мать! Оставь мой хвост в покое!" на русском и немецком языках. Надо думать, что итальянцы тоже орали, только я итальянского не понимаю. Обычно такая просьба заканчивается извинениями, но я готов прозакладывать годовое жалование, что раза два или три эта просьба переходила в истошный предсмертный крик… Так что надежды на авиаторов мало: по разведанным или обнаруженным целям они еще могут врезать, а вот разведать самим – это им сейчас не по силам.

С мотострелками мы быстро приходим к соглашению. Две роты на БТРах и сводная рота из батальона Рубашевского уходят вперед в качестве разведки. Через тридцать минут начинаем движение и мы все теми же двумя колоннами…

…Плохо танкам в городе. Бронированным мамонтам современной войны нужно вольное поле, где можно разгуляться во всю богатырскую мощь, где можно показать свою силу и удаль. А в городе тесно, развернуться негде и подлый враг так и норовит напасть на стального великана с тыла, исподтишка. Плохо танкам в городе…

Уже шестой час мы пробиваемся на соединение с десантниками Родимцева. Лондон стал похож на вулканический кратер. Полыхают дома, рушатся стены, летят снаряды, эрэсы, бомбы… Танки по два, по три рыщут, как волки, по улицам города. Вернее: по бывшим улицам бывшего города… При каждом таком маленьком танковом отряде идет человек десять-пятнадцать мотострелков. Только тяжелые танки сбились в кучу и пока не атакуют. Их мы с Одинцовым бережем как наш главный резерв. В самый тяжелый момент мы пошлем их в бой. А, вот, кажется, он и наступил: Бремер отчаянно просит помощи. Он попал под сосредоточенный огонь зенитных орудий, расположенных в каких-то циклопических зданиях. Ну, пошли…

– Я – Утес! Скала-3 – за мной!

Савчук отзывается, и мы мощной колонной устремляемся вперед. Следом за нами и, частично, у нас на броне, в бой идет последний резервный батальон Одинцова. Минуты пролетают пулями. Вон и Бремер: он, похоже, здорово влип. Стоят, чадя, с десяток танков, остальные бешено молотят куда-то в направлении здоровенных домов.

– Бремер! Кончай палить в белый свет! Указывай цели – "семерки" разберутся.

Танк Бремера подъезжает к моему и, приняв от него цели, ЛК-7 начинают повзводно расправляться с этими зданиями, идентифицированными как Адмиралтейство. Высунувшись по пояс, я наблюдаю в бинокль за работой "семерок", но вдруг получаю здоровенный удар в плечо, от которого чуть не вылетаю из люка. В ту же секунду пуля звонко ударяет в откинутую крышку, прямо в то место, где только что была моя грудь. И, почти одновременно с этим – заливистая очередь из ЛП-30[5]5
  Лахти пехотный, образца тридцатого года. Ручной пулемет финского конструктора Лахти, с магазином на двадцать патронов расположенным снизу. Состоял на вооружении мотострелков и десантников-парашютистов Русской армии.


[Закрыть]
. Оборачиваюсь взглянуть на спасителя. Передо мной на броне унтер мотострелков.

– Спасибо, унтер-офицер. Я твой должник. Как это ты угадал, что пуля прилетит.

Он слегка пожимает плечами:

– Бликнуло у него.

– Что, прости?

– Там, господин полковник, снайпер сидел, – он говорит чуть хрипловатым голосом с заметным малороссийским акцентом, – так у него солнце на прицеле бликнуло.

– Ну, ты прям Соколиный Глаз!

– Нет, господин полковник, Нати Бампо – англичанин был, а я – русский! – говорит он горячо.

Что это я его, обидел, что ли? Просто пошутил…

– И все-таки молодец! С такого расстояния заметить солнечный блик, да еще сообразить, что это – снайпер…

Он чуть усмехается:

– Опыт имеется, господин полковник. Бывало… – он внезапно сбивается и мнется.

Ах, вон в чем дело! На руке у него я замечаю татуировку: православный крест и цифры. Понятно: в монастыре каялся. Ясно, что "бывало" – он, должно быть, не раз видел, как также бликует прицел у инока на колокольне…

"Семерки" разносят Адмиралтейство в клочья. Краем глаза я вижу, как один из ЛК-7, отвернув назад орудие, разогнавшись, бьет в угол здания. Отходит и повторяет свой маневр. На четвертый раз стена заваливается и едва не половина здания с грохотом обрушивается. Ну, тут бой и без меня идет, а с унтером поговорить еще минут пять есть:

– Это за что? – я показываю на его руку. – Без обиды, соратник – ясно, что грех ты уже свой отмолил.

