Текст книги "Борьба за троглодитов"

Автор книги: Борис Поршнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Тогда начнется вторая половина истории изучения троглодитов.

12. ДЕКАРТОВА ЗАГАДКА.

Снежный человек. Смешные слова. Так вот что таится за улыбками. Изолированность и одиночество доискавшейся кучки, окруженной молчанкой. Мы машем, как Робинзон, а от нас отворачиваются. Почему же приговор к строгой изоляции, если так ново, важно и неоспоримо, что, казалось бы, сотни тысяч рук должны вытянуться навстречу? Вздымаются, правда, еще, еще и еще пары рук. Но каждая из них тоже обречена на страдания отверженности. Конечно, и это бой за научную молодежь. За ее совесть – основу науки. Но ведь за нее ведут бой и авторитеты, дающие уроки борьбы запрещенными приемами – молчанкой.

Можно привести разные примеры организованного безмолвия. Вот один пример из начального периода нашей работы, другой – недавний.

В мае или июне 1959 года два руководящих деятеля Китайской академии наук находились в Москве. Я беседую с одним из них по телефону. Слышу волнующий ответ: они только что как раз согласовывали между собой тот максимум, который имеют право мне сообщить: "наша Академия имеет чрезвычайно важный материал, о котором пока не может вас информировать, но мы сообщим вашей комиссии полностью все эти данные не позже августа". В те же дни другой из них, вышестоящий, посетил редакцию одного московского журнала и на вопрос сотрудников: нет ли новых данных о снежном человеке, – ответил, что новый материал есть, причем такой, опубликование которого будет переворотом во всей науке о происхождении человека. Нелегко мне было дожидаться августа. Но прошел и август, потекли месяц за месяцем. Я писал своему коллеге, руководителю параллельной нашей комиссии по проблеме снежного человека, а он молчал. Наконец, много спустя его неофициальный ответ через третье лицо: "Пусть профессор Поршнев не думает, что мы хотим что-либо скрыть, но имеющийся материал и вопрос о его опубликовании еще находится на рассмотрении высшего руводства". Намеком дано понять, что материал добыт не совсем внутри государственных границ. С тех пор прошло девять лет. Безмолвие.

В 1964 году в Москве на Международном конгрессе по антропологии шел симпозиум на заманчивую тему "Грань между человеком и животным". На кафедру поднялся доктор биологических наук профессор Л.П.Астанин и начал: "Несколько слов о так называемом снежном человеке...". Председательствовал советский антрополог, кандидат биологических наук В.П.Якимов. Он вскочил. Кажется, первый раз во всей истории международных научных конгрессов участник конгресса был согнан с кафедры. Тщетно заверял Л.П.Астанин, что будет говорить об анатомии кисти.

Знаю, что любые слова отскочат, ибо парируются стандартной репликой: "А вы сначала поймайте!". Но это все равно, как К.Э.Циолковскому отвечали: "А вы сначала слетайте на Луну, тогда и рассуждайте!".

Мы сейчас занимаемся не поиском сенсационного "доказательства" (специалистам доказательств достаточно), а проникновением в природу изучаемого явления, его теоретическим научным объяснением. Одновременно другие работают в поле, но, продолжая сравнение, их можно уподобить группе ГИРДовцев (ГИРД – группа по изучению реактивных двигателей), сомодельно и поначалу без всякой поддержки мастеривших ракеты – подготавливавших предпосылки будущего прорыва человека в космос; дело недалеко продвинулось бы без мощной помощи государства, общества, науки.

Прежде всего надо не ловить, а фотографировать, полуприручать, устроить заповедник палеоантропов. Но и этого достигнуть сможет лишь упорное исследование. Надо систематически изучать средства проникнуть сквозь две пелены, два защитных пояса: сферу людского противодействия нашему поиску и сферу биологической сомообороны палеоантропа от людского поиска. Обе эти брони мы еще царапнули, а не пробурили. А какая бездна непредвиденных тем возникнет и при подкармливании, и при пленении. Можно предвидеть такую: все данные согласуются, что эти существа гибнут в закрытом помещении. Поэтому надо тщательно учесть наперед стопку сообщений о том, как их содержали в плену.

Хорошо, вот пойман и сохранен экземпляр или, допустим, на него можно смотреть сквозь глазок телеобъектива, и призваны эксперты. Полный провал. У них нет в сознании таких классификационных рубрик, им нечего сказать. Они не эксперты. Тем более они не могли бы ничего найти. По словам Д.И.Менделеева, "чтобы найти, надо ведь не только глядеть, и глядеть внимательно, но надо и знать многое, чтобы знать, куда глядеть".

Те, кто, переняв у нас эстафету, захотят увидеть и поймать, должны будут и много знать, и многое выбросить из головы. Выбросить надо будет и бредни об одичании людей, если они долго живут вне людей, и архиглупые картинки, изображающие быт и облик представителей древнего каменного века со шкурой на чреслах и божьей искрой во взгляде. Глаз, засоренный этим, не увидит ничего. И уж вовсе катаракта – философская замазка.

Арабский автор XII века Низами Арузи Самарканди (Афганистан) излагает схему строения мира в виде ряда: неживая природа – растения и животные – люди – бог. Животные тоже представляют собой ряд: от низших до высших, от первичного и наименее полноценного до последнего, наиболее полноценного, после которого начинается новый ряд – люди. "Первичное животное – дождевой червь, а последнее – наснас. Это животное, которое обитает в пустынях Туркестана, у него вертикально поставленное туловище, прямой рост и широкие ногти. Где бы он ни увидел людей, он выходит на их путь и наблюдает за ними. А если увидит одинокого человека, похищает его и, говорят, способен зачать с ним. Итак, после человека он самый благородный среди животных, сходный с человеком в несколь– ких отношениях: прямизной стана, шириной ногтей и волосами на голове... Однако с течением времени и в ходе дней благотворность естества увеличилась, в бытие вступил человек, и приобщил себе все, что было в неживом мире, мире растений и мире животных, и прибавил к этому способность постигать эти вещи разумом". И в Западной Европе в средние века некоторые сочинители, например, Ричард де Фурниваль, противопоставляя человеку растения и животных, дикого человека включают в число последних. правда, другие пытались уместить его на самой нижней ступени среди людей. Противоположность человека и остальной природы стала выглядеть грубее и непреодолимее в глазах мыслителей позднейших веков, когда высшая ступень среди животных, фигура палеоантропа, стерлась в памяти. В новое время научная мысль вступила с декартовской проблемой: можно ли охватить все явления природы принципиально единой причинностью ("физикой") и можно ли включить в этот ряд также человека? На первый вопрос ответ был положительный, естествознание заявило о своих безмерных притязаниях. Декарт предсказывал, что не только мертвые тела, но и животные будут объяснены средствами физикализма, как рефлекторные автоматы. Но на второй вопрос следовал ответ отрицательный. Человек не весь вписывается в общую причинность, его духовная деятельность находится на другом берегу.

Обычно говорят, что у Декарта это было компромиссом науки и религии. Так, но суть проблемы осталась и остается: можно или нельзя ввести человеческое сознание в единый ряд естественной причинности. Это – высшая цель науки, и на эту скалу она не раз обрушивала свои новые и новые прибои.

Первым таким штурмом, первым натиском на абсолютное противопоставление человека и природы был материализм просветителей XVIII века. Казалось, уже проступает неоспоримость прорыва: человек – растение, человек – машина. Пусть сложнейшая машина, но понять в ней что-либо, тем более чинить ее можно лишь с помощью идей "естественное состояние", "естественное право", "воздействие среды на органы чувств и нравы людей". Прошли десятки лет. Сам уровень научного мышления поднялся на целый порядок выше. И – новая атака на все-таки разверстую декартову проблему: дарвинизм. Его кричащей сутью было то, что даже не упоминалось в "Происхождении видов": человек произошел от обезьяны путем естественного отбора! Именно этот прорыв осаждающих ратников в крепость, через ров, по перекидному мосту, сквозь распахнутые ворота, во внутренний двор – вот в чем была высшая, пьянящая сладость дарвинизма, ради которой стоило корпеть над обеспечением тыла – палеонтологией и филогенией всех видов, вплоть до моллюсков и инфузорий. Еще десятки лет – новый сокрушительный приступ. Потому что, оказалось, декартова пропасть по-прежнему зияет. На этот раз – вторжение в работу высших отделов головного мозга. Русская физиологическая школа, осененная гением Сеченова, увенчанная гением Введенского, Павлова и Ухтомского. Естествознание ворвалось в седалище человеческой мысли, в орган сознания. Эхо побед разнеслось по многим соседним наукам. А через несколько десятков лет мы, может быть, острее, чем Декарт, потому что мучительнее, видим отверстую, как рана, загадку человека в природе.

На протяжении всей истории науки между этими приливами мы видим мутные воды отлива: ил и песок – распространение свойств человеческого духа на животных, на природу. Разрыв, мол, легко перекрыть. Это не требует такого напряжения мысли. Но даже в самом ученом переплете это не наука.

Каждый из названных прибоев потрясал мировоззрение. Каждый колоссально двинул науку. В решении же основной проблемы каждый разбился об утес, хоть и дробя его. Поднимается, неминуем новый вал. Может быть девятый. Уже крушатся стоящие на пути надолбы. В этой подготовительной разрушительной работе могучий таран – ревизия проблемы неандертальца. Читатель убедился: ревизор прибыл, и не инкогнито. Его стараются не видеть – зажмурились.

Открытие реликтовых неандертальцев говорит не о том, как произошел человек, а о том, как он безусловно не произошел: обрушена половина заслонявшей горы. Она осела с грохотом, с пылью под небо.

О том, как человек произошел, невозможно писать коротко в этом очерке. Тут остается добавить всего несколько слов.

Этот очерк – всего лишь история десятилетней научной трагедии – "оптимистической трагедии". Вот еще сцена из нее же. Сжав до предела, я изложил выношенный долгими годами новый взгляд на некоторые коренные вопросы происхождения человека. Статья, озаглавленная как вызов на дуэль – "Возможна ли сейчас научная революция в приматологии?" – появилась в журнале "Вопросы философии" (1966, N 3). С редакцией мы решили печатать ее в отделе дискуссий: двойной картель. Отныне антропологи обязаны вступить в серьезный спор. Мы ошиблись. Ни одной реплики, никакой дискуссии. А ведь у журнала много тысяч читателей, в том числе за рубежом, в странах социализма. Молчанием думали выразить непочтение ко мне, а выразили неуважение к ним.

Впрочем, одна реплика в печати последовала. В книжке-комиксе Н.Эйдельмана "Ищу предка" (М., 1967) в конце торчит явно инспирированная стрела: "любители", мол, зря поучают профессионалов, как надлежит побыстрее организовать "революцию в приматологии" (стр.241). Запрещенный прием бокса: неугодное научное направление третировать как любительство. А ведь я, кстати, призывал ученых иного направления не делать революцию, а высказать не скрывать свои возражения мне, так как ни я, ни публика, ни Н.Эйдельман их не знаем. Как ни обзывай противника, это не заменит возражений.

Скоро десять лет, как "эврика" сказано. Испытательный десятилетний срок потребовал предельного напряжения сил и привел к неоспоримости открытия. Это – бульдозер против завалов, что на пути к новому штурму человеческой загадки. Конечно, я и заметил снежного человека только потому, что новая попытка решить декартову задачу уже была в уме. О ней в целом я пишу книгу. Но важный контрольный факт окружен ученым безмолвием.

Мы требуем наконец битвы. То, что отжато на предыдущих страницах, то, что в изобилии выстроилось за ними в "Инормационных материалах...", в "Современном состоянии вопроса...", – или это дурной сон, или доказательство, что антропология пребывает в глубоком ослеплении. Ну что же, оспаривайте, опровергайте, сокрушайте, кричите. Или рыдайте, что ли!

Антропология безмолвствует.

13. ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО.

Итак, виновным себя не признаю.

Например, никак не повинен в "сенсации". Какая там сенсация – терпеливый труд почти вовсе в тени. И сегодня еще лишь очень немногие понимают, что троглоты – большое событие в философии. В философии, граждане судьи, в философии случилась сенсация, но ведь не это имелось ввиду обвинением.

Материализм – целитель слепоты. Благодаря ему мы увидели то, что было под носом, но чего не надлежало видеть. Не монстра, не никчемную диковину гор и чащ, а первостепенный факт "философской антропологиии".

Не признаю за собой вины в том, что шагнул на землю биологии.

Не раз донеслось до меня: историк Поршнев самим фактом своего присутсвия дискредитирует дело снежного человека. Почему бы ему этим заниматься? С какой стати, если бы вопрос был достоин биологической науки? Гнать их из нашего биологического удела!

Фрагменты жизнеописания.

Еще в семье от отца-химика я получил обучение естествознанием. А початки мышления неискоренимы на всю жизнь. В Московском университете, а отделении, где я был студентом, тогда были соединены две профилирующие специальности: психология и история; но занятия психологией под руководством профессоров Г.И.Челпанова и К.Н.Корнилова, по их совету, потребовали еще и третьего профиля: я стал уделять время параллельным занятиям на биологическом факультете. К окончанию университета созрело верное реше– ние: психология – смык бологических и социальных наук, и, как ни сложны биологичесие, социальные еще много труднее, кто не понял их – немощен. А история – слиток всех социаль– ных наук. Долгим трудом я достиг признанного мастерства историка: центр – история XVII века, широкий концентр – исторические судьбы "срединной формации", феодализма, еще более широкий – сам феномен человеческой истории от ее инициации до сегодня. Все это – закалка, прежде чем вернуться в психологи. И все это время я много читал по психологии и физиологии, чтобы никак не отстать от их поступи. И сохранить навык мыслить биологически.

Час синтеза подошел, когда я смог своими пальцами прикоснуться к началу истории. Участвовал в археологических экспедициях: по верхнему палеолиту – на Дону, по среднему – на Волге, по нижнему – в Юго-Осетии... И тут я был озадачен: мои глаза замечали не то, что глаза превосходных археологов, у которых я учился. Виртуозы, эрудиты в своем специальном деле, они были до стерильности не склонны к биологическому мышлению. Так, за усеивающими палеолитические стоянки костями животных я старался мысленно разглядеть жизнь этих животных, они – нет. Общее слово "охота", которое тут ничего жизненно не объясняет, для них заменяет познание биоценоза самых различных зверей и птиц, включавшего как свою составную часть и доисторичесого человека. Когда же по урывкам археологи начинают импровизировать в зоологии, это так же досадно, как и обыденные истины зоологов о человеке. И принялся я со всем возможным упорством за овладение современнми знаниями по экологии и биологии млекопитающих и птиц. А одновременно продвигались и мои экспериментальные, на собаках и обезьянах, и теоретические исследования по физиологии высшей нервной деятельности.

Осталось сделать завершающий шаг в "науки о человеке" – в психологию и антропологию. Как историк и как биолог я на всем пути учился видеть то, что не надлежит видеть. Этот парус навел меня на два предмета: на тайны психофизиологии речи и на реликтовых неговорящих троглодитов. Кое-кто занимается снежным человеком, ибо уж больно интересно: что это там такое? Я же занимаюсь им только ради вопроса: что же такое человек? Живые троглодиты (благодаря отождествлению их с неандертальцами) – важный плацдарм для прогреса науки о человеке.

При всем том можно бы и не повествовать о неписаном праве на диплом биолога. Через десять лет поздно спрашивать водительские права. Кто сделал дело в биологии, тот биолог.

А мышление историка помогло против школярства лаборантов и препараторов: они, чего доброго, додумались бы требовать на стол шейные позвонки Людовика XVI в доказательство того, что он действительно был гильотинирован. Но этот факт считается доказанным другим, не менее научным способом.

Не признаю своей виной появления статьи "Материализм и идеализм в вопросах становления человека", появившейся в 1955 г. в журнале "Вопросы филоофии" (N 5). Она навлекла на меня даже не суд – отлучение. Хотя я не называл идеалистом никого из наших специалистов, чуть не все схватились за шапки. Я очень спокойно парировал анафемы: "Еще к вопросу о становлении человека" ("Советская антропология", 1957, N 2), "К спорам о проблеме возникновения человеческого общества" ("Вопросы истории", 1958, N 2). Анафемствовавшие вдруг потупились, сникли, последнее слово осталось за мной. Но я словно бросил свои доказательства в пустыню.

А дело простое. Никогда, никогда Маркс не определял человека как "животное, изготовляющее орудия", как "создателя орудий". Маркс цитировал сотни буржуазных благоглупостей, либо если в них хоть что-то отсвечивало из жизни, либо если они характерно искажали жизнь, среди них процитировал и этот афоризм Бенджамина Франклина, назвав его характерным для века янки. Действительно, близорукий практицизм, деляческий индивидуализм – суть этой сентенции. Маркс же определял человека прежде всего, с самого начала, не как одиночку с каким-либо инструментом в руке, а как существо общественное. Характеризуя человеческий труд, Маркс указал на первом месте не наличие предмета труда, что не отличает человека от животного, и не наличие орудий труда, – на первое место он опять и опять ставил присутствие цели труда, целесообразной воли.

