Текст книги "Запуталась (СИ)"

Автор книги: Борис Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Неверие в свои силы

отнимает их окончательно.

Ирина Плотогонова, жена агронома, женщина 28 лет, неплохая собой, считала, что жизнь её кончена.

После учёбы в московском институте судьба забросила её в среднеазиатский районный центр, связала несчастливым, неудачным замужеством, а через несколько лет и вот этой глухой деревенькой.

В один из зимних, предпраздничных вечеров она сидела дома. Уложив ребёнка спать, Ирина читала свой толстый, подшитый из нескольких тетрадей дневник, который прятала в ящике из-под белья. Она никогда не перечитывала его, всё откладывала на «когда-то», но сегодня решила, что такое время настало. Ведь она записывала всё без утайки, может, и впрямь увидит там какие-то свои ошибки. Они помогут ей всё переосмыслить.

Со страниц дневника всплывали картины прошлого. Ирина видела свою жизнь, сначала чистую и хорошую, так, что даже лицо разглаживалось и светлело в улыбке, потом мучительную и непонятную. Что-то стукнуло в коридоре, и она пошла закрыть дверь на ключ: «Вдруг муж неожиданно вернётся...» Не хотелось, чтобы он видел её тетрадь. Проходя через комнату, Ирина остановилась у зеркала, стала молча рассматривать себя. Печально улыбнулась, и зеркало ей ответило тем же: жалкой, невесёлой улыбкой. Километрах в трёх, в стороне проходила железная дорога. Оттуда донёсся слабый тоскливый звук паровоза. Кольнул в самое сердце, сжал его и безнадёжно как-то там замер.

Ирина вздрогнула, прислушалась, но взгляда от зеркала не отвела. Постояла немного и вдруг рассмеялась: несмотря ни на что, она всё-таки была ещё привлекательна, молода и хороша собой. Глаза у Ирины были обыкновенные, серые, не очень большие, но какие-то проникновенные. Лицо светилось обаянием. Лёгкие веснушки, пухлые губы не портили его. Была в её облике мягкость, покорность.

Ирина зажмурилась. Не раскрывая глаз, подумала о дневнике:

«В 9-м классе ещё начинала писать... Да, тогда было 16. Какой славный, замечательный возраст! – грустно вздохнула она. – Теперь... 28! Больше 10 лет сознательной жизни уместилось в тетради. Отдельные листы успели пожелтеть, поблекли чернила, а я стала ощущать себя глубокой старухой!»

Ирина открыла глаза, взглянула в зеркало: «Да нет, вроде не старая».

Она прошла к двери, заперла её и зачем-то остановилась у шкафа. Там, в глубине полки, рядом с лекарственными пузырьками поблескивал коричневой гладью большой блестящий флакон.

«Неделю, как принёс уже, а крыс всё не убавляется. Полный сарай развелось» – подумала Ирина. Вернулась к столу, пододвинула настольную лампу и снова стала читать. На улице, за окном пошёл снег.

Перелистывая тетрадь, Ирина на отдельных страницах задерживалась подолгу. Они были ей памятны особенно.

«15 августа. Принята в институт!..» Всего только два слова. Больше на этой дате не написано ничего. Но как много за этим стоит. Ирина даже вздохнула и на минуту оторвалась от чтения.

Как давно это было. Ведь совсем ещё девчонкой, в беленьком платьице и с бантами в косичках была. На одной ноге прыгала от радости и поцеловала во дворе какого-то сопливого перепачканного мальчишку. А потом дёрнула за косичку девочку лет 13-ти и убежала в подъезд. Та, ещё не решаясь на погоню и мщение, показывала ей от обиды язык, а она смеялась и просила девочку на неё не сердиться.

Ирина грустно улыбнулась, бегло перелистала несколько страничек. Это были страницы лёгкие, хорошие, ничего дурного там ещё не было. Она помнит их.

«2 сентября, – наткнулась она на запись. – Уже учусь! Учусь! Как хорошо жить на свете!..» – читает Ирина свои полудетские впечатления. Написаны они крупно, не устоявшимся, детским почерком ученицы.

«... Я – студентка! Да, мамочка, теперь я студентка, студентка первого курса. Как хотите – а я уже взрослая. Да, да! Взрослая! Вот и всё...» От этих строк у неё даже слёзы навернулись. «Глупенькая ты, глу-пенькая!» – шепчет Ирина. Но это она говорит не теперешней себе, а той, маленькой Ирине, девочке далёкого, милого прошлого.

«11 декабря 1945 года. Он меня любит. Любит, любит!» Дата написана не чернилами, а красным карандашом. Карандаш почти стёрся, но всё-таки... след всё ещё заметен. Ирина помнит этот вечер. Глеб признался ей тогда в любви. Это случилось на лестнице, в коридоре их факультета. Она от неожиданности растерялась и убежала от него, а он стоял расстроенный и смущённый. Домой Ирина прибежала взволнованная, радостная, сама не своя. Не раздеваясь, быстро прошла в свою комнату и, опьянённая нахлынувшим на неё счастьем, долго сидела на диване, закрыв ладонями пылающее лицо. Потом немного успокоилась, медленно сняла с себя старенькое драповое пальто, ботинки и подошла к зеркалу. Долго смотрела на себя, удивилась: «За что же он полюбил меня? На курсе и лучше девочки есть...» Но тут же счастливо рассмеялась и достала с этажерки из-под книг свой дневник. Сгорая от волнения, Ирина написала красным карандашом дату. Потом вытащила из портфеля ручку и осторожно, боясь дышать, стала писать. Часто отрывалась и закрывала глаза, вспоминая.

– Мать! Что это с дочкой у нас сегодня? – спросил отец, недавно вернувшийся из ополчения, заглядывая в комнату и улыбаясь.

– Что там ещё? – гремя на кухне чашками, отозвалась мать.

– Э... – кашлянул отец, разглаживая усы и прикрываясь газетой, – да как бы это тебе сказать... особенная какая-то, не такая. Вроде как выросла, что ли, – вышел он из комнаты к матери.

После гибели на фронте братьев, вся любовь родителей перешла на Ирину. Они души в ней не чаяли и каждый день находили в ней что-то новое, подолгу о чём-то шептались.

«Опять шептаться будут...» – с теплом подумала Ирина, снисходительно улыбнулась и полная таинственности, понятной, как ей казалось, лишь ей одной, быстро окончила писать.

«И ничего-то вы не знаете!» – тихо рассмеялась она, пряча дневник.

А вот «16 октября». Прошёл без малого год.

«Глеб почему-то ко мне не подходит. Валя говорит, что он встречается с Ольгой. Я этому не верю, Ольга любит Орехова, Глеб это знает. Но если это так, то он поступает подло и по отношению ко мне, и по отношению к Ольге. А я люблю его. Что мне делать? Самой подойти к нему? Унизиться?»

Дальше Ирина читать эту страницу не стала. Студенческие годы помнились хорошо. Пятен там больше не было, но жизнь была уже испорчена. Глеб бросил её. А она-то верила ему... надеялась.

Весь выпускной вечер по поводу окончания института Глеб танцевал с Ольгой. У них намечалась свадьба. Когда расходились, не подошёл даже попрощаться. Было обидно.

"15 июля.

Получила назначение. Все едут под Киев, а я в какое-то глухое местечко где-то в далёкой Средней Азии. Со мной ещё две подруги, но все мы в разные места.

Ну, что ж, без любви, так без любви. Проживу и без неё как-нибудь. Буду работать".

Но любовь всё-таки пришла. Любовь яркая, сильная, захватывающая. Она бывает везде, даже там, где её совсем не ждут. Юность ещё не закончилась.

Ирина читает дальше.

"26 июля.

Не так уж и страшно, как об этом рассказывали. Довольно большой, приличный районный центр. Железная дорога, 3 завода, несколько средних школ и техникум, где я буду работать преподавателем. Устроилась на квартиру к одинокой пожилой учительнице Анне Павловне. Квартира хорошая, с электричеством и водопроводом, и хозяйка такая милая, интеллигентная старушка. А самое главное, чего я боялась, не оправдалось совсем. Людей здесь очень много. Есть и москвичи: один инженер с сахарного завода и две учительницы. Может, есть и ещё, не знаю, не успела со всеми познакомиться. Интересно, как устроились мои Нина и Тамара? Киргизия, кажется, ничего. Любопытно, как у них, в Таджикистане? Расставались – обещали писать".

"28 сентября.

Вот уже и сентябрь почти прошёл, а жарко и сухо по-прежнему.

Познакомилась с одним лётчиком. Михаил. Бывший ученик Анны Павловны. Приехал сюда в отпуск, к родителям. Кажется, человек неплохой...".

На этом месте Ирина резко отодвинула дневник.

«Неплохой!..» – горько усмехнулась она. Стала припоминать всё. Невесёлые это были воспоминания. И всё-таки было в них что-то приятное, волнующее свежестью чувств, не утратившее своей острой новизны и до сих пор.

4 года назад, поздней осенью, в местечко приехал провести свой отпуск Михаил Стрельцов. Это был юноша лет 23-х, обыкновенный, высокий, сильный, с вьющимися волосами. Познакомилась с ним Ирина случайно.

В заводском клубе шёл какой-то нашумевший кинофильм. Вспыхнул свет – конец. Люди вставали с мест и направлялись к выходу. У самых дверей к Анне Павловне подошёл лейтенант в авиационной форме.

– Анна Павловна, здравствуйте! – наклонился он к учительнице.

– Миша?! Вы? – узнала она своего ученика. Засуетилась, на глаза навернулись слёзы. На выходе её толкнули, кто-то наступил на ногу, она ничего уже не замечала.

Всю дорогу, до самого её дома, они разговаривали. Лётчик рассказывал о себе, о своей службе, полётах. Анна Павловна интересовалась всем, расспрашивала, часто перебивала, вспоминая прошлое, когда он был ещё совсем маленьким.

– Помните, Миша? Вот таким вы пришли в класс... – Анна Павловна нагнулась и показала ладонью полметра от земли. – Бегали на переменах по коридору и дёргали девочек за косички.

Чувствовалось, старой учительнице и бывшему ученику было о чём поговорить. Вспоминали преподавателей, учеников, разные случаи и совсем, казалось, не замечали шедшей с ними Ирины, квартирантки Анны Павловны.

– А Толя, знаете... ведь погиб, – всхлипнула неожиданно Анна Павловна, переходя на другое. Михаил напомнил ей о погибшем, не вернувшемся с войны сыне.

– Да... Я – слышал... мне мама писала, – тихо проговорил Михаил. Он ни разу не задал Анне Павловне вопроса о Толе, чтобы не причинять ей боль. А теперь почувствовал себя неловко, опасаясь, что она подумает, будто он не помнит школьных товарищей. Чтобы выправить ситуацию, он стал расспрашивать о Толе, хотя говорить об этом ему было трудно, и не хотелось.

Из разговора Ирина поняла, что Михаил и Толя были друзьями детства. Анна Павловна раньше рассказывала ей, что Толя погиб в первые же годы войны где-то под Сталинградом. И странно, Ирина поймала себя на том, что стала как-то безразлично относиться к горю Анны Павловны. Ей казалось, что слишком уж часто учительница о нём говорит, слишком как-то носится, что ли, с ним в люди, и ей это было неприятно. Но тотчас же она устыдилась этого.

Они подошли к дому.

– Анна Павловна, я пойду, пожалуй, – напомнила о себе Ирина.

– Ах, простите, Ирочка! Что же это я... Познакомьтесь, пожалуйста: это Миша Стрельцов, мой бывший ученик, – смешалась Анна Павловна, роясь в кармане своей шубки в поисках ключа. Отдала его Ирине и что-то вдруг вспомнив, заручилась у Михаила обещанием бывать у неё, распрощалась и быстрыми шажками куда-то поспешила.

Михаил и Ирина остались вдвоём. Не зная, о чём говорить, Михаил достал из кармана шинели портсигар, спросил разрешения курить. Раскурил папиросу и замолчал опять.

– Скучно у нас? – тихо спросила Ирина.

– Нет... у нас не скучно. Я же вырос здесь.

– А я вот скучаю. Никак не могу привыкнуть. После Москвы...

Хотя они сказали друг другу самые простые, ничего не значащие слова, возникшая было неловкость прошла.

– Вы надолго приехали?

– На полтора месяца. Осталось 20 дней.

– Куда потом? – Михаил ей нравился.

– В часть, на Камчатку.

– А знаете, когда мы вышли из кинотеатра, мне почему-то подумалось, что мы с вами станем друзьями. – Сказала и испугалась, что он не так её поймёт. Сделалось стыдно.

– Может, и станем, – по-доброму улыбнулся Михаил.

Ирина облегчённо вздохнула.

В другой раз они встретились через 3 дня. Ирина пришла домой из техникума поздно, усталая, расстроенная. Не ладилось с практикой студентов на заводе: главный инженер запретил приходить в цеха, требовал какой-то санкции. Когда она вошла, Михаил уже прощался с Анной Павловной. Ирина несказанно ему обрадовалась. Все эти дни она не переставала думать о нём.

– Вы уже уходите, – огорчилась она. – Ну, ничего, я провожу вас немного, – быстро нашлась она, и вдруг испугалась своей решимости, но всё же торопливо бросила на стол портфель и книжки и вышла с ним на улицу.

Вечер был прохладный и звёздный. Пошли молча. Где-то в верхушках почти голых пирамидальных тополей пробежал налетевший ветер. На землю, кружась, стали медленно падать редкие сухие листочки. Во всём ощущалась какая-то сиротливость.

– Вы давно у Анны Павловны? – нарушил Михаил молчание.

– Несколько месяцев. Она, знаете, очень одинока. И когда я приехала, она сама пригласила меня к себе. По вечерам я помогаю ей проверять ученические тетради. Она всегда жалуется: «Как надоели, как надоели они мне, Ирочка! 17 лет уже проверяю... и всё одно и то же, одно и то же!»

– Вы любите её?

– Мне её жаль. А временами бывает, что у меня появляется какая-то неприязнь к ней. Я не знаю, чем это объяснить, но в такие периоды я не могу выносить её вздохов, бесконечных старушечьих жалоб на жизнь, на тетради, и даже того, как она ходит по комнате в шлёпанцах на босу ногу.

– Значит, не любите, – определил Михаил. – А она просто устала от горя, работы. Муж её бросил лет 12 назад. Трудно остаться на старости одной. Она потому вас и пригласила. Денег же за квартиру Анна Павловна не берёт? А она ведь учит неплохо. Это она только дома думает, что работа ей надоела, а в школе, на уроке, она преображается. Я же учился у неё. А вот был у нас учитель географии. Тот был настоящий ремесленник, не переносил ни нас, учеников, ни школы, ни своего дела.

Ирине стал неприятен разговор. Ей тоже не нравилась её работа. Она перевела разговор на другое.

– А вы с её сыном вместе росли?

– Да, мы долго жили рядом. Особенной дружбы не было, просто вместе гоняли в футбол. А когда я переехал на новое место, у меня появились новые друзья.

Михаил оживился, увлёкся, начал рассказывать смешные истории из своего детства, и был похож на расшалившегося на уроке мальчишку.

– Миша, а вы ещё совсем мальчик, – заметила Ирина.

Михаил на минуту осекся, удивлённо на неё посмотрел, потом чему-то тихо рассмеялся и, подхватив Ирину на руки, перепрыгнул с ней через широкую канаву.

– Ну, что... мальчишка?! – отпустил он её, отдуваясь и улыбаясь.

Ирина и растерялась, и удивилась. Это было для неё так неожиданно, что в первую минуту она не знала, как к этому отнестись. Но очутиться в сильных и надёжных руках ей было приятно. Когда он разбегался с ней для прыжка, она инстинктивно, на миг прижалась к его груди. У него сильно, гулко билось сердце. От этого ей тоже хорошо и тепло сделалось на душе. Ей захотелось, чтобы он поднял её ещё раз, но, конечно, она не могла ему это сказать.

– А вы, оказывается, сильный!

– Мы много занимаемся спортом... – смутившись, ответил Михаил. – Идёмте к нам! – круто меняя тему, вдруг решительно позвал он её. – Чаю попьём с вареньем, с мамой моей познакомлю. – В его приглашении было столько искренности и сердечности, что она не устояла.

Ей с ним было хорошо. И оттого, что он такой сильный, и всё-таки ещё мальчишка, и оттого, что добрый и симпатичный, и оттого, что, в конце концов, он ей просто нравился. Ирина чувствовала, что он чист душой. Прост и бесхитростен.

– Но ведь уже поздно, Миша! – слабо и неуверенно пыталась она отказаться. – Ваша мама, наверное, уже спит... Да и Анна Павловна будет тревожиться... – грустно как-то улыбалась она.

– Я свою маму знаю: не спит! Пока я не приду – не ляжет, – смеялся Михаил. – Да мы недолго.

Мать Михаила, действительно, ждала его. Она понравилась Ирине с первого взгляда.

– Мама, мы замёрзли и хотим чаю! Вот – знакомьтесь: Ира – мама! – представил их Михаил друг другу. – Мама! С клубничным! – кричал он уже из другой комнаты. Вышел без шинели, помог раздеться Ирине.