– Да по молодости да дурости, – вздыхает унтер. – Мне тринадцать всего и было, когда понесло меня в националисты украинские. В гимназии и вступил. В 25-ом, – снова вздох, – умудрился даже повоевать…

Я протягиваю ему портсигар, он закуривает и, выпустив струю дыма, продолжает:

– В 28-ом тоже, отметился. – Он машет рукой. – В общем, в 30-ом мне семь лет и влепили. Но я честно работал. На Беломоре: Повенчанская лестница – слыхали?

Я киваю головой. Кто ж не слыхал?

– Ну, это дело прошлое, соратник. Как звать? Буду у Одинцова тебе "Георгия" просить.

Он расцветает. Потом, встав на моторном отделении, вытягивается и четко рапортует:

– Унтер-офицер Бандера, Степан. Второй взвод первой роты третьего батальона.

Я записываю это себе на память. Хотя и так не забуду. Таких, как этот Степан Бандера, надо отмечать. Побольше бы таких русских патриотов – война б быстрее окончилась!

Оберстлейтенант Макс Шрамм. Лондон.

Ну, повалились мы через люки наружу. Когда меня тряхнуло раскрытым куполом – стал осматриваться. Внизу – всё пылает, дым, пыль, ничего не видно, не знаю как усмотрел, что почти прямо подо мной стрельба лютая идёт. Кто-то очень даже лихо воюет. Сообразил, что наверняка это наши десантники. Нас же предупреждали, что первыми на Лондон воздушную пехоту скинут. Для захвата нужных людей и нужных мест. Вот, судя по всему они и действуют. А тут и ветерок такой поганенький поднялся, пришлось стропы тянуть, чтобы к нашим угодить. К «томми» не очень, мягко говоря, хочется. Возблагодарил я Бога за то, что в Китае добровольцем побывал и привык к русскому парашюту. Он ведь нашу германскую систему по всем параметрам превосходит. По крайней мере, здесь хоть полётом управлять можно. Ну, ладно. Планирую я тут себе потихоньку, небесам продолжаю благодарность объявлять, поскольку, во-первых, темно, а стало быть, купол незаметно. А во-вторых, что вон и мои ребята по соседству болтаются, тоже успели сигануть вниз. Ну, внизу драка полным ходом идёт: автоматы с пулемётами наперегонки лупят, захлёбываются прямо. Гранаты то и дело рвутся, ракеты светятся. Жарко приходится. Ну, вот уже и землю видно, поджал я нижние конечности, сгруппировался. Практики то у меня мало, парашютно-десантной. Не привык я к тому, чтобы сбитым быть. Наоборот, сам больше ронял народ на землю. Тресь! Аж искры из глаз! Ну, замки сразу рванул, из строп выпутался и перекатом под ближайший завал, в укрытие, значит. Маузер из кобуры сразу, лежу, осматриваюсь. Слышу, кричат. Наши кричат, сразу слышно. Отозвался. Ползут двое, сопят. Мол, давай с нами быстрее, летун, а то сейчас «лайми» полезут снова. Ну, я с ними. Недолго мы ползли, забрались за развалины, где они засели, а там меня сразу в подвал., где их командир сидит. Спустились, фонарь керосиновый светит. Сидит за столом целый полковник, весь в бинтах. Видать, зацепило. Ну, руку он мне пожал, представился. Александр Родимцев. Командир особой воздушно-десантной части. Я ему в ответ: оберстлейтенант Макс Шрамм, командир КГ 100. Тут радист от рации оторвался, вмешался в наш разговор:

– Господин полковник! Тут передают, чтобы утром ждали, ориентировочно к восьми утра подойдут танки союников.

Сразу на душе полегчало. А Родимцев мне кружку подаёт. Мол, выпей, соратник, за своё спасение. Считай, второй раз родился. Заглотил я спиртяшку, рукавом занюхал. И правда, отпустило. Ну, тут опять в штаб импровизированный ломятся, оказывается, того англичанина, что нас таранил, прямо на позиции занесло и ребята его подобрали. Хотели было его на месте кончить, да пожалел я, всё-таки, храбрый оказался, не отвернул. Упросил я Родимцева его до наших оставить, уж больно меня удивило, как тот поступил. По-настоящему, как истинный воин. Ну, ладно. А тут и "лайми" в атаку опять пошли. Подхватились мы с десантником, и тоже на позиции. Я – за пулемёт на крыше, он со своими внизу, мясорубка, одним словом. Уже второй ствол сменил, когда откатились, да и то потому, что им в спину ударили. И опять земляки. Наши германские десантники. Их около роты прорвалось из Блэчли-Парка, где у "томми" шифровальная школа была. И притащили с собой пленных человек двадцать. Ну, пленных в подвал, а командира десантуры – к нам. Здоровенный шкаф. Наши погоны увидел – заробел. Всего-то навсего унтерштурмфюрер. Офицеры все полегли. И фамилия у него интересная. Шварцнеггер. Густав. Ладно. Распределили мы по быстрому его ребятишек. Ждём утра. А до рассвета ещё часов шесть. И британцы словно осатанелые лезут. Дошло уже раз и до рукопашной. Ну, тут двое отличились, наш и русский. Правда, когда Родимцев представление писал в перерыве на награду, я фамилии прочитал и не удивился: Николай Королёв и Макс Шмеллинг. Кто же не знает самых знаменитых боксёров мира? Один олимпийский чемпион 1936 года, а второй чемпион испанской Всемирной Спартакиады 1940-го. Любо дорого было посмотреть, как они челюсти сворачивают. Да и Густав от них не отставал: настоящая машина! Ох, и здоровый же он, однако… Ладно. Самое смешное под утро уже случилось. Ещё к нам подкрепление пожаловало. Итальянцы. Смешно? Мне поначалу тоже, уж кому как мне не знать макаронников? Да ошибся я. Десантники у них звери ещё те, а если учесть, что почти все с маньчжурским опытом… Молодцы ребята! Как дали британцам, так те сразу и затихли. Больше и не дёргались. А в восемь утра, как и обещали, гудит гремит, стенка кирпичная в песок, и из-за неё появляется тупая морда русского "ЛК-13". Что тут началось! Ввверх сразу полетело всё, что можно: береты, каски, фуражки. Народ, почитай. С того света вернулся. Уцелели! Я, правда, больше всех обалдел, когда из танка Сева вылез. Попаленый весь. Но живой! Ох, и давно же мы с ним не виделись… он, правда, при виде моей сияющей физиономии тоже обалдел. Гора с горой сойтись не могут, а человек с человеком… Тем более, на войне… Ну, ребята в тыл пошли сразу, а мы за встречу присели. Благо, и отметить чем нашлось: Родимцев перед уходом целую флягу спирта нам оставил…

Сквадрен -лидер Фриц Штейнбаум. Лондон.

…Дверь конуры, в которой я заперт, открывается. На пороге стоят двое десантников в полном облачении. Они с ног до головы увешаны оружием. Первый из них, что побольше, нагибается, и легко, словно ребёнка поднимает меня на ноги. Второй присоединяется и меня выволакивают наружу. Ноги немного затекли. Но вскоре я уже довольно сносно передвигаю ими. После прохода по подвалу мы оказываемся на улице. Уже рассвело. Возле развалин дома стоит громадина фашистского танка. Таких я ещё не видел: весь какой-то квадратный, с длинной, увенчанной набалдашником тормоза пушкой увесистого калибра. Стрельба и канонада прекратились. Вокруг – тишина. Возле танка стоит невесть откуда извлечённый стол. За ним сидят двое: русский офицер-дружинник латных частей с погонами полковника и оберстлейтенант люфтваффе. Перед нацистами стоит бутылка шнапса, мелко порезанное сало, колбаса. Закусывают, гады… Полковник поворачивается ко мне, и меня передёргивает – у него половина лица. То есть, одна половина нормальная, как у всех людей, а вторая – вся в лилово – розовых пятнах. Хорошо горел, видно. Он смотрит на меня, затем обращается к лётчику:

– И что, Макс, вот этот сопляк тебя уронил?

– Да, Сева. Знаешь, на таран пошёл.

– На та-а-р-а-ан? – удивлённо тянет дружинник. Его взгляд несколько меняется. Теперь он смотрит на меня с каким то уважением, что ли…

– Слушай, Макс. Ей Богу, он ведь не англичанин. Спорим?

– Да даже спорить не хочу, Сева. Или ваш, или наш. Но что не "Томми" – и так ясно. Эй, летун, ты кто?

Я молчу. Лётчик поднимается, и я вижу, что он здорово навеселе. Наливает кружку шнапса. Кладёт на хлеб кусочек сала и колбасы. Затем придвигает всё ко мне.

– Выпей, летун. Заслужил!

Дружинник вторит:

– Пей, не бойся! Честно заработал. Моего друга мало кто уронить на землю может. Ты вот – смог! Так что пей.

Чувствую, как мне развязывают руки. Растираю кисти и пью, затем закусываю. Эх, наглеть, так наглеть.

– Сигарету бы.

Оба гада смеются. Затем латник извлекает из кармана серебряный портсигар и достаёт из него толстую папиросу. Один из конвоиров щёлкает зажигалкой, и я окутываюсь ароматным дымом. Как хорошо! Сразу видно, что это не эрзац, которым мы последнее время пробавлялись.

– Садись.

Передо мной появляется пустой ящик из под снарядов. Я не обижаюсь. Оба фашиста сидят точно на таких же. Тут появляется новое действующее лицо6 русский монах в непонятном звании. Но по тому, как приветствуют его сидящие за столом, явно в немаленьком.

– Значит, немец… Спартаковец?

Глаза оберстлейтенанта холодеют.

– Был. Коммунист.

Теперь все трое смотрят на меня как на нечто гадкое и отвратительное.

– Где вступил?

– Мадрид.

Парочка, явно удивлённая, переглядывается, затем вновь наливают. Уже всем троим. Опять пьём. Монах воздерживается. Не положено, наверное…

– Вот где свидеться довелось… Где ещё был?

– Китай. Норвегия. Франция. Здесь.

– Молодец!

Неожиданно выдаёт русский полковник.

– Женат? Дети есть?

Перехватывает горло.

– Были. Бомбой. Накрыло.

Они некоторое время молчат.

– Дурак ты, братец. Не на ту сторону стал. Обманули тебя большевики, теперь – извини. За всё в этой жизни платить приходится. У него – дочка. У меня – трое. Что же, им умирать из-за твоих идей? Нет, для этого мы и воюем. Не мы Версаль устроили. А вот отменять нам пришлось…

В желудке становится тепло, и их слова доносятся словно сквозь вату. Чего они проповеди читают? Что я, не знаю про приказ? Членов III Интернационала приказано кончать на месте. Об этом я и говорю обоим наци. Те переглядываются.

– Дурак. Сколько тебе? Двадцать пять, двадцать семь? Тебе бы жить, да жить. А ты? Раз немец – давно бы взял своих в охапку, да к нам. Пожурили бы, раскаялся. Отбыл свой срок да и всё. И дети бы при тебе были. А может, и жена.

Глухо бормочу:

–Иудейка она.

Ведь знаю, знаю, что правду сейчас они говорят! Но…

–Господа офицеры! Гауптшарфюрер Отто Скорцени! Прибыл за вашим пленником.

Нашу беседу прерывает появление нового действующего лица. Здоровенный эсэсовец, со шрамом через всю щеку. Танкист и лётчик переглядываются, затем наливают ещё раз.

– Так, посиди-ка.

Гауптштурмфюрер видит, КТО пьёт за столом и у него вытягивается лицо. Особенно при виде извлечённого монахом символа веры. До меня доносится разговор.

– Вам напомнить, гауптштурмфюрер, положения об офицерах дружинных частей? Или моему другу позвонить в Берлин, вы знаете, кто он? Нет, сие дело церкви.

У Скорцени явно начинают дрожать колени, и он вяло отбрехивается:

– Господа, господа, ну у меня же приказ, я должен, у меня будут проблемы…

Танкист зачем-то с кривой усмешкой кладёт руку на кобуру:

–Нет человека – нет проблемы.

Никогда не видели белого от ужаса эсэсовца? Я вот увидел. И то, как он исчез в мгновение ока. Все трое возвращаются за стол, вновь наполняют кружки:

– Ну, прощай, летун. Мы на тебя зла не держим. И ты не держи.

Мы пьём. Мне протягивают уже зажжённую папиросу, и я глубоко затягиваюсь. Конвоиры отводят меня в сторону, а троица куда-то звонит из принесённого к столу полевого аппарата. Появляются два здоровенных монаха и забирают меня. Плевать. Мне – всё-равно. Я уже запутался во всём. Эх, скорее бы…

Меня ведут по развалинам Лондона. Длинный путь на эшафот. И чего тянут? Накормили, напоили, покурить дали. Вот сейчас бы и кончали. Не хочется трезвым на тот свет уходить… Выводят к грузовику. Чьи-то руки подхватывают меня и втаскивают наверх, в кузов. Значит, это ещё не конец… Проклятие! Хуже самой смерти может быть только её ожидание. Нас куда-то везут. Я ведь не один в машине. Нас человек десять. По углам кузова грузовика стоят конвоиры с автоматами, внимательно наблюдающие за нами. После часа езды мы оказываемся на месте. Меня отделяют от остальных и заводят в небольшой домик, где меня встречают два русских монаха, вполне прилично владеющих немецким языком. Начинается допрос. Через два часа я выкладываю им всю свою жизнь. Затем меня уводят и запирают отдельно ото всех. Неужели потому что я немец? Может быть. Вечером мне приносят ужин. Ого! Очень даже приличный! И кучу книг. В основном ИХ партии. В моей камере есть электричество, и я почти всю ночь читаю. Три дня меня не водят на допросы. Я только ем и читаю. Куревом меня снабжают конвоиры. На четвёртые сутки меня вновь навещают монахи. Они приносят решение моей судьбы. Исправительный монастырь строгого режима где-то в России, до искупления вины…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю