Текст книги "Представление о христианах в античном обществе"

Автор книги: Борис Деревенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Прежде всего почитай бессмертных богов, соблюдая

Их старшинство согласно закону, и верным будь клятве,

Славных героев, подземных демонов чти по закону,

Мать и отца уважай, проявляй внимание к ближним.

Здесь каждая новая заповедь вытекает из предыдущей и является ее развитием. Уважение к родителям выражается прежде всего в соблюдении их веры, обычаев, традиций. Любое отступление от традиции, квалифицируемое как непочтение к родителям, следуя этой логике, неизбежно влечет за собой враждебность к ближнему и к обществу в целом. Неукоснительное соблюдение «заветов отцов» гарантировало античному обществу стабильность и процветание. Римляне повторяли как девиз строку Энния: «Римской державы оплот – мужи (=воины) и обычаи предков» (Анналы, 499-500). Традиционная религия считалась основой государства. В римском понимании безбожие и забвение mos majorum вело к разрушению существующего порядка, институтов власти, к уничтожению общественной безопасности, к хаосу и анархии. Не соблюдающие «завещанные предками учреждения и священнодействия» становились изменниками и врагами отечества (Тацит. Анналы, XVI, 28). Не случайно разбойничавшие на Средиземном море и разграблявшие храмы киликийские и критские пираты характеризовались как «нечестивцы и безбожники» (Плутарх. Помпей, 29), подобно враждебным варварским племенам, которые, по общему мнению, вообще не знали богов.

Поэтому безбожие, помимо прочего, расценивалось как государственное преступление. «Нас обвиняют в святотатстве и оскорблении величия государства», – писал Тертуллиан (Апология, X, 1). Исследуя юридическую сторону антихристианских процессов, В. В. Болотов указывал, что обвинение в «святотатстве» (crimen sacrilegii) неизбежно выливалось в обвинение в «оскорблении величия» (crimen laesae majestatis), «которое состояло в том, что человек отрицал верховенство власти в религиозных вопросах» [42]  [42]Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. Часть II. История Церкви в период до Константина Великого. СПб, 1910. С. 32.


[Закрыть]. Отметим, однако, что в источниках вообще не проводится разделительной черты между этими терминами. Латинские понятия sacrilegium и laesae majestatis были столь же тесно связаны между собой, как греческие понятия avqeo, thj и avse, beia. Первое предполагало второе, и наоборот. Из всех преступлений «оскорбление величия государства (=народа)» у римлян было одним из наиболее тяжких. Вначале его понимали главным образом как действия, причинившие вред государственной власти и ее институтам, в том числе официальному культу. Император Тиберий ужесточил наказание по этой статье и одновременно расширил сферу ее применения: к «оскорблению величия государства» были причтены непочтительное отношение к особе императора, – сакральной фигуре для подданных Империи, – а также непристойное поведение перед его изображениями [43]  [43]Светоний. Тиберий, 58: «смертным преступлением стало считаться, если кто-нибудь перед статуей Августа бил раба или переодевался, если приносил монету или кольцо с его изображением в отхожее место или в публичный дом, если без похвалы отзывался о каком-нибудь его слове или деле».


[Закрыть]. И если раньше к суду за «оскорбление величия» привлекались большей частью магистраты, совершившие те или иные правонарушения, то теперь, в связи с обязательным для всех культом императора, закон об «оскорблении величия» был распространен и на частных лиц. Вскоре процессы такого рода вошли в обычную практику [44]  [44] Лишь об Адриане сообщается, что он не допускал процессов по обвинению в оскорблении величия (Элий Спартиан. Адриан, XVIII, 2). Возможно в связи с этим Адриан не отмечен в христианской историографии как гонитель Церкви, хотя в мартирологах и фигурируют несколько мучеников его времени.


[Закрыть].

Не следует, однако, сводить конфликт между римской властью и ранней церковью к решительному отказу христиан участвовать в культе императора, а также от службы в армии и исполнения других гражданских обязанностей. Как раз в вопросе о культе императора Церковь шла на компромисс, о чем свидетельствуют раннехристианские апологеты [45]  [45]Афинагор. Прошение, 1: «преимущественно пред всеми мы питаем самые святые чувства к божеству и вашей власти»; Тертуллиан. К Скапуле, II, 8: «Мы также приносим жертвы за благоденствие императора»; Феофил. К Автолику, I, 11: «скорее буду почитать царя, нежели богов ваших».


[Закрыть]. Служили христиане и в армии (церковные источники упоминают о целых легионах, состоявших из христиан), присутствовали на официальных церемониях и празднествах, отправляли различные муниципальные должности, и делали много чего другого, чего, строго говоря, делать были не должны. И все же они вступали в явный конфликт с существующими обычаями, а также с государственной властью, защищавшей эти обычаи. Сутью этого конфликта было неприятие христианами официальной религии в целом, – отношение к традиционным богам как к бездушным идолам или, хуже того, как к вредоносным демонам, – а также неучастие в традиционном культе.

В 113 г., в Вифинии, Плиний Младший, действуя на основании Траянового указа о запрете коллегий (гетерий) [46]  [46]Плиний Младший. Письма, X, 34; 93. Светоний. Август, 32: «Под именем коллегий собирались многочисленные шайки, готовые на любые преступления».


[Закрыть], требовал от христиан прежде всего продемонстрировать свою лояльность – совершить воскурение ладана и возлияние вина изображению правящего императора. Но не менее того судью заботило возвращение «отступников» в лоно официальной религии, дабы «почти опустевшие уже храмы вновь начали посещаться; возобновились долго не совершавшиеся торжественные жертвоприношения» (Плиний. Письма, X, 96, 10). Для этого уличенные в «суеверии» должны были всенародно поклониться отеческим богам и совершить положенные в таких случаях обряды. Кроме того, в знак окончательного отказа от «суеверия» и «безбожия» христианам надлежало публично отречься от Христа. Отказывающиеся сделать это осуждались как государственные преступники и подлежали наказанию, вплоть до смертной казни. Плиний признается, что велел казнить наиболее стойких христиан, объяснив, что «упорство и непреклонное упрямство во всяком случае должно быть наказано» (Письма, X, 96, 3, 5-6) [47]  [47] По словам Тертуллиана, обвинение христиан в упрямстве (obstinationum) существовало отдельно от других (К народам, I, 17-19).


[Закрыть]. Любая власть, если она намерена внушать уважение к себе, не может мириться с демонстративным неповиновением. Именно за неповиновение Плиний и карал христиан, а не за то, что они являлись таковыми. В отношении самого христианства Плиний пребывал в нерешительности и спрашивал императора, следует ли наказывать за «имя», если нет налицо преступления? (там же, X, 96, 2). Впоследствии Иероним Стридонский ссылался на какой-то «древний закон», по которому христиане, представшие пред судом, не должны быть отпущены до тех пор, пока не отрекутся от своей веры (О знаменитых мужах, 42) [48]  [48] Видимо, так Иероним истолковал фразу Евсевия: «у них (римлян) в силе древний закон, по которому однажды представших перед судом можно отпустить только в том случае, если они изменят свой образ мыслей» (Церковная история, V, 21, 4).


[Закрыть]. Никакого специального распоряжения на этот счет не существовало, но в таком духе Церковь рассматривала ответ Плинию императора Траяна, в котором говорилось, что «разыскивать христиан не надо; если на них донесут и они будут уличены, их следует наказывать» (Плиний. Письма, X, 97, 2). Из этих слов был сделан вывод, что предосудительным объявлялось само по себе исповедание Христа. Некоторые историки считают, что письмо Траяна имело силу официального указа, распространявшегося на все римские провинции.

Обвиненный Домицианом в безбожии консуляр Флавий Клемент был приговорен к смерти, и совершенно закономерно христиане увидели в нем своего, хотя в действительности Флавий Клемент был одним из «предавшихся иудейским обрядам». Почти что выпиской из приговора Домициана выглядит замечание Тацита: «принимающие их (иудеев) обычаи ничто не усваивают так скоро, как презрение к богам, отреченье от родины, безразличие к родителям, детям и братьям» (История, V, 5, 2). Если переход в иудаизм, – в религию хоть и чужеземную и часто порицаемую, но все-таки терпимую как таковую за ее древность [49]  [49]Тацит. История, V, 5, 1: «Каково бы ни было происхождение этих обычаев, они сильны своей глубокой древностью». Ср. Ориген. Против Цельса, V, 25.


[Закрыть], – влек за собою столь крутые ответные меры, то что должно было постигнуть лиц, предавшихся «новому и вредному суеверию», нетерпимому самому по себе? Казалось бы, и общественное мнение, и существующие законы, и судебная практика не предполагали здесь никакой мягкости. И все же кажется, что временами римские власти были к христианам более снисходительны, чем к новообращенным иудаистам. По крайней мере христианам предоставлялась возможность реабилитироваться перед властью и обществом путем отречения от своего «пагубного суеверия», в то время как принявшим иудаизм рассчитывать на такие поблажки часто не приходилось. Особенно после двух напряженных войн, которые римляне вели с иудеями Палестины в 66-74 и 132-135 гг. и произошедшего между этими войнами всеобщего восстания иудеев Египта и Киренаики в 115-117 гг., когда была вырезана масса греков, а также римлян, проживавших в этих провинциях. В это время любой, предававшийся иудейским обрядам, рассматривался как предатель, перешедший на сторону врага. С ним могли расправиться и без суда. В эти же самые годы Плиний Младший в Вифинии отпустил на свободу большую часть арестованных им христиан после того, как они публично отреклись от Христа, а казнил только самых упорных и стойких «суеверов». Спустя столетие Септимий Север опять же грозил карами главным образом иудейским прозелитам, а новообращенных христиан добавил к ним столько поскольку. Тертуллиан уверяет, что Север вообще сквозь пальцы глядел на существование при его дворе приверженцев христианства, в том числе «многих патрициев и знатных дам» (К Скапуле, IV, 6). Но когда, согласно другому источнику, Северу донесли, что один из знатных римских юношей, приятель его сына, исповедует иудейскую религию, император велел его примерно высечь (Элий Спартиан. Каракалл, I, 6). Такой трезвомыслящий и практичный правитель, как Септимий Север, «муж искуснейший и ловкий в делах» (Сив 12:256), конечно же знал, чего следует бояться больше.

Долгое время в глазах имперской и муниципальной администрации христианство не отличалось от разного рода мистических культов, зарождающихся на Востоке и стремившихся проникнуть на Запад, в области традиционной греко-римской религии, – исекейства, митраизма, фригийского культа Сабазия и тех же иудеев с их «Анхиалом» [50]  [50] Так называл иудейского бога Марциал (Эпиграммы, XI, 94). Известен Анхиал – порт на Понте Эвксинском (Овидий. Тристии, I, 10, 36; Плиний Ст. Естественная история, IV, 45).


[Закрыть]. Чувствуя, что от этих культов исходит угроза государству, правительство всеми средствами пыталось ограничить их рост и распространение. В эпоху Империи вошло в практику создавать специальные комиссии для проверки благонадежности членов различных религиозных обществ, в первую очередь тех, которые подозревались в «суеверии» и «безбожии». Разумеется, такие комиссии чаще всего создавались в восточных провинциях. Христиане были далеко не единственными, кто проходил проверку на лояльность. Археологи нашли в Египте т. н. libelli (удостоверения) III в., выданные выборными комиссиями представителям некоторых египетских культов (в частности, жрецам бога Петесуха) и свидетельствующие о том, что последние «принесли жертвы согласно предписанию» (BGU I, 287 = W 124, 125).

Далеко не всегда требования, предъявляемые к христианам, были столь жесткими, как у Плиния Младшего и как их представляет Иероним. В иных случаях христиан вовсе не принуждали отречься от своей веры; им надлежало лишь принести жертвы официальным богам и изваянию императора, то есть, оставаясь почитателями Христа, продемонстрировать лояльность и хотя бы формально вернуться в лоно «общей религии». Так, по-видимому, обстояло дело в случае с Иустином Мучеником и другими христианами, осужденными вместе с ним в Риме в 166 г. В раннехристианском «Сказании о мученичестве святого Иустина [и иже с ним]» не говорится о требовании похулить Христа. Римский судья, не вполне осведомленный, какому собственно богу поклоняется Иустин, в течение нескольких допросов пытается выяснить это (в «Сказании» в этом месте следует тезисное изложение христианской веры), и, наконец, сочтя этого бога нетрадиционным, требует от Иустина почтить известных отеческих богов (глл. 4; 5), что для христианина, понятно, означало отречься от Христа. Правительство беспокоило главным образом пренебрежение «заветами отцов», и наказание постигало христиан не за поклонение Христу, а за неисполнение гражданских обязанностей. Обычная формулировка, доставшаяся нам от Актов мученичества, – «пострадавшие за веру в Христа», «за исповедание Христа», – нуждается в уточнении и исправлении. Приговор в отношении Киприана Карфагенского (258 г.) гласит: «Ты долго жил как святотатец (sacrilega). Ты показал себя врагом римским богам и священным законам. Августейшие императоры не могли убедить тебя возвратиться к исполнению римских религиозных обрядов. В предостережение тем, кого ты вовлек в свое преступное сообщество (conspiratio), ты своею кровью заплатишь за нарушение законов» (Жизнь и страдания св. Киприана, 17). Если бы приговор этот был взят не из соответствующего церковного источника, а из каких-нибудь городских ведомостей, мы бы не сразу догадались, что его вынесли христианину.

Само по себе требование отречься от Христа должно было все реже выдвигаться на процессах христиан по мере того, как, с одной стороны продолжала расшатываться и слабеть традиционная греко-римская религия, и многочисленные чужеродные культы все прочнее обосновывались на территории Империи; с другой стороны, христианство, проникая понемногу во все слои общества, уже не казалось таким нетрадиционным и антиобщественным, каким оно воспринималось сначала. В 186 г., в деле Аполлония, епископа Равеннского, римский судья с явным сочувствием к подсудимому убеждал его апеллировать к сенату (Евсевий. Церковная история, V, 21, 4). По свидетельству Тертуллиана, наместник Северной Африки Веспроний Кандид, человек в общем-то жесткий и суровый [51]  [51]Элий Спартиан. Дидий Юлиан, V, 6.


[Закрыть], считал достаточными признавать христиан всего лишь нарушителями общественного порядка и довольствовался тем, что присуждал их к публичному извинению перед согражданами (К Скапуле, IV, 3). Именно эти сограждане, оскорбленные вызывающе-независимым поведением христиан (а нередко их прямо провокационными действиями [52]  [52] О св. мучч. Флоре и Лавре сообщается, что они, будучи нанятыми на строительство храма, разбили стоявших в нем статуи и установили крест (пам. 18 авг.). То же самое читаем о св. мучч. Анании (пам. 26 янв.), Созонте (пам. 7 сент.), Епимахе (пам. 31 окт.), Антонии (пам. 9 нояб.) и мн. др., нанесших материальный урон традиционным святилищам и, очевидно, проходивших по второй статье безбожия как i`ero, suloi – оскорбившие богов делом. Именно такие лица вызывали к себе наибольшую ненависть, а содеянное ими не прощалось никогда. Феодорет рассказывает, что во время Юлиана Отступника жители Гелиополя Ливанского убили диакона Кирилла, отомстив ему за то, что при Константине Великом он разбил их храмовые статуи. За то же мучили Марка, епископа Аретузы, но последний остался жив (Церковная история, III, 3).


[Закрыть]), как правило, и возбуждали судебные дела против них, а также инспирировали гонения. Во всяком случае ранние христиане ясно сознавали, что настоящая угроза им исходит не от государственной власти, а от окружающего враждебного населения. Евсевий передает, что т. н. Дециево гонение началось в Александрии задолго до появления императорского указа, «когда какой-то пророк… стал возбуждать и натравливать на нас языческую толпу» (Церковная история, VI, 41, 1). В некоторых раннехристианских документах встречаются косвенные и прямые указания, что начальство в провинциях и даже сам император заступались за христиан и защищали их от притеснений «негодной черни» (Иустин. 1-я Апология, 70, 71; Тертуллиан. К Скапуле, IV, 6).

По-видимому, на определенном этапе власти, поняв, что распространение христианства уже не остановить, готовы были допустить его существование при условии, что христиане будут соблюдать общегосударственную религию и ее ритуалы. «Кто же мешает вам чтить и Его (Христа), если это Бог, вместе с богами естественными? – спрашивал у христиан египетский наместник Эмилиан в 257 г. – Вам приказано чтить богов, и именно тех, которых все знают» (Евсевий. Церковная история, VII, 11, 9). Античное сознание позволяло сочетать поклонение Христу с верностью mos majorum. Осуждавший новую религию Цельс иронически советовал христианам обожествить Сивиллу или Иону с его тыквой, находя их ничуть не худшими, чем Христос, но при этом настаивал, чтобы воздавалось должное почтение официальным богам (Ориген. Против Цельса, VII, 53). У римлян было понятие частного или местного культа (privatus cultus), нисколько не противоречащего государственному [53]  [53] При условии, однако, что отправляемый частным образом культ не является «новым и чужеземным» (Законы XII Таблиц; Цицерон. О законах, II, 8). Эта норма фактически перестала действовать в эпоху поздней Империи.


