Текст книги "Философия оптимизма"

Автор книги: Борис Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Все дело в том, что в классические времена критика этих абсолютов была связана с очень высоким уровнем абстракции. Когда думали о бесконечности Вселенной (такие раздумья, как справедливо заметил Риман, были слабо связаны с основными проблемами экспериментального исследования природы), возникали парадоксы бесконечных сил, действующих на каждое тело в гравитационном поле этой бесконечной Вселенной, или сплошного огненного небосвода, заполненного бесконечным множеством звезд.

Генезис неклассической науки был связан с иной ситуацией: парадоксы вытекали из экспериментов, наука не могла развиваться (а потом уже не могла и находить применение) без констатации парадоксов, без того, что Эйнштейн называл «бегством от парадоксов», т. е. без переноса ореола парадоксальности с экспериментальных результатов на общие аксиомы науки, без пересмотра этих аксиом. Бесконечная изменчивость этих аксиом, фундаментальная бесконечность научного прогресса стала характеристикой каждого крупного локального эпизода в развитии науки – еще раз вспомним аналогию с римановой проблемой бесконечности и конечности пространства, которая решается локальными определениями и локальными экспериментами.

Какова же судьба классических абсолютов в современной науке?

Для абсолютного пространства и абсолютного времени наиболее драматическим моментом было отождествление кривизны пространства-времени с гравитационным полем – появление общей теории относительности. Геометрические свойства пространства, аксиомы геометрии мира уже не дают повода для присвоения им априорного или конвенционального характера. Они приобретают физический смысл, становятся эмпирически постижимыми, подлежащими экспериментальной проверке – «внешнему оправданию».

Абсолютная элементарность «кирпичей мироздания» также стала проблематичной и условной. Сейчас она фигурирует в физике как псевдоним перехода к более высокому рангу сложности. Элементарные частицы современной физики обладают волновыми и в то же время корпускулярными свойствами, отсюда вытекает ряд крайне парадоксальных с классической точки зрения коллизий, и прежде всего зависящая от условий, от макромира, от выбора макроскопического прибора неопределенность либо положения, либо импульса частицы. Сложность частицы не сводится к классической сложности – наличию внутренней структуры, наличию субчастиц; напротив, ее сложность отражает сложность мироздания, и ее структура – это структура внешних взаимодействий, переплетающихся с уже вовсе парадоксальным взаимодействием частицы с самой собой. Выше уже упоминались характерные для современной физики концепции, объясняющие бытие частицы ее взаимодействием с другими частицами Вселенной. Элементарная частица – это не заключительное звено каузального анализа, а переход к более сложному анализу, оперирующему парадоксальными констатациями и превращающему их в естественные выводы из парадоксальных общих представлений о мире. Так реализовалась высказанная Лениным в начале столетия мысль о неисчерпаемости электрона¹. Реализовалась и высказанная им тогда же мысль о переходе от электромагнитной картины мира к бесконечно более сложной картине[2]2
  Там же, стр. 296.


[Закрыть].

Неклассическая наука ограничила и релятивировала еще один повод для викторианского «чувства гавани» – идею неизменных и вечных законов. Это чувство питала мысль об однотипности мира, о тождественности законов, управляющих микромиром и макромиром. Бесконечность Вселенной, испугавшая когда-то Кеплера (он писал о таком страхе Галилею) и Паскаля (об этом речь впереди), становится не столь устрашающей, когда человек узнает, что в бесконечных просторах и ультрамикроскопических областях сохраняются все те же привычные законы и формы бытия.

Существует и всегда существовало представление о бесконечной делимости вещества и бесконечном переходе ко все большим по масштабам структурам. Но эта бесконечная иерархия состоит из однотипных структур. «Быть может, эти электроны, – писал Брюсов, – миры, где пять материков…» С другой стороны, наша Галактика, может быть, лежит под микроскопом исследователя, принадлежащего мегамиру, и он наблюдает нас с помощью этого микроскопа величиной в миллиарды миллиардов световых лет. Такая довольно скучная картина выражает мысль об однотипных законах бытия. Существование подобных законов – естественная граница познания. В неклассической науке их нет. Здесь фигурируют специфические законы макро– и микромира. Об их специфичности стало известно уже в XIX в. Законы термодинамики – макроскопические законы, они не действуют в микромире, а механика молекул игнорируется, когда речь идет о макроскопических потоках тепла. Но в неклассической науке все это сложнее: переходы к макроскопическим законам основаны не на простом статистическом игнорировании, а на весьма парадоксальных констатациях. Фундаментальная проблема нашего времени – это проблема связи специфических законов ультрамикроскопиче-ского мира (быть может, это законы аннигиляции и порождения элементарных частиц), законов макромира и законов мегамира (иллюстрацией специфичности последних может служить, например, механизм гравитационного коллапса).

Существует еще одна форма ограничения познания, гносеологического пессимизма. Она не скрывается под статически оптимистической иллюзией законченного знания. Речь идет о грани между субъективными ощущениями и объективным миром. Переходит ли познание через эту грань, достигает ли оно объективной истины? Здесь постулируется не закончившееся, исчерпывающее знание субстанции, а даже не начавшееся достоверное знание. Это самый фундаментальный, самый мучительный для человеческой мысли и труднее всего преодолимый агностицизм. Он направлен против основной презумпции познания – против достоверного бытия познаваемого мира. Это то, что мучило Декарта, пока ульмское озарение в 1619 г. не раскрыло ему путь к достоверному, как ему показалось, знанию. Что может нам гарантировать достоверность сенсуальных впечатлений, достоверность того, что приходит в сознание через органы чувств? Не сновидение ли это? Существует ли то, что мы видим и осязаем? Быть может, представления об объективных причинах наших ощущений иллюзорны?

Редко можно встретить человека, который действительно сомневается в существовании внешнего мира. Солипсизм – это лишь крайняя (впрочем, единственно последовательная) форма агностицизма. Обычно сомнению подвергается не существование внешнего мира, а возможность достоверного доказательства такого существования. Декарт находил подобное доказательство, покинув, как ему казалось, почву сенсуализма, взяв в качестве критерия достоверности само сомнение, само мышление («Соgito, ergo sum») и приступив к поискам во внешнем мире того, что равно по ясности этому «cogito». Этим оказалась чистая протяженность, и Декарт, освободив тела от других предикатов, кроме протяженности, нарисовал картину мира, которую он признал достоверной.

И все же познание ищет достоверности сенсуальных впечатлений и без этого не может гарантировать достоверность своих выводов. И здесь перед человеческой мыслью вырастает тень более общего и грозного Ignorabimus, чем та, которая угрожала ей в речи Дюбуа-Раймона.

Но и эта тень – лишь призрак. В истории философии, науки и техники содержатся решающие аргументы в пользу достоверности объективного бытия. Именно в истории, в выводах, к которым приводит картина генезиса и преобразования представлений о мире и методах изменения мира.

Агностицизм, отнесенный к бытию внешнего мира, связан с представлением о познании как о ряде самопроизвольно возникающих образов и констатаций. Сознание здесь играет пассивную роль. Именно поэтому оно не может проникнуть за непроницаемую оболочку ощущений и не может ничего сказать о том, существует ли что-либо за этой оболочкой. Но на самом деле все происходит иначе. Сознание обладает активной функцией, оно приходит на основе впечатлений к выводам, которые не заключались в этих впечатлениях. Далее сознание объективируется, человек воздействует на природу и проверяет свои выводы, лишенные непосредственных эмпирических корней. Он это делает в эксперименте или в промышленности. Совпадение наблюдаемых явлений с вытекающими из теории расчетами придает этим явлениям достоверный характер. Человек сам включается в причинную цепь и не может сомневаться в подчинении явлений неким причинам. Он раскрывает эти причины: ведь наблюдаемый результат был предопределеЬ реализованной в эксперименте или в промышленности компоновкой материальных процессов.

Этот гносеологический эффект науки более отчетливо демонстрируется при несовпадении экспериментальных результатов с теми, которые вытекали из теории, т. е. в случае парадоксальных результатов, столь характерных для генезиса и развития неклассической науки. Такая ситуация разбивает и гносеологический эмпиризм (вместе с вытекающим из него сенсуальным агностицизмом), и гносеологию априоризма. Парадоксальный результат отнюдь не придуман нами. Он нарушает то, что придумано. Но и не навязан нам эмпирически, потому что генезис и развитие неклассической теории состоит в конструировании новых представлений, обладающих «внутренним совершенством» и логической стройностью, связью с очень широким кругом наблюдений, с ratio мира в целом, и вместе с тем обладающих «внешним оправданием», позволяющим однозначно вывести наблюдаемые парадоксальные разультаты, теряющие при этом свою парадоксальность.

Ни эмпиризм, ни априоризм не могут избежать гносеологического пессимизма, гносеологического тупика. Доказательство реальности, того, к чему приходит наука, состоит в однозначной связи наблюдаемых явлений с ratio мира. Такая связь не может быть результатом обмана чувств и не может быть субъективной конструкцией самого разума.

Поэтому неклассическая наука с ее парадоксальными экспериментальными результатами, быстро, на глазах поколения, обретающими «внутреннее совершенство» в новой теории, делает то же, что и классическая наука, но делает это так стремительно, что ее результатом становится не только убеждение в достоверности бытия, но и оптимистическое ощущение непрерывного «покидания гавани». Такой психологический тонус характерен для резких и решительных поворотов науки, когда наука действительно покидает гавань. Для неклассической науки подобные повороты – содержание ее будней, ее постоянного и непрерывного развития, все время меняющего фундаментальные принципы или подготавливающего их изменение.

Оптимизм, бытие, движение

Итак, парадоксальные результаты науки – против гносеологического пессимизма, против непознаваемой субстанции, непознаваемого бытия. Такая гносеологическая функция неклассического эксперимента реализуется «бегством от чуда», объяснением парадокса, включением его в единую картину мира, в ratio Вселенной. Познание мира – это познание вселенского ratio. Но не абстрактного ratio, каким является, например, чисто геометрическая схема мировых линий, а конкретного ratio, где индивидуальные элементы сохраняют индивидуальность и, таким образом, демонстрируют свою несводимость к геометрической схеме, свое физическое бытие. Поэтому гносеологический оптимизм преемственно связан с эволюцией рационализма, с его последовательным охватом гетерогенного, противоречивого, развивающегося бытия, с его сенсуальным аккомпанементом – «внешним оправданием» рационалистических схем[3]3
  См.: Б. Г. Кузнецов. Разум и бытие. Этюды о классическом рационализме и неклассической науке. M., 1972.


[Закрыть].

Основа гносеологического оптимизма – реальное, объективное ratio мира. Гносеологический оптимизм в основном и состоит в констатации такого ratio. Оптимистическая оценка познания – это прежде всего констатация реальности, физической реальности его объекта и, следовательно, его результатов. «Все действительное оптимистично». В этой фразе оптимистичность характеризует не оценку, а ее объект, и это не стилистическая погрешность, а расширение понятия оптимизма, перенос этого термина на объективную ситуацию, которая гарантирует или по крайней мере с определенной вероятностью обещает реализацию оптимистического прогноза.

«Все действительное оптимистично» – не фраза «под Гегеля», такое утверждение на самом деле близко к своему прообразу. В самом деле, «все действительное разумно» включает в определение реальности некоторую постигаемую разумом структуру, некоторое ratio, видит в каждом элементе реальности нечто связывающее его с упорядоченным целым. У нашего современника формула Гегеля ассоциируется с самыми рациональными (и даже рационалистическими, но с солидным сенсуальным, эмпирическим и даже экспериментальным сопровождением) картинами. Наш современник, пожалуй, вспомнит квантовомеханическое представление о частице, в которой сосредоточено поле, о частице, которая участвует во взаимодействии других частиц, может быть даже – в универсальном взаимодействии всех элементов Вселенной. Бытие частицы, как только что было сказано, включает ее связь с упорядоченным целым. Именно с упорядоченным, обладающим объективным ratio, не с хаосом, а с космосом. Взаимодействие всех элементов космоса включает универсальное бытие в бытие частицы. Изолированных в пространстве частиц современная физика не знает.

Но она не знает и частиц, изолированных во времени, частиц без прошлого и будущего. Если искать рациональный физический смысл в давно известном философии превращении ratio в гарантию бытия, то ведь рациональна не только мгновенная структура мира, но и его эволюция. В каждом элементе бытия должно присутствовать нечто связывающее этот элемент бытия с пространственно-временным целым; каждый элемент бытия – не только реальный итог прошлого, но и реальный прогноз будущего.

Здесь следует остановиться несколько подробнее на современных физических эквивалентах абстрактных коллизий бытия. Возьмем совокупность мировых точек, т. е. пространственно-временных положений частицы, констатаций ее пребывания в данный момент времени в данной точке пространства. Что такое движение частицы, включающее эти четырехмерные мировые точки, что такое четырехмерная мировая линия частицы – физический или чисто геометрический образ? Обладает ли мировая линия физическим бытием?

Простой переход от одной пространственной локализации к другой, от одних пространственных координат к другим вместе с переходом от одного значения временной координаты к другому значению – это еще не физическое бытие. Допустим, что мировая линия обладает подобным бытием, что она не сводится к смене четырехмерных локализаций, что она заполнена событиями, несводимыми к такой смене. Предположим, например, что в мировых точках происходят трансмутационные акты, что частица одного типа превращается в частицу другого типа, а затем эта новая частица вновь переходит в частицу исходного типа. Насколько такая гипотеза физически обоснована, здесь безразлично, перед нами условная иллюстрация некой несомненной коллизии.

Теперь возникает вопрос: обладают ли физическим бытием трансмутационные акты, которые должны гарантировать бытие мировой линии? Трансмутация частицы, превращение частицы одного типа в частицу другого типа состоит в переходе к иной массе, к иному заряду – предикатам, которые означают определенную мировую линию, определенное поведение частицы в тех или иных полях. Трансмутация теряет физический смысл, если здесь не прогнозируется какая-то эвентуальная мировая линия. Локальное событие и воплощенное в ней макроскопическое целое – в данном случае мировая линия – неотделимые друг от друга компоненты бытия.

Сопоставим этот вывод – естественное и почти само собой разумеющееся обобщение современной неклассической науки – с его историческими прообразами. В сущности, дифференциальное исчисление или, вернее, дифференциальное представление о движении уже содержало мысль о макроскопическом интегральном процессе. Мы включаем в «теперь», в бытие некоторой частицы в данный момент, ее скорость, предельное отношение ее эвентуального движения к времени. Для этого прогнозируемое перемещение и необходимое для него время стягиваются в точку и в мгновение. Их предельное отношение – скорость частицы. Но этого мало. Мы прогнозируем ускорение частицы и, вновь стягивая в точку предстоящее движение, можем судить об энергии, массе и заряде частицы.

Еще отчетливее видно вхождение пространственно-временного, макроскопического ratio в локальное, индивидуальное бытие, вхождение «прогноза» – не субъективного прогноза, а объективного макроскопического процесса – в интегральных принципах механики. Принцип наименьшего действия требует, чтобы действительная мировая линия частицы характеризовалась минимальным значением некоторого интеграла. Таким образом, то, что происходит сейчас и здесь, в данный момент и в данном месте, зависит от вида мировой линии, связывающей каждую данную мировую точку не только с другими пространственными точками, но и с другими моментами, с другими мировыми точками, с прошлым и с будущим. Локальное событие зависит от интегрального результата, от характера всей эволюции, идущей из прошлого в будущее. Действительное движение отличается максимальным или минимальным значением интеграла, который характеризует и прошлое, и будущее. Таким образом, «прогноз» как бы отделяет событие на реальной мировой линии от только представимых событий на других мировых линиях, не обладающих действительным бытием. «Прогноз» явно становится свойством бытия, и, если мы не хотим приписать природе сознательную цель, мы должны придать «прогнозу» объективный смысл, допустить существование в природе некоторой ситуации, из которой вытекает возможность прогноза без кавычек.

Но нужно пойти и дальше. Современное представление о локальном событии и вытекающем из локального события дальнейшем поведении частицы далеко от классического идеала однозначной и точной зависимости. В общем случае, определив локальное событие – пространственные и временную координаты частицы, т. е. локализовав частицу в пространстве и во времени, мы можем определить лишь вероятность ее скорости, т. е. «прогнозную» компоненту локального бытия. Эта вероятность может быть большей или меньшей, «более оптимистической» или «менее оптимистической» с точки зрения реализации макроскопического закона, определяющего данную мировую линию, данный «прогноз», данное предстоящее движение частицы.

Законно ли такое перенесение чисто субъективных понятий в область, где заведомо нет ни прогноза, ни оптимистической или же пессимистической оценки предстоящей реализации какой-то заранее представимой цели? Разумеется, никому не придет в голову сближать такой перенос с телеологическими концепциями, вносящими в природу сознательную цель. Нет, речь идет о чисто объективных событиях и процессах. Но не является ли присвоение объективным событиям взятых в кавычки «прогнозных» и «оптимистических» предикатов произвольной и чисто словесной операцией? Даже если, не ограничиваясь кавычками, говорить о квазипрогнозных, квазицелесообразных и квазиоптимистических оценках? Есть ли связь – действительная, объективная, не внесенная по произволу, а имманентная и фундаментальная связь – между тем, что происходит в природе минус человек, и прогнозами и оптимистическими и пессимистическими оценками (без приставки «квази» и без кавычек), которые происходят в сознании человека, и только здесь?

Законность переноса и переосмысления понятий – их объективизации, их применения к объективным событиям – вытекает из реального процесса объективизации субъективных представлений человека, реализации его целей, из существования целесообразной деятельности человека – деятельности, опирающейся на объективные процессы, компонующей эти процессы, опирающейся на объективные разграничения процессов в природе, на выделение процессов, соответствующих цели человека, на выбор таких исходных ситуаций, которые предопределяют в своем сочетании реализацию целей человека. Казалось бы, простая констатация: «в природе есть объективные процессы, которые могут привести при некотором их сочетании к реализации сознательной цели» – объемлет множество самых различных естественнонаучных констатаций и складывается уже не в картину «природы минус человек», а в картину природы как совокупности объектов человеческой деятельности.

Вернемся, однако, к «природе минус человек» и в свете сказанного еще раз подойдем к вопросу: есть ли в природе, где нет человека, «лучшее» и «худшее», а не только «большее» и «меньшее»?

Понятие оптимизма неприменимо к чисто пространственным, трехмерным объектам. Оптимистические оценки применимы к процессам, к чему-то обладающему будущим. Лучшим будущим. Значит, в поисках «лучшего» в природе, в поисках объективных эквивалентов оптимизма следует прежде всего обратиться к наиболее общей характеристике временных изменений, к закону сохранения энергии.

Конечно, он характеризует поведение Вселенной и ее элементов во времени. Но идет ли здесь речь об изменениях во времени? Может ли закон сохранения энергии иметь какое-либо отношение к динамическому оптимизму, который не ограничивается удовлетворенной констатацией неизменности бытия?

И второе: на первый взгляд, закон сохранения энергии говорит не о «лучшем» и «худшем», а только о «большем» и «меньшем». Закон сохранения энергии устанавливает количественную соизмеримость различных форм энергии. Таким образом, энергия становится как бы гомогенной, она может быть большей или меньшей, причем при переходах из одной формы в другую исключаются как возрастание, так и уменьшение, как «больше», так и «меньше». Но это сравнительно простая версия закона сохранения энергии; Энгельс назвал ее законом сохранения в отрицательной форме: закон отрицает количественные изменения при качественных переходах[4]4


[Закрыть]. Качественное и положительное содержание закона сохранения энергии состоит в утверждении, что энергия при количественной несотворимости и неуничтожаемости переходит в другие качественные формы[5]5


[Закрыть]. Следовательно, она гетерогенна, качественно нетождественна. Это очень прозрачная иллюстрация фундаментального соотношения тождественности, гомогенности, количественной соизмеримости, с одной стороны, и нетождественности, гетерогенности, качественного различия – с другой. Каждый из этих полюсов без другого теряет смысл, чисто количественное сохранение – бессодержательное понятие без качественного различия, без двух и более несовпадающих качественных форм, между которыми устанавливается количественное тождество.

Это отнюдь не чисто логическая конструкция. В физике издавна говорят о грядущем исчезновении качественпых различий между формами энергии, о превращении всей энергии в тепловую, о тепловой смерти Вселенной. Во Вселенной, завершившей подобную эволюцию, сохранение энергии приобретает уже не отрицательный, а нулевой, совершенно тривиальный смысл: энергия не растет и не убывает при переходе из одной формы в другую, потому что таких переходов нет. Закон сохранения энергии теряет физический смысл.

Перспектива тепловой смерти – это перспектива разрушения космоса, превращения его в хаос. Можно ли назвать эту перспективу пессимистической? Интуитивно напрашивается утвердительный ответ: прогноз, предрекающий миру гибель, кажется пессимистическим. Даже если речь идет о тепловой смерти далеко за пределами существования человеческого рода. Даже если тепловая смерть не исключает локальных оазисов, включающих нашу Галактику. Мы попробуем разобраться в истоках подобного интуитивного применения понятий пессимизма и оптимизма.

Концепция Сади Карно – тепло переходит от горячего тела к холодному, но в обратном направлении идти не может – стала обоснованием идеи необратимой эволюции мира. При любом процессе перехода тепла различие в температуре уменьшается. Если удается в данной локальной системе увеличить различие в температуре, то за счет компенсирующего и превышающего выравнивания в окружающей среде или в других системах, вообще в мире. Таким образом, миру грозит выравнивание температуры. Но переход тепла в механическую энергию возможен только при существовании температурных перепадов. Когда механическая энергия переходит в тепло, а это бывает в какой-то мере постоянно, то в общем балансе природы обратный переход становится все менее возможным, так как температурные перепады последовательно сглаживаются. Будущее мира – в превращении всей энергии в теплоту, в выравнивании распределения тепла, в исчезновении температурных перепадов, в исчезновении энергетических превращений, в сохранении лишь движения молекул, повсюду одинаково беспорядочного, без макроскопических перепадов, без макроскопической структуры, хаотического… Это и есть тепловая смерть, о которой говорилось выше.

Философия в лице Энгельса[6]6
  См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 359–363, 599–600.


[Закрыть] и статистическая физика XIX в. высказали достаточно веские аргументы против тепловой смерти. Современная наука – теория относительности и релятивистская космология и в не меньшей степени квантовая механика – заставляет трактовать термодинамику Вселенной с новых позиций, которые, как можно думать, устраняют неизбежность тепловой смерти, хотя и не дают еще однозначного представления о противостоящем ей космическом механизме образования температурных перепадов.

Мера беспорядочности молекулярных движений, мера выравнивания тепла, сглаженности температурных перепадов называется энтропией. Такая же величина, но взятая со знаком минус – мера макроскопической упорядоченности, мера неравномерности в распределении тепла, мера различий в температуре – температурных перепадов – называется негэнтропией.

Сейчас эти понятия – энтропии и негэнтропии приобрели весьма обобщенный характер. В теории информации и в современной теории вероятностей энтропией называют меру неопределенности – близости значений вероятностей различных событий. Если все события обладают одинаковой вероятностью – прогноз наиболее неопределенный, энтропия максимальная. Если вероятность одного события равна единице, а остальных – нулю, то неопределенность исчезает, она превращается в достоверность, энтропия – минимальная, а негэнтропия – максимальная. В результате испытания имевшаяся неопределенность измеряемая энтропией, исчезает. Исчезновение неопределенности – информация; она измеряется исчезнувшей энтропией.

Таким образом, энтропия – это мера макроскопического равновесия, однородности, бесструктурности, хаотичности микропроцессов, их освобождения от макроскопической упорядоченности. Негэнтропия – мера такой упорядоченности, количественная мера подчинения микро событий макроскопическому и в пределе – космическому ratio.

Взглянем на природу со стороны негэнтропии, всмотримся в эту систему локальных процессов роста негэнтропии и уменьшения энтропии за счет увеличения последней it окружающей среде, во включающей системе. Такие процессы и превращают хаос в космос. Само понятие космоса приобретает при этом динамический смысл; космос не только существует в данный момент, он развивается, он создается, причем созданный космос (то, что Спиноза называл «сотворенной природой» – natura naturata) оказывается создающим космосом (спинозовской «творящей природой» – natura naturans). Возникший локальный перепад, негэнтропия, упорядоченность бытия вызывают, во всяком случае могут вызвать, другие процессы, приводящие к иному перепаду, к иному упорядочению, мир движется, с этой точки зрения, не к дерационализации, к царству энтропии, но также к структуре, к упорядочению, к ratio. И, по-видимому, этот процесс рационализации, упорядочения возрастания структурности мира не ограничен фатальной шапкой тепловой смерти.

Почему картина образующейся локальной негэнтропии вызывает у человека оптимистическую реакцию?

Потому что именно негэнтропийные процессы представляют собой основу целесообразной деятельности человека и здесь, при анализе таких процессов, объективный прогноз становится источником субъективного ощущения будущего, субъективной оценки будущего – его оптимистической оценки. Такая связь квазицелесообразных процессов с целесообразными, «оптимизма» в природе с оптимизмом без кавычек лишает уподобление «оптимизма» и оптимизма без кавычек произвольного характера; это уподобление опирается на реальную и весьма фундаментальную связь стихийных (но упорядочивающих, негэнтропийных, создающих структуру) процессов в природе и целесообразных процессов в технике, в труде, в деятельности человека.

Может создаться представление, будто возрастание негэнтропии, изменение и усложнение макроскопической упорядоченности бытия соответствует оптимистическим прогнозам, в то время как законы сохранения и симметрии если и могут быть основой оптимизма, то лишь статического: «так было – так будет». Но динамическая и статическая формы оптимизма теряют смысл одна без другой. Если бы человек не был уверен, что процессы изменения подчинены некоторому постоянному закону, выражающемуся в неизменности, инвариантности какого-то соотношения, в сохранении некоторой величины, в симметрии, в тождестве, то оптимизм перестал бы носить характер научного прогноза. Если сохранение теряет качественный, положительный, физический смысл без изменения каких-то соотношений, то в свою очередь и изменение теряет закономерный характер без законов сохранения, инвариантности, симметрии. Без макроскопических процессов, т. е. без тождественных, единообразных, упорядоченных движений микрочастиц, сами различия в поведении частиц теряют смысл. Без понятия инерции теряет смысл понятие ускорения, без констатации тождества скоростей нельзя было бы ни изучать, ни воспроизводить движения. Представление о такой инвариантности, сохранении, упорядоченности, детерминированности бытия – существенная компонента оптимизма, без такого представления оптимизм невозможен.

Единство тождественности и нетождественности – остова оптимизма. Картина полной неупорядоченности, полной негэнтропии, полного отсутствия макроскопических процессов, иначе говоря, картина хаоса, может вызвать пессимистическую оценку и пессимистическое настроение. Но такую же оценку и такое же настроение может вызвать и картина полной тождественности индивидуальных актов, т. е. сведения картины мира только к макроскопическому аспекту, без микроструктуры, представление о природе как о чем-то напоминающем диспозиции боя в «Войне и мире» («Die erste Kolonne marschiert…»).

Концепция энтропии и негэнтропии позволяет очень отчетливо продемонстрировать связь и, более того, единство двух указанных пессимистических представлений. Максимальная энтропия, полное отсутствие макроскопических перепадов исключает, лишает смысла микроскопические акты. Вместе с тем и максимальная негэнтропия и максимальная энтропия исключают возможность предвидения реальных процессов, температурный перепад без энтропийных молекулярных движений – отнюдь не бытие, не физическая реальность, и такая фикция не может вызвать никакой оптимистической реакции.