Текст книги "Наваждение (СИ)"

Автор книги: Борис Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Произошло всё неожиданно, за 2 дня до встречи нового, 1994, года. В то мокро-метельное утро Вадим Николаевич Сергеев, бывший профессор филологии, а ныне пенсионер, отправился в сторону Нагорного рынка, и там, на ёлочном базаре, его заметила Ольга Вишневская. И надо же – узнала! А он, глядя на неё – не виделись лет 40 – не верил глазам, как это можно столь разительно измениться? Настоящая старуха, да ещё и похожа на нищенку. Ну, нищими Украину уже не удивишь – все, и окончательно, обнищали, а вот, что старуха – не укладывалось... Однако разговор, который между ними произошёл, поразил Вадима Николаевича ещё больше. И домой он не просто пошёл, ступая по мокрым лужам с ледяным и скользким дном, а продирался сквозь тающую в воздухе снежную завирюху, словно через враждебное ему, ожившее прошлое.

Надрывно-похоронное настроение не покидало его и в последующие 2 дня. Он закрывался по вечерам в своём кабинете, подходил к окну, выходящему на Днепр – с четвёртого этажа хорошо просматривались и дали, освещённые луной с очистившегося неба, и запорошенный снегом речной лёд, схватившийся, наконец, от мороза – и думал: почему же столько лет он почти не вспоминал этой давней и грустной истории?..

А вечером 31-го декабря рассеянный свет всё той же самой Луны, что была и тогда, словно дошёл, наконец, к нему. И он, теперь уже смирившийся со всем этим бедламом старик, будто по какому-то наваждению, по-новому «видел» и события той далёкой новогодней ночи, и милое женское лицо, не совсем уже чёткое, размытое годами. Действительно, наваждение.

Впрочем, ведь и тогда всё было не похожим на реальную жизнь и тоже казалось наваждением. И все-таки, забылось же, забылось? Хотя и закончилось потрясением, больно опалившим неопытную душу – ему шёл всего лишь 23-й год. Почему же теперь, когда пролилось столько дождей, и река жизни унесла прошлое так далеко, что и представить себе трудно, оно снова мучает его? Так и хочется протянуть руку, открыть форточку и крикнуть от боли: «Ве-рни-и-ись!..»

«В чём дело – ну, в чём, в чём? Знаю же: в одну и ту же воду в реке никто ещё не вошёл дважды. Всё кончилось, Бог знает когда – умерло. И – нате вам: словно возмездие, пролежавшее где-то много лет, вдруг ожило и заговорило голосом Ольги. Но зачем? Какой в этом смысл? Ведь за эти годы я изменился, и в наказании, если уж я этого заслуживал, отпала необходимость. Да и неизвестно ещё, кто виноват больше?»

«А может, не изменился всё-таки?.. Изменилась лишь внешняя оболочка», – думал он снова и снова. Вот что хотелось понять, и не удавалось. Не хватало, как говорили древние, «ультима рацио» – последнего довода.

В глубине души Вадим Николаевич иногда казался себе Вадиком, мальчиком из интеллигентной учительской семьи, а не кандидатом филологических наук, вышедшим недавно на пенсию. В такие дни или, правильнее сказать, настроения, он чувствовал себя не только никому не нужным, словно износившийся пиджак, но и совершенно несчастным, не умеющим жить.

