Текст книги "Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!"

Автор книги: Борис Горбачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава шестая
В стрелковой роте
Июль – август 1942 года

Фронт лихорадит

Итак, я пехотинец! «Умник – в артиллерии, щеголь – в кавалерии, пьяница – во флоте, а дурак! – в пехоте». Что ж, в пехоте так в пехоте, мы не гордые.

В стрелковой роте меня сразу определили в отделение, командовал которым – о радость! – наш Шурка. Он сразу стал рассказывать о ситуации. Недовольство бойцов вызывал ротный старшина, и в первый же день я стал свидетелем стычки между ним и Шуркой.

– Почему мы до сих пор не получаем почту?! – возмутился Шурка.

Старшина, пожав плечами, безразлично ответил:

– Почта не входит в обязанности старшины. Наше дело – подать вовремя заявочку, обеспечить солдата жратвой и боеприпасами. А ваше дело, сержант, – воевать с немцем.

Шурка завелся:

– Вы что ж, товарищ старшина, не собираетесь воевать вместе с нами?

Помолчав, старшина ответил:

– Как будет приказано.

За годы войны у меня скопилась целая «коллекция» самых различных образчиков старшин. Этот был уже четвертым. «Серая личность» – таково было мнение бойцов, и я его разделял.

Не успел устроиться в стрелковой роте, привыкнуть к новому отделению, понять свои нехитрые обязанности, как полк внезапно подняли по тревоге, и спустя пару часов вся дивизия уже двигалась ускоренным маршем к ближайшей станции. Всю ночь шли, не зная, куда и зачем нас ведут. Что, если гитлеровский зверь вновь прыгнул на Москву?.. Кто-то напомнил слова комиссара: «Смертельная опасность нависла над страной: немец рвется к Волге!» Точку самым разным слухам поставил, как часто бывало, солдатский телеграф: дивизию срочно отправляют под Сталинград!

За ночь отшагали километров тридцать. Утром я впервые увидел командира дивизии. Он стоял на обочине дороги возле «эмки» и спокойным внимательным взглядом провожал идущее мимо воинство. Высокий, стройный, уверенный в себе. Простое крестьянское лицо, глаза живые – пристально следят за проходящим строем. Наверное, его заботила одна мысль: устоим ли, справимся под Сталинградом? Ибо он отчетливо понимал – чего таить! – что далеко еще не все сделано, еще не все подготовлено, еще не все солдаты научились воевать. Он не мог не ощущать собственной ответственности за каждого доверенного ему солдата. Может быть, он сокрушался: «Эх, еще бы месяц-два – тогда появится уверенность в боевой силе и духе дивизии».

Опять внезапно, ничего не объясняя, колонну остановили. Затем направили в лес. Короткий отдых чуть оживил нас после нелегкого ночного перехода, и опять мы на марше – сменив направление, догоняем ушедшие вперед технику, тыловые части. Солдатский телеграф тут же отстучал новую весть: Сталин узнал о нас и приказал: «Ни одного солдата не снимать из-под Ржева!»

Так я не попал в Сталинград.

Известно, что в сорок втором со всех фронтов сняли и отправили под Сталинград 50 дивизий, в том числе несколько с Западного фронта. Нашу дивизию почему-то не тронули, опять оставили в резерве.

О фронтовых комдивах

Должен сказать, что на фронте солдата больше, чем командира, интересует, что собой представляет его комдив. Подобное утверждение может показаться непонятным или смешным, ведь рядовому до комдива – как до неба. Но так обычно рассуждают новобранцы или люди равнодушные. Фронтовик, попадая в новую дивизию, первым делом расспрашивает о комдиве, а не о взводном или ротном. Почему? В данном случае справедлива слегка переиначенная присказка: «Скажи мне, кто твой комдив, и я все скажу о твоем взводном (или ротном)».

За годы войны мне пришлось видеть всяких комдивов. Одни командовали по-гусарски: шумно, порой разухабисто, что ни приказ, что ни слово – рык и громобой! Попробуй не выполнить – жди тяжкой кары! Это худшая разновидность фронтовых комдивов, настоящие солдафоны, их не интересовало мнение подчиненных, такие признавали одно правило: «Вперед! Ура!» За что и получили презрительное прозвище «Уря!». Сколько на их совести солдатской крови!

Другие комдивы полагали высший смысл командного языка в отборном мате – в их представлении только с помощью брани можно заставить человека воевать, ибо война, как они считали, это жизнь наоборот. Известно, что мат в армии процветал на всех уровнях и воспринимался как нормальный язык. Чем выше командир, тем громче и разухабистей звучал мат. По общему мнению, среди маршалов военного времени лишь Константин Константинович Рокоссовский не опускался до этой массовой мерзости.

Война прочно закрепила за командирами и расхожее слово «мордобойщик». «Врезать в морду» значило не только получить удовлетворение и закрепить собственное превосходство; давая волю кулакам, мордобойщики считали сие действо еще и полезным уроком для подчиненных. А выпивохи?! Трудно в то время было назвать командира, который бы вообще не брал водки в рот. Однако я имею в виду истинных пьяниц – алкоголиков. Начальство прощало им такие «шалости», если они не влияли на боевые успехи. Во время боев в Восточной Пруссии я знал комдива, который за день опустошал как минимум бутылку французского коньяка и, если надо, плеткой гнал батальоны вперед.

В большинстве своем матерщинники, выпивохи и мордобойщики – все это были те лейтенанты и майоры, которых сталинские чистки еще в мирное время вознесли в чинах. В одночасье они стали подполковниками, полковниками, генералами и командовали уже полками, бригадами, дивизиями. Но к сорок второму за их плечами был уже опыт боев и победа над японцами, Финская кампания, поход в Польшу, трагичный сорок первый, битва под Москвой – теперь они командовали, казалось, по праву. Это было новое, сталинское поколение командиров-практиков, как правило малокультурных, без специального образования. Такие не утруждали себя упражнениями мыслительных способностей. Такие не останавливались перед тем, чтобы свалить на других собственные просчеты. Особенно от них доставалось командирам, окончившим академии.

Сталин как Верховный Главнокомандующий прекрасно знал своих генералов. Чем жестче и наглее они вели себя, тем веселее он покручивал свои усы. Он не терпел бесструнных балалаечников. «После войны всех быстренько поставим на место, – нередко говорил он своим помощникам, – а пока пусть бренчат, что хотят». Так оно потом и вышло.

Но какими бы ни были сталинские комдивы, справедливости ради следует признать: трусливых, безвольных, с душой не на месте я среди них не заметил. Сколько их погибло на Ржевской земле! Много!

Комдив 215-й дивизии – Куприянов

О нашем командире дивизии впервые я услышал в июне 1942 года. Когда стало известно, что к нам прибыл комдив, что ему поручено сформировать и вести в бой 215-ю дивизию, эта новость, как молния, облетела все полки, батальоны, роты. Командиров и комиссаров интересовало, справится ли комдив с таким ответственным поручением, каков его профессиональный уровень, боевой опыт. Мы, рядовые, жили и мыслили в иных измерениях: нас интересовало, как этот человек станет распоряжаться судьбами тысяч людей в солдатских шинелях – порядочный он или зверюга?

^{Командир 215-й стрелковой дивизии, генерал-майор Куприянов. 1942 г.}

Вскоре все уже знали, что комдива зовут Андрей Филимонович Куприянов, что он часто приезжает в полки и не сидит на компунктах, а разговаривает с людьми – и не только с командирами.

Шло время, и до нас начали доходить более полные сведения о комдиве. Стало известно, что Куприянов – не баловень судьбы. Сын крестьянина-бедняка. В Красной Армии – с Гражданской. Честно прошел трудный армейский путь – от рядового до полковника. Закончил Смоленское военно-пехотное училище, а затем Военную академию имени М. В. Фрунзе. Его солидный послужной список внушал доверие. Когда он служил замначальника Свердловского военно-пехотного училища, один из командиров училища как-то высказался: «Армия без карцера – не армия». Куприянов в ответ предложил: «А вы подумайте, как сделать, чтобы карцер почаще пустовал!» В сорок первом, когда немцы подошли к Москве, ему приказали срочно собрать тысячу курсантов, сформировать стрелковую бригаду и прибыть на защиту столицы. Поздней осенью и ранней зимой сорок первого все они полегли на подмосковной земле. Говорили, что сильно плакал комбриг, не скрывая слез, – переживал гибель своих питомцев.

Командарм Лелюшенко, человек нетерпеливый и горячий, несколько раз требовал поскорее завершить формирование дивизии, включить ее в боевые действия. Куприянов всякий раз находил обоснованные доводы и добивался еще одной, пусть недолгой отсрочки. Об этом мы тогда, понятно, не знали. Сегодня можно лишь сказать ему спасибо, ибо пошли мы в бой лучше подготовленными, что спасло немало человеческих жизней.

Прошло немного времени, и до нас дошла еще одна новость. Комдив не кричит, не матерится, обращается к полковым и батальонным командирам по имени-отчеству и на «вы». Относится ко всем ровно – независимо от чина и звания, собственными командирскими действиями подтверждая, что уважением и доверием к людям можно добиться большего, чем криком, жестокостью и матом. Питается из солдатского котла, никаких личных командирских кухонь не признает. Редчайшее явление на фронте!

Вполне я смог оценить эту позицию комдива, лишь пройдя войну, наглядевшись иных примеров. И это еще один штрих к портрету фронтовых комдивов. Особые столовые, адъютанты, денщики, комендантский взвод, штабисты, писаря, комиссарская братия, особисты, связисты (чаще связистки), разведка, собственный транспорт, интенданты, непременно гарем или ППЖ (походно-полевая жена), армейская бюрократия – все это крепчайшим частоколом отделяло и оберегало полковника, генерала от командирской мелкоты. О рядовых и говорить нечего – попробуй пробейся!

Прошел всего месяц, а в дивизии не найти было человека, который не знал бы Андрея Филимоновича в лицо.

Всегда чисто выбритый, подтянутый, весь затянутый в армейские ремни, в новой армейской гимнастерке, на которой с левой стороны над карманом блестел новенький орден Красного Знамени, полученный за бои под Москвой, – комдив с утра до поздней ночи находился в батальонах и ротах, проверял, как и чему учат нас командиры. Чаще всего он бывал у разведчиков и в отдельном саперном батальоне. Известно, что позднее разведка 215-й дивизии считалась одной из лучших в 30-й армии.

Общаясь с комдивом, командиры ценили его скрупулезность, желание не допустить малейшего просчета; он придерживался старого правила: семь раз отмерь – один раз отрежь. При этом с первого же дня жестко потребовал неукоснительного исполнения своих «указаний», так он называл личные приказы. Эти указания, чаще всего короткие, касались в основном учений, быта, поддержки уверенности и боевого духа бойцов.

С приходом Куприянова вся дивизия превратилась в серьезную военную школу. Комдив знал, что времени ему отпущено немного, и спешил успеть как можно лучше подготовить всех – рядовых и командиров – к предстоящим боям. Мы это понимали и старались вовсю. Понимали это и командиры. Когда мы видели рядом с собой в окопе, у пулемета, на танке командира взвода, роты, а нередко и батальона, хотелось лучше познать военное мастерство.

– Посылать вас на фронт необученными – значит, обманывать, предавать, – говорили нам командиры. – Так что не жалуйтесь и не обижайтесь – надо учиться и учиться!

В своих воспоминаниях командующий Калининским фронтом И. С. Конев гордится тем, что впервые на его фронте пехотные части перешли от одиночных окопов и землянок к сплошным траншеям и блиндажам. За этот «передовой опыт» маршал Конев должен быть в первую очередь благодарен Куприянову. Комдив учил нас рыть траншеи и строить блиндажи не хуже немецких.

Скоро – наступление

С каждым днем росла боевая мощь дивизии. Со всех концов России к нам привозили новобранцев и новую технику. Прошло время бутылок с горючей смесью для уничтожения танков, солдат вооружили противотанковыми ружьями (ПТР) – они помогали отбиваться от легких танков противника, но, к сожалению, были громоздкими, их носили вдвоем на плечах. В ротах выросло количество пулеметов. В каждом полку сформировали, в основном из курсантов, по две роты – пулеметную и автоматчиков, – правда, автоматов не всем хватило, ждали, что вот-вот привезут. Создавалась полковая артиллерия, вся она была пока на конной тяге. Ожидали прибытия тягачей со 122-мм орудиями, такие орудия – грозная сила в боях. Врытые глубоко в траншеи, стояли тщательно замаскированные грузовые автомобили с реактивными установками – знаменитые «катюши». Немцы их почему-то называют «сталинскими оргáнами» – от их залпового огня, рассказывали пленные, некоторые сходили с ума.

Нас, пехоту, вооружили самозарядными винтовками с ножевыми штыками и ручными пулеметами системы Дегтярева, мы их называли «дегтярями»; к сожалению, первые же бои показали, что магазин пулемета часто засорялся и не срабатывал. Рядовых немного приодели, выдали американские ботинки и заменили старые шинели на новые, сшитые из английского сукна.

Дивизия – это огромный живой организм. За два первых месяца она выросла до четырнадцати тысяч человек, то есть до полного штатного состава довоенного времени. Всех надо было кормить и одевать, заботиться о чистоте; постоянно держать в исправности тяжелое и легкое оружие. Поэтому появились такие части, как транспортный батальон, полевой хлебозавод, ружейная мастерская, прачечная – все это называлось «тылом дивизии».

Во главе полков и батальонов, как правило, старались поставить опытных командиров, побывавших в боях под Москвой, на гимнастерках многих из них блестели новенькие ордена и медали, – эти люди, их рассказы о боях под Москвой, награды, вызывали восхищение.

Слабым местом в дивизии оставалась проводная связь. Пройдет танк – взрыв, и связи нет, связисты принимаются за восстановление, и пока ее восстанавливают, управление боем потеряно. Между тем и тяжелая артиллерия, и танки, и самолеты – основные помощники пехоты – без радиосвязи слепы и глухи. Так было вплоть до сорок третьего и даже сорок четвертого, пока американцы не оснастили радиосвязью почти половину наших наземных частей и всю авиацию.

Изо дня в день мы, курсанты, проходили второй университет боевой подготовки. Теперь на занятиях командиры обращали основное внимание на необходимые практические навыки в овладении новой техникой. Часто проводились массированные смешанные учения в масштабе полка и даже дивизии, в которых одновременно участвовали танкисты и артиллеристы: мы взбирались на танки и вместе с ними шли в «наступление».

Батальоны часто поднимали по тревоге и направляли пешим ходом на участки фронта, находившиеся под угрозой. Когда тревожная обстановка стихала, нас возвращали обратно.

Летом ночи короткие; лежишь в палатке, слушаешь, как вдали гудит, бухает, грохочет… – там идет жизнь переднего края. Пройдет совсем немного времени, и нам предстоит вступить в нее. В короткие минуты отдыха я уходил в лес, выбирал где-нибудь место посуше и предавался воспоминаниям – прошлое не отпускало, хотя разумом я понимал, что давно уже живу в другом измерении.

С первых дней июля сорок второго пошли сильные дожди, ливни все чаще свирепо обрушивали потоки воды на землю, все вокруг превратилось в сплошное болото, но занятия не прекращались. Мы ходили постоянно мокрые, измученные, но, понимая значение действий командиров, не роптали, знали: потерянный для обучения день здесь – на переднем крае уже не вернешь! Целые дни мы ползали по земле; нас учили, как быстрее и глубже зарываться в землю, как вести огонь на ходу, с бедра, как лучше оборудовать пулеметные гнезда, как не поддаваться панике на поле боя, как подавлять огневые точки противника. И это было еще далеко не все. Нам объясняли и показывали, как следует действовать, чтобы стремительно сблизиться с неприятелем, как в бою и в окопе уберечься от огня противника, как подниматься в атаку, как вести себя при налете вражеской авиации…

Тренировали нас буквально до изнеможения, и сначала курсанты растерялись: как же так – выходит, все, чему нас раньше учили, в боевых условиях бесполезно? Кто-то даже зло высказался:

– Послать бы тех командиров… повоевать, а уж потом позволять им учить курсантов!

Со временем растерянность стала проходить, сменяясь все большей уверенностью. Мне понравились слова одного из командиров:

– Запомните, ребята: риск всегда должен носить разумный характер.

Этому нас и учили.

И вот итог. Менее чем за три месяца в тверских лесах, чуть не под носом у противника, была создана новая боевая дивизия. Усилиями комдива разношерстная солдатская масса, собранная со всех концов России, часто вовсе не имевшая военной подготовки, превратилась в полноценную войсковую часть, приспособленную к боевой обстановке, оснащенную техникой, имеющую прочный тыл.

Самого комдива мне случилось видеть всего несколько раз и очень недолго. Но однажды он провел в нашем батальоне почти целый день. Открытый лоб, волосы зачесаны назад, с молодым лицом – в свои сорок с лишним он выглядел тридцатилетним, взгляд приветливый, но сосредоточенный, – казалось, в глазах заключена вся сила этого человека.

Общаясь с бойцами, он интересовался, как проходят занятия, знают ли люди оружие, умеют ли приспосабливаться к местности – в обороне и в наступлении. Привлекало его обращение к солдатам: «ребятки». В суровом жестоком сорок втором, когда физически и на душе часто становилось невмоготу, это чудное слово успокаивало и вызывало в душе ответную благодарность. Командиров и нас, рядовых, поразило его стремление понять собеседника, нельзя было не почувствовать его искренне-теплого отношения к людям.

Особенно тепло и внимательно Андрей Филимонович отнесся к курсантам, что было всеми замечено. Он расспрашивал нас об училище, готовности к боям, об освоении новой техники, интересовался, в чем мы нуждаемся, как нас кормят.

В конце дня собрали на поляне бойцов, и комдив провел беседу. Проанализировал состояние батальона, объяснил важность учений. Говорил он немного, больше отвечал на вопросы – спокойно, неторопливо; если сомневался, что его поняли, повторял сказанное; он был больше похож на учителя, чем на военачальника.

В заключение комдив объявил:

– Назначен день смотра батальона. Готовьтесь! Боевые учения – нелегкий труд, но дело это необходимое. В бою от нашего умения воевать будут зависеть ваша жизнь и общий успех.

Приказ № 227

Этот день – 30 июля 1942 года – трудно забыть. Командир батальона зачитал перед строем приказ Верховного Главнокомандующего. Это был приказ № 227 от 28 июля, известный под названием «Ни шагу назад!». Слушая страшные строки приказа, все точно окаменели – я видел, как побледнели лица стоящих в строю.

Отчаянное положение: «Отступать еще – значит загубить себя и загубить вместе с тем Родину». Как можно спокойно воспринять эти слова! Этот приказ, мне кажется, – самый правдивый и честный сталинский документ за годы войны. Комбат закончил чтение приказа словами: «В боях на юге сейчас решается судьба Отечества».

Вместе с воздействием на патриотические чувства солдат приказ предусматривал и карательные меры. Впервые после Гражданской войны в армии вводились штрафные роты – для солдат и штрафные батальоны – для командиров.

После войны Г. К. Жуков назвал приказ № 227 «позорным»: увидел в нем попытку Сталина переложить собственные просчеты на армию. Я считаю, что появление данного приказа было шагом своевременным и вынужденным. Приказ не был нацелен на расправу с отдельными командирами или солдатами, он угрожал только тем, кто позволит себе и другим отступить без приказа – будь то самый высокий военачальник или рядовой солдат. Требовались жесткие меры, чтобы бойцы и командиры поняли свою личную ответственность за судьбу страны.

Вечером в палатке все говорили о сталинском приказе. Одни хвалили, другие вовсю материли. Были и такие, кто плакал, узнав правду о положении на Южном фронте: в тех степях под Сталинградом, по которым теперь шагали немецкие солдаты и рвались к городу немецкие танки, жили их матери, жены, дети – что теперь с ними, какова их судьба?

– Дожили, – сказал старый солдат, – немец уже до Волги допер.

Другой разразился грубой бранью:

– Дожили до…! Теперь не спотыкайся – сразу под ручки в штрафную…!

– А ты что хотел?! Пятимся, как раки! Куда дальше – на Урал? Забардачили, больно разбаловались!

– Что ж, по-твоему, дядя, под танки ложиться? – раздался молодой голос.

– Оно, Серафим, – ответил сосед, – конечно, приятнее лечь под бабу, но кто же будет танки жечь?

– Никогда русская армия не знала такого позорища – загонять пулеметами в штрафники.

Вошел в палатку командир роты Сухомиров, – вероятно, он услышал последнюю фразу, потому что сразу включился в разговор:

– Не волнуйтесь, ребята, никого не позволю отправить в штрафники. А знаете ли вы, что во время знаменитой Полтавской битвы со шведами Петр I подпирал своих гренадеров заградительным отрядом из киргизов?

Все сразу же замолчали, пораженные услышанным. Один все же спросил:

– Но победили-то шведов не благодаря заградотрядам, ведь так?

– Так! Защищали гренадеры Русскую землю от чужеземцев – вот и победили. Нам всем они – пример.

А приказ надо так понимать: крайняя ситуация вызывает крайние меры.

– Даешь гарантию, комроты, – вступил в разговор Шурка, – что не пропадем под Ржевом, как швед под Полтавой?

– Мы же не шведы. Мы – русские! Ежели и пропадем, так землю свою спасем от чужеземцев.

На том и закончилось обсуждение сталинского приказа.

Несколько слов о штрафниках. Как теперь известно, их было около трехсот тысяч[2]2
  Есть и иные официальные данные: за всю войну через штрафные части прошло 428 тысяч человек. Впрочем, и эти цифры занижены. Специалисты Института военной истории оценивают общее число штрафников в 1,5 миллиона (с учетом штрафников из числа бывших уголовных заключенных). До сих пор, к сожалению, нет точной статистики о судьбе этих людей. Учет потерь в штрафных ротах и батальонах на фронте велся, мягко говоря, неточно.


[Закрыть]. Я сам был свидетелем того, как штрафные части первыми неистово прорывали Восточный вал на Минском направлении. Сколько штрафных рот и батальонов получил для этой цели в свое распоряжение командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Рокоссовский? Почти все они полегли. Но именно они помогли прорвать мощную эшелонированную оборону противника – семь рядов вражеских траншей! – и открыли дорогу танковым армиям. Хотя нельзя не отметить, что во многих случаях особые отделы, во власть которых были переданы штрафники, допускали полный произвол[3]3
  Об этом правдиво рассказал фильм «Штрафбат», вышедший на экраны в 2004 году. См. рецензию: Борис Соколов. «Штрафбат» глазами историка. «Новый меридиан», 2004, № 576.


[Закрыть].

Теперь мы знаем, что немцы выпускали аналогичные приказы: формировали штрафные роты, заградительные отряды, особые суды, усиливали подразделения полевой жандармерии, расширяли влияние войск СС на вермахт. Только в 1943 году на Восточном фронте германской армии было сформировано более ста штрафных рот.

Комдив и курсанты

Незадолго до выхода дивизии на передний край в полк неожиданно приехал Куприянов – встретиться с курсантами. Людей собралось много. Комдив оглядел всех и сказал:

– Переживаете, ребятки, что не дали вам закончить училище?

– Обидно, товарищ комдив, нескладно вышло, – ответил кто-то из курсантов.

– Забудьте обиду, не мучайте себя. Сами теперь понимаете, как нуждается в вас фронт. Мы обязаны выполнить приказ товарища Сталина – изгнать противника с Ржевско-Вяземского плацдарма и взять Ржев! Гитлер считает, что этот плацдарм – отличный трамплин для нового броска на Москву. Мы с вами не позволим ему это сделать. Я верю в вас! Вы – костяк дивизии. В ваших руках сильные огневые средства. От того, как вы ими распорядитесь в бою, зависит наш общий успех и его цена. Начнем воевать – уверен, многие из вас станут командирами взводов, рот, а возможно, и батальонов.

Отмечу три момента. Во-первых, подавляйте вражеские огневые точки. Во-вторых, я даю вам право проявлять любую инициативу. Если выйдет из строя командир, не ждите приказа, принимайте командование на себя. И третье: взаимодействуйте в бою с танками, как вас учили.

Еще хочу вам сказать о храбрости. В чем состоит храбрость и проницательность командира? У Льва Толстого в рассказе «Набег» офицер рассуждает, что храбрый человек ведет себя на поле боя «как следует»: «Храбрый тот; который боится того, чего надо бояться, а не того, чего не нужно бояться». Отнеситесь, ребятки, со вниманием к этому простому и очень разумному совету. Есть вопросы?

– Хватит ли боеприпасов?

– Хватит. В сорок первом на миномет доставалось по десятку мин, сегодня – в десять раз больше.

– Как с техникой?

– У нас сильная артиллерия разных калибров. Много танков. Среди них лучшие, чем у немцев, – Т-34. Берегите их. Помогайте, как можете, танкистам, а они защитят вас.

– Прикрытие с воздуха будет?

– Летчики обещали. Самолетов у немцев пока больше. Но так продолжаться будет недолго, вот увидите.

– А санитарная служба?

– Обеспечена. Дивизия имеет крепкий медсанбат. Нам прислали квалифицированных врачей и медсестер. Помогайте на поле боя санитарам. Берегите командиров и своих товарищей. Не бойтесь крови. Но прошу учесть предыдущий опыт. В отдельных частях во время июльского наступления под предлогом помощи раненым многие бойцы бросали передовую, уходили в тыл. Такого нельзя допустить!

– Как поступать с военнопленными?

– Не расстреливать! Отправляйте их в тыл, там разберутся.

– Будут ли разминированы подходы к обороне противника?

– Непременно! Для пехоты сделают проходы шириной полтора метра, для танков – три метра.

– Такой вопрос, товарищ комдив. Известно, что в июльском наступлении некоторые комбаты повели свои части с развернутыми знаменами, как «белые» в «Чапаеве». А как у нас?

– Мне не известны такие факты. Я никому не разрешу подобной глупости.

Кто-то осмелился спросить насчет заградотрядов.

– Я вам доверяю, – ответил комдив. – Я просил командарма освободить дивизию от заградотряда.

Вот такая нежданная встреча! Вскоре о ней знали во всех частях.

Забегая вперед, скажу: свои обещания комдив выполнил.

Комроты старший лейтенант Сухомиров

22 августа отменили занятия. Солдатский телеграф сообщил: комдив будет проводить смотр полков перед выходом на передний край.

Смотр продолжался целый день.

Вечером старший лейтенант Сухомиров собрал роту.

В лесу на одной из уютных полян под уходящим за горизонт солнцем расположилась вся рота: 129 рядовых и сержантов, 7 командиров – комроты Сухомиров, комиссар, три комвзвода, старшина и санинструктор. Всего числом – 136.

Сухомиров говорил с бойцами спокойно, словно ничего особенного не происходит, но каждый из нас почувствовал, что слова эти важны и даются ему непросто.

– Золотые мои, – начал командир, – послезавтра наша 215-я пойдет в наступление. Для многих из вас этот бой будет первым. Бессмертные! Первый бой для солдата – самый трудный, это боевое крещение. С него начинается и им утверждается священный солдатский долг – защита Родины! Противник силен. Но и вы за короткий срок стали опытнее, лучше подготовлены к схватке с врагом. Запомните! Если вы не убьете немца – он убьет вас! Здесь не может быть никаких колебаний. В атаке не паникуйте, старайтесь сохранять мужество. Нет ничего страшнее страха. Не поддавайтесь ему! Только мышь всего боится. Мы не умирать сюда пришли! Освобождать свою родную землю! Я поведу вас в бой. Я буду с вами! Рядом будут все, кого вы уже хорошо знаете, с кем уже многое испытали! Мы все будем вместе!

Бойцы слушали командира, затаив дыхание, ловили каждое слово, словно станет оно броней и защитой в предстоящем бою.

Когда он смолк, воцарилось молчание.

Первым поднялся Михаил, бывалый солдат из второго взвода. Уважали его прежде всего за честность и открытость, за стремление отстоять свое право на веру. Человек он религиозный – об этом все знали и больше уважали «старика», чем зубоскалили. Комиссар как-то предложил красноармейцу «убрать подальше» крестик, с которым тот прибыл в роту. Михаил крестик не снял. По комплекции он был тоже особенный – тощий, как выструганная палка, даже лицо вытянутое, за что и был прозван «не в коня корм»: сколько бы ни ел, оставался худющим – такая натура. Михаил нередко чудил. Но в этот раз учудил такое, что вся рота ахнула:

– Товарищ старший лейтенант, спасибо за доброе отеческое напутствие. – Не подведем вас. Останусь жив – век не забуду такие добрые слова. В одном, извините, не согласен. Вы, товарищ старший лейтенант, назвали нас бессмертными. Уж извините, бессмертен, известно, един только бог, а мы, простые люди, – все смертны. Страшиться же смерти не следует. Вся жизнь человека, какой бы она ни оказалась, короткой или долгой, есть подготовка к встрече с Всевышним. Разве не так? Извините, товарищ командир, комиссар и все товарищи солдаты.

Сухомиров улыбнулся:

– Есть поговорка: кто смерти боится, тот уже не живет. Разве не так, Михаил?

Сухомиров предложил задавать вопросы. Кто-то тут же спросил:

– Товарищ старший лейтенант, а как бы этак сделать, чтобы и воевать получше, и живым остаться?

Ответил солдату комиссар:

– В бою не рассуждают, в бою все мысли нацелены на одно: уничтожить врага. Гони его, убивай – вот и останешься живым.

По сути примитивный и бодренький совет породил сомнения: все так говорят. Сколько раз мы слышали: «Убей немца!» Но попробуй добраться до немца, чтоб его убить. Сколько времени два фронта – махина! – не могут ухватить противника…

Вопросов вышло много, но все они сводились к трем основным: будет ли танковая поддержка, сумеет ли артиллерия подавить огневые точки противника и почему до сих пор, почти восемь месяцев, мы никак не возьмем Ржев.

– Я очень надеюсь на артиллерию и реактивные установки. Танки будут – у нас их теперь больше, чем у немцев. О Ржеве. Немцы давно засели в городе, окопались, укрепились, оборона немецкая – сильная, поэтому ее до сих пор не прорвали.

Завершая собрание, Сухомиров сказал:

– Завтра вечером выступаем, так что спать не придется, отсыпайтесь сегодня. День завтра – на сборы. Ночью выдвинемся к передовой, займем указанное расположение. Утром начнется общее наступление. Готовьтесь и поддержите друг друга, обращаюсь прежде всего к опытным фронтовикам.

Ночь перед выходом на рубеж

Ушли командиры – и все как-то примолкли, задумались. Почти сто дней, то есть с конца мая, дивизия находилась в резерве армии, почти сто дней мы готовились к предстоящему, ждали этого события – кто с нетерпением, кто показно-патриотически, кто-то с ужасом… И вот: время пришло.

– Чего закручинились, не видно и не слышно, будто камешки на дне реки?! – попробовал расшевелить всех чей-то громкий, нарочито бодрый голос.

Никто не отозвался. Никто не поддержал.

Дымили самокрутки, разговаривали тихо, будто берегли голос – время придет, вот тогда накричишься! Как всегда бывает в психологически сложной обстановке, люди вели себя по-разному. Оптимисты болтали всякую чепуху, посмеивались, шутили, вспоминали веселые истории. Другие помалкивали, тяжело и печально вздыхая. Многие старались даже в мелочах выказать друг другу больше внимания. Говорят: «Если хочешь подбодрить себя, подбодри своего товарища», – наверное, интуитивно следуя этому правилу, мы так и поступали. Обменивались адресами: «Если что, напиши моим». Вспоминали самые важные события из прошлой жизни. Дарили на память простые, но дорогие для солдата вещи. Мне, например, подарили самодельный алюминиевый портсигар – берегу его и по сей день.