Текст книги "Четвертая стража ночи"

Автор книги: Борис Гучков

Как я снимался в кинофильме «Рыцарь мечты»

 
Эта юности сказка оттуда,
Где Мещёра – отчизна моя…
Как я в сеть угодил «Голливуда»,
Так и быть, расскажу вам, друзья.
 
 
Здесь, в столице Мещерского края,
Что своей стариною мила,
То «Мосфильм»,
                то «Ленфильм», то иная
Киностудия съёмки вела.
 
 
Бог ты мой, усидишь разве дома!
Ни отец не удержит, ни мать…
Слух разнёсся, что ныне и «Молдова»
Фильм приехала в город снимать.
 
 
За массовку трояк причитался,
Полновесный трояк – чудеса!
Фильм по раннему Грину снимался,
Жаль, конечно, что не «Паруса».
 
 
Чья, скажите, душа не хотела
Утолить любопытства каприз?
Съёмка фильма – великое дело.
Чем Касимов не гриновский Лисс!
 
 
Вот стоим на корме мы и курим.
Шумно пенится окская гладь.
На колёсном «Кавказ и Меркурий»
Предстоит нам матросами стать.
 
 
Изумрудные сосны и ели
И на том берегу, и на том…
Мы на мель по сценарию сели.
Глубину промеряем шестом.
 
 
На меня, молода и желанна,
В белом платье с каймой голубой,
Смотрит с палубы верхней Диана.
Рядом спутник с подзорной трубой.
 
 
Красовался в тельняшке я рваной.
По Оке лёгкий дул ветерок.
А актёр в эпизоде с Дианой
Угодить режиссёру не мог.
 
 
Помню спутника явную злобу,
Что он с палубы верхней гоним…
Тут меня пригласили на пробу.
Фрак надели, намазали грим.
 
 
Помню, к берегу правила лодка.
Сладко билось сердечко моё…
Как держал я Диану под локоть!
Как влюблённо глядел на неё!
 
 
Сели мы на траву-мураву, и
Поцелуи, объятья без сил…
Режиссёр же, распив «мировую»,
Всё на круги своя возвратил.
 
 
Я убит. Но сниматься не бросил.
Юный отрок и рыцарь на час,
До конца в этом фильме матросил…
…Где и с кем ты, Диана, сейчас?
 

Касимов

 
А ты меня порадовал,
А ты рассветной ранью
С реки глядишь Саратовом,
Самарою, Казанью.
 
 
Брожу, любуюсь вечером
На новь, на старину.
На минарета свечечку,
Сойдя к Оке, взгляну.
 
 
Он прочен, он на якоре.
Года прошли, и вот
Я уже еду с ярмарки,
Ему – всего пятьсот.
 
 
На Набережной улице
Резная городьба.
Стоят и не сутулятся
Въездные два столба.
 
 
А за Окой на озере
Как зеркало вода,
Где с бредешком елозили
Мы в юные года.
 
 
Над церковью,
               над пристанью,
Над парком —
               птичий гам.
Шумит толпою истово
Базар по четвергам.
 
 
Грибов, ухи отведаю.
Прощанию не рад,
Во вторник или в среду я
Уеду в Волгоград.
 
 
И там зимою длинною
Мой потревожит сон
Касимовский малиновый
Церквушек перезвон.
 

«Мой город на Оке…»

Дела давно минувших дней…

Александр Пушкин

 
Мой город на Оке,
Ты от столиц вдали.
Здесь спит Сююнбике
В ногах у Шах Али.
 
 
Седой гробницы ночь.
Минувших дней дела.
Князей ногайских дочь
Покой здесь обрела.
 
 
Край текие[1]1
  Текие – усыпальница.


[Закрыть], тропой
К Оке из года в год
С утра на водопой
Гусыня строй ведёт.
 
 
А окский берег крут.
Красив заречный вид.
Петра придворный шут
Здесь тоже где-то спит.
 
 
Балакирев Иван.
Бубенчики, колпак…
Плывёт Окой туман,
Рассеивая мрак.
 
 
А век, что клок сенца,
И жизнь – щепоть овса.
Угрюмее свинца
Седые небеса.
 
 
Всех, кто велик и мал,
Всех время унесло…
Касимов. Месяц март.
Тридцатое число.
 

«Всю неделю сыро, хмуро…»

 
Всю неделю сыро, хмуро,
Не разведрится никак.
По дороге, что на Муром,
И сосняк, и березняк.
 
 
От часовенки у трассы,
Где погибли шофера,
Мы всего на четверть часа
По грибы идём с утра.
 
 
Гриб пошёл, как очумелый
И как вражеская рать.
Но берём мы только белый,
На иные – наплевать.
 
 
Наберём их с полусотни,
Сотня – это самый край.
Перечистим их, посолим,
Приготовим – налетай!
 
 
Ах, как вкусно! Как сердечно
И душевно!.. Грибники
Позавидуют, конечно,
Что сейчас мы у Оки,
 
 
Где большак идёт на Муром,
Где сосняк и березняк…
Всю неделю сыро, хмуро,
Не разведрится никак.
 

«Покину дом, переступив порог…»

Где оскорблённому есть чувству уголок…

Александр Грибоедов

 
Покину дом, переступив порог.
В конце концов, не постарел ещё я!
Где оскорблённым чувствам уголок?
Конечно, это ты, моя Мещёра.
 
 
Заречный луг мне храм и мавзолей.
Уйду в ночное, сердце успокою.
Здесь хороша картошечка в золе
Костра над вечереющей Окою.
 
 
Когда мне трудно, я спешу сюда
Коней послушать ржание и топот.
Ока петляет… Проводить суда
Всё тяжелей, но помогает опыт
 
 
И лоция мелеющей Оки.
В ночи прошли всего два сухогруза.
Рассвета жду, как искренней строки.
Прошу: не оставляй меня, о муза.
 

«Я в августе спешу скорей…»

 
Я в августе спешу скорей
В овражный домик,
Где мне подвластны ямб,
                               хорей
И даже дольник.
 
 
Невольник, я обрел покой
В овражном доме.
Давно я грезил о такой
Душевной доле.
 
 
Я долей этою в тиши
Вполне доволен.
Наточены карандаши,
А с колоколен
 
 
Несётся благовест густой —
Звонят. Успенье.
Душой приемлю быт простой:
Начать успел я
 
 
Тебе, душа моя, стихи
Светло и грустно.
Вчера – удача! – для ухи
Поймал подуста.
 
 
Не густо, да.
            Но – три ерша!
Уха, короче,
Навариста, моя душа,
И даже очень…
 
 
В домах на спуске у Оки,
Не зная скуки,
Век доживают старики,
Гостят их внуки.
 
 
И я гощу в одном из них,
В каком – не важно.
Пишу стихи, я не ленив
В быту овражном…
 

«Где храм Ильи-пророка…»

Фаине Игнатьевой

 
Где храм Ильи-пророка
Стоит, как грозный страж,
От храма недалёко
Дома в один этаж,
Один другого краше.
Здесь нет похожих двух.
Здесь вид такой, что даже
Захватывает дух.
Здесь увлажнятся очи,
Когда окрест глядишь,
Здесь даже не захочешь,
А что-то сочинишь.
 

«Собираюсь в путь-дорогу…»

Растёт в Волгограде берёзка…

Маргарита Агашина

 
Собираюсь в путь-дорогу.
Расставанья близок час.
И набиты всем помногу
Два баула «Адидас».
 
 
В них варенье, мёд, грибочки
И орехи даже есть.
Две таких тяжёлых «бочки»
Вору точно не унесть.
 
 
Я подумал: чем ещё мне
Удивить друзей моих?..
И решил я из Мещёры
Привезти не звонкий стих,
 
 
А берёзку белокору.
Приживётся – ничего!
Пусть растёт, приятна взору,
Возле дома моего.
 
 
От друзей порой весенней
Будет слышаться ответ:
«Да, не зря, не зря Есенин
Твой любимейший поэт».
 

«Не очень удачливый…»

Сажу, как Гораций, капусту…

Федор Сухов

 
Не очень удачливый —
Такая стезя —
Все лето на даче я.
Иначе нельзя.
 
 
Тружусь помаленьку.
Навряд ли теперь
Поеду в Малеевку
И Коктебель.
 
 
Не мода капризная —
В стране кавардак.
Гораций стал близок мне,
Поэт и чудак.
 
 
В отличье от оного —
Была бы вода —
Безбрежно пасленово
На грядках всегда.
 
 
О это безбрежие!
Для нас четверых
По холоду срежу я
Полста кочерыг.
 
 
Средь зарослей зонтичных
Ты впрямь на виду,
Отель пятизвездочный,
Мой домик в саду.
 
 
Склоняюсь над грядками
И прочь не бегу.
Когда ж над тетрадками
Склониться смогу?
 
 
И стоит Полярной лишь
Начать хоровод,
Печаль непонятная
Уснуть не дает.
 
 
В любимом безделии,
В жестоком труде
Не о земледелии
Пишу – о судьбе.
 
 
Доволен и счастлив я,
Хоть загнан, как зверь.
До ясного ясно мне,
Что схож я теперь
 
 
С тем самым папашею, —
Ведь мир так жесток:
И землю попашет он,
И выдаст стишок.
 

«Ни душе, ни уму…»

 
Ни душе, ни уму
Мегаполис, высотки…
И я Званкой зову
Мои скромные сотки.
 
 
Домик мой, неказист,
Меж коттеджей затерян.
Вот и шифера лист
Стал от времени зелен.
 
 
Возле пруда движок
Тарахтит, виноватый…
Продал дачу дружок,
Следом третий и пятый.
 
 
Где ты, прежняя рать?
И Данильченко умер,
И решал продавать
Домик свой Полануер.
 
 
Сам себе господин,
Получается, ныне
Из поэтов один
Я теперь в «палестине»?
 
 
Полон ягод бидон
И в придачу три банки…
Двадцать пятый сезон
Я летую в Песчанке.
 
 
Никого не видать…
Чего ради стараться?
Может, тоже продать
Да и в город податься?
 
 
Покурю, погрущу…
Приезжайте, поэты!
Я вас всех угощу
Спелой ягодой лета.
 

«Дождя серебристая сетка…»

 
Дождя серебристая сетка.
Ой, радуга как расцвела!
Вот снова она, семицветка,
Над старицей плещет крыла.
 
 
Опущенных крыльев изгибы
Неясного цвета полны.
Какие-то крупные рыбы
Взлетают на гребень волны.
 
 
Всего лишь мгновение ока
Парят над водою, легки,
И, радужны, снова глубоко
Уходят в пучину реки.
 
 
Но вот тяжелы, словно пули,
Ударили капли… И вмиг
Мои поплавки затонули
И свет поднебесный поник.
 

«Тополиный вьётся пух…»

 
Тополиный вьётся пух.
Семена роняет вяз.
Зóрю прокричал петух,
В стойку гордо становясь.
 
 
Обругав ночную темь,
Продолжая зорю петь,
Он взобрался на плетень,
Собираясь улететь.
 
 
Горлопан, он в сотый раз
Свой подпитывает дух…
Семена роняет вяз.
Тополиный вьётся пух.
 

«За лесом глухо заухал…»

 
За лесом глухо заухал
Сердитый гром-дровосек.
Сухо так, что травинка
Не выспевает росой.
Покойно почившую пухом
Пыль просёлка посек
Сабельною атакой
Летний ливень косой.
 
 
Остро ноздри щекочет
Прибитая пыль на току.
Мочит ливень пшеницу,
Не прибранную в закрома.
Как краснопёрый кочет
Корявое «кукареку»
В хор поутру вставляет, —
Яро гремят грома.
 
 
Что-то случится, право,
И не минует нас.
Нежность, как ливень, хлынет
В души – твою и мою.
Покрасовавшись, плавно
Пламень потух, погас…
Радуга-семицветка,
Не затухай, молю!
 

«За мой тополь, что сник от жары…»

 
За мой тополь, что сник от жары,
Задыхался от жажды,
Надувные, цветные шары
Зацепились однажды.
 
 
Может, бал отшумел выпускной?
Брак отмечен законный?
Новогодней, нарядной сосной
Тополь стал заоконный.
 
 
Вот такие, мой друг, чудеса
Приключаются летом!
А шары, провисев с полчаса,
Были сорваны ветром.
 
 
Есть всему и предел, и черёд.
Я – не скаредный барин.
Пусть кому-то ещё Новый год
Будет ими подарен.
 

«Тени веток у обочины…»

 
Тени веток у обочины
Шевелятся, как гадюки.
Не пойму я: что же прочили
Мне полуночные звуки?
 
 
Им душа моя доверилась,
На семи ветрах продута.
В тишину совсем не верилось,
А она пришла под утро.
 
 
Перед тем, когда осмелились
Вновь затенькать птичьи стаи,
По дороге ползать змеями
Тени веток перестали.
 
 
Тишины всего мгновение
Сердце чутко уловило.
Это утра откровение
Настоящим чудом было.
 
 
И опять многоголосие,
Но не то – с ночною жутью —
Покатилось вновь по просекам,
По весеннему распутью.
 
 
Не пугая, только радуя,
С каждым часом веселея,
Расцветая первой радугой,
Первой ягодою спея…
 

«Сбор клубники – комары да мошки…»

 
Сбор клубники – комары да мошки.
Спелые беру, а не подряд.
Две сороки скачут по дорожке,
Видно, что-то стырить норовят.
 
 
Полетела в сторону их палка.
Я любуюсь на «парад-алле».
Знаю, что их манит зажигалка,
Что лежать осталась на столе.
 
 
А она, как золотая брошка.
Сбоку – перламутровая нить…
Ладно, соберу ещё немножко
И, пожалуй, стоит покурить.
 
 
Палкой погрожу сорочьей паре,
Сигаретой крепкою дымя,
Ведь иначе эти злые твари
Искусают до крови меня.
 

««Коромысло над рекой повисло…»

 
«Коромысло над рекой повисло…
Над загадкой стоит ли мудрить?
Без подтекста и второго смысла
В этом мире стоит говорить.
 
 
Надо всё, что вживе рядом с нами, —
Напрягаться стоит ли уму! —
Называть своими именами,
Мудрствовать лукаво ни к чему…»
 
 
Так-то оно так. Оно, конечно,
В чём-то прав ты, озирая свет,
Коль тебе едино —
                   в зимний, вешний
Иль осенний он наряд одет.
 
 
Только я и в сорок лет всё верю
Несусветной вроде чепухе.
Привечаю над рекою вербу,
Кланяюсь осине и ольхе.
 
 
Утренний туман,
                   пушистый, мягкий,
По настилу стелется хвои.
Зверобой, душица или мятлик
Луговой – товарищи мои.
 
 
На клубы небесного тумана
Любо в час заката мне глядеть.
Не сама ль царица там Тамара
В крепости, в заоблачной гряде?
 
 
А тебе такое вот приснится:
Завихрив, всклубив небесный ток,
Громыхая, мчится колесница,
Где возницей сам Илья-пророк?
 
 
Мир живой, он полон тайн и смысла.
Бьём земле поклоны ты и я.
Над рекой повисло коромысло —
Мудрая загадка бытия!
 

«На дачу, что ныне фазендой зовётся…»

 
На дачу, что ныне фазендой зовётся,
Приеду попуткой, отведаю чаю.
Дымок от костра к поднебесью завьётся,
Василия Тёплого день привечая.
 
 
Еще я не сдался, покамест держусь я,
Бодрюсь, ковыряю лопатой землицу.
Три дня как апрель заступил на дежурство,
Теплом одарив и село, и столицу.
 
 
В столице – витии, словесные битвы,
На телеэкране то ахи, то охи.
А я над землицей свершаю молитвы:
Роди мне, родная, хотя бы картохи.
 

«Чем со среды занимался по пятницу…»

 
Чем со среды занимался по пятницу?
Делами житейскими. С утра до заката я
Резал на сушку яблоки-падалицы
И корнишоны в банки закатывал.
 
 
Под виноград делал стойки из профиля, —
Лозы двухлетние гибкие, длинные…
Пару кустов молодого картофеля
Выкопал. Клубни – яички куриные.
 
 
Сделал салат из редиса и зелени.
Маслом заправил, «Олейною», кажется.
Как это здорово – ужинать семьями!..
В гости пойти ни к кому не отважился.
 
 
Долго мечтал: отдохнуть, искупаться бы,
Пива попить в гамаке парусиновом…
Так вот и жил со среды и по пятницу
Жизнью обычной, не самой красивою.
 

«Тускло мерцая, горит свеча…»

 
Тускло мерцая, горит свеча.
Плохи мои дела.
Денег последний мешок почат.
Трещину жизнь дала.
 
 
Но спотыкается даже конь,
Валится на ходу…
Помню, вчера бродячий огонь
Ночью мерцал в саду.
 
 
То у сарая, то у плетня,
То возле старых груш
Клад зазывали искать меня
Призраки чьих-то душ.
 
 
Клад искать – писать наугад
Вилами на воде.
Где-то в саду мой закопан клад,
Но я не знаю где.
 
 
Утром лопату возьму, смешон, —
Что ж, урожай не плох! —
И накопаю свёклы мешок
И два мешка картох…
 

Противостояние Марса

Земля злосчастная моя!..

Николай Заболоцкий

 
А я-то думал: двадцать первый век —
О, почести заветной дате красной! —
Не противостоянье, а разбег
Дарует Марсу и Земле злосчастной.
 
 
И вот я узнаю из новостей
(Америку мне открывает дама!):
Земля во зле, достигнут пик страстей,
И Марсу мы, как кролик для удава.
 
 
Что говоришь ты, дама, не пойму.
Зачем ты красным обернула тело?
Так кто к кому стремится – мы к нему
Или ему до нас какое дело?
 
 
Но Марс зловещий до земной межи
Добрался, знаю. Плоть его велика.
Он, как в совокуплении мужик,
Багров лицом, лишь не услышать крика.
 
 
Он похотлив, воинствен, он больной.
Густою охрой лик его намазан.
Раз ничего не ново под луной,
То ничего не ново и под Марсом.
 
 
Всё то же, то. Но развращённей мы,
Жесточе стали не с его ль подачи?
Среди блаженной августовской тьмы
На Марс гляжу я с дерева на даче.
 
 
Опасен зал концертный и перрон,
Но не постелишь каждому солому.
Жестокий и бессмысленный террор
Выводит неохотно нас из дому.
 
 
Ты скоро в путь обратный повернёшь,
Ещё ты на земном стоишь пороге.
Возьми! Ты ни за что не заберёшь
С собою наши беды и пороки.
 
 
– Дай передышку, злобный пилигрим! —
Тебе кричу с высокой старой груши.
Мы всё-таки, я верю, исцелим
Свои сердца и страждущие души.
 

«Чеснока выламываю стрелки…»

 
Чеснока выламываю стрелки,
Отгоняю мошку-немчуру,
А сосед опять готовить стейки
На решётке взялся ввечеру.
 
 
Сумеречно звёзды заморгали,
Их мерцанью миллионы лет.
Каждую субботу на мангале
Полбарана жарит мой сосед…
 
 
Вот беда, медведка наследила!
Но намедни я прихлопнул двух…
У ограды вроде Насреддина
Жареного впитываю дух.
 
 
Запах мяса стелется по даче,
Он привязчив, словно мошкара…
От греха пойду-ка я подальше —
Вечерять и мне уже пора.
 

«Поле сирое – в кустах…»

 
Поле сирое – в кустах…
За посадкой в трёх верстах
Станция Крутая.
На её всегдашний шум
Утром к даче я спешу.
Перепёлок стая
Выпорхнула из-под ног
И на северо-восток —
К людям нет доверья! —
Подалась, где у тернов
Доглядит остатки снов
И почистит перья.
Там, в низине, где терны,
Плодородные дерны,
Под листвой – улитки.
Я иду – знаком маршрут!
Через двадцать пять минут
Буду у калитки.
Стоп, дорога! Вот опять
Я набрёл на круг опят,
Вон – другая стая…
Не дойти мне до Крутой!
Мне дорогою не той
Вновь бродить, петляя…
 

По грибы

 
Охота, рифмоплетство,
Рыбалка – это страсть.
А по грибы сиротство —
Особая напасть.
 
 
В заветное броженье
С привычным посошком,
Как на богослуженье,
С утра иду пешком.
 
 
Иду, ходок упорный,
Пока что кладь пуста,
Я от Поляны Горной
В известные места.
 
 
С надеждою всегдашней
Осенний гриб в красе
Ищу, минуя пашни,
Я в лесополосе.
 
 
Но вот сверну на непашь,
Целинный клок земли,
Где выцвели, как небо,
Седые ковыли.
 
 
Здесь, где трава не смята,
Желтей солдатских блях
Упругие опята
Таятся в ковылях.
 
 
Здесь тьма их и орава!
Знай, кланяюсь земле.
Огни Песчанки справа
В сырой маячат мгле.
 
 
И – о удачи диво! —
Не сразу и не вдруг
Нечаянно-счастливо
Наткнусь на «ведьмин круг»…
 
 
Здесь зона бездорожья.
Здесь лежбища ужей —
Окопные отрожья,
Размывы блиндажей.
 
 
Здесь, на приволжской круче,
И посреди низин
Отыщешь гильз блескучих
На сорок тыщ корзин.
 
 
Здесь, в жесточайшей драке
За тридевять морей,
Слыхали австрияки
Вальс русских батарей.
 
 
В глухих тернах пичуги
(Терны в росе блестят),
Про скорый посвист вьюги,
Похоже, свиристят.
 
 
О ком, о чем их песни?
О том, что год грибной
Грозит не смутой если,
То скорою войной?..
 
 
Пора! Уже темнеет
Высоких туч гряда.
Туманом хладным веет
От стылого пруда.
 
 
Ах, что за день удачный!
В грибном побыл плену.
К моей Песчанке дачной
Я круто поверну.
 
 
Ну, здравствуй,
              мир лукошный!..
И вот в лукошке он —
Нечаянно-нарочный,
Отстрелянный патрон.
 

«Тебе богатство грезится: а вдруг…»

 
Тебе богатство грезится: а вдруг?..
Твоя душа наживе легкой рада.
Что это суета, боюсь, мой друг,
Уразумеешь ты, когда не надо.
 
 
Конечно же и я бы мог вот так.
Но не стяжать в мечте о райских кущах
Характер позволяет мне и такт,
Все то, что мне с рождения присуще.
 
 
По мне богатство – не одни гроши.
В больной стране постыдно быть богатым.
За умиротворение души
Я серебром платить готов и златом.
 
 
Мне мил рассвет, воды озерной всхлип,
Меня леса в свои чертоги манят.
Подснежник первый и цветенье лип
Опять шальную голову дурманят.
 
 
Конечно, я не тот уже олень…
Не тот, и все ж меня не валит ветер.
Не бог весть что, но я на черный день
Картошки накопал пятнадцать ведер.
 
 
Взгляни-ка, друг: как мило все окрест!
Еще в труде не надорвал я жилы.
А бог не выдаст, и свинья не съест,
И стало быть, еще мы будем живы.
 

Из цикла «Село как село»

 
Дорожный плащ ещё советских лет.
Как водится, присяду на дорожку.
Я еду. Я купил уже билет,
Я у соседей оставляю кошку.
 
 
Я так давно мечтал об этом дне,
Чтоб наступил он, радостен и светел,
Чтоб вёрсты полосатые одне,
Как молвил Пушкин,
                         и попутный ветер.
 
 
Одна беда – в попутчиках балбес
Привязчивый, совсем ему не спится.
И всё-таки мне мил полночный рейс,
Ведь новый день в дороге народится.
 
 
Я еду. Небо начало синеть,
А на востоке занялось медово.
Волнуюсь до мурашек по спине,
Не верится, что скоро буду дома.
 
 
Я шлю привет берёзе и сосне,
Осину привечаю, непоседу.
Я еду, еду. Помолчи, сосед,
Не отвлекай, читай себе газету.
 
 
Да, в сотый раз устроили теракт.
Да, мы живём меж миром и войною.
Ты не мешай окно мне протирать
И любоваться милой стороною…
 
 
Сосед ворчит: «Паришь на воздусях!
Теракт устроить – это как два пальца…
А между тем вон та, что на сносях,
Вполне шахидкой может оказаться!..»
 
 
Меня соседу не дано понять.
«Молчи, сосед! Любуйся на дорогу.
А быть чему, того не миновать.
Ещё, как видишь, едем, слава Богу…»
 

 
Село как село.
            И означу его я числительным —
Россия огромна! – означу числом семизначным.
Летую в селе и озоном дышу очистительным.
Здесь места хватает и нам, и строениям дачным.
 
 
Сажаю картошку. Родник посещаю с бидонами.
Водичка вкусна. Для питья хороша и засолки.
Рыбалю на зорьке.
                  Пинг-понгами и бадминтонами
Я не увлекаюсь и не посещаю тусовки.
 
 
Весною сады здесь наряды несут подвенечные.
Здесь утренних зорь и вечерних чудесны румянцы.
Здесь есть старожилы и пришлых в избытке,
                                                        конечно же.
Представьте себе, есть чеченцы и даже афганцы.
 
 
Ты здесь поживи и подметишь обидные мелочи.
Вот кто-то уже с петухами проснулся до свету.
Он вечно в делах, а другие живут, не умеючи
Ни сеять, ни жать, и стремления к этому нету.
 
 
Я всё ещё смею Россию, как прежде, могучею
В стихах называть… Вы куда, журавлиные стаи?
С пчелиной семьёю и с развороченной кучею
Жилья мурашей тебя сравнивать не перестали.
 
 
Со временем всё отчеченится, всё отафганится,
И злоба исчезнет. У всех будут добрые лица.
Всё скоро должно утрястись,
                                как сейчас «устаканиться»
С высоких трибун говорят на родимой землице.
 

У меня есть кум Николай…

Василий Макеев

 
Кум и кума хлебосолы. Две взрослые дочки.
Старшая в гости приехала хвастаться внуком.
Ломится стол, а шикарную закусь – груздочки
Младшая дочка зелёным украсила луком.
 
 
Луком окрашены яйца. Их целая горка
Высится в праздничной миске волною цунами.
Курица, мясо, салаты… Вихрастый Егорка
Яйца катать убежал на дворе с пацанами.
 
 
В церковь сходили, к иконам, к Господнему гробу.
Ранняя Пасха. Ещё и промозгло, и зябко.
Кумову рюмку, готовую кануть в утробу,
В шумном застолье рукой не отводит хозяйка.
 
 
Так широко не гулялось от самых Петровок,
От Покрова и Кузьминок – поры ледостава.
Младшая слазила в погреб и пять поллитровок
Чистой, как божья слеза, самогонки достала.
 
 
«Ты захвати и огурчиков с погреба, доча!..»
Дочка красива, она грациознее лани.
Кум развесёлый, Василий Степанович, молча
Всклень наливая, «Христосе воскресе!» горланит.
 
 
Славно Христа воскресенье отметили, славно!
Долго на кухне ещё мужики вечеряли.
Сына соседей, совсем окосевшего Славу,
Для протрезвления спать положили в чулане.
 
 
О сенокосе болтали, о кума литовке.
Ей при желании можно, конечно, побриться…
Утром позволит жена ещё две поллитровки
Вынуть из погреба, даст мужикам похмелиться.
 
 
Так хорошо под весеннею облачной кущей,
Опохмелившись, от кума уйти спозаранья,
Взятым под белые руки женою непьющей,
К дому шагать, развесёлые песни горланя.