Текст книги "Александр Первый и его время"

Автор книги: Борис Башилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Башилов Борис
Александр Первый и его время

БОРИС БАШИЛОВ

АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ

и его время

МАСОНСТВО В ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА I

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. ХАРАКТЕР АЛЕКСАНДРА I И ЕГО ВОСПИТАНИЕ

"О движении против отца Александр знал; но он и мысли не допускал о возможности кровавой развязки. Поэтому, когда Пален сообщил ему, придя из покоев Павла о происшедшем, Александр впал в обморок и потом обнаружил сильнейшее отчаяние".

"Трудно описать все отчаяние Александра, – пишет близкий друг Александра I Чарторыйский, – когда он узнал о смерти своего отца. Отчаяние это продолжалось несколько лет и заставляло опасаться, чтобы от него не пострадало здоровье Александра. Угрызения совести преследовали его, сделались исходным пунктом его позднейшей склонности к мистицизму. Император Александр никогда не мог простить Панину и Палену, что они увлекли его совершить поступок, который он считал несчастьем всей своей жизни. Оба эти лица были навсегда удалены от двора. Александр удалил по очереди всех главарей заговора, которые совсем не были опасны, но вид которых, по крайней мере неприятен, тягостен и ненавистен".

"Совесть его заговорила скоро, – замечает известный историк Александровой эпохи Великий Князь Николай Михайлович, – и не умолкла до гроба".

С. Платонов называет Александра I руководителем "совсем нового и необычного типа, уразуметь который было очень трудно. Не понимая Александра, современники звали его "Очаровательным сфинксом" и догадывались, что его разгадку надобно искать в его воспитании". Лицемерие, в котором всегда обвиняли Александра I, было результатом того, что он должен был казаться "своим" и в большом дворе благоволившей к нему Екатерины II и в малом Гатчинском дворе отца.

Александр I не был прирожденным лицемером и та двойственная роль, которую ему пришлось играть, ему совсем не нравилась.

При дворе Екатерины II Александр должен был играть роль очаровательного "Принца-философа", идущего по стопам своей бабушки "императрицы-философа", в Гатчине он принужден был скрывать свое увлечение либеральными идеями, к которым отрицательно относился его отец.

К несчастью и умственное воспитание Александра I тоже было двойственным. Екатерина, незаконно занимавшая престол взрослого сына и подумывавшая передать его любимому внуку старалась, чтобы Александр шел "в уровень с умственным движением века". И вот воспитанием будущего русского самодержца занялся швейцарский республиканец и революционер Лагарп. Можно ли было придумать чтонибудь более нелепое?!

Целых тринадцать лет, с 1783 по 1796 год, Лагарп прививал Александру "свой дух, свои идеи и планы". Какой это был дух, какие идеи и планы можно видеть из того, что когда началась французская революция, "Лагарп с великим интересом следил за ее развитием, но, мало того, он начал принимать в ней активное участие, какое только можно было из далекого Петербурга: он писал во французской печати статьи, дискутировал и полемизировал..." "В драматических событиях следующего двадцатилетия он сперва ярый сторонник французской революции, а потом – столь же ярый враг наполеоновской империи. В интригах, конспирациях, революциях, в ниспровержении старого порядка в Швейцарии и возникновении "единой и неделимой республики Гельвеция", в борьбе против Наполеона и на Венском Конгрессе – всюду принимал Лагарп самое активное участие. Но нигде он не выдвигался на первый план всегда намеренно оставался в тени, добровольно стушевывался. Только однажды сам он стоял у власти в 1798-1800 г. он был в составе пятичленной Директории Гельветской Республики, поставленной французами".

А Екатерина II читала своему любимому внуку вслух французскую конституцию 1791 года, объясняя ему ее по параграфам.

Результаты этого республиканского воспитания отразились самым трагическим образом, как на мировоззрении Александра I, так и на судьбе России.

"Юный Александр, – пишет С. Платонов, – вместе с Лагарпом мечтал о возможности водворения в России республиканских форм правления и об уничтожении рабства". "...В умственной обстановке, созданной Лагарпом, – пишет С. Платонов, – Александр действительно шел в уровень с веком и стал как бы жертвою того великого перелома (?! – Б. Б.), который произошел в духовной жизни человечества на рубеже XVIII и XIX столетий. Переход от рационализма к ранним формам романтизма сказался в Александре сменою настроений, очень характерною. В его молодых письмах находим следы политических мечтаний крайнего оттенка: он желает свободных учреждений для страны (Constitution Libre) и даже отмены династического преемства власти; свою задачу он видит в том, чтобы привести государство к идеальному порядку силой законной власти и затем от этой власти отказаться добровольно. Мечтая о таком "лучшем образце революции, Александр обличает в себе последователя рационалистических учений XVIII столетия. Когда же он предполагает, по отказе от власти уйти в сентиментальное счастье частной жизни "на берегах Рейна" или меланхолически говорит о том, что он не создан для придворной жизни, – перед нами человек новых веяний, идущий от рассудочности к жизни чувства, от политики к исканию личного счастья. Влияние двух мировоззрений чувствуется уже в раннюю пору на личности Александра и лишает ее определенности и внутренней цельности".

II. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ АЛЕКСАНДРА I

Верную оценку личности Александра I, сделанную С. Платоновым, мне думается необходимо дополнить тем, что по своему воспитанию и по своему мировоззрению и по своим симпатиям, это был не русский Царь, а республиканец только волею судеб оказавшийся на русском троне.

Видный идеолог русской интеллигенции Н. Бердяев в книге "Русская идея", считает, что Александр I, так же как и Радищев, принадлежали к начавшему формироваться в Александровскую эпоху ордену русской интеллигенции: если Пушкин для Бердяева духовно чужой, то Александр для него – свой брат интеллигент. Александр I русский европеец, оказавшийся на русском троне.

После "Императрицы-философа" на русском престоле в лице Александра I появилась странная фигура Государя-полуреспубликанца.

В первые шесть лет правления, Александр I, – как своеобразно выражается С. Платонов, – ...успел показать, что он способен к быстрым переменам. Его внутренняя политика не удовлетворила ни людей "бабушкиного века, ни членов интимного комитета; и те и другие увидели, что не владеют волею и настроением Александра и не могут положиться на его постоянство".

Причиной этого непостоянства политики было вовсе не непостоянство его характера, как это обычно утверждают, а двойственность его мировоззрения, смешение в его мировоззрении двух враждебных политических доктрин – монархической и республиканской.

Александр I несомненно желал принести пользу русскому народу.

Но все его самые лучшие намерения почти всегда роковым образом оборачивались и против него и против исторических национальных интересов русского народа. Причиной всех его неудач было его мировоззрение – странная противоестественная смесь монархических идей с республиканскими, православия с европейским мистицизмом, либерализма с консерватизмом.

Европейские идеи, которыми он руководствовался, не были тем средством, которые были способны вернуть Россию на ее национальный исторический путь. Болезнь русского государства Александр I старался лечить теми же самыми европейскими идеями, с помощью которых Петр I нарушил органическое развитие русской государственности и русского общества.

Если Александр I был для России "очаровательным сфинксом" то Россия для него тоже вероятно была сфинксом, которого он считал едва ли очаровательным. В общем это был несомненный мезальянс, как для Царя-республиканца, так и для монархически настроенного русского народа.

Действия правителей и государственных деятелей на основе ложных идей создают почву для изменения психологии руководящего слоя. Усвоив чуждые национальному духу, или, что еще хуже, ложные вообще в своей основе, политические и социальные идеи, государственные деятели сходят с единственно правильной для данного народа исторической дороги, проверенной веками.

Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным духом и конкретными историческими условиями, взрастившими этот дух, со временем обычно всегда приводит к катастрофе. Так именно случилось и с русским народом после совершенной Петром I революции.

Текла река времен и каждый день уносил русское государство прочь от свойственных русскому народу идей. День за днем, неделя за неделей, год за годом. И с каждым годом ширился мутный поток чуждых религиозных, политических идей, пока не накопился достаточный запас взрывчатых сил, которые уничтожили русское государство.

"...Монархический принцип развивался у нас до тех пор, указывает Л. Тихомиров в "Монархической Государственности", пока народный нравственно-религиозный идеал, не достигая сознательности, был фактически жив и крепок в душе народа. Когда же европейское просвещение поставило у нас всю нашу жизнь на суд и оценку сознания, то ни православие, ни народность не могли дать ясного ответа на то, что мы такое, и выше мы или ниже других, должны ли, стало быть, развивать свою правду, или брать ее у людей в виду того, что настоящая правда находится не у нас, а у них?

Пока перед Россией стоял и пока стоит этот вопрос, монархическое начало не могло развиваться, ибо оно есть вывод из вопросов о правде и идеале", "Развитие монархического принципа, его самосознание, замечает Л. Тихомиров в главе "Инстинкт и сознание", – после Петра у нас понизилось и он держался у нас по-прежнему голосом инстинкта, но разумом не объяснялся".

"Чувство инстинкта, – пишет он в другом месте, – проявлялось в России постоянно достаточно, но сознательности теории царской власти н взаимоотношения царя с народом – очень мало. Все, что касалось теории государства и права в Петербургский период ограничивалось простым списыванием европейских идей.

Усвоивши западные политические идеи часть русского общества начало борьбу против национальной власти".

Самое же печальное – то, что в роли разрушителей традиционного монархического миросозерцания выступают и сами носители высшей власти. Таков был Петр I, такова была Екатерина II, таков же был и Александр I. 27 сентября 1797 года Александр писал Лагарпу: "Но когда же придет и мой черед, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно образовать народное представительство, которое, должным образом руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы, и я, если бы Провидение благословило нашу работу, удалился бы в какой-нибудь уголок и жил бы там счастливый и довольный..." То есть, политическим идеалом Александра когда он был Великим Князем – было уничтожение монархии в России и создание республики. В этом направлении он и начал работать, когда вступил на престол.

Можно ли ожидать политической пользы для республики от президента, чувствующего склонность к монархической идеологии?

Можно ли надеяться, что принесет хорошие политические плоды деятельность монарха, чувствующего пристрастие к республиканскому устройству? Но именно таким монархом и был Александр I, воспитанный швейцарцем Лагарпом в республиканскодемократическом духе. Александр I, колебался в своих политических симпатиях между либерализмом, республиканским строем и стремлением укрепить независимость царской власти, освободив ее от опеки дворянства и масонства.

Из всех русских царей русская интеллигенция с симпатией относилась только к трем: к Петру I – разгромившему самобытные духовные и политические традиции русского народа и насильственно насаждавшему чуждые его духу европейские традиции, к Екатерине II

– посеявшей на русской почве ядовитые семена французского атеизма и рационализма, и к Александру I – царю не раз высказывавшему явные симпатии республиканскому строю.

Царь-республиканец, частью добровольно, частью против своей воли, снял отравленный урожай с ядовитых европейских идей легкомысленно посеянных "Императрицей-философом" Екатериной II. Вот почему русские историки и идеологи из лагеря русской интеллигенции относятся к Александру I несравненно снисходительнее, чем ко всем остальным русским царям. Вот что можно прочесть, например, в книге еврея М. Цейтлина "Декабристы":

"Царь – влюбленный в свободу, воспитанный республиканцем Лагарпом, Царь-республиканец, это было редкое, единственное в истории зрелище. Юная дружба его и его прелестной почти девочки жены с такими же молодыми, чувствительными, благородными, полными энтузиазма и стремления к добру – как это было очаровательно. Они не только мечтали, но и пытались воплотить в жизнь свои мечты, эти очень молодые люди, и тогда то и хлынула на Россию волна конституционных проектов. Александр был первым в России учеником французских просветителей, старшим братом тех людей, которые так страстно его ненавидели и так долго с ним боролись. В сущности он был первым декабристом. Даже впоследствии, когда он заблудился в дремучем лесу мистических исканий, Александр остался им братом по духу." Александр I долгое время питал склонность к республиканской форме правления.

Так, готовясь войти в третью коалицию против Наполеона, Александр выражал в своих письмах разочарование, что Наполеон ликвидировал республику и стремится восстановить во Франции монархию.

Однажды, "...когда Император Александр I, воспитанный в республиканских идеях, – пишет Лев Тихомиров (Монархическая Государственность, Ч. III, стр. 122), – и считавший республику выше монархии, думал об ограничении своей самодержавной власти – он услышал красноречивый протест Карамзина.

"Если бы Александр, – писал Карамзин, – вдохновленный великодушной ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для подписания себе иных законов, кроме Божиих и совести – то истинный гражданин Российской державы дерзнул бы остановить Его руку и сказать: Государь, ты преступаешь границы своей власти.

Наученная долговременными бедствиями, Россия, пред святым алтарем, вручила Самодержавие Твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основной твоей власти: иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить ее."

III. РАЗВИТИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ В НАЧАЛЕ ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА I

Начавшаяся еще в прежнее царствование реакция против увлечения Западом и подражания ему, в царствование Александра I принимает более широкие размеры. Положение "Русской Европии" перестает устраивать все большее количество образованных людей Александровской эпохи, сумевших преодолеть духовную заразу вольтерьянства и масонства. Возникает понимание, что насильственный перерыв этих традиций Петром I и духовное подражание Европе, счастья России не принесло и принести не может. Лозунг Державина:

Французить нам престать пора, На Русь пора, с каждым годом находил все больше и больше поклонников. Но их было, конечно, все же значительно меньше, чем почитателей Европы и всего европейского.

Что на "Русь пора" начали сознавать кроме Державина и Карамзина и другие выдающиеся русские люди эпохи Александра I:

Жуковский, граф Ростопчин, любомудры и в конце Александровской эпохи – Пушкин, Грибоедов и др.

В 1802 году Карамзин написал "Рассуждение о любви к отечеству и народной гордости". Карамзин призывал русское общество покончить с рабским подражанием ко всему иноземному, призывает вернуться к национальному самосознанию и национальной самобытности.

"Хорошо и должно учиться, – пишет Карамзин, – но горе человеку и народу, который будет всегдашним учеником. Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужой славою." Карамзин призывает бороться с разлагающим влиянием европейских идей, начать борьбу с "теми развратными нравами, которым новейшие философы обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролития крови, поныне еще во Франции гнездятся".

На борьбу с подражанием Западу выступает Крылов (в баснях и комедиях "Урок дочкам" и "Модная лавка").

Против "Русской Европии" выступает убежденный враг масонов, русских вольтерьянцев и якобинцев граф Ростопчин, в свое время убедивший Павла I в опасности тайных политических замыслов масонства и разрушивший надежды русских масонов, что Павел I станет масонским царем.

В 1807 году граф Ростопчин написал "Мысли вслух на Красном Крыльце Ефремовского помещика Силы Андреевича Богатырева", в которых выступил резко против продолжавшейся галломании.

Представитель национального направления Ф. Глинка создает в 1808 году "Русский Вестник" и "Сын Отечества". Журнал ведет резкую идеологическую борьбу против увлечения всем иностранным. В "Русском Вестнике" продолжается резкая критика французской просветительной философии, начатая Карамзиным в 1795 году в "Переписке Мелиадора к Филарету", в которой он писал:

"Кто больше нашего славил преимущества 18-го века, свет философии, смягчение нравов, всеместное распространение духа общественности, теснейшую и дружелюбнейшую связь народов?.. Где теперь эта утешительная система? Она разрушилась в самом основании.

Кто мог думать, предвидеть? Где люди, которых мы любили? Где плод наук и мудрости? Век просвещения, я не узнаю тебя: в крови и пламени, среди убийств и разрушений я не узнаю тебя..." Русский Вестник" настойчиво призывает русское образованное общество отказаться от дальнейшего строительства "Русской Европии" и вернуться на путь предков.

Французская революция послужила толчком к переоценке взглядов на русское прошлое и в частности на благодетельность реформ Петра I.

В 1803 году Карамзин по его выражению "постригается в историки" и начинает писать грандиозную "Историю Государства Российского".

В 1811 году Карамзин написал записку "О древней и новой России". Эта записка, возникнувшая в результате углубленного изучения духовных и политических традиций допетровской Руси, представляет из себя уже систему русской национальной политической философии. Восхвалявший