Текст книги "Детство без Интернета"

Автор книги: Борис Цеханович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Вернувшись домой, мы вновь засели за большим круглым столом и отец уже тщательно вырисовал каждую деталь нашей улицы.

Тут я всё понимал, а дальше нет. Поэтому сидел молча, ожидая дальнейшее.

– Так…, – удовлетворённо протянул отец и критически, сверху, оглядел чертёж, после чего обратился к деду, – батя, у тебя такого размера найдётся фанера?

Дед прищурил глаз на ватман, достал из кармана складной металлический метр и тщательно замерил лист плотной бумаги, после чего, покряхтывая, встал со стула и довольно буркнул: – Ты пока завари хорошего чифирка, а фанерка будет, – и ушёл на веранду. Пока отец заваривал чифир на двоих, дед громко ширкал на веранде сначала ножовкой, потом тише наждачкой, после чего занёс ровный и аккуратный кусок фанеры и довольно хмыкнул, когда лист ватмана в точности совпал с фанерой.

Всё это тоже было понятно, но когда отец с дедом закончили пить крепчайший чай, я не утерпевшись спросил: – А дома как мы будем делать? Сараи, заборы…?

– Учись, сын, пока я живой, – назидательно щёлкнул меня по носу отец и снова обратился к деду, – батя, теперь нужен твой клей…

Пока дед ходил за клеем, отец на другом куске ватмана, с края, с помощью линейки нарисовал несколько прямоугольников, вырезал их и попытался сложить, но это получилось у него плохо.

– Дай-ка, Гена, я… Не так ты нарисовал. А клеить стены как ты будешь? – Теперь дед взялся за карандаш и линейку, – смотрите как надо, – и стал чертить.

Потом вырезал то, что начертил, ловко сложил в отмеченных местах и я разинул рот в удивлении – получился домик. А дед ещё проклеил по краям и поставил домик на квадратик нашего дома.

– Ага…, – воскликнул он удовлетворённо, – его надо сделать ещё меньше сантиметра на два.

И они с отцом начали рисовать, а вскоре подключился и я. Весь вечер кипела за столом интересная работа, мы увлечённо чертили, резали, клеили и расставляли готовые домики и сараи на свои места и уже поздно вечером у нас была готовая улица.

– Завтра мы сделаем из ваты снег и сугробы. И наверно ещё столбы. Да.., ещё заборы.., – прищурившись на макет улицы, сказал отец.

Поздно вечером следующего дня мы закончили макет и я просто влюбился в него, ревниво отгоняя от стола, где он стоял младшего брата. Заходил с разных сторон, глядел издалека, даже поставил две табуретки друг на друга и смотрел сверху, представляя, как будто лечу на самолёте. Чёрт побери, так увлёкся, что чуть туда не свалился. В школе я ходил напыжившись от гордости и важности, небрежно расспрашивая друзей – А что они принесут? И пренебрежительно фыркал на их простенькие ответы.

Утром, когда надо было нести макет в школу, я чуть не разрыдался. На улице бушевала вьюга и как только вынесу макет на улицу, все мои домики, сараи и бутафорский снег только так улетят в утреннюю темноту. Увидев моё не детское отчаяние, отец соорудил примитивный саркофаг и сам понёс макет в школу. В этот день я был героем школы. Важно пыжился у макета, стоявшего на столе в коридоре и уничижительно поглядывал на простенькие поделки остальных и ещё выше задирал нос, глядя как у моего стола восторженно толпились ученики всех классов. А когда задавали вопросы – Как всё это сделал? Небрежно, «через губу» рассказывал – как САМ чертил на листе ватмана сначала рисунок, потом два часа ходил по морозной улице и уточнял каждую деталь под лютым холодом, как резал заготовки и клеил, превращая их в домики, сараи, заборы и в остальное. Короче, это был мой день и я его использовал на полную катушку.

Правда, за чрезмерное хвастовство, вечером был жестоко наказан. Отказался оставлять макет в школе, под предлогом, что его тут сразу же поломают без моего присмотра. И…, забыв про вьюгу, бездумно вышел на крыльцо. Первым же порывом студёного ветра с жёстким снегом, все мои домики, сараи, заборы и даже бутафорский снег, безжалостно были снесены и улетели в вечерние сумерки, а следом улетел и ватман, на котором всё это было. Домой я пришёл зарёванный донельзя.

Конечно, я потом пытался всё это восстановить, но все мои потуги были лишь бледной тенью, того что было.

Среди зимы матери с отцом дают отпуск и они решили поехать в Кострому. Взяли с собой младшего брата, меня оставили на попечение деда и укатили на целый месяц. Времена тогда были такие, что за нами не нужен был какой-то особый пригляд, да и в еде мы были совершенно неприхотливые. Так что деду я особо не докучал. После школы уматывал на улицу и до одурения там гонял с друзьями, заявлялся домой поздно вечером, быстро делал уроки, которые в третьем классе были совершенно не обременительные, быстро кушал и падал носом на подушку. Проблема была только разбудить меня утром.

На всю жизнь запомнил как дед меня частенько кормил жаренной селёдкой. Вот уж не думал, что она в таком виде вкусная.

Ну и шкодил потихоньку. Ой блиннн… Как-то раз, когда на улице было около 40 градусов мороза, я сидел на табурете в спальне родителей и задумчиво рассматривал несколько разнокалиберных флаконов отцовского одеколона. Тут был зеленоватый «Шипр», круглый бутылёк желтоватого одеколона «Тройной». Просто незамысловатый флакон, где с этикетки смотрело лицо причёсанного, а может прилизанного мужчины, а внизу простенькая надпись «Одеколон для мужчин» и ещё один бутылёк просто – «Одеколон», а внизу профиль наверняка древнего грека с лавровым венком на башке. Открыл каждый флакончик и с чувством понюхал. Да…, разница есть. А если их слить в один – Какой запах будет?

Сказано, сделано. Слил всё это в одну водочную бутылку, помешал, понюхал. Хммм…! Да никакой разницы и вылил всё это в один круглый и пузатый флакон из-под «Тройного». Как раз под пробочку. И всё это вернул на полку.

Прошло несколько дней и до приезда родителей оставалось дней десять и как раз они приезжали на 8 Марта. Хммм! Теперь надо было подумать и сделать матери какой-нибудь подарок. Через полчаса копанья в глубине шкафа, я обнаружил отрез приличного материала. Вытащил его на середину комнаты. Критически осмотрел его и удовлетворённо покивал головой – А что!? Неплохой носовой платочек может получиться. Вооружившись большими ножницами и не долго думая, отклацал на мой взгляд квадратный кусок ткани и с досадой поморщился. Мой квадрат больше походил на слияние круглого с прямоугольным, с косым сторонами. Так…, а если повторим, но более аккуратно… Во… Уже лучше. Тогда учтём ошибки и ещё раз отрежем. Вот теперь – нормально. Так…, слегка крайчики подогнём и мелкими шовчиками подошьём. Через час старательного сопенья носом скептически осмотрел получившийся носовой платочек. Мда… Маловат что-то получился и вот тут шовчики кривоватые. Надо повторить. Таких повторных подходов было ещё несколько, но всё-таки добился своего и теперь был уверен, что порадую мать своим подарком.

Всё произошло, как я и думал. Родители заявились домой 8-го Марта под вечер и в течение часа в доме стояла радостная суматоха, когда распаковывались чемоданы и оттуда доставались привезённые с Большой Земли подарки. Я получил дежурный подарок новые штаны и рубашку, но ждал всё-таки настоящего подарка и наконец-то получил его – толстенную книгу сказок. Я как научился читать, так пристрастился к чтению именно сказок и был просто счастлив от такого подарка. В этом сборнике помимо русских народных сказок, было несколько современных сказок и сказочных повестей на фантастические приключения школьников. Но радость от подарка была притушена, когда в большую комнату из спальни шагнул отец с флаконом одеколона в руках, отчего я откровенно заскучал.

– Отец, а что ты делал с одеколоном? – Обратился он к деду, наблюдавшего за разбором багажа.

– Да ничего… А что?

– Да вот… Всё в одном флаконе…, – теперь он требовательно смотрел на меня.

Пришлось врать и я бухнул первое пришедшее на ум враньё: – А это было домашнее задание от Лидии Михайловны…., – и в этот момент открывает дверь и заходит Лидия Михайловна, просившая мать перед отпуском кое-что привезти из Костромы. Мне стало совсем тоскливо, когда отец, улыбнувшись на приход приятной женщины, непринуждённо мотнул флаконом в воздухе, задавая вопрос: – Лидия Михайловна, а что за опыты с одеколоном вы задаёте ученикам на дом?

Осторожно взяв в руки протянутый флакон, чуть-чуть, как умеют женщины, понюхала, посмотрела на меня, опустившего виновато голову, внимательным взглядом, потом на отца. Быстро прокачала в голове ситуацию и невинно прощебетала: – Да…, задавала такое задание. Справился, Борис, с этим…

Отец забрал круглую посудинку из её рук и весело усмехнулся: – Это хорошо, что он его ради опыта не употребил во внутрь….

Фууу….., слава богу, обстановка разрядилась и я с благодарностью посмотрел на учительницу. А когда она ушла, торжественно вручил матери подарочек и поздравил её с 8-м Мартом. Мать заулыбалась, когда я напыщенно пытался сказать поздравление, но её лицо мигом изменилось, когда она развернула корявенький носовой платочек.

– Ой.., Борька, ты что наделал!? – И стремительно кинулась под моим недоумённым взглядом к шкафу.

Аааа…, и тут я вспомнил. Ведь она эту ткань купила, чтобы сделать красивое покрывало на диван. Если у деда вся мебель получилась вполне нормально. Даже кухонный буфет он сделал лёгким и ажурным. То вот диван получился громоздким и неуклюжим на вид и все огрехи можно было скрыть только весёленьким покрывалом.

Мать сидела над раскинутой по полу тканью и чуть не плакала, глядя на грубо искромсанную ткань. Хорошо хоть те отрезанные и бракованные кусочки не выкинул, а всё сложил туда. А я стоял рядом, опустив голову и шмыргая покаянно носом, слушал про свою дурость и бестолковость. А когда мать в великом раздражении раскинула остатки ткани по дивану и уложила туда отрезанные кривые остатки, прикидывая как можно свести к минимуму мои огрехи, отец прямо укатывался от смеха, глядя на бесплодные попытки матери и сквозь смех выдавливал из себя: – Люся, не переживай. Это хорошо, что мы приехала сейчас, 8го Марта. Я представляю, если бы мы заявились на 23 февраля, тогда мне с Борькой пришлось бы пить на праздник одеколон. Не зря же он его слил в один бутылёк…, – и закатывался снова от смеха, наверно представляя такие посиделки. Рядом с ним посмеивался дробным смехом дед. А я получил хороший подзатыльник от матери. Впоследствии, мать сложила все кусочки, аккуратно прошила, но всё рано на долгие годы, покрывало дивана, своим лоскутным набором в левом верхнем углу, напоминало о моём несуразном подарке. И надо сказать, этот огрех не особенно бросался в глаза. А может быть, мы к этому пригляделись и уже не обращали внимание.

Зима пролетела быстро, наступила весна. В марте на получал двоек, Вовка Золин тоже и мы решил сбежать из дома в Москву. Почему туда, сейчас конечно не помню и что там будем делать – тоже крыто мраком далёкого прошлого. И план наш был по-детски дебильный и простой. Пешком, по узкоколейке, доходим до Бубыла, потом до Ныроба, а оттуда добираемся до Соликамска и поездом до Москвы. Как это будем делать – даже не задумывались. И вот мы, стащив с дома по банке сгущёнки, буханку хлеба и ещё чего-то чуть-чуть, решительно отправились в далёкое путешествие, обещавшее нам увлекательные приключения и яркое окончание в Москве. А раз по дебильному задумали, то и начало его выбрали самое бестолковое. Нет чтоб с утра удариться в побег, а мы вышли в путь в три часа дня, когда до темноты оставалось часа три. А идти ведь до Бубыла надо было 32 км. Но мы храбро двинулись в неизведанное, но такое интересное приключение. Сразу взяли быстрый темп, надеясь к десяти часам вечера оказаться на Бубыле, но уже через час пришлось сбавить темп и в наши глупые головы стали закрадываться некие сомнения в успешности не только данного предприятия, но и вот этого первого этапа. Ещё через полчаса, мы не сговариваясь, развернулись и помчались в сторону нашего такого родного и уютного посёлочка, пытаясь обогнать вечернюю темноту, периодически переходя на нешуточный бег. Что мы с успехом и совершили, под удивлёнными взглядами пассажиров мотодрезины, прошуровавшей мимо нас в километре от посёлка. Отдышавшись от долгого бега, мы тихо прокрались к нашим домам. Пошушукавшись, решили – наши запасы временно прячутся мною в нашем сарае. До поры до времени, когда возникнут новые благоприятные условия для побега. Спрятав сгущёнку, я заявился домой, где оказывается «дым стоял коромыслом» – как раз на обогнавшей нас мотодрезине приехал младший брат отца, дядя Юра и теперь он, отец, дед и мать сидели за хорошо накрытым столом и весело общались. Младший брат с воодушевлением возился с врученным ему гостинцем и мне тоже достался подарок.

– Держи, племянник… Это интересная деталь с вертолёта и состоит она из 200 деталек. Думаю, что тебе будет интересно её разбирать и собирать…, – и протянул изогнутую трубу, из которой действительно торчало куча мелких деталек.

Чёрт побери, действительно интересно и с великим любопытством стал раскручивать вертолётную деталь. Сначала раскрутил трубу, состоявшую из двух частей, а внутри на текстолитовых перегородках, крепились более мелкие детали, вставлявшиеся в маленькие отверстия и ещё там…. Пол вечера пролетели мгновенно за быстрой разборкой, а потом вдумчивой сборкой. Собрав деталь заново, я заинтересовался длинной и красивой коробочкой, лежавшей на комоде. Это был подарок дяди Юры моему отцу – опасная бритва. И ведь действительно опасная – пока её доставал из коробочки, вертел перед глазами любуясь полированной поверхностью, изрезал все свои пальцы и потом неделю ходил в повязках.

А через три дня, в одиночку, крадом, прикончил две банки сгущёнки, которые прямо притягивали меня своей заманчивой сладостью. А ведь я добросовестно боролся с этим соблазном, но… видать силы воли у меня ещё было маловато и обе банки были мгновенно высосаны. И так быстро, что даже здорово удивился. На следующий день Вовка сам предложил выдуть их и пришлось перед ним разыграть целый спектакль, только бы он не узнал, что я один всё выдул. Слава богу, поверил. Хотя, был бы он повзрослей, моё наивное враньё и невинное хлопанье глазами, просто не прошло. А вскоре наше желание уйти в побег совсем забылось.

На День Рождение Владимира Ильича Ленина, 22 апреля, меня приняли в пионеры и я стал носить красный галстук.

В конце апреля появились первые проталины без снега, а чуть более пригрело, на этих местах появились мясистые съедобные растения с местным названием – Пистики. И я, вместе с остальной детворой с удовольствием поедал их в приличных количествах, с лихвой восполняя пропавшие за долгую зиму, так нужные организму витамины.

Так как узкоколейка проходила в основном на высокой насыпной насыпи, то она первая освободилась на всём своём протяжении от снега и теперь стала излюбленным местом наших игр. Играли в геологов… Находили крупные и гладкие булыжники и колотили их об рельсы и с интересом разглядывали сколы, хвастаясь у кого лучше и красивее. Один раз я расколол большой камень на две части и мы долго любовались красивым и разноцветным кварцем.

Надоедало бить камни, тогда на рельсы выкладывали выпрошенные у родителей медяки и теперь мерились у кого тоньше и длиннее раскатались монетки от прошедшего паровоза.

Или же на ходу пытались заскочить на пустые платформы. Тут меня чуть не раздавило под колёсами. Все заскакивали с середины платформы, а я решил между платформ. И неудачно, свалился и прямо на рельсы и успел увидеть, как на меня накатывало огромное отполированное колесо. Но другие пацаны успели меня выдернуть за ноги и я лишь ободрал об острую насыпь лицо и ладони, и теперь вместе с остальными испуганно убегал от разъярённого машиниста.

И таких опасных развлечений было много. В один из солнечных дней конца весны, за окнами школы сильно загрохотало. Это недалеко, на стрельбище проходило метание боевых гранат и сразу после уроков мы помчались туда, боясь, что занятие у солдат закончиться, раньше, чем мы туда прибежим. Но разрывы продолжали грохотать, а нас остановило оцепление и нам оставалось только слышать совсем близкие оглушительные взрывы. Потолкавшись немного около солдат, мы решили – раз тут нас не пропускают, то мы к месту метания гранат просочимся вдоль берега речки и воочию увидим, как взрываются гранаты.

И через пятнадцать минут увидели: сначала гранату, летевшую через наши головы… А потом гулкий разрыв в воде в пяти метрах от нас, белый столб воды, поднявшийся, как нам показалось до самых небес. И с этих небес эта вся вода упала на нас обратно. Но мы даже её не почувствовали, потому что от величайшего испуга, сами попрыгали в воду и теперь по пояс в воде, под громкую ругань офицеров, захотевшие поглушить рыбу, мчались быстрее самых ловких пловцов.

Домой заявились только под вечер, обсохнув в лесу у жаркого костра, ожидая ругань и порку от родителей. Но всё прошло гладко, так как было не до нас – мама, дед и брат увлечённо вылавливали самодельным сачком картошку из воды, затопившей наш подвал. Складывали в ведро и выносили на веранду, для последующей сушки.

9 мая 1965 года, в воскресенье случилась тёплая и тихая погода для Урала. Даже непривычно было видеть своих родителей в такой праздничный день серьёзных и задумчивых. Отец с утра выпил только рюмку водки и что было тоже необычным, решительно отказался от следующей. Прослушав по радио праздничный репортаж с парада на Красной площади, всё взрослое население, а за ними и детвора собрались на пустыре за крошечным поселковым детским садиком и зажгли огромный костёр. Стояли вокруг него, смотрели в огонь и вспоминали своих родных погибших на войне. Пели в полголоса песни тех лет и снова, молча, смотрели в огромное и трескучее пламя. Даже мы, дети, тоже притихли и не шалили как обычно. Отец стоял с дядей Петей, машинистом крошечного паровозика нашей узкоколейной железной дорогой, связывающей отдалённые посёлки с «Большой землёй», от которой до настоящей «Большой земли» были ещё сотни километров либо по воде, либо по разбитым таёжным дорогам.

Отец в войну был пацаном и в эвакуации с родителями. А дядя Петя провоевал всю войну – с первого дня до последнего. И, стоя рядом с ними, невольно стал свидетелем грустного рассказа дяди Пети. Если в Орше в рассказах бывших партизан, подпольщиков было много лихости, смелости, боевых эпизодов, то тут я услышал другое и, разинув от удивления рот, слушал рассказ, пронизанный неким сожалением, раскаянием и печалью

– Я ж, Антоныч, уже год до войны прослужил в армии. И очень удачно попал – в армейский рембат. Но в Белоруссии, все прелести лета 41 года испытал на своей шкуре полностью. Нас же в первую ночь самолётами раскатали. А потом отступление, в ходе которого нас совсем оставили без остатков автомобилей и мастерских и шлёпали на восток уже пёхом. Под Минском попали в окружение и как мы оттуда вырвались… Это наверно спасибо надо сказать нашему командиру. Но всё равно два месяца шли к своим по тылам немцев и наконец-то вышли. Сумел сохранить командир батальона и людей, и знамя, поэтому наш рембат уже через несколько дней стал опять полноценным ремонтным батальоном и полным ходом ремонтировали всё, что нам притаскивали. Вот я в нём и прошёл всю войну. Без ранений и контузий и мне всегда немного стыдно перед настоящими фронтовиками, когда бываем вместе и вспоминаем войну. А с другой стороны, нас – кто с первого дня и до последнего воевали – к концу войны осталось очень мало. И был бы в пехоте с первого дня, вряд ли сейчас стоял здесь и разговаривал с тобой.

И вот ещё что меня гнетёт, из-за чего я не люблю рассказывать про войну. Хоть и служил в рембате, но за все четыре года войны всё-таки убил трёх немцев. Может быть и больше, но вот этих троих убил точно, потому что видел и знал, что это их убил Я. Первых двух – это при выходе из окружения. Одного с винтовки в упор застрелил, а второго штыком запорол. И ты знаешь – ни фига не сожалел и даже не заморачивался по этому поводу. А вот третьего убил в конце апреля 45 года, в Германии и до сих пор в глубине меня сидит вина за его убийство. Всё понимаю – враг. Не убил бы его, то он меня грохнул, не задумываясь и судя по его внешности, наверняка и не переживал бы по этому поводу. А вот я переживаю, да ещё, чёрт побери, виноватым чувствую. Мы ж тогда стремительно двигались вперёд, вернее наши передовые части, а мы еле за ними поспевали. И часто получалось так – они вроде бы заняли очередной немецкий городок или деревню и пошли дальше вперёд. А как только наши уходят, туда непонятно откуда заходят немецкие подразделения. И вот так же у нас получилось с небольшим городишком. Наши танки и пехота проскочили через него без всякой стрельбы и без задержек. А мы следом сунулись и нас тут же обстреляли. Да так плотненько. Две машины сожжено, пять убитых и семь раненых. Во как. Ну и решили мы их там зажать и уничтожить. Хоть и ремонтники, но конец войны и опыт-то был у нас. Это ведь не сорок первый год. И вот нашему отделению достался какой-то небольшой заводишко на самой окраине. Если в центре города постоянно слышалась стрельба, то у нас тут была тишина. Потом уже поняли, оказывается наше отделение, даже не подозревая, потихоньку втягивалось в огненный мешок. Идём настороженно, цепью, крутим головами во все стороны – тишина и никого не видно на огромном дворе. И тут сержант мне говорит: – Ты, Петро, вон с той стороны зайди за здание. Погляди и постой там. А мы с этой стороны зайдём и если тут кто-то есть, то они в твою сторону побегут… Ну.., а ты там их или вали… Или в плен бери. Сам там по обстоятельствам действуй….

И вот я отбегаю в сторону, заворачиваю за угол, а там такой небольшой уютный закуток, шириной так метров в десять. И с одной стороны забор двухметровый и каменный, а с другой вот это здание цеха. И в конце тоже каменный забор. И всё тут чистенько, аккуратно разложено. Ну…, никак у нас у русских. И никого и даже места для манёвра или засады нет. Всё насквозь просматривается. Но самое главное из-под стены цеха выходит облицованная булыжником неглубокая канава, пересекает закуток и ныряет под забор, а там… до густых кустов метров тридцать.

Вот тут я прямо сразу врубился – если наши кого-то там шуганут, то именно здесь те и полезут, чтобы смыться. Встал плотно спиной у стены цеха, ноги широко расставил по краям канавы, винтовку со штыком приготовил и замер. А погода, ну прямо летняя – тепло, солнце, ветерочек такой лёгенький вдоль земли тянет. Вообще изумительная погода, когда нужно думать о чём-то приятном и хорошем.

Чуть расслабился и только подумал, что для нашего отделения всё также хорошо и закончится – как началась жуткая стрельба с той стороны здания. Блин!!! Я даже дёрнулся в ту сторону, чтобы бежать на помощь своим, но сразу вспомнил приказ сержанта – Держать эту сторону и валить всех, кто не сдаётся. А там ведь мочилово нехило идёт. Стою, жду, а самого прямо распирает, чтобы бежать туда, потому что дело уже до гранат дошло. Но стою. Сержант ведь надеется, что я тут их буду встречать. И точно. Минут через пять боя, слышу в канаве под стеной сильно зашуршало и послышался тихий немецкий говор. Лезет кто-то. Сначала показались руки, автомат в левой руке, потом показалась голова, плечи. И вижу, что лезет молодой парень. Белокурые и потные волосы на голове, крепенький такой весь из себя. Поднимаю винтовку, чтобы его штыком запороть и тем самым не дать остальным вылезти и смыться. А тот уже наполовину вылез из-под стены и видать что-то почувствовал и мгновенно… Я даже глазом не успел моргнуть, как он перевернулся на спину и увидел меня, винтовку со штыком, уже занесённую над ним… И надо бы колоть его…, а я застыл. Как щёлкнуло у меня в голове. Прошло двадцать лет, а до сих пор помню всё, до мельчайших деталей вот тот момент. Как на фотографию смотрю. Немецкий парень, лет двадцать-двадцать один, китель у него на груди расстёгнут и видно майку мокрую от пота, грязное лицо и глаза. Совершенно не испуганные, даже не удивлённые от внезапного обнаружения здесь русского солдата, а сосредоточенные и мысль в них прямо стоит: – Надо успеть опередить русского…, – и рука, так медленно начинает шевелиться у него, поудобнее перехватывая автомат.

А я стою над ним, занёс для удара винтовку и как под гипнозом, смотрю на его волосы. Часть волос прилипла к потному лбу, а те что повыше… С ними лёгкий ветерочек играет, колыхает так ласково – туда…, сюда… А тут чуть сильнее дунул и прядка волос падает тому на глаз и он чисто машинально, уголком губ резко дунул и волосы обратно на лоб ему упали. И как-то это так непосредственно получилось, совсем по-детски, что я взял и улыбнулся ему и он мне тоже улыбнулся, по-хорошему и открыто. Мы на какое-то мгновение забыли про войну и что мы друг для друга враги.

Не знаю, чем для него всё это закончилось, если он был один. Наверно, сдался. А тут его с той стороны стены затеребили за ноги, типа – Чего ты там остановился? Давай быстрей…

И он очнулся быстрее чем я, резко поднял автомат, даже успел дать короткую очередь, но я его опередил. Ему не хватило какой-то полсекунды и я ударил штыком прямо в сердце.

На этом всё и закончилось. Пятерых немцев мы взяли в плен, этот был единственный убитый с их стороны. У нас тоже один убитый и двое раненых, но легко. И в городе всё в принципе для батальона закончилось малой кровью. И может быть, я не особо этого последнего немца и вспоминал, и не переживал. Но наш батальон на следующий день остановился в другом городе уже на постоянку. Мы там простояли до конца войны и после войны стояли, обустроившись. Оттуда я и демобилизовался через полгода. Так вот наше отделение определили на постой к немецкой пожилой паре. Дом богатый и просторный, сад ухоженный тоже присутствовал. Муж и жена уже в почтенном возрасте, лет так под семьдесят. Он работал инженером по коммунальному хозяйству, она учительница в городской гимназии. Уважаемые в городе люди. Отношение к нам с их стороны было подчёркнуто вежливое. И мы к ним не лезли. Отделение заняло три комнаты, у нас был свой отдельный вход. У них своя половина и пересекались мы только во дворе или в саду. Да ещё когда надо им что-то было забрать или наоборот принести в наши комнаты.

А тут прошла неделя и непонятно за каким чёртом меня занесло на их половину. Не помню – Чего туда пошёл? И пока там шатался в поисках хозяев, увидел на каминной полке фотоальбом. Машинально листанул и заинтересовался. Вдруг стало интересно взглянуть на мир врагов – Как они жили до нас?

Тут же сел за стол и стал листать, с любопытством рассматривая семейные фотографии. Фото были подобраны с любовью и тщательно, раскрывая историю этой немецкой семьи. Начинался альбом с фото самих мужа и жены в детстве, со своими родителями, в старомодных одеждах и напряжённых позах. Школа, юношество… Это всё отдельно, но вскоре пошли и совместные фотографии, где они целомудренно гуляют, общаются. Свадьба. Дети. Трое мальчиков. Двое явно погодки, а третий младший и лет так на пятнадцать младше. Но как всегда это бывает – самый любимый. И опять серия фотографий отдыха уже всей семьи.

Листаю, а в душе шевелится некое подобие зависти. Чего я? С деревни. Никуда до армии не ездил, жил в избе. В принципе и не жалел о своей жизни, но тут была совершенно другая жизнь – чистая, богатая, в холе, в ухоженности, в интересных путешествиях. Я уж не говорю про совместные, семейные велосипедные прогулки в выходные. Опять же взять меня, моих деревенских товарищей, моих родителей – да мы и сотой части этой жизни не жили. Одна сплошная пахота. Из развлечений – вечерние посиделки при керосиновых лампах, да под гармошку, тисканье девок по углам и выпивка. Я только благодаря армии увидел другие края и до сих пор на велосипеде не умею ездить. А тут… Я раньше не задумывался, что есть другая жизнь. Но здесь совсем другая. Так вот… Не о том хочу рассказать. Листаю, вижу дети пошли в армию в форме. Листаю дальше и замираю. С фото на меня смотрит убитый мною молодой немец. Ёлки-палки… Я прямо замер над альбомом. Мне бы захлопнуть альбом и смотаться из комнаты. Ну…. Убил я его. Ну…, что поделаешь? Война. Меня он тоже мог убить. Ну…, попереживал немного, да и забыл со временем. А пока сидел истуканом, заходит в комнату хозяин. Сначала он испугался, видя что я смотрю на фото его детей в немецкой форме. Потом начал несмело лопотать, рассказывая какие у него хорошие дети. А я сижу и молчу, не зная, как самому выйти из этого положения. А немец осмелел, пододвинул к себе альбом и уже сам начал листать и рассказывать про детей. Вот поверишь, Антоныч, да я немецкого языка и не знал. Знал только несколько расхожих военных фраз… Там – «Руки вверх», «Стой, стрелять буду» и ещё пару других, как и остальные бойцы нашего батальона. А тут сижу, слушаю и к своему ужасу понимаю его и всё, что он говорит. Понимаю, что все трое сына благополучно прослужили тоже с сорок первого по настоящее время во Франции и удачно избежали боевых действий и пули из засады партизан. Старшие служил вместе в одной части, а младший, самый любимый, в другой и вдалеке от братьев. Месяц назад пришла весточка, что оба старших сына живы и попали в плен к американцам. А младший, две недели назад неожиданно заявился ночью тайком домой и сказал, что дезертировал из армии, чтобы остаться в живых. Заскочил буквально на два часа, помылся, покушал и ушёл обратно в ночь. Вот за него, они с женой больше всего и беспокоятся. Незаметно в комнате появилась хозяйка и тоже присоединилась к беседе. Вернее, они оба говорили, с любовью рассказывая про детей, а мать ласково гладила фото младшего, а я сидел истуканом и, глядя на эту мирную пару стариков, чувствовал себя убийцей. Потел, с ужасом ощущая, как горошины пота катятся по спине.

Когда остался один, чуть с ума не сошёл от переживаний, а вечером рассказал командиру отделения и попросил, чтобы тот сходил к командиру батальона и нас на другую квартиру поставили. Но видимо в неудачный час он пришёл к командиру, у которого в тот момент были свои служебные неприятности и заморочки. Он в пол уха выслушал сержанта и пообещал выполнить просьбу, да так и не дошло у него до дела. А я избегал встречи с хозяивами, но после той встречи они прониклись ко мне симпатией и старались любыми способами и при удобном случае выказать её, что для меня было как серпом по яйцам.

Вот так, Антоныч, до дембеля и прослужил под одной крышей с ними. И что делать с этим – не знаю. Вот такая у меня Победа…..

Мне на всю жизнь запомнился этот рассказ. А затем наступило лето. Надо сказать, что лето, осень, а затем наступившая зима запомнилась мне к сожалению лишь фрагментально. Конечно, мы гуляли, играли, но запомнились мне лишь несколько эпизодов. Походы с матерью за грибами и малиной, пионерский лагерь и один поход за молоком.