Человек обрел свойство ставить цели только благодаря развитию у него речи. Чем связан каждый организм с обществом? Речью. Речь есть чисто социальное явление. Деятельность, подчиненная цели, – психологический плод речи, иначе говоря, социальное явление в индивидуальном теле.

В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении работающего, т.е. идеально. Идеальное в этом контексте – не беспричинный дух, а проявление общественной натуры самого работающего. Психология изучает, как сила слова преобразуется в мозгу гомо сапиенса, особенно в его лобных долях, в силу цели – в целесообразную волю. А уж материальные орудия и сырье – это средства реализаци задачи. Начинать же с них суть человека – значит перекувырнуть пирамиду. Сидел, дескать, дикарь сам по себе, долбал камни, скоблил палки, хоть и чуть более сложно, чем может обезьяна.

Вот я и поднял руку на эту нищую философию янки, подбрасываемую по неведению Марксу и Энгельсу, философию одиночки, думающего пробиться в люди своими двумя руками и своим личным мозгом.

Но археолог находит скелеты ископаемых форм, предшествовавших современному человеку, в сопровождении примитивно обработанных камней. Они стереотипны, восклицает он, и делает отсюда психологические выводы. Однако психолог, изучив изделия нижнего и среднего палеолита, приходит к заключению, что они не свидетельствуют о соучастии слова и понятия. Другой механизм достаточен для объяснения шаблонности этих предметов: врожденное поведение плюс механизм подражания, присущий, подчас в высокой мере, разным позвоночным и особо возрастающий у приматов. Научить ведь можно показом, не обязательно рассказом. То было усвоением увиденного из чужих рук. Там действовало немое перенимание, имитирование. Свойства того же подражания, исследованные на животных, косвенно объясняют и наблюдающееся постепенное изменение шаблона палеолитических "орудий", пусть в чем-то более быстрые, чем телесная эволюция вида. Так, тщательные наблюдения натуралистов доказывали: у птиц узко-местное колебание в манере петь способно путем подражания за немногие поколения разлиться на целую географическую область и шире; глядь, через из– вестный срок весь вид выводит иначе прежнюю трель. Но как правило любые сдвиги сложного поведения через механизмы подражания медленны, требуют огромных отрезков, ибо основ– ное действие этого механизма обратное – закрепление шабло– на. Одним словом, те древние "орудия" не имеют связи с ре– чевой и интеллектульной деятельностью. Наука способна рас– шифровать их без этой гипотезы. Речь и мысль пришли позже.

Но ведь археолог видит сразу несколько типов орудий, они имели разные функции, – упорствует оппонент. Да, но круг их применения не был разнообразен. Взгляните, вон сколько инструментов в кабинете стоматолога. Или у хирурга. Все "орудия" тех дочеловеческих существ были приспособлены только для разных детальных операций освоения туши крупного животного. Это – биологическая адаптация. Чувство голода или присутсвие туши подстегивало инстинкт заготовки этих средств освоения, так же, как стимулировали его и непосильные зубам трудности, встреченные в процессе освоения.

Следовательно, вопрос, почему реликтовый палеоантроп ныне не имеет орудий, таких, какие находят археологи в среднечетвертичных отложениях, это вопрос не собственной истории палентропов, а истории фауны. Исчезли огромные стада крупных травоядных, сменилась тем и кормовая база неандертальцев, значит утратилась и премственность (поддер– живаемая лишь подражанием) изготовления "орудий" из кремней или других раскалывающихся пород камня. А в тех географи– ческих областях, где подобные стада сохранялись дольше, затянулась и археологическая эпоха "мустье"; в Средней Азии ее следы достигают несравнимо более позднего времени, чем в Западной Европе, – чуть не недавнего прошлого. О том же говорит археология палеолита Севера.

Если так, рождается вопрос: а можно ли у нынешнего реликтового троглодита, когда он будет пойман, восстановить заглохший инстинкт и утраченный навык изготовления примитивных "орудий" – от начальных до максимально сложных из доступных ему, т.е. мустьерских? Представим себе грядущий эксперимент: содержимую в неволе особь мы станем стимулировать и голодом, и видом туши, и показом движений, раскалывающих и заостряющих камень. Научится ли? Останется иксом, принужден ли он будет подражать представителю иного вида, человеку, столь же интенсивно, как подражал бы сородичу-троглодиту. Час придет, эксперименты ответят.

Оппонент упорствует в последний раз: огонь, прометеево свершение, как же огонь-то у неандертальцев без слов и понятий? Но показано, что никто не открыл и не изобрел огонь. Наоборот, тысячелетиями не знали, как от него избавиться. Правда, и вреда особого он не причинял, так как погореть было почти нечему. Но тут и там затлевала и дымила подстилка в логовах палеоантропов. В природе подстилка в любых берлогах, норах и гнездах сложена как раз из таких материалов, которые способны затлеть от искры. Но только данный вид, эти ископаемые троглодиты, сыпали вокруг себя искры, вернее, искры, помимо их намерения, сыпались, когда они обивали камень камнем. Это был совершенно случайный побочный плод, и лишь очень понемногу его стали одомашивать. В 1954 г. мы с двумя помощниками провели серию опытов высекания искр двумя кремнями без помощи металла, на разный способный к тлению материал. Результаты опытов опубликованы. Прометея не было. Не было и дальновидного, сообразительного наблюдателя пользы от извержения вулкана, от лесного пожара.

... не было людей. Это были не люди.

Тот анатомический факт, что различие между неандертальцем и Homo sapi`s ...га различия видов использует расизм: значит, говорит он, научно доказано, что в принципе различные люди по своей природе принадлежат к разным видам! Ошибка же в том, что неандертальцы – не люди. Существа, не имеющие членораздельной речи, тем самым ...е понятия "люди". Достаточно ...ими аргументами установлено, что у искомаемых неандертальцев не было членораздельной речи, как нет ее у живых ... неандертальцев.

Мало сказать – не люди. Пропасть яснее, если сказать – антилюди.

Прочитав, что представляет собою палеоантроп, морщатся: омерзи... ...ит. Вот это и великолепно! Это ... идеей развития. Образ, раскрыв... ...дыдущих страницах, ведь это то, ...кивалась с истинным омерзени... ... история, и тем решительнее, чем ... становились людьми. Если бы мы ..., что люди сейчас считают са... ... и отвратительным, ответ гласил ... было присуще доисторическому ... ...те воссоздать образ этого пред... ...те все, что вам мерзко, и значи... ... пригодится для портрета. Иначе ис... ...ла не путем, а треком. Единствен... ...танта, которой можно охарактеризовать человека: он существо, неуклонно уходящее все дальше от исходного состояния, причем с ускорением.

Троглодиты ни в каком смысле не люди. Сейчас ...ало важно подчеркнуть и для практики: мы видим на кадрах, снятых Р.Паттом в лесистых горах Северной Калифорнии, шагает как бы человек, правда весь в че... волосе, но впрямь человек. Это делает особенно наглядной дилемму: нет ли у нас по отношению к нему моральных или правовых обязанностей? Нет. Это существо не только другого рада или вида, чем мы, но другого семейства, хоть люди и произошли именно от таких существ. Ничто не возбраняет ни насилия, ни, если надо, умерщвления. Надо выбросить из головы помысел о "получеловеке". Французский писатель Веркор, создав такой образ, породил вместе с ним и безвыходные правовые и этические проблемы, которых на самом деле нет. Троглоты – объект естествознания и только естествознания.

Не признаю себя виноватым, что вынес эту проблему на страницы "Комсомольской правды" и еще десятка газет, научно-популярных и литературно-художественных журналов. Не виновен в профанировании науки.

Довольно было бы сослаться на то, что если реку запрудит хоть утес, она обогнет его и ручейками, и по низине. Науку не перекрыть. Но есть тут и обстоятельства более специальные, небывалые.

На этот раз отрытие надо было делать с помощью знаний, опыта и инициативы народа. Спросить его и попросить его помочь. Это – магистраль данного исследования. Прямой путь к непознанному. И естественно, что такого рода вовлечению народа в научное дело благоприятствует социалистический общественный строй. Приоритет нашей страны в поиске, обнаружении, изучении живых троглодитов еще раз зримо подтвердил бы преимущество этого строя. Ни с одной страной не сравнимая сеть местных газет, высокая и умная отзывчивость миллионов на передовое начинание, глубокий крах дедовских предрассудков. Где, как не у нас, собрать неводом огромную добровольную информацию. А может быть, и разыскать умельцев.

Суть в том, что без этого открытия наука о человеке не может дальше развиваться. В частности, наука об орудии орудий человека – речи. И поэтому необходимость прокладывает себе дорогу сквозь все случайности.