Ирина поздоровалась, познакомилась и робость её понемногу улеглась. Чай пила она с Марией Георгиевной уже как давно знакомая.

Михаил вдруг вспомнил что-то и так рассмеялся, что чуть не захлебнулся чаем.

– Мама, знаешь, что я вспомнил? – смеясь и кашляя, проговорил он. – Как я тебя с клубничным вареньем провести хотел, помнишь?

– Ну и вспомнил же! – рассмеялась и Мария Георгиевна.

– А что? Я расскажу. Мне, Ира, тогда 7 лет было. Мама сварила клубничное варенье на зиму. Банку завязала пергаментной бумагой, поставила в погреб и ушла на базар. Мне позарез захотелось именно этого варенья, а взять незаметно не получится. Банка стеклянная – сразу заметно будет. Вышел на улицу, думаю, как быть. Смотрю, ребята несут из сарая дохлую крысу. Мелькнула тут у меня идея. Давайте меняться, говорю им. Ну, мальчишки – народ деловой, расспрашивать не стали, зачем она мне. Сошлись мы на два яблока. Схватил я эту крысу и домой, в погреб. Наелся варенья, сколько хотел, обернул банку, как была, пергаментной бумагой, завязал, положил крысу сверху.

Дня через два мама полезла зачем-то в погреб и всё увидела. Слышу, кричит:

– Ми-ха-ил!

И таким это, не предвещающим добра, голосом. Ну, думаю, сейчас будет головомойка.

– Твоя работа?

– Какая? – спрашиваю невинно.

– У людей дети, как дети, только у меня идол растёт. Господи, и за что такое наказание? – всплеснула она руками. – Зачем крысу на банку с вареньем положил?

– Мама, она сама туда залезла, – неуверенно пытаюсь я отвести от себя гром и выдвигая свою версию. – Наверно, покушать хотела.

– Так наелась, что завязала после себя шпагат и подохла от обжорства?

И р-раз меня по затылку. Тут я только сообразил: надо было в пергаменте дырку прорвать.

Все посмеялись над рассказом. Ирина почувствовала себя, словно в своей семье. Опомнилась, когда пришёл с работы отец Михаила. Было поздно. Она распрощалась. Михаил вышел её проводить.

– Миша, а вы любили когда-нибудь? – неожиданно спросила она его.

– Да.

Ненадолго замолчали.

– А почему не женились? – спросила и устыдилась.

– Говорила, что не готова переносить со мной тяготы кочевой жизни. Но вообще-то просто не любила меня, я это знал. – Михаил поёжился, как от холода, а Ирина смутно чему-то обрадовалась.

Когда Михаил вернулся домой, мать ещё не спала, мыла посуду.

– Хорошая девушка, славная! – не утерпела она высказать сыну своё мнение.

– Папа спит? – не обратил сын внимания на замечание матери.

– Лёг... устал очень.

– Я тоже лягу. Спокойной ночи, мама!

Отпуск у Михаила кончался. Ирина приходила к нему ещё несколько раз, и Мария Георгиевна успела к ней привязаться, встречала, как родную. Михаил часто и подолгу молчал, ходил чем-то подавленный. Потом уехал.

Шло время, писем Ирине Михаил не писал, они как-то не уговорились об этом. Не писала ему и она, ей казалось неудобным написать ему первой, но она любила его уже, помнила и ждала целый год. От Марии Георгиевны Ирина знала, что снова в отпуск Михаил обещал приехать в июле. Чтобы не разъехаться с ним, она осталась на месте, домой к себе на лето не поехала.

Прошёл август, сентябрь, снова начались занятия в техникуме, а Михаил всё не приезжал. Приехал только зимой, и сразу же на следующий день подался в город.

Когда, не дождавшись, Ирина зашла к нему сама, то встретила в доме лишь чем-то встревоженную Марию Георгиевну.

Нехорошо, тоскливо стало на душе у Ирины. «Ждала, ждала, и вот тебе на...»

Через неделю Михаил вернулся. Ходил расстроенный, мрачнее тучи. Вздыхала Мария Георгиевна, разговора не получалось.

Он опять провожал Ирину домой. Анны Павловны дома не оказалось, но Михаил всё равно отказался зайти в дом. Потом как-то нехотя согласился. Оба чувствовали себя неловко.

– Хочешь, покажу письма? – сказала и... испугалась. – Я писала их тебе. Впрочем... нет, не надо. – Села в угол, по лицу покатились слёзы.

Он внимательно, грустно и серьёзно посмотрел на неё. Только теперь, когда он стоял от неё так близко, она заметила, как похудел он весь и заострился, какие взрослые стали у него глаза.

Слёзы у Ирины высохли. Ей казалось, что сейчас он скажет что-то важное, такое долгожданное и дорогое. Она в каком-то трепетном, настороженном ожидании замерла, боясь пошевелиться.

– Прости! – сказал он еле слышно и нежно, как брат, поцеловал её в тёплые шершавые губы.

Его уже не было в комнате, а она всё ещё сидела, прижимая ладони к вискам и слыша, как бьётся в жилках под пальцами кровь. А когда всё стихло, она вдруг всё поняла. Приходя в себя, она тихо, как больная, поднялась и легла на диван. Звякнули старые пружины и болью отдались у неё в сердце.

Уткнувшись лицом в жёсткий потёртый угол, Ирина плакала, сдерживая рыдания. А под щекой было ещё тепло, его тепло... он здесь сидел.

Еще раз встретилась с Михаилом Ирина, когда он уезжал. Ирина была в городе. Был вечер, неуверенно догорал серенький, пасмурный день. Прохожих почти не было, улицы казались пустынными. Она шла и думала о чём-то тяжёлом, невыносимом. Но вот вспыхнули жёлтым матовым светом уличные фонари и вывели её из этого состояния.

– Надо жить... – прошептала Ирина.

– Ира, ты? – услыхала она сзади.

У троллейбусной остановки с чемоданом в руке стоял Михаил.

– Уезжаю вот... – сказал он грустно, когда она к нему подошла. – Сейчас на вокзал и... Ты о чём-то мечтала?

– Уезжаешь? – переспросила она его удивлённо. – Но ведь твой отпуск ещё не кончился...

– Так лучше, – ответил он на какие-то, должно быть, свои мысли.

– Ну, что же. Тогда счастливого пути! – пожелала ему Ирина отсутствующим голосом. Она готова была расплакаться, лицо её кривилось, дрожали губы.

Ничего не замечая, Михаил как-то судорожно глотнул, отвернулся в сторону.

– Пойдём на лавочку, посидим немного, – предложил он. – Я ещё успею, поезд не скоро.

Они свернули в боковую аллею и, дойдя до припушенного инеем сквера, сели на длинную широкую скамью.

Стало совсем темно. Шелестя шинами по асфальту, промчалось где-то рядом такси, только красивые огоньки далеко впереди замелькали. Михаил молчал.

– Миша, ты будешь мне писать? – тихо спросила Ирина. – Я тебя так ждала, так ждала, думала... – торопилась она, пытаясь собраться с мыслями. – Я очень одинока, – добавила она уже громче и печально. – Ты может, не поймёшь, это покажется странным. Я чувствую себя очень одинокой. И не потому, что ты не любишь меня, а потому, что я не нашла себя, не нашла своё место в жизни. Вот представь мой урок. Тема урока – приготовление булочек и плетёнок с маком. Дело, конечно, тоже нужное, но я ненавижу эти плетёнки с маком. Разве я виновата в этом? Не стал бы ты вот трактористом, к примеру? Потому что ты самолёты любишь. А я не люблю свою работу. Я не учу, а исполняю роль учителя. Бежать, бежать мне надо от этих плетёнок с маком. Но куда? На завод? Но там всё те же плетёнки. Неужели для этого стоило учиться 5 лет. Посвящать этому жизнь? Не этого мне хотелось. – Ирина передохнула. Так много она ещё не говорила. Всё наболевшее, передуманное вырвалось у неё теперь наружу.

– Да-а... каждый человек, конечно, должен быть на своём месте, всё это правильно. Жалко лишь, когда вот так оно всё получается. Надо тебе искать что-то другое, хотя лучше было бы делать это сразу. Ну, да учиться никогда не поздно. Только смотри, не ошибись ещё раз. – Михаил жадно закурил, посмотрел на часы.

С минуту молчали, каждый думая о своём.

– Миша, – быстро и страстно заговорила она. – Пусть не получилось любви. Но мне хотелось бы, чтобы ты остался моим другом. Ведь я здесь совсем одна. Пиши мне хоть изредка. Я буду очень рада твоим письмам, они будут моей моральной поддержкой.

Ирина замолчала. Молчал и Михаил, подыскивая какие-то нужные слова. Но в голове было пусто и совсем не то. Ещё звенели в ушах свадебные речи, тосты, смех, оживление, чужой говор. Позавчера вышла замуж девушка, которую он любил вот уже 3 года. Горько было сидеть на чужой свадьбе, а высидел... сам ведь пришёл.

«Что же сказать ей сейчас? – думал Михаил об Ирине. – Нехорошо бросить человека на трудном месте. Писать ей письма, конечно, не трудно. Но не станет ли это ей во вред? Только зря обнадёжит».

– Да, письма – это моральная поддержка, – заговорил Михаил, очнувшись от раздумья.

Ирина облегчённо вздохнула.

Пошёл мелкий колючий снег. И сразу же, откуда-то сверху, стал опускаться плотный промозглый туман. Фонари стали тусклыми и были похожи на большие расплывчатые пятна. Потянуло холодом, сыростью.

– Не грусти, Ира! В жизни бывает и слякоть, и пороша. Помнишь, кто-то сказал: смотри в будущее, оно – прекрасно. Смотри на всё проще, – пытался её утешить Михаил, а сам чувствовал, что говорит банальные вещи. Замолчал. – А хочешь, я скажу тебе, почему я уезжаю? – И не дождавшись ответа, сказал: – Позавчера вышла замуж девушка. Которую я любил... люблю.

– Она здесь, в городе?

– Да.

Ирине вдруг стало бесконечно жаль Михаила, и в то же время в ней шевельнулась надежда. Теперь она поняла всё: и то, как ему сейчас трудно, и его поведение в этот приезд. Ей захотелось ободрить его, но вместо этого задала нелепый вопрос:

– Она стоила твоей любви?

– Да, её есть за что любить. Но самое худшее, Ира, не в этом. Я знаю этого парня... её мужа. Вот он её любви не сто`ит. Она не будет счастлива с ним.

– Почему же ты не сказал ей этого?

– Я не мог. Она бы подумала, что я... Надеялся, что сама поймёт. Увы! Надо уезжать.

– Мне кажется, ты очень гордый. И поступил ты неправильно.

– Гордость, по-моему, это не всегда плохо. Ну ладно, – посмотрел он на часы. Долго не мог разглядеть стре`лки, но потом вдруг заторопился: – Мне пора, Ира! До свидания, – протянул он руку. – Мама, наверное, уже на вокзале. Волноваться будет.

– Может, тебя проводить? – спросила Ирина, не выпуская его руки.

– Лучше не надо.

– Ну что ж, желаю тебе счастья, удачи, – вздохнула Ирина. К горлу подкатил комок. В душе стало пусто и холодно.

Через минуту за снегом Михаила не стало видно.

Письмо от Михаила пришло скоро, наверно, с дороги написал. С сильно бьющимся сердцем Ирина вскрыла его, села читать.

"Здравствуй, Ира! Я много думал о тебе, о себе. Какие-то мы всё-таки, не похожие с тобой. Ты не любишь свою профессию, это ещё ничего, поправимо. Но ведь ты и не знаешь, чего тебе хочется взамен. Ты чувствуешь себя одинокой среди множества людей вокруг, постоянно грустишь. Грусть, неудовлетворённость хорошо, когда они активны, двигают человека вперёд. К примеру, Чехов видел старую, потопающую в рутине пошлости и мещанства Россию, и грустил. Ему было больно видеть её такой. И он высмеивал её, потому что любил. Грусть его, обида за человека, была активной, смех – ядовитым. И Гоголь, и Короленко, и Горький – все они своей грустью, горечью своих произведений звали Русь к топору. Да ты это и сама знаешь по школе.

У тебя же грусть сугубо личная, ты грустишь только по себе. И я не знаю, будут ли нужны тебе мои письма. Прости за прямоту. Большими, интересными друзьями мы станем вряд ли. Для этого нужно одинаковое отношение к жизни, схожие взгляды на вещи, людей, на всё..."

Дочитывать Ирина не стала. Было так больно и так обидно, что по лицу покатились слёзы. Сколько жестокости у человека, эгоизма. И она любила его!.. Теперь она готова была ненавидеть его. Но как это часто и странно бывает у людей, где-то в глубине души чувствовала, что любит его, может, даже сильнее, чем прежде. Всегда так, за нелюбовь люди отвечают ещё большей любовью. Какая обидная нелепость!

Прошло полгода. Михаил не писал, и вести о нём Ирина узнавала лишь от Марии Георгиевны.

Время шло. Раньше Ирина не замечала, что ей 22, 23 года, а теперь, всматриваясь в своё лицо, она останавливала внимание на появляющихся, чуть приметных морщинках на лбу и у глаз, на тускнеющем цвете кожи, на кажущейся уже дряблости во всём. Мысли о замужестве заполнили её сознание, как будто в нём заключался какой-то особый секрет сохранения молодости. Из памяти выплывало чьё-нибудь сочувственное, улыбающееся лицо и звучали слова: – Мужем вам надо обзавестись...

Всё чаще стала она думать о возрасте: что ей уже 26, что молодость пройдёт серо и незаметно, что личное счастье, семейная жизнь от неё может ускользнуть совсем.

Так проходили дни, бледные, похожие один на другой, проходили месяцы. И вдруг всё переменилось, приобрело смысл и остроту.

В мае Ирину пригласили в гости. Собрались все преподаватели, поздравляли друг друга с «наступающим», много шумели, танцевали, говорили о молодости, и каждый вспоминал что-то своё. Была и молодёжь.

Ирина сидела в конце стола у радиолы. Когда все пели, она подпевала, если кто-нибудь что-то смешное рассказывал, вместе со всеми смеялась, но всё это без особого интереса, почти равнодушно. По-настоящему весело ей не было. Она смотрела на сотрудников и думала: «Ну что во мне не так? Почему я не могу так искренне веселиться, как они? Отчего мне неинтересно и скучно?»

Из невесёлого раздумья Ирину вывело монотонное шипенье пластинки. Ирина сменила иголку и поставила новую пластинку, выбрала наугад. Раздались чёткие, ритмичные звуки фокстрота. Опять стали все танцевать.

– Ирина Петровна, довольно скучать! Идёмте-ка станцуем! – пригласил Ирину незаметно подошедший к ней молодой агроном.

Танцевал Дмитрий Филиппович, как назвал он себя, хорошо, Ирине было приятно с ним. Он был симпатичен ей своей вежливостью, предупредительностью, мягким обхождением. Он был тонкий, хрупкий какой-то, сделанный словно из воска. Правильное, хотя и не очень красивое лицо его, с тонким и длинным хрящеватым носом, синими глазами и каким-то детским выражением, Ирине нравилось тоже. Нос был какой-то весёлый, задорный, немного вздёрнутый и не портил его лица. Губы были влажные, толстые, добродушные.

Гости уже расходились, когда, приглаживая рукой жидкие, но пушистые волосы, он подошёл к ней снова.

– Не будете возражать, если я провожу вас? – сказал он, заметно волнуясь. Виновато улыбнулся. – Не хочется быть одному... в такой вечер, – добавил он.

– Не возражаю. Мне тоже что-то не хочется оставаться одной, – просто откликнулась на его просьбу Ирина.

После душной комнаты Ирина сразу почувствовала свежесть ночи. Захватить с собой весеннее пальто она не догадалась. Выручил Дмитрий Филиппович: отдал ей свой лёгкий белый плащ. Ирина отметила это в нём: «Михаил, вероятно, не догадался бы...»

– Что же вы всё молчите? Так и вдвоём не будет веселее, – засмеялась Ирина. – Давно вы здесь работаете? Вы ведь, кажется, москвич?

– Скоро 4 года.

– Сколько же вам тогда лет? – почему-то удивилась Ирина.

– Старый уже... 30 лет! А вы давно сюда приехали? -поинтересовался он.

– Да тоже давненько, третий год пошёл. Я здесь в техникуме работаю... преподаю.

– Ну и как, привыкли?

– К месту привыкла, к людям тоже, а работу, наверно, брошу, уйду. Совесть мучает, не на своём я месте.

– Да вы совсем ребёнок! – засмеялся Трельский. – Совесть мучает, пользу приносить – всё это романтический бред. Пройдёт! – сказал он уверенно. – Главное в жизни всё-таки материальное, поверьте мне. Годика два пройдёт, и вы сами так думать будете. Подумаешь, работа не нравится. Да наплевать. Она многим не по душе, однако люди живут, не мучаются и не бегают никуда. И чего мучиться? Вам же деньги не за красивые глазки платят, вы же работаете. Что тут нечестного? Нечестно брать взятку.