Действительно, оставшись без привычного студенческого окружения, без культурных разговоров о жизни, о литературе, искусствах, а теперь, после развала Советского Союза, ещё и почти без средств к существованию, он растерялся, словно был не мужчиной, а мальчиком. Жить на его пенсию и при этом прилично выглядеть стало просто невозможно. Плюс неслыханное унижение, которому подверглась вся интеллигенция Украины: продавщицы овощей в ларьках, девчонки, дрыгающие голыми до пупка ногами в ночных кабаре, парни-"челноки" с «семилеткой» за плечами оказались нужнее государству. Они сейчас – «уважаемые люди». Жульё из акционерных обществ с разъевшимися лицами, похожими на задницы – «деловые люди». А учёные, инженеры, врачи, учителя – никто. Разве это разумное государство, если так перепутало все ценности? К тому же разрыв связей с друзьями и учёными, оставшимися в России, то есть, «за границей», по новому положению вещей. Вся эта путаница, бессмыслица, власть «паханов» и шпаны сделали Вадима Николаевича мрачным и молчаливым. Он на личном примере узнал цену идиоматической фразы «как рыба, выброшенная на песок». Он задыхался в этом песке. Этот песок сыпался ему в душу. Единственным утешением оставалась лишь профессорская квартира в доме с высокими потолками. Вот почему английская фраза «мой дом – моя крепость» тоже стала для него осязаемой. Теперь он ещё с большей радостью понимал, ощупывая взглядом корешки сотен книг, стоявших на полках домашней библиотеки, что они – последнее и лучшее его утешение. В книгах таятся молчаливые рассказы о жизни людей многих столетий, с титульных страниц на него всегда будут смотреть умными глазами писатели многих стран. Сознавать это было приятно. Жена в доме создавала лишь физическое ощущение того, что он здесь не один. От неё вкусно чем-то пахнет, но она – уж так сложилось – не для интересных разговоров, хотя и филолог. Дочь жила своей жизнью, отдельной – у неё давно собственная семья. Короче, находиться у себя дома и читать, прихлёбывать вишнёвого цвета чай из красивого чешского стакана и вспоминать что-нибудь – стало для него единственным отрадным развлечением. Пусть нет общения со студентами и преподавателями, зато нет и тесноты, раздражения из-за сварливых соседей, как было в молодости, когда приходилось жить в коммуналках. Правда, в молодости он, будучи добрым по натуре, не раздражался. А сейчас вот наверняка не вынес бы прежних антисанитарных условий жизни, если сама жизнь и без того сделалась невыносимой. Кругом всеобщее разорение и озлобленность, у каждого главная мысль лишь о том, чтобы прокормиться и не умереть. О знаменитом изречении древних – «мы едим, чтобы жить, но не живём, чтобы есть» – лучше не думать, чтобы не заплакать от другой мысли: кто и за что превратил в животных сразу столько миллионов людей?

В общем, Вадим Николаевич спасался в домашней «крепости» от всего: и от самой жизни, и от горьких мыслей о ней. И вдруг эта встреча с собственной юностью. В Ольге Вишневской он словно увидел своё прошлое. Она, даже не ведая того, заставила его задуматься о таких вещах, о которых он судил прежде только по-книжному, потому что не знал жизни. С беспощадной для себя обнажённостью он понял, что не умел ни жить по-настоящему, ни чувствовать. Его жизнь протекала как бы под красивым прозрачным колпаком, под который не задувало. А за колпаком, сменяя друг друга, проходили какие-то абстрактные люди. Только в своём университете он знал конкретных людей – студентов, преподавателей. Тут жизнь шла красивая, интеллигентная. Умная жизнь. А жизни с тяжёлой работой шахтёров, колхозников, рабочих, с воровством и милицией – а теперь вот и с ежедневными убийствами и самоубийствами, с трупами, которые показывает телевидение – он не представлял, ну её!.. 60 лет он прожил удивительно легко, а потому, наверное, и незаметно – показалось, очень быстро. Видимо, поэтому он и не ощущал возраста. Да и внешне был не стар, не болел никогда. Был свеж, бодр и по-прежнему всё ещё красив. Занимался вместе со студентами греблей на байдарках – на Днепре простор, красота. Поэтому и не состарился. Ну, появилась седина, конечно, небольшие морщины. Так это же ерунда всё. Морщины образовались от южного солнышка, а не от прожитых лет – да и у кого их не бывает?.. Лет 5-7 назад в него ещё влюблялись. И не только женщины средних лет, но и студентки. Жил он, в общем, в своё удовольствие и не заметил даже, как перестал любить жену. Наверное, потому, что никогда в его душе не было дискомфорта – ни ссор, ни ощущения, что хочется развестись, чтобы вырваться из тяжкого плена на лучезарную свободу. Зачем? Рядом всё время были другие женщины, на которых не нужно было жениться – «удобные». Короче, никакого голода по любви он не испытывал, как и житейских невзгод.

И вдруг понял, глядя на Луну и вспоминая своё давнее потрясение, что, видимо, после него он вообще потерял способность глубоко чувствовать, а может быть, впал в летаргический сон. Словно яркий и лёгкий мотылёк, он лишь вяло порхал над красивыми цветочками и быстро потом забывал про них. Собственно, и женился-то без особых чувств.

Стоя теперь возле окна, Вадим Николаевич тоскливо думал: «Сегодня все будут встречать новый год. Сколько их уже было!.. И все забыты. Хотя, кто же не ждёт от нового года пусть маленького, но обновления в своей жизни. Кто не связывает с ним лучших надежд. Ведь мы всегда надеемся: старый год прошёл, что-то в нём было хорошее, было и плохое, ладно, зато новый год обязательно будет лучше. А чего ждать теперь мне, когда узнал, наконец, эту правду?..»

Вадим Николаевич заперся в своей комнате, объяснив жене: «Хочется поработать сегодня. Чтобы работалось потом и весь год». А на самом деле выключил свет, не работал, и прошлое навалилось на него с особенной остротой. Стоит он и сейчас возле окна, смотрит на зависшую в морозном небе Луну за Днепром, и впервые со слезами на глазах видит тот новогодний вечер, который перевернул ему душу и, оказывается, так и не закончился полной ясностью. Вадим так и не узнал тогда продолжения, которое принесла ему Ольга только сейчас, сразу обескуражив его и сделав несчастным. Вот тебе и беспечный мотылёк, порхающий над однообразными днями. Зачем она это сделала?..

Стучась в стёкла, темнели перед окном голые обледенелые ветки высокого тополя. Синеватой, словно замёрзла, была и Луна. А ведь точно такой же была она и тогда, и стояла на этом же месте. Только видел он её из другого окна – за несколько кварталов отсюда.

«Господи! 38 лет прошло, а вижу опять всё и слышу, будто было вчера».

2

Это было в старом университетском корпусе для филологического факультета. В 300 шагах от него находилась булыжная площадь, залитая лунным светом с чистого неба. Над ней высился центральный церковный собор, мягко поблескивающий сусальным золотом на куполах. А в студенческом клубе, на втором этаже кружили танцующие пары. Среди них был и Вадим, уставший от преследования сразу двух девушек, влюблённых в него. Одна из них, Света Лучко, была его сокурсницей. Ольга же, пришедшая встречать новый год с незнакомой ему подругой-красавицей, училась на первом курсе биологического факультета. Вадим был уже на третьем, успел отслужить в армии, должен был чувствовать себя среди юных особ, казалось бы, как щука среди мальков, однако, был настолько неопытен и застенчив, что даже влюблённая в него Светка сказала про него на этом балу девчонкам с чужого курса, а он это случайно услышал: «Вадик, Сергеев?.. Да это же профсоюз, а не парень! До сих пор не поцеловал у нас ни одной девочки. Разве что на 8-е марта в прошлом году, да и то, наверное, по поручению!»

Это было правдой, но Вадим обиделся на Светку. Особенно за то, что когда одна из этих девчонок смешливо спросила её: «А он у вас, случайно, не „импо“?», Светка не ответила, а только хихикнула. И остальные девчонки прыснули со смеху тоже.

Не нравилась ему и Ольга – казалась всегда мрачной. Поэтому он и танцевать с ней не хотел, несмотря на то, что её красавица подруга, от которой он не отходил ни на шаг, даже просила его об этом:

– Ну, пригласите её, Вадим! Она же вас любит!

– Откуда вы знаете? – удивился он.

– Да она же пришла сюда из-за вас! И меня пригласила.

– А зачем же тогда... вас? – опять удивился он, понимая, что Ольга поступила нерасчётливо.

– Меня – за компанию, – весело щебетала красавица Наташа, кружась с ним в вальсе. – Мы даже выпили для храбрости!

– Где? – не понял он.

– Да внизу, в студенческой столовой. Там же буфет сегодня работает! Есть шампанское, портвейн.

– А я и не знал. Пойдёмте ещё раз, я тоже хочу угостить вас.

– Без Оли я не пойду, – твёрдо заявила Наташа.

– Почему?

Теперь изумилась она:

– Неужели это не понятно? Она – в вас влюблена, а я, зная об этом, вдруг уведу вас от неё! Так, что ли?

– А вам я совсем не нравлюсь, да? – по-глупому спросил он. И смотрел на неё восхищёнными глазами.

Она легко, счастливо рассмеялась:

– Нравитесь, но... Существуют же какие-то...

– А для меня – не существуют, – перебил он. – Никакие!

– Почему?.. – Она смотрела на него с удивлением, глаза в глаза.

Чувствуя, что музыка сейчас оборвётся, он торопливо признался:

– Неужели не догадываетесь? Потому, что я сегодня безумно влюбился! Но не в Олю, а в вас.

– Так не бывает, Вадим.

Ему показалось, она вздохнула. Но это просто оборвалась музыка, и по всему залу прошелестел вздох сожаления. Он ждал, что она скажет ему что-то ещё, но она не сказала. Только лицо у неё сделалось грустным – жалела, что ли? Настроение у него упало, но всё же спросил:

– Так вы не пойдёте со мной в буфет?

– Без Оли? Нет, не пойду.

Он спустился в буфет один, и когда уже сидел в одиночестве за дальним столиком и пил вино, в столовой появились и Лучко, и Наташа, и Ольга. Втроем они купили бутылку шампанского и, «не замечая» Вадима, сели в центре зала. Тогда он тихо поднялся и ушёл. Идти на танцы ему расхотелось. Навалилась вдруг необъяснимая грусть. Такая случалась с ним, когда служил на северо-востоке Архангельской области во внутренних войсках министерства внутренних дел. Там они охраняли лагерь с политическими заключёнными. Официально им не говорили, что на лесоповалах отбывают каторжные сроки «политические», но, тем не менее, отлучаться из гарнизона в деревню охранникам не разрешалось. Даже по увольнительным запискам они «гуляли» в местном Доме офицеров, танцуя солдатик с солдатиком. Хотелось любви, поцелуев, которые видел в кино. О близости с женщинами, которые «приходили» к нему в постель только во сне – это были жёны офицеров, продавщицы из магазина – он и понятия не имел. Поэтому состояние грусти после трёх лет такой жизни стало почти привычной нормой для него, а робость и неуверенность в себе сделали ненормальной и его психику. Он до сих пор так и не смог узнать, что такое женщина, хотя ему уже шёл 23-й год.

Проходя по узкому коридору на втором этаже, Вадим заметил, что дверь в одну из аудиторий чуть приоткрыта, и вошёл. Осторожно пробираясь в темноте, он подошёл к дальнему окну и, глядя на большую и светлую луну в небе, подумал: «Вот и новый год. Для всех – праздник, а для меня – опять, как в гарнизоне. До чего же я всё-таки невезучий!»

Столы в аудитории были сдвинуты к стенам, поставлены друг на друга, словно кто-то собирался здесь устраивать танцы. Вадим догадался: это уборщицы мыли полы. Чувствовалась сырость, идущая от досок. Может, спешили, потому так и бросили всё, подумал он, принюхиваясь к острому запаху сигаретного дыма, оставшегося во влажном воздухе. Видимо, кто-то из курильщиков, поленившихся сбегать в курилку, уже побывал тут. Одним словом, в аудитории было просторно, темно и сыро. От этого ещё тоскливее стало на душе. «Как в казарме перед праздником!» – определил Вадим своё состояние.

Вдруг дверь сзади скрипнула, и он услышал, как в аудиторию кто-то вошёл – наверное, девчонки, шаги были лёгкие. И – сразу шептаться. Он узнал их по голосам, и сердце его обрадовано дрогнуло.

– Ой, Олечка, ну, не могу больше, не могу! Так жмут, просто сил моих нет!

– Ладно, снимай их и жди меня здесь. Заберу в гардеробной наши пальто, ботики – и назад! Дома будем встречать.

– Ты видела, сколько народу хлынуло по домам? Внизу сейчас, наверное, большая очередь.

– А что же ты хочешь? Многие будут дома встречать, вот и торопятся, чтобы к 12-ти успеть.

– Ладно, иди.

– Давай свой номерок...

Щёлкнул замочек на женской сумочке, потом раздался вздох облегчения, и на пол шлёпнулись туфли. А другие, на ногах Ольги, застучали каблучками по коридору. Наташа, оставшись одна, села возле двери на стол. Боясь испугать её, Вадим затаился в темноте, но от перенапряжения неловко шевельнулся – раздался явственный шорох.

– Ой, кто там?! – Наташа спрыгнула со стола, нащупала на стене выключатель и зажгла свет.

Вадим остолбенел: до чего же хороша была она в своём невольном испуге. Он смотрел на её изящную, зовущую округлостями фигурку, вспыхнувшие радостью глаза, и глупо, бессмысленно молчал.

– Вот так встреча! – обрадовано воскликнула она. – Прямо судьба... – И было в её словах, прорвавшихся сквозь сдержанность, столько взволнованного чувства, будто она встретилась с принцем из детской сказки, долго ждала его и истосковалась по любви, которой никогда у неё не было. Карие глаза стали отдавать тёплым ласковым блеском, высокая шея при короткой тёмной стрижке «под мальчика» горделиво откинулась, пунцовые не крашеные губы от прилива крови сделались сочными и улыбались, смуглое с впалыми щеками лицо ожило, словно от неожиданного вдохновения. Произошло непонятное для Вадима, сказочное преображение, которое дошло до него к сожалению, как свет от звезды – через много, много лет. И он понял, что это была жажда недолюбившей, недоцеловавшейся души, прикованной к цепи с 17-ти лет. Ну, а тогда он был и сам неопытен, и потому недогадлив. Да и некогда было...

Из зала приглушённо донёсся вальс. Вадим неуверенно, как лунатик, подошёл к ней и, приподняв руки, сделал приглашающий жест. Она приподняла руки тоже и плавно закружила с ним в медленном вальсе. Глаза их оказались совсем близко, и Вадим, забыв о робости, не понимая, что делает, осторожно поцеловал её в губы. Она не отстранилась. Напротив, от неё шли какие-то призывные, незнакомые ему, токи. Так же, как и он, не отдавая себе отчёта, Наташа потянулась к нему. Её сухие губы дрогнули, и они, оставив танец, стали целоваться. Возбуждаясь и заражаясь её страстью, Вадим всё сильнее сжимал её в объятиях и почувствовал, как она ответно прижимается к его взбесившейся плоти нижним мыском своего горячего живота. Затем её охватила дрожь, которая передалась и ему, но тут музыка смолкла, и они, так и не разнимая объятий, прошли к дальнему окну, возле которого он недавно стоял.

В косом прямоугольнике жёлтого света, падающего из окна на улицу, густо летели мохнатые пушинки снега. Они падали, падали – без конца...

– Выключи свет, – попросили губы Наташи.

Оторвавшись от её податливого тела, он пошёл к двери и выключил свет. С его исчезновением показалось, что и весь мир затих – оглох. Лишь снежинки всё падали, падали. Забыв обо всём, Вадим и Наташа опять стали целоваться. Страсть сближала их всё теснее, а желание толкаться друг в друга сделалось непреодолимым. От безумной страсти у Вадима кружилась голова, и было чувство, что он погружается в счастье, которое хотелось немедленно выплеснуть, соединившись по-настоящему. Невыносимость положения, в котором они очутились, не давала им опомниться и разлепиться, хотя в любой момент кто-то мог войти, и тогда неизбежен позор. Но и об этом они уже не помнили и не думали, влекомые одним чувством – желанием слиться. Это было как наваждение, направляемое на них с луны какой-то неодолимой силой, с которой они не могли справиться, да и не хотели уже.

– С новым годом тебя, Наташенька! – прошептал он, целуя её. – С новым счастьем!

– Спасибо. Но лучше бы нового не надо... – Голос был печальным.

– Почему?

– Не надо сейчас об этом, потом...

В мучительном ожидании она закрыла глаза и замерла. Целуя её, он всё сильнее вжимался в неё, и она, опять непроизвольно, стала толкаться в него своим мыском.

Ощущая её дрожь и дрожа уже сам, Вадим принялся задирать на ней платье, а она быстро расстегнула на нём брюки и, торопливо высвобождая наружу его набрякшую от желания пику, прошептала:

– Сними с меня трусики, ну, скорее же!..

У него не получалось – мешали какие-то резинки с боков, тянувшиеся к чулкам. Тогда она, не дожидаясь уже, попыталась направить его пику в себя. В голове у Вадима помутилось, и он, не заботясь больше ни о чём, грубо повалил её лопатками на подоконник и, впервые в жизни почувствовав обжигающую сладость вхождения в рай, с облегчением принялся толкаться в него снова и снова. Эти толчки показались ему полным и настоящим счастьем. Однако, из-за того, что он был намного выше Наташи и находился в неудобной позе, его сознание невольно отвлекалось на красную кирпичную стену дома, который был напротив и освещался уличным фонарём, на стёкла тёмных окон в нём, поблескивающих холодным лоском. А может, он был неопытен и не умел брать женщину стоя. Все эти дурацкие мысли и сомнения мешали ему, и он даже не понял как следует высшей точки своего наслаждения. Наташа мгновенно оттолкнула его от себя, а в следующий момент в аудитории вспыхнул свет.

Стоя под выключателем возле двери, на них смотрела, одетая в дорогу, Ольга. На пол она выронила ботики Наташи и стояла с её пальто и белой пуховой шапочкой на руках. Глаза – в изумлённом испуге, возмущённо воскликнула:

– Ты с ума сошла! Как ты могла?!. А как же Володя теперь?..

Они – тоже в испуге – отвернулись от неё. Наташа торопливо опустила вниз платье, Вадим натягивал брюки, упавшие ему на туфли. Оба слышали, как за спинами у них Ольга швырнула на пол пальто и, видимо, оценив нелепость ситуации, ринулась из аудитории.

Только после этого Вадим метнулся к преподавательскому стулу возле тёмной учебной доски и, схватив его, подбежал к двери. Засунув ножку стула в дверную ручку и почувствовав, что теперь они в безопасности, в отчаянии взмолился:

– Наташенька, прости, пожалуйста! Я ничего не помнил, у меня это впервые в жизни, понимаешь?..

– Да? – Она улыбнулась ему. – Тогда выключи свет, и мы сделаем всё ещё раз, но уже по-настоящему, чтобы ты запомнил меня навсегда.

Он не придал тогда значения её словам. Почему это нужно запоминать её, если он теперь женится на ней! Просто было не до того.

Пока Наташа устраивала в темноте постель на полу из своего пальто и его пиджака, он торопливо снимал туфли, брюки, всё. И вдруг почувствовал, что и Наташа легла на пальто совершенно нагой. Опять началось наваждение, и они отключились в счастливых ласках от всего мира. Теперь он ощущал лишь великое блаженство обладания женщиной и, прислушиваясь к её милому бормотанию и постанываниям: «Ой, как хорошо мне с тобой! Миленький мой, я никогда ещё не испытывала такого счастья!», толкался в неё с неослабевающей мощью и наслаждением. А потом пришло награждение самым главным орденом на земле – орденом Великого Блаженства. И наградила его этим Счастьем нежная и решительная Наташа. «Вот это и есть, наверное, настоящая любовь, – думал он, – любовь навсегда».

Пока он лежал так один и размышлял, Наташа нашла на преподавательском столе графин с водой, что-то там делала в темноте, а потом принесла ему мокрый носовой платок и попросила протереть им, как она выразилась, свой «перчик». А потом у них ещё раз была близость – долгая, прекрасная. Но затем Наташа заторопилась домой.

Никого в здании уже не было, свет везде был потушен. И когда на шум внизу, поднятый ими возле запертой входной двери явился дежурный вахтёр, они стали показывать ему номерок и просить выдать Вадиму из гардеробной его пальто и шапку. Подвыпивший старик, зевая, ответил:

– Заперто уже! А Васильевна ушла домой. Приходите днём, она вам и выдаст всё. А щас – прошу... – Он отпер дверь и выпустил их на мороз.

Наташа, обнимая Вадима, запричитала:

– Беги скорей домой, не надо меня провожать – простудишься!

Он запротестовал:

– Нет, мне не холодно! Где ты живёшь? Я провожу... Я люблю тебя!

– Нет, Вадик! – твёрдо ответила она. – Я заночую у знакомых – это здесь недалеко. У них телефон есть. Так что и маме позвоню, и твоих родителей предупрежу. Какой у них номер?

Он растерялся:

– А у нас телефона нет.

– Ну, тогда беги. Я тоже люблю тебя. Встретимся вечером, да?

– Где? – обрадовался он.

– В строительном институте, это рядом с моим домом. У них завтра... то есть, уже сегодня, – поправилась она, – тоже будет вечер с танцами. Договорились?

– Во сколько? – уточнил он.

– Приходи к 8-ми. Я буду тебя ждать в фойе против центрального входа.

Расстался Вадим с Наташей в непонятной тревоге. Почему-то появилось предчувствие, когда уже побежал, что убегает от неё навсегда. Может быть, оттого, что она долго и внимательно смотрела на него после каждого поцелуя, словно собиралась запомнить его лицо, и была при этом бесконечно печальной. Тем не менее, он тоже трижды поцеловал её – почему-то без ощущения счастья, торопливо – и побежал на проспект Маркса к троллейбусной остановке: «А вдруг ещё ходит какой-нибудь дежурный?..» К несчастью, ходил, и увёз его от неё навсегда.

3

В строительный институт Наташа вечером не пришла. Где искать её, он не знал. Ольгу он мог встретить теперь лишь после каникул. Но и в этом случае возможность каких-либо расспросов отпадала напрочь. Во-первых, после того, что подруга Наташи увидела, включив свет, он не посмеет к ней даже подойти. А, во-вторых, если бы и подошёл, она не стала бы с ним разговаривать – всё-таки соперница! Оставалась надежда только на саму Наташу. Если захочет, найдёт его через своих знакомых. Пила же она шампанское со Светой Лучко? А та живёт в общежитии и знает о нём всё – однокурсники.

Однако Наташа не появилась ни на другой день, ни на третий, и вообще до конца всех каникулярных дней. Пришлось подойти к Светке, когда начались занятия на факультете:

– Ты не знаешь адреса Наташи, которая была у нас на новогоднем вечере с Ольгой Вишневской?

– Что, любовь с первого взгляда? – ехидно подколола Светлана. И он тут же вспомнил, что и Светка – соперница. Но всё же огрызнулся:

– А тебе не всё равно? Так знаешь или нет?

– А чего же эта красотка не оставила тебе своего адреса? – Светка оскорблёно выпрямилась.

Обозлившись на неё, он хотел молча и с показной обидой уйти, но Светка вдруг бесцеремонно расщедрилась:

– В Ленинграде проживает чужая жена Наташа. Куда и выехала к своему благоверному.

– Как, она – замужем?.. – потрясённо вырвалось у него.

– А ты что же, не знал, что сестра Ольги замужем за военным моряком?

Вадим ничего этого не знал. Точнее, он вообще ничего не знал о Наташе. Даже того, что она – родная сестра Ольги Вишневской, «соперницы», как он считал. Ну и, разумеется, не знал он и того, чего не могла знать даже и Светка, разобидевшаяся на него. Всё знала лишь Ольга, успевшая за эти дни возненавидеть свою сестру. А произошло там, между сёстрами, как выяснилось много лет спустя, вот что...

– Как же тебе не стыдно, Натка?! – пошла Ольга в лобовую атаку на сестру, заявившуюся домой почти под утро, когда в доме все уже спали. – Ты же, сучка, знала, что я люблю его! И позволила себе...

– Но я тоже его люблю теперь, – перебила Наталья тихо, не глядя на Ольгу и прислушиваясь, не проснулись ли отец с матерью в их комнате. – Что мне было?.. Отказаться добровольно от своего счастья?

– Да какое же оно у тебя... своё? Ведь у тебя – есть муж! Ты – замужняя женщина! И, тем не менее, отняла у меня последнее, что было!

– Не надо так, Оля! – жёстко остановила Наталья сестру. – Вадим никогда даже не целовался с тобой. Потому, что не любит тебя.

– Откуда тебе это известно?

– Сам сказал. Так что я у тебя – ничего не отнимала.

– А как же ты будешь теперь с Володей вести себя?..

– Это уж моё личное дело! Разведусь. Детей у нас, слава Богу, нет. Любви – тоже никогда не было! Что меня связывает с ним?.. Да и не знаешь ты, что такое замужество без любви! Я чувствую себя собакой, прикованной на цепи. Желание любить – я ощущаю уже физически, каждый день! Как голодающая нищенка хлеба. Чтобы понять, что это такое, через это надо пройти, понятно тебе! Жизнь без любви – это пытка!

– Ух, ты, какая! Только о себе думаешь! А ведь Володя – жить без тебя не может!

– А ты – не о себе? Все люди – сначала о себе. И он – тоже.

– Зачем же ты пошла за него?

– Дурой была. Пожалела его. А себя, получается, не пожалела.

– Ну, и что же ты ему скажешь теперь? Что отдалась первому встречному, пока он в кругосветку ходил. С первого раза, да?

– Ему я – тоже с первого раза. Потому и вышла за него, что испугалась. Вы же тут загрызли бы меня все, дома! А сейчас вот – ты меня грызёшь. И только за то, что обездоленной нищей жизнь подарила вдруг не корочку хлеба, а прекрасный торт из любви. Ну, можно ли было устоять на моём месте? Да и нужно ли, подумай?

– А говоришь, пожалела Володю.

– Это – тоже было.

– В кого же ты у нас такая, что отдаёшься с первого раза?

– В нашего с тобой папочку! Откуда ты знаешь, может, он и тебя наградил таким же темпераментом? Вдруг тоже будешь гулять, как и он?..

– Это не оправдание. Всё равно голова должна быть на плечах!

– Ну и сволочь же ты, Ольга! Даже не предполагала. Я перед тобой не оправдываюсь, мне это не нужно. Это ты почему-то решила, что все провинились перед тобой и должны оправдываться. Сама ведь вопросы задаёшь? Что, да как, да почему? Суёшь свой нос даже в мои отношения с мужем.

Ольга возмутилась:

– А ты в мои – не влезла?! Вот и мотай отсюда, тогда всем будет легче.

– Как у тебя просто всё!.. Мотай. А у меня при одной только мысли этой – ноги подкашиваются.

– Но ты же видела этого Вадима всего лишь один вечер! Забудешь. Это – вино всё наделало. Вспомни, у тебя же и с Володей из-за вина всё так получилось, сама же рассказывала.

Наталья задумалась, сидя на краю постели. Вздохнула.

Действительно, приехала она тогда в Ленинград поступать в Гидрологический, мечтала стать гляциологом, ездить на кавказские ледники с экспедициями. Зачитывалась книгами Подозерского, Динника, Махачека. Сдала все экзамены на сплошные пятёрки – так хотелось поступить. А когда зачислили в институт, девчонки решили отметить это событие. Но в том кафе оказались военные моряки, подсели к ним. Засиделись до закрытия. Володя – коренной ленинградец, привёл её к себе домой. Обещал на другой день познакомить с городом, а познакомил в тот же вечер с родителями, как... свою невесту. Она подумала, что он для того только, чтобы они плохо о ней не подумали. А они – оставили их вдвоём в отдельной комнате. Хорошо ещё, что не забеременела. Она больше всего именно этого боялась – сразу ведь не узнаешь.

Ольга раздражённо продолжала:

– Знаю я твою историю! Ты мне ответь на вопрос: уедешь, или остаёшься здесь, на родительской шее?

– По твоему тону, Оля... тоже не скажешь, что ты – желаешь мне добра.

– Но ведь Вадим – не женится на тебе! Разве ты этого не понимаешь?

– Почему ты так думаешь? Он мне сказал другое.

– Потому, что он – ещё сам сидит на шее родителей! А Володя у тебя – офицер. И вообще самостоятельный человек. Чего тебе ещё надо?..

– А как быть с тем, что я его не люблю? И не любила никогда.

– Но ведь ты уже третий год с ним живёшь! Правда, пока без детей. Но, когда закончишь институт, появится и ребёнок. А с ребёнком...

– Буду уже прикована стальной цепью к Володе? Ты это хочешь сказать? – перебила Наталья с раздражением тоже.