Текст книги "Дождь идет над Сеной"

Автор книги: Борис Закович

«В деревне хорошо в начале дней осенних…»

 
В деревне хорошо в начале дней осенних,
И кажется, что здесь, во Франции, вдали
От пажитей родных и от лесов России.
Где юношей, один, я некогда блуждал,
И рощи и поля похожи в час рассвета
На рощи и поля, мне некогда родные,
И множество во мне родят воспоминаний
Задумчивых лесов чуть слышимые речи,
Когда октябрьский ветр их листьями играет
В неведомую даль одежды их уносит
И, кажется, со мной о прошлом говорит.
 

«Не Гамлет я: слов “быть или не быть”…»

 
Не Гамлет я: слов «быть или не быть»
Не молвил я на острове угрюмом.
И пусть я стар, я здесь хочу пожить,
С тобой, родная, видеться, дружить,
С тобой делить изменчивые думы.
Что нужно мне? Взять за руку тебя,
Твою печаль рассеять, хоть на время,
Сказать, шепнуть, что в жизни без тебя
Нет ничего, что лет минувших бремя
Не истощило нежности моей,
Что этот сад, где в юности с тобою
Встречался я и дальнему прибою
Внимал в раздумье, веря и любя,
Еще цветет и шепчет про тебя.
 

«В пустыне звезд песчинка есть – земля…»

С.З.

 
В пустыне звезд песчинка есть – земля
С морскою далью, с пашнями, лесами,
Где сердцем, полным страха и надежд
Мы тщимся жить…
Где в горе с нами тайно
Ночует муза…
До закрытья вежд.
Она для нас – нежнейшая подруга,
Нам давшая таинственную власть
Взлететь, устать и горестно упасть.
 

«Да, есть порог! А за порогом этим…»

Р.Б.

 
Да, есть порог! А за порогом этим —
Ни ночь, ни день, ни лето, ни зима.
Никто оттуда краткого письма
Еще не слал. Ты говоришь: мы встретим
За ней, за этой темною чертой,
Друзей, родных, и в радости святой
Уж никогда не разлучимся с ними…
А я, мой друг, твою дослушав речь,
Пойду блуждать осенними полями
И там, быть может, вздумаю прилечь,
В дорожный плащ укутавшись до плеч.
 

«Пошептывает дачный самовар…»

 
Пошептывает дачный самовар.
В стране чужой он тот же, что в России,
И тот же месяц, что теперь, быть может,
Кремлевские громады освещает.
Торжественно восходит за лесами
И улицами галльской деревушки.
Куда меня судьбина занесла.
 
 
И что ж теперь? Один я здесь, как всюду.
А ты, моя родная? В этот час
Ты спишь, быть может, иль с печальной думой
Глядишь в окно и видишь тот же месяц
Среди парижских крыш остроконечных.
Но как помочь? Скажи, какое благо
Дают друзьям любовь и сожаленья.
Скажи, какими тихими словами
Тебя утешить, друг мой, чтоб улыбка
Твой лик усталый снова озарила,
И ты, хоть б на время, позабыла
Неизмеримый холод бытия?
 

«Темный зал, задумчивые лица…»

Памяти моей жены

 
Мы с тобой в Адажио Вивальди
Встретимся опять.
 

Анна Ахматова

 
Темный зал, задумчивые лица,
Разговор Вивальди с тишиной…
Звук и отзвук: птичьи вереницы
Мчатся над Венецией ночной.
 
 
К северу, над темною лагуной
Их ведут ночные зеркала…
Рядом – ты, какою в жизни юной
Здесь со мной ты некогда была.
 
 
Темный зал, но здесь тебя я встретил,
Здесь своей я звал тебя весной.
Что, скажи, печальнее на свете,
Чем беседы горестные эти
 
 
Клавесина с вечной тишиной?
 

Ренэ Герра. Вместо послесловия

 
Есть бытие, но именем каким
Его назвать? – ни сон оно, ни бденье.
 

Баратынский

Давно уже стали достоянием истории русской литературы, прекрасными тенями, имена тех, кому посвящены стихотворения этой книжечки. И вот аз – неприметный, русской словесности в изгнании «случайный пасынок», беру в руки перо, чтобы сказать несколько слов о самом авторе, одном из последних ныне здравствующих поэтов «парижской ноты», живущем в Париже по сей день, и до конца сохранившем верность взятой тональности. А тональность «парижской школы», если использовать для курьеза строку из стихотворения Г. Адамовича – «и голубое la-la-la…» была «ля-минор».

Поплавский, Штейгер, Одарченко, Божнев, которым посвящены многие стихи, давно уже более или менее полностью изданы, известны и на Западе, и, каким-то чудом, в СССР. Борис Закович, увы, такой известности до сих пор не имеет, – разве только вспомнятся кому-нибудь, что ему посвящен первый из посмертно изданных сборников Поплавского «Снежный час» (1936 г.), или, что менее вероятно, придут на память кому-нибудь строки его стихов, попадавшихся тридцать-сорок-пятьдесят лет тому назад в журналах и антологиях, но вряд ли.

Борис Григорьевич Закович лишь теперь, накануне своего восьмидесятилетия, решил выпустить сборник своих стихотворений. Он родился в Москве 8 ноября 1907 года. Россию покинул вместе со своей семьей в 1920 г., сперва попал в Литву, а осенью 1923 года приехал в Париж. Здесь же начал писать, а с 1930 года и печататься – первая публикация состоялась в сборнике «Союза молодых поэтов», потом его печатали «Числа», «Воля России», «Круг» и «Русские записки».

Приведенный Поплавским, Закович стал бывать постоянно на «Воскресеньях» у Мережковских. Ирина Одоевцева в своей книге «На берегах Сены» вспоминает случай, когда Мережковский назвал Заковича, скромного и застенчивого молодого поэта, «Тертуллианом». Сначала как член «Союза Молодых Поэтов и Писателей» Закович бывал и на поэтических собраниях в кафе «Ла Болле», а позже стал членом литературного объединения «Кочевье», созданного 1928 г. по инициативе М. Слонима редактора журнала «Воля России». Кочевье, объединяло поэтов формально более левых, чем, например, «Перекресток», стремившийся к нео-классицизму и тяготевший к Ходасевичу, – хотя современному читателю эту «левизну» приходится выявлять уже глядя через увеличительное стекло. В первое входили помимо Б. Заковича – Б. Поплавский. М. Струве, В. Андреев, В. Познер, Д. Кобяков, Е. Евангулов, А. Ладинский, С. Шаршун, А. Гингер и др. – во втором – участвовали В Смоленский, Г. Раевский, Ю. Терапиано, Д. Кнут, Е. Таубер и Голенищев-Кутузов и др. Сколько имен и сколько несхожих судеб! Все они, по крылатому и уже заезженному выражению В. Варшавского, принадлежали к «Незамеченному поколению». Одни из них, впрочем, приобрели известность в советской литературе, но не как поэты (Ладинский, Голенищев-Кутузов), другие как Довид Кнут, (и не он один – нужны ли примеры?) вообще отвергли, в конце своего пути, даже самый русский язык, третьи слишком рано ушли из жизни, чтобы можно было строить догадки об их дальнейшем творческом пути (Поплавский, Штейгер), четвертые – уж этих человеколюбия ради по именам перечислять не будем, ибо исписались они до точки, но все-таки и они – поэты того странного, многими изруганного, для многих неприемлемого, но, вместе с тем, значительного явления, получившего название «парижской ноты». Среди наиболее «парижских» из всех парижских поэтов нужно назвать, сразу после Г. Адамовича, Б. Поплавского и Л. Червинской, имя Бориса Заковича.

Ни славы, ни даже архива у этого поэта, несомненно одаренного, нет. Для того, чтобы составить этот сборник стихотворений пришлось их буквально «наскрести» по одному со страниц эмигрантской периодики за последние полвека, в частности, со страниц ранних и несомненно лучших антологий русской зарубежной поэзии: «Якорь» (1936 г.), «Эстафета» (1948 г.), «На Западе» (1953 г.). Эта последняя, к слову сказать, не только для Заковича, но и для других талантливых, но забытых поэтов (К. Гершельман, Н. Муравьев и др.), увы, стала последним, по сей день, напоминанием читателю: «мы – были! Не забудьте нас!». Ни в «Музе диаспоры», ни в «Содружестве», ни во «Вне России», Борис Закович, в частности, представлен уже не был – несмотря на то, что продолжал, хоть и немного, писать. В послевоенные годы стихи Заковича были напечатаны только в сборниках «Встреча» и в журнале «Новоселье». Но уже треть века, как в печати не появляется ни строчки. Лишь теперь изданием этого сборника устраняется несправедливое забвение.

Поплавский, чье посвящение на книге «Снежный час», создало на сей день единственную сколько-нибудь заметную славу Заковичу, сыграл в судьбе последнего большую

роль и оказал на него несомненное творческое влияние. Если читать дневники Поплавского, то не мало отыскивается в них строк о совместных блужданиях по спящему Парижу, о ночных бдениях в Монпарнасских кафе, о том, что «О, сколько раз после бессонной ночи мы молча проходили по пустым и чистым улицам, наблюдая медленное рождение света, медленное возвращение к грубой жизни…».

Но не только для того, чтобы еще раз напомнить о прекрасной эпохе русского довоенного поэтического Парижа, собрана и издана сегодня эта книга избранных стихотворений Б. Заковича. Эта книга – еще одна страница поэзии русского зарубежья двадцатого века, явления огромного и разнообразного, пренебрегаемого и одновременно служащего

предметом преклонения и изучения, явления которым, быть может, вообще оправдывается само существование русской эмиграции.

Г Федотов писал в свое время на страницах «Нового Града», что трехсот читателей, для книги, функция которой – уберечь искры культуры для грядущих поколений, вполне достаточно, – и был прав. Пусть пока триста читателей, пусть пятьсот – пока. Не навеки же. Глянув из грядущего столетия в наше, хочется верить, что к тому времени литература русского Зарубежья будет уже, если не оценена по-настоящему, то хотя бы собрана и издана. Будущий читатель заметит в ней хоть и немногие, но поистине одухотворенные строки поэта Бориса Заковича.

Ренэ Герра, сентябрь 1984 г.