Текст книги "Нацменка"

Автор книги: Борис Липин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Липин Борис
Нацменка

БОРИС ЛИПИН

НАЦМЕНКА

Рассказ

Она была гречанка. Однажды она рассказала, как на уроке физкультуры вогнала в краску преподавателя, заставлявшего ее и ее подругу-грузинку подымать повыше ноги:

– Мы девушки нацменки. У нас бедра широкие. Мы так не можем.

Это слово – "нацменка" – ему очень понравилось. Она была красива. Огромные темно-коричневые блестящие глаза, черные брови и длинные вьющиеся волосы. Дитя гор. Что-то от врубелевских красавиц из иллюстраций к "Демону". Таких лиц в Ленинграде не встретишь, другой генотип.

Настолько красива, что ему было страшно к ней прикоснуться. Помогла Пасха. Дело было весной. Ночью они пошли к собору, в толпе зрителей смотрели крестный ход, а потом он, дрожа от нетерпения и неуверенности, сказал: "Христос воскресе!" – и так жадно припал к ее губам, что она не могла произнести ни слова. А он отрывался лишь чтобы перевести дух и снова приникал к ней, как будто пил из источника.

Он тогда совершенно ошалел, утыкался носом в ее волосы, от них шел дурманящий запах, который сводил его с ума. Она дрожала и стонала от страсти. Его это даже немного пугало. Сможет ли он, рассудочный ленинградец, удовлетворить эту дикую натуру. Она быстро разрешила ему все. Потом, смеясь, рассказывала, что сама очень этого хотела. Отчасти из любопытства.

Что-то в ней его настораживало. Казалось, она не очень умна. Потом он понял, что ум у нее был, но она не была приучена им пользоваться. Руководствовалась с детства привитыми кавказскими законами и обычаями. Говорила, что из окна их квартиры виден Казбек.

Он чувствовал, что они мыслят в разных плоскостях. Скорее, он мыслит, а она чувствует. Но это его и привлекало. И он сделал ей предложение.

Они три раза приходили в загс. Два раза нацменка сбегала. Похоже, он своими рассуждениями о стоимости свадьбы, о возможности надеть латунные кольца вместо золотых стал пугать ее. К тому же им негде было жить. Разве что в комнате, которую снимала нацменка. Она была студенткой, как и он, и кончить свои институты они должны были примерно в одно и то же время.

Все же они поженились. Во-первых, нацменке хотелось остаться в Ленинграде. А во-вторых, в молодости он был хорош собой. За ней многие ухаживали. Ей было из кого выбирать. "Усатых" с Кавказа она отметала сразу. "Я на них дома насмотрелась", – говорила она. Почему она выбрала его? Параллельно с ним за нацменкой ухаживал известный композитор. Но, как говорится, молодость победила. Композитору было примерно столько лет, сколько им обоим вместе. Она сама ему потом рассказывала: в какой-то момент особенно настойчивого ухаживания композитора она вдруг увидела его морщины, почувствовала специфический запах пожилого мужчины и, вспомнив его молодое тело, сказала себе: "Хватит". С этого момента их роман начал развиваться очень быстро. Нацменка плохо предохранялась, он думал об этом еще меньше, и в результате к третьему походу в загс она оказалась на пятом месяце. Она еще дернулась по врачам, что-то ей в нем в очередной раз не понравилось, но было уже поздно. Свадьба была не в ресторане, а у него дома. Приехали ее родители – маленькие греки с Кавказа. Как-то так получилось, что, несмотря на все ее упреки в меркантильности, расходы на свадьбу целиком легли на плечи его родителей. Вообще, его удивило, что ее родные подчеркнуто сторонились обсуждения всех материальных затрат. Даже нацменка удивлялась, что папа говорил что-то не то. Теща только переживала во дворце бракосочетаний: есть у них кольца или нет? Но кольца были. Золотые. Деньги на них ему дала мама.

А дальше пошла странная семейная жизнь.

Началось с ее родителей. Они не понимали, почему он работает в этом институте, когда в соседнем платят больше. И все время вбивали это в голову дочери. Сейчас ему кажется, что во многом они были правы. И, может, послушай он их тогда, все было бы по-другому. Что-то он бы потерял, что-то приобрел, но семью, возможно, сохранил бы. А тогда он говорил ей, что, несмотря на маленькую зарплату, у него перспектива, что тема их лаборатории очень важна для науки, что со временем он станет получать больше. Она ему верила, говорил он авторитетно. Но мать с отцом быстро ее обработали. Тесть обещал устроить его в бригаду шабашников в Сибирь. Сулил тысячу рублей в месяц. Брат жены предлагал место сторожа в колхозе на Ставрополье, где выращивают арбузы. Там зарплата получалась совершенно астрономическая. То есть зарплата была маленькая, но после сбора урожая колхоз давал грузовую машину, и часть арбузов можно было продать для себя. Он слушал об этом, как о полете на Марс.

Но ей все эти цифры запали в душу. Иногда она ему об этом напоминала.

Нацменка окончила Институт культуры по специальности "хоровое дирижирование". Он был очень невысокого мнения об этом институте. Да она и сама, когда ее спрашивали, где она учится, весело отвечала: "Институт культуры и отдыха".

До института она окончила на Кавказе музыкальную школу. Когда он, собираясь блеснуть эрудицией, говорил что-то о музыке, то по недоумению в ее глазах понимал, что сказал глупость. Потом темы для разговоров пошли такие, что стало не до музыки. Она не хотела понимать, что их жизнь – это нормальная жизнь молодых людей, окончивших институт и живущих самостоятельно. Она сразу слишком многого хотела. А что он мог ей предложить? Он пытался объяснять, что духовные ценности выше материальных, что они живут в центре мировой культуры, а что касается финансовой ямы, в которую они упали, то они вдвоем из нее вылезут. Тем более что не так уж эта яма глубока. Вылезти из нее вместе – в этом была даже какая-то прелесть.

Через год после окончания института они вселились в двухкомнатную кооперативную квартиру. Его и ее родители дали деньги. Ребенку к этому времени был уже год с лишним, она ухитрилась защитить диплом на последнем месяце беременности. Казалось, теперь только, взявшись за руки, и шагать по жизни, преодолевая трудности. Но они очень быстро начали терять опору друг в друге. Кто был в этом виноват? Наверное, оба. Но он – больше.

В Ленинграде, после "института культуры и отдыха", устроиться на работу было невозможно: все забито выпускниками музыкальных училищ и консерватории. Были должности во Дворцах культуры (не во всяких) – что-то среднее между руководителем хора и массовиком-затейником. Учить поп-культуре взрослых недоумков и приходить домой в одиннадцать вечера. Ему это не нравилось. Хотелось, чтобы вечером она занималась с ребенком, а, кроме того, становилось худо, когда он представлял ее без него, среди молодых мужчин и женщин. Он-то знал, какое впечатление ее внешность производит на мужчин. Эти недоумки, посещающие по вечерам Дворцы культуры, страшно похотливы. А, собственно, зачем еще ходить туда по вечерам?

С некоторым усилием ему пришлось отказаться от картины, которую он в своем воображении рисовал до свадьбы. Его жена – руководитель хора. Он идет по Невскому и читает на афише ее фамилию. Сегодня она дирижирует в Большом зале Филармонии. Вечером он сидит в первом ряду. Ярко вспыхивают лампы. На сцене хор. Мужчины во фраках, женщины в белых платьях. Сбоку выходит она. На ней длинное бархатное платье с глубоким вырезом. И что-то блестит на шее. Гремят аплодисменты. После концерта ей несут букеты цветов. Она кланяется всем и улыбается ему.

Но по мнению людей, не принимавших на работу его жену, ее квалификация оказалась так низка, что как музыканту ей в Ленинграде делать было нечего.

Знания нацменки, ее способности были не нужны в городе, в котором он родился и вырос. Но ведь это была его жена, мать его ребенка.

А он посмеивался над ней. Отчасти его насмешки были, как он думал, способом подстегнуть ее честолюбие. Но честолюбия у нее не было, зато появилось желание уйти из дома, чтобы не видеть его.

На работе у него в это время как раз были сплошные успехи. На семинаре он сделал блестящий доклад. Его вспоминали очень долго, даже тогда, когда он решил поставить крест на всей своей научной деятельности.

Нацменке в результате долгих поисков удалось устроиться руководителем детского хора в поселке под Ленинградом. Туда и обратно – на электричке. Больше она ничего не смогла выходить. Один или два раза он ездил с ней в этот поселок. Платили – копейки. Он и сам получал ненамного больше. Но считал, что у него есть перспектива, а у нее – нет.

Ему следовало бы шире взглянуть на перспективу. Ведь в конце концов она у всех одна – место на кладбище. Любил ведь слушать Булата Окуджаву: "Давайте жить, во всем друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая!"

А потакать ей у него не хватало ума. Вся ее работа казалась ему детской игрой. Он не смог разглядеть, что она увлечена ею. Может, через какое-то время она вышла бы сама на новый уровень и ушла в другое место, где профессионализм певцов выше, или создала бы хороший хор в этом доме культуры. А может, и не создала бы ничего. Что из этого? Можно по пальцам пересчитать тех, кто что-то создал. Живут же люди, ничего не создавая, зато создают семью.

Она видела, как он относится к ее работе, к ней самой, и теряла веру в себя, в то, что она что-то умеет. Наконец она бросила ездить в поселок. С музыкой было покончено.

Немного поработала уборщицей на заводе недалеко от дома. Повзрослела. В выражении лица появился трагизм, который делал ее еще красивее. Она бы, наверное, хорошо смотрелась хозяйкой какого-нибудь светского салона, а вместо этого выгребала стружку из-под станков. Рассказывала, как какой-то рабочий, посмотрев на нее, сказал:

– Какой гад тебя сюда послал?

"Гад – это я", – подумал он.

Впрочем, уборщицей на заводе она работала недолго. Вскоре устроилась уборщицей в кафе, потом помогла организовать в этом кафе бар, а когда директор узнал, что у нее высшее образование, он предложил ей стать его администратором.

Круг замкнулся. Она вышла на твердую землю.

Занятый работой, он как-то прозевал этот момент и опомнился лишь когда она исчезла на несколько дней, а вернувшись домой, ничего ему не сказала. Через несколько лет выяснилось, что она ездила к подруге в Москву. Но с тех пор характер ее разговоров с ним изменился. Пропал текст. Остался сплошной подтекст. Это были какие-то намеки, кто-то ей что-то сказал, куда-то пригласил, предложил, подарил, а иногда она говорила, улыбаясь в глубь себя: "Дальше тебе не нужно знать" – и умолкала. Его начинало просто колотить. Зачем она так делала? Ведь видела, как это на него действует. Если бы не хотела с ним жить! Но ведь жила. Потом он понял, что никакие его переживания на нее не действуют. Или действуют, но в обратную сторону. Может, он не находил нужных слов? Не хватало опыта? Все-таки они были очень молоды. Тогда ему казалось, что единственно правильный путь – это начать вести себя так же, как и она. Он тоже стал рассказывать ей о несуществующих Танечках и Манечках, играть в теннис и шахматы после работы, а когда она спрашивала, почему пришел так поздно, придумывал какие-то идиотские ответы. Он видел, что это заставляет ее нервничать, но своего поведения она не меняла.

Так продолжалось несколько лет. Что удерживало их вместе? Маленькая красавица дочка, в которой оба они не чаяли души. Он стал ходить в яхт-клуб и в бассейн. Невыносимо было сидеть дома с дочкой, когда он не знал, где сейчас жена. Отпрашивался у дочки, она отпускала его и садилась ждать папу в кресло. Вернувшись, он брал ее на руки. Часто она оказывалась мокрой. Значит, эта кроха так боялась оставаться одна в квартире, что писала под себя, лишь бы не вставать с кресла. Он больше не оставлял ее одну. Зато стал убегать из дома, лишь на пороге появлялась жена. Старался что-то придумать, чтобы лишний раз вызвать ее ревность. Дело дошло до того, что, зная ее привычку шарить в его карманах, он клал в них презервативы. Она кричала, а он многозначительно улыбался. Потом они стали, не договариваясь, но согласованно, по очереди убегать из дома. На вечер. Или на ночь. Что-то врали друг другу. Казалось, у них окаменели сердца.

Кто из них первый начал изменять? Он думал, что она. Что думала она неизвестно. Но ему казалось, что она более жестока. Может, причиной было кавказское воспитание? Иногда, глядя, как она собирается уходить, ему хотелось крикнуть: "Остановись! Что ты делаешь? Ведь мы любим друг друга!" Но по выражению ее лица понимал, что она его не услышит.

Почему он думал, что они любят друг друга? Иногда с ней что-то происходило. Ее лицо вдруг становилось беззащитным. Старалась приблизиться к нему, задеть его. Боясь ошибиться, он смотрел на нее и чувствовал, что она ждет его, что она без него не может. Их бросало друг к другу, и каждый старался сделать все, чтобы доставить наслаждение другому. Но и при этом слов они, как правило, говорили мало. А после молча курили на кухне. Было очень горько и говорить не хотелось.

Приближался очередной Новый год. Уже неделю он вынашивал план. То ли решил, что пропасть между ними можно уменьшить, то ли мостик через нее перебросить, а вернее всего, просто устал. Решил, что еще возможно между ними что-то человеческое, домашнее. Она ведь тоже устала и ждет каких-то шагов с его стороны.

И вот тридцать первого декабря он начал действовать. Пришел пораньше. Дома никого не было. Жена на работе, а дочка у соседей. Детский сад сегодня закрыт. Он уставился на полки с книгами. Когда-то, еще до женитьбы, он покупал альбомы по искусству. В школе он много занимался рисованием и с тех пор неплохо разбирался в живописи. Может, это и было то, чем ему надо было заниматься. Живи он в другое время, его, возможно, отдали бы в ученики к маляру или живописцу. А в двадцатом веке пришлось служить в ракетных войсках стратегического назначения. Сначала задумываешься, как такая махина летает. А отсюда недалеко и до желания стать физиком.

Книг по физике и математике тоже было накуплено немало, но сейчас он смотрел на альбомы живописи. Вздохнул и снял с полки то, что считал самым ценным. Это были изданные за рубежом альбомы Тициана, Рафаэля, Гойи и Веласкеса. Все были из одной серии. Не очень толстые, но крупного формата. Он посмотрел на полки еще, и на всякий случай в стопку с альбомами легли две книги Эттенборо, красивое издание Шекспира в переводах Пастернака, Даррелл, подарочное издание испанских "Романсеро" и "Момент истины" Богомолова.

Через двадцать минут он уже ехал в трамвае к "Старой книге". Ему удалось сесть. Сумку он бережно поставил на колени, чтобы, не дай Бог, не помять книги. Огляделся. Трамвай был полон трезвых женщин и пьяных мужчин. Когда-то одна его знакомая говорила: "Ненавижу Новый год! Всегда надо думать, с кем его встречать, и приходится встречать черт знает с кем. Лучше сидеть одной дома".

Магазин "Старая книга" был закрыт, хотя по расписанию должен был работать. На двери висела табличка "Санитарный день". Ну что ж, тоже люди. Но в прилегающем дворе и у входа в магазин было полно спекулянтов. Всех этих "книжных жучков" он давно знал. Кто-то всегда торчал на Герцена, кто-то на Литейном, кто-то на Васильевском. Но сейчас они все вдруг оказались здесь. Может, потому, что магазин был закрыт. Он быстро продал все, хорошо зная цену каждой книги на черном рынке. Надо только немножко сбросить, и она быстро уйдет.

Первая часть плана была выполнена. На руках у него оказалось больше ста рублей. Он посмотрел на часы. Полчетвертого. Теперь трамвай вез его в универсам напротив их дома. Еще отъезжая с книгами, он специально посмотрел на яркие огни и огромную очередь у входа. Скоро он уже стоял в этой очереди, а еще через полчаса бегал с корзиной по торговому залу.

С чего начать? С вина. "Советского шампанского" не оказалось. Это был так называемый период позднего застоя, когда "Советское шампанское" исчезло с прилавков. Кого им поили? Партийцев? Но всё они выпить не могли. Наверное, шло за границу. Зато было венгерское. В похожих бутылках с желтой фольгой. По вкусу оно напоминало забродившие дрожжи или сидр. Но сейчас его все брали, и он тоже взял. Потом положил в корзину бутылку грузинского сухого вина "Гурджаани". "Гурджаани" – белое вино, подумал он. А красное? В соседней секции стояло болгарское красное вино. Взял и красного. Потом наскочил на тележку с пузатыми бутылками болгарского бренди "Солнечный берег", выхватил одну. Всё! С напитками порядок. А дочка? Он забыл про дочку. Что будет пить она? Она любит пепси-колу. Он положил сверху две бутылки. А вот и лимоны. Он нарежет их тонкими ломтиками и будет закусывать ими "Солнечный берег". Фрукты? Стол без фруктов – не стол. Поверх бутылок и лимонов он положил две сетки: с красными яблоками и кубинскими апельсинами. Потом увидел грейпфруты. Они были такие огромные, что в сетки их не паковали. На каждом синим химическим карандашом была написана цена. Он сумел засунуть в корзину, прямо под ручку, два больших желтых грейпфрута. Корзина была переполнена. Грейпфруты могли вывалиться и покатиться по залу. Он пошел к входу в универсам, туда, где толпился народ, ожидая корзин, и взял вторую. Затем занял очередь в мясной отдел и выбрал кусок говядины. Мясо надо отрезать от костей и потушить в латке с луком. Будет вкусно.

Он посмотрел на часы. Пять. За окнами было совсем черно. Он стал бегать по залу между рядами и кидать во вторую корзину все, что понравится. Три банки рыбных консервов, кусок колбасы, большая шоколадка, кусок сыра, пакет конфет "Каракум", баночка маслин, буханка хлеба, кусок масла, торт "Сюрприз". Потом потащил корзинки к кассе.

Внутри все пело. Сегодня все будет отлично. Надо только вино сразу поставить в холодильник. Она увидит, что он постарался, и скажет что-нибудь хорошее. Ведь у них есть телевизор. Они будут сидеть втроем, смотреть праздничные передачи и смеяться. А потом дочка пойдет спать, и они останутся вдвоем.

Их дом был на другой стороне проспекта. Когда он вышел из универсама, увидел, что во всех трех окнах горит свет. Значит, они дома. Лучше бы она пришла попозже. Ему хотелось начать готовить без нее. А собственно, что готовить? Только мясо. Остальное – порезать и поставить на стол.

Было очень скользко. Он осторожно ступал и бережно нес сумку. Самой большой глупостью было бы уронить ее сейчас и разбить бутылки. Открыв дверь в квартиру, он облегченно вздохнул. Все цело. Все идет по плану.

Дочка увлеченно играла в одной комнате, жена была в другой. Он ждал, что она выглянет, но она была чем-то занята. Холодильник стоял в прихожей. Почти пустой. Он поставил бутылки, уложил вниз фрукты, распихал по полочкам остальные деликатесы. Осталось мясо и конфеты. Их он понес на кухню. Стол накрыть, если она ему поможет, – полчаса. Полчаса удовольствия. Главное приготовить мясо. Через час все было мелко нарезано, перемешано с луком, залито свиным жиром. Латка стояла на огне. Время от времени он поднимал крышку и нюхал аромат. Было восемь часов вечера.

И в этот момент он вдруг ощутил себя полководцем, который наступает, а противника перед ним нет. Где-то план давал сбой.

Наконец прибежала дочка.

– Папочка, я хочу есть.

Он дал ей бутерброд с колбасой и две конфеты "Каракум".

– Мамочка, – побежала она в комнату, – смотри, какие мне папа дал конфетки!

– Ну надо же, – услышал он ехидный голос, – конфетку папа дал. В Новый год дал конфетку! Это надо записать.

Он закурил. В голове лихорадочно прыгали мысли. Ясно, накрывать на стол она ему помогать не будет. Да и сам Новый год повисал в воздухе. Может, надо подойти к ней, рассказать про книжки, она должна понять, чем он пожертвовал. А потом подвести ее к полному холодильнику. Но он не сдвинулся с места. И понимал, что не сдвинется. Они, наверное, разучились говорить друг с другом.

Он услышал, как она вышла в прихожую, и понял, что она крутится перед зеркалом. Было десять часов. Она стала одеваться и собирать дочку. Он понял, что она сейчас уйдет... Все зря. Самые хорошие книги продал зря. Весь день бегал зря. У плиты возился зря.

Она заглянула в кухню.

– А ты что сидишь? Ты что, сегодня никуда не идешь? Странно...

– А зачем мне куда-то идти? – сказал он, стараясь говорить ровно и спокойно. – У меня есть семья.

– Семья! – Она зло усмехнулась. – Поздно же ты вспомнил, что у тебя есть семья.

Он не выходил из кухни, слушал, как она одевает дочку в прихожей и как дочка спрашивала:

– А куда мы идем?

– К тете Гале.

Ждал, что дочка скажет: "Давай возьмем папочку" или спросит: "А папочка с нами пойдет?"

Но дочка не сказала и не спросила.

Когда хлопнула входная дверь, он вышел в прихожую и поразился тишине и пустоте в квартире. Никакого чувства к ней уже не было. Наоборот, подымалась тяжелая злоба. Он подумал, что если она что-нибудь забыла и сейчас вернется, может случиться страшное. Как мужья убивают своих жен? Да вот так и убивают. Может, напиться? Он представил, как он один в пустой квартире из стакана глотает бренди. А зачем? Какой в этом смысл? Сварил чифир и улегся с книгой смотреть телевизор. Ближе к двенадцати начал звонить телефон.

Первым позвонил брат отца, поздравил с Новым годом. С ним надо было разговаривать осторожно. Стоило дядьке узнать, что в семье племянника что-то опять не в порядке, как он тут же с нескрываемым удовлетворением сокрушенно восклицал:

– Ну вот видишь!

На вопрос, есть ли у них гости, ответил:

– Восемнадцать человек! – Врубил телевизор на полную громкость и сказал: Слышите, как орут?

Дядька сразу сник.

Потом один за другим позвонили два бывших одноклассника. С ними разговаривать было легче. Оба были пьяны. Подумал, что надо бы поздравить мать, но старушка, наверное, давно спала, да и знает ли она, что сегодня Новый год? Надо было сегодня поехать к ней. Два раза звонили жене. Оба раза он деревянным голосом отвечал:

– Ее нет дома.

Телефон зазвонил еще раз. Он снял трубку и сказал:

– Алло.

В трубке молчали.

Он вдруг заорал:

– Не молчи, гад!

В трубке мгновенно раздались гудки. Он отключил телефон. В час ночи стали шуметь на лестничной площадке. Разгулявшемуся соседу стала тесна квартира. Хорошо, что был выключен свет в прихожей, а то сосед посмотрел бы в глазок и сообразил, что дома кто-то есть. Он выключил телевизор. В дверь звонили минут десять, соседу не хватало собутыльника.

Он затаился в собственной квартире. Выключил свет и улегся под одеяло. Вспоминал ее ехидный голос и думал, что сейчас, когда он уперся взглядом в потолок, она там, в компании, с кем-то разговаривает, и ее голос звучит так, как звучал когда-то – для него... И что там делает дочка? Может, она знакомит дочку с кем-то? Его дочку... Так можно свихнуться. Как положить этому конец? Но что-то делать надо.

Потом он слышал веселые крики под окном. Пытался читать. Но не мог.

В четыре утра он услышал щелканье замка входной двери. Сразу выключил настольную лампу и притворился спящим.

Она легла в другой комнате, а дочку уложила рядом с ним, на вторую кровать. И он, оттого, что она с дочкой дома, сразу заснул.

Она проспала весь день. Он проснулся в час. Скоро проснулась дочка. Он подмигнул ей.

"Ну, где вы были вчера?" – "В гостях". – "А кто там был?" – "Там были дяди и тети". – "А что они делали?" – "Они пили и ели". – "А мамочка что делала?" "Тоже пила и ела". – "Значит, было весело?" – "Очень. А потом мамочка сказала, что надо идти домой".

А вечером он услышал, что она опять стала куда-то собираться. Потом хлопнула дверь холодильника, и он услышал звяканье бутылок. Он вышел в коридор. Она уже была в пальто и укладывала в сумку бутылки, которые он вчера купил. Услышав, что он идет, она обернулась. На лице у нее появилась извиняющаяся улыбка. Он наклонился над сумкой и вытащил бутылки. Она попыталась вырвать их у него из рук, но он толкнул ее так, что она упала на пол и спиной захлопнула холодильник. А он зашел в ванную и одну за другой, следя, чтобы осколки не попали в отверстие для стока воды, разбил бутылки. И всё: белое и красное вино, которые хороши вместе на столе, венгерское шампанское, бренди, который он собирался закусывать лимоном, потекли ручьем и перемешались в канализации.

Она громко закричала и, не раздеваясь, бросилась в комнату. Там упала в кресло и долго плакала, вздрагивая всем телом. А он сидел в таком же кресле, в другой комнате, и его трясло.

Потом она подала на развод. Он не хотел разводиться. Несмотря на все, что между ними произошло, он не верил, что она его не любит.

Когда судья спросила у нее, почему она не хочет жить с ним, она сначала тихо, а потом громко заплакала. Судья недоуменно посмотрела на нее:

– Так может, вас не разводить?

Но она вытерла слезы и сказала:

– Разводите.

Потом он задержался в зале, чтобы остаться одному. Но она ждала его за дверью. По лестнице они спускались, не глядя друг на друга.

Когда вышли из здания суда, она посмотрела на него и сказала:

– Пойдем вместе.

Но он пошел в другую сторону. У него все плакало внутри. Он все еще не верил тому, что сейчас произошло. Был убежден, что она делает это, чтобы сделать ему побольнее. Но ведь это можно до какого-то предела. А то получится, как в анекдоте про лягушку и скорпиона, который попросил перевезти его на другой берег. Лягушка не хотела перевозить, говоря, что он ее укусит. Скорпион уверял, что нет. А на середине реки он ее укусил, и они оба утонули. Идя ко дну, лягушка успела спросить: "Ну, что ж ты наделал?" – "Такая уж у меня натура", – ответил скорпион. Ему было немножко страшно. Такая привлекательная и такая жестокая. Чем это объяснить? Может, она думала так перевоспитать его? Может, он должен был бросить свой научно-исследовательский институт и пойти рубщиком мяса в кафе, где она работала администратором? Но он и так, чтобы подработать, летом, по выходным и в отпуске, корчевал участки у садоводов, рубил дома из бревен и выучился виртуозно владеть топором. Он считал, что этого с него достаточно. Ведь каждый хороший удар по дереву – это маленькое сотрясение мозга. Когда топор вонзается в дерево, вздрагивает все тело. День сильных ударов топором с восьми утра до десяти вечера, и мысли в голове пропадают начисто. Когда он после нескольких дней шабашки возвращался в электричке домой, его голова была девственно пуста. Мыслей хватало только на то, что здесь нужно взять билет, а там можно проехать зайцем. В метро от него воняло потом, немытым телом и бельем и резиновыми сапогами. Вдобавок он вез в рюкзаке лебедку с тросом и другой инструмент, и от тяжести рюкзака и усталости его шатало из стороны в сторону. Хорошо, если удавалось сесть. Правда, в кармане лежали заработанные деньги. Но денег никогда много не бывает. Хватало раздать долги и не очень бедно жить несколько месяцев.

Пока шел, все эти мысли промелькнули у него в голове. А потом обернулся. Она стояла у здания суда и смотрела на него.

Вскоре начались частые звонки по телефону. Люди предлагали варианты обмена на их двухкомнатную. Как правило, это были однокомнатная квартира и комната. Он от всего отказывался. Не верил, что она хочет с ним разъехаться. Ему все казалось, что это новый способ его воспитания. К тому же его охватывал ужас, когда он думал, что его разлучат с дочкой.

Но в один прекрасный день раздался звонок, а когда он открыл дверь, на пороге стоял ее отец. "Дедуля", как называла его дочка. Он повел дело серьезно, писал пачки объявлений, потом шел гулять с внучкой, и так обклеил объявлениями несколько микрорайонов.

Выяснилось, что дочке тоже очень хочется переехать в новую квартиру.

– Ты что же, не хочешь со мной жить? – спрашивал он.

– Но вы же все время ссоритесь с мамочкой. – Она воспринимала это как какую-то игру. – Когда вы помиритесь, мы снова будем жить вместе.

Но он уже чувствовал, что у этой игры будет очень плохой конец.

Что интересно, после своих вояжей по городу дедуля садился рядом с ним смотреть телевизор, и если звонили по обмену, то, беря трубку, притворялся, что не знает, о чем речь, и вел себя так, будто не имеет к обмену никакого отношения. Но постепенно, как бы нехотя, включился в обменные игры и вскоре стал принимать в них самое деятельное участие. Теперь он напоминал бульдозер, который завели и он уже не может остановиться.

Квартира сразу стала напоминать проходной двор. Часто бывало так, что, когда дверь закрывалась за одним посетителем, за дверью уже стоял следующий. Посмотрев квартиру, люди расхваливали комнату, в которую он должен будет переехать. Когда ему что-то не нравилось, приходил дедуля, садился напротив (ну прямо родной папа беседует с сыном) и дотошно выяснял, что ему не нравится и какие у него требования. Во всех вариантах комнаты были неплохие, но ему казалось, что это просто нехорошая игра, и он, придумывая разные предлоги, отказывался.

Но однажды, в семь утра, дедуля разбудил его и, вместо того чтобы сказать "доброе утро", спросил:

– Чего ты хочешь?

Видя перед собой как будто из камня вырубленное лицо, на котором не было ни одной мысли, он испугался. И за себя, и за дедулю. Когда-то он занимался боксом. У него был хорошо поставленный удар, и он обладал, как говорил тренер, умением хорошо встретить противника справа. Он подумал, что еще немного, и он не сможет сдержаться. Дедуля будет обязательно встречен справа. И слева тоже. Возможно, не один раз. Но тогда он точно получит площадь в огромной коммуналке с решетками на окнах. Надо было поскорее на что-то соглашаться.

Комната, которую он выбрал, была в старом фонде. Но лет пятнадцать назад в доме сделали капитальный ремонт. И площадь у комнаты была немаленькая двадцать шесть метров.

Оставалось оформить документы и разъехаться. Нацменка говорила, куда надо прийти, что подписать, и он, стараясь не думать, что делает, ходил и подписывал. Сидя в жилобмене, смотрел на нее, стараясь понять, переживает ли она что-нибудь, но у нее было ровное, спокойное выражение лица, как будто она стоит в очереди в магазине. Он понял – она не остановится. Что-то ее интенсивно подталкивало. Может, дедуля? Он окончательно решил, что, чем скорее с ней разъедется, тем лучше.

Самое интересное: они продолжали спать на одном диване. Дедуля с дочкой спали в другой комнате. Не с дедулей же ему было спать. Ночью они прижимались друг к другу, как будто это был медовый месяц, а не последние дни перед разъездом. Но стоило дивану чуть заскрипеть, как она испуганно шептала ему на ухо: "Тише, папа услышит". В такие моменты ему хотелось вытащить ее в коридор, распахнуть дверь в комнату, где лежит дедуля, и закричать: "Смотри, гад, твоя дочка все-таки спит со мной!" Но он покорно затихал, они вместе вслушивались, не проснулся ли дедуля, а потом снова прижимались друг к другу.