[Закрыть]. Повсеместно существовали локальные культы (особенно много в Египте); каждый полис, община, коллегия и религиозная ассоциация имели своих особых богов-покровителей, – вплоть до отдельной семьи и мелких божков-ларов, охранителей домашнего очага. Наряду с этим учреждались новые культы, обожествлялись правители и герои, и из Деяний апостолов мы узнаем, что жители Листры хотели поступить так в отношении Павла и Варнавы (14:11-13). Всякий гражданин был волен по своему усмотрению составлять свой домашний ларарий, и в III веке, когда Христос был уже довольно широко почитаем, в том числе и не-христианами, император Александр Север включил его в число своих домашних божеств вместе с Аполлонием, Авраамом и Орфеем (Элий Лампридий. Александр Север, XXIX, 2). Как раз в это время в Церкви возникла легенда, что еще император Тиберий собирался ввести Христа в официальный пантеон и даже конфликтовал по этому поводу с сенатом (Тертуллиан. Апология, V, 2 и др.). Эта легенда, вошедшая во все христианские анналы, не могла бы укорениться, если бы в Церкви не возникло ощущение, что правительство ослабило свое давление на нее и ищет компромисса.

«Чародеи»

Полемический трактат знаменитого христианского апологета и отца Церкви Оригена (185-254 гг.) «Против Цельса», написанный в опровержение антихристианского сочинения эллинистического автора второй половины II века, называемого «Правдивое слово» (само сочинение это не сохранилось), замечателен сам по себе, а для нашей темы поистине уникален. Ориген взялся за опровержение достаточно известного в его время сочинения, – в отличие от других христианских апологетов, которые предпочитали в качестве оппонентов выводить вымышленных условных лиц, представляющих обобщенный тип антихристианина. Цельс же – обвинитель реальный, и его «Правдивое слово» в свое время наделало много шума в Церкви. Посему Ориген был вынужден опровергать не только те обвинения, которые ему было удобно опровергать. Ему пришлось спорить с Цельсом по всем пунктам, шаг за шагом отражать антихристианские выпады «по возможности с буквальной точностью». Отец Церкви сохранил даже композицию «Правдивого слова»: Цельс критиковал христианское вероучение с разных точек зрения: сначала он спорил с христианами от имени ортодоксального иудея, а затем выступал как эллинистический философ и историк.

С самого начала христиане рисуются в «Правдивом слове» как колдуны и чародеи (ma, goi, go, hsi). «Цельс утверждает, что христиане при помощи имен и заклинаний будто бы имеют власть над некоторыми демонами… Дальше он обвиняет и самого Спасителя в том, что совершить свои чудесные деяния Он будто бы был в состоянии только при помощи чародейства» (Против Цельса, II, 6); «все это суть деяния какого-либо отверженного богом человека, какого-либо гнусного колдуна» (I, 71). Также и ученики Иисуса, будучи «простыми и необразованными людьми, производили [на слушателей] такое неотразимое влияние, которое указывало на присутствие в них особой таинственной силы чародейства» (III, 68). Наконец, по словам Цельса, он лично «видел у некоторых пресвитеров книги, содержащие имена варварских демонов и волшебные средства; в них нет ничего хорошего, а все – во вред людям» (VI, 40).

Отражал ли Цельс в данном случае распространенное мнение? Безусловно. Многие христианские авторы возмущались тем, что Христа сравнивают с известным чародеем Аполлонием Тианским (ум. 97 г.), а Евсевий Кесарийский посвятил осуждению такого взгляда специальный трактат – «Против Гиерокла». По словам Евсевия, императорский префект Гиерокл (ок. 303 г.) отзывался об Христе как о посредственном волшебнике, совершившим «кое-какие чудеса», которые затем раструбили и приукрасили его последователи – «лжецы, невежды и чародеи (go, htej; в смысле: обманщики, шарлатаны)». В «Евангелических доказательствах» Евсевий опять же отвел немало места опровержению утверждения, что «чудеса, творимые Иисусом, были разновидностью колдовства, коим Он обманывал тех, кто их видел, – так, как это делают маги и чародеи» (III, 5). Иероним Стридонский отмечал, что магом продолжают называть Христа и иудеи (Письма, 45, 6).

О чрезвычайном распространении в античном мире магии и всевозможных оккультных учений и практик свидетельствуют разнообразные источники, о том же говорит богатый эпиграфический материал. По свидетельству Флавия Филострата (ок. 170-248 гг.), «обращаются к сему искусству и ристатели, и все, состязающиеся ради желанной победы… приписывая свою победу чародейству, коему, впрочем продолжают доверять, даже и потерпев поражение. Не обходит чародейство также и купеческих дверей, и часто случается видеть купцов, которые объясняют свои удачи искусством колдуна, а неудачи – собственной скупостью… Но более всего привержены колдовству влюбленные» (Жизнь Аполлония, VII, 39). Отношение античного общества к магии, как и вообще к сверхъестественному не было однозначным. Одно и то же магическое действие в разных условиях воспринималось по-разному. Приворотные зелья и всевозможная ворожба, распространенные повсеместно, как правило, не осуждались, но когда Апулей прибег к тому же средству (вернее, якобы прибег) ради женитьбы на богатой вдове, преследуя корыстные цели, его обвинили в колдовстве. Обращение к астрологам и гадателям было обычным делом даже у высокопоставленных лиц, но Септимия Севера за то же привлекли к суду: он справлялся у предсказателей-халдеев, станет ли он императором (Элий Спартиан. Север, IV, 3). Гадание по внутренностям жертвы входило в традиционный культ, но когда это же гадание совершал не официальный жрец, не в установленном месте, совершал тайным образом, то такое гадание влекло обвинение в магии и преследовалось по закону. Тот же Апулей в своей «Апологии» восхваляет искусство древних персидских магов во главе с Зороастром, но с брезгливостью отзывается об именующих себя магами уличных шарлатанах. Последние же всегда пользовались большим спросом у населения. Даже дурная репутация обманщика и шарлатана не служила им помехой, подтверждением чему служит ироническая строка Ювенала: «Неосужденный астролог совсем не имеет успеха» (Сатиры, VI, 562).

Занятие магией было осуждено уже в Законах XII Таблиц (VIII, 1а, 8а). По Корнелиевому закону 81 г. до н. э. «те, кто совершают нечестивые или ночные таинства с целью околдовать или заклясть кого-либо, должны быть распяты и брошены диким зверям. Всякий, кто приносит в жертву человека, или пытается получить предсказания с помощью его крови, или оскверняет святилище или храм, должен быть брошен диким зверям, или, если это человек высшего сословия, он должен быть наказан смертью. В отношении тех, кто прибегает к магическому искусству, должно использоваться наивысшее наказание, то есть они должны быть брошены диким зверям или распяты. Сами маги должны быть сожжены живыми. Никто не имеет права держать в во владении книг по магическому искусству, и когда они обнаруживаются у кого-нибудь, они должны быть публично сожжены, а те, у кого они были, после конфискации их собственности, если они высшего сословия, должны быть сосланы на острова, а если низшего – наказаны смертью, так как не только применение этого искусства запрещено, но также и его знание» (Павел. Сентенции, V, 23, 15-18; Дигесты, 10, 2, 4) [54]  [54] Цит. по кн.: Петров А. В. Феномен теургии. Взаимодействие языческой философии и религиозной практики в эллинистическо-римский период. СПБ, 2003. С. 87.


[Закрыть]. Эта статья применялась довольно часто, о чем свидетельствуют античные историки, рассказывающие о многочисленных процессах по обвинению в занятиях магией или сношениях с магами. Временами репрессиям подвергались и те, кто хранил магические зелья и амулеты (Элий Спартиан. Каракалл, V, 7). Причина столь сурового отношения властей к магам раскрыта Меценатом в речи к Августу: «не годится, чтобы существовали те, кто занимается магией, ведь они часто, иногда говоря правду, а чаще – ложь, побуждают многих к переворотам» (Кассий Дион. История, LII, 35-36). Тем самым магия рассматривалась как социально опасное явление.

Говоря о неоднозначном отношении общества к магии, нельзя не заметить, определенная граница между дозволенными и недозволенными способами общения со сверхъестественным все же существовала. В позднеантичном понимании магия (magei, a) и чародейство» (gohtei, a) – это служба по преимуществу злых демонов (у Тацита: «нечестивых богов» (impios deos) – Анналы, XVI, 30), в противоположность тауматургии («чудотворству») – искусству общения с добрыми духами. Неоплатоники противопоставляли чародейство теургии («богоделию») – божественной энергии (Ямвлих. О таинствах, III, 20, 25). Тауматургия и теургия считалась законными и почетными занятиями (в ряду тауматургов числился сам Пифагор), в то время как чародейство и вообще магия решительно осуждались как явления, несущие пагубу. Для обличавшего христиан Цельса магия представляется крайне вредоносным занятием (Ориген. Против Цельса, VI, 40), а слова «маг» и «чародей» звучат у него как бранные.

Связь магов и колдунов с нечистой силой не вызывала сомнений. «Маги не только знают демонов, но и при помощи их совершают все свои призрачные чудеса», – читаем у Минуция Феликса (Октавий, 26; см. также Тертуллиан. Об идолопоклонстве, 9). Закономерно возникала мысль, что маги и чародеи служат «начальнику зла» – Ахриману, Гадесу, а в иудео-христианском понимании – диаволу, Сатане. «Творящие зло при помощи колдовства, – писал Порфирий Тирский, – более всего почитают [злых] демонов и их главу» (О воздержании, II, 41). «Помимо той помощи, которая оказывается чародеям со стороны демонов, – развивал эту мысль Ориген, – чтобы соблазнять людей, [доводя их] до наихудшего, бывает [также] содействие со стороны самого диавола ради обмана рода человеческого» (Против Цельса, VI, 45). Именно злые демоны имеются в виду в обычном обвинении противников христианства, которое приводит Арнобий Старший, что Иисус творил чудеса, используя имена могущественных ангелов, которые он похитил из египетских гробниц (Против язычников, I, 43.1). Египет издавна считался родиной колдовства. В позднеантичную эпоху существовало убеждение, что в иероглифическом письме заключена древняя великая магия, и тот, кто овладеет иероглифическим письмом, постигнет магическое искусство. Из Египта вынес магию «в знаках на теле» некий еврейский еретик Бен Стада, которого затем раввины отождествили с Иисусом Христом (ИТ Шаббат, 12.4). Примечательно, что Иосиф Флавий из числа обманщиков, «увлекавших за собою народ в пустыню и обещавших явить там всякие чудеса и знамения, которые будто бы должны случиться по воле Предвечного», выделяет некого чародея, прибывшего из Египта, «который выдавал себя за пророка и действительно прослыл за посланца Неба» (Иудейская война, II, 13.5; Иудейские древности, XX, 8.6-10). Именно у Иосифа Флавия установлена тесная связь между чародейством и мессианскими движениями, захлестнувшими в I в. Иудею, которые вылились в антиримское восстание и привели к национальной катастрофе.

Магия и оккультизм процветали во всех слоях общества, у всех племен и народов, в том числе у евреев и у христиан (несмотря на запрет занятия магией уже во Вт 18:10-12, а также настойчивые предостережения как со стороны раввинов, так и со стороны церковных иерархов [55]  [55] Мишна. Сангедрин, 6; ВТ Берахот, 21b; 62a; ВТ Шаббат, 75а (где маги приравнены к богохульникам); ВТ Сангедрин, 56b; 67b; ВТ Авода-зара, 18b; Дидахе, 3:4; Игнатий. К Ефесянам, 19:3; Иустин. 1-я Апология, XIV, 1-2; Ириней. Доказательство апостольской проповеди, 18, и др.


[Закрыть]). В христианской массе «языческие» магические средства были всего лишь заменены на христианские. Уверовавшие во Христа заклинали не именами «языческих демонов», а именами Сына Божьего. Египетскому жрецу Пибехасу приписывалась магическая формула: «заклинаю тебя богом евреев Иисусом» (Paryri Graecae Magicae. Vol. I. № 4, 11.3019). Если раньше гадали по Вергилию, то теперь по Библии. В качестве магических амулетов использовались написанные на пергаменте и папирусе отрывки из Евангелий, христианские молитвы, изречения святых и учителей Церкви.

В Новом Завете ничего не сказано о том, что апостол Павел обвинялся в магии и колдовстве. Мы узнаем об этом из христианских мартирологов (Деяния Павла и Феклы, 15; 20). Об апостолах Фоме и Филиппе также говорили, что они чародеи (Деяния Фомы; Деяния Филиппа, 6). Церковные «Жития святых» вообще предоставляют богатый материал на эту тему. Мы видим, что почти все творимые святыми чудеса воспринимались «языческой» аудиторией как проявление колдовского искусства. Так, например, видя, что возведенная на костер св. мученица Агния остается невредимой, «народ приписал это не всемогуществу Божию, а силе ее чародейства», а когда костер внезапно угас, и вовсе уверился, что имеет дело с опытной колдуньей (Менологий Василия II, III, 153). Так могли рассуждать люди, насмотревшиеся на бродячих фокусников и магов, изрыгающих огонь и глотающих угли, «посреди рынка за несколько оболов изгоняющих из людей бесов, выдувающих болезни, вызывающих души [усопших] героев, показывающих призрачные роскошные пиры и трапезы» (Ориген. Против Цельса, I, 68).

Соответствующим образом истолковывались в народе церковные рассказы об исцелении святыми безнадежно больных и увечных, оживлении мертвых, изгнании демонов, ниспровержении «идолов» и т. п. Приведем типичную формулировку доноса «благонадежных граждан» на христиан римским властям. В данном случае обвиняется св. влкмч. Параскева из Икония: «в сем городе живет девица, которая пребывает в вере Распятого и своим чародейством многих уже в городе отвратила от принесения жертв богам нашим, и не перестает произносить хульные слова на богов и на самодержца» (ВМЧ, 28 окт.; ср. Деян 6:13). Надо сделать поправку на христианскую редакцию этих заявлений, но даже и в христианской редакции они достаточно определенны и выразительны. Не остается никаких сомнений, что в процессах, возбуждаемых против христиан, обвинение в магии и колдовстве было одним из главнейших.

Осуждая христианское чародейство, Цельс пускается в подробное описание магических фигур и диаграмм, толкует имена архонтов и демонов, используемых, по его мнению, христианами в магической практике (VI, 30-39), на что Ориген возражает, что все это происходит не в Церкви, а в еретических сектах, которые обвинитель ошибочно смешивает с истинными христианами. Действительно, из трудов раннехристианских писателей мы узнаем, что к колдовству охотно прибегали псевдохристианские гностические группы, в частности, последователи Симона-волхва, Менандра, Василида, Карпократа, Маркиона и др. Ипполит Римский (155-236 гг.) указывает, что ересиархи переняли колдовское искусство у магов (Против всех ересей, IV, 42). Ириней Лионский (135-202 гг.) подробно рассказывает о некоем египетском гностике Марке, который, «соединив игры Анаксилая с проделками так называемых чародеев, заставил людей бессмысленных и выживших из ума думать, что творит таким образом чудеса» (Против ересей, I, 13-15). И Ириней, и Ипполит детально описывают колдовские приемы этого самого Марка, благодаря которым он снискал славу чудотворца и пророка среди нетвердых членов Церкви. Еще большие чудеса, «при содействии отца его диавола», явит грядущий Антихрист, – добавляет, возражая Цельсу, Ориген (Против Цельса, VI, 45).

Не исключено, что ярлык «чародеи» достался христианам по наследству от иудеев. Греко-римские авторы считали Моисея главою иудейской школы магии (Страбон. География, XVI, 2, 39; Плиний Ст. Естественная история, XXX, 11). Апулей числил Моисея в ряду знаменитых восточных магов Карменда, Дамигерона, Иоанна, Аполлобекса, Дардана, Зороастра и Остана (Апология, 90). Славой мага пользовался Моисей и у самих евреев, о чем свидетельствует его имя, часто писавшееся на еврейских магических амулетах. Не только основатель иудаизма, но и его соплеменники рассматривались в античном обществе как маги и чародеи. Высмеивая египетских жрецов, астрологов-халдеев и простых уличных гадателей, Ювенал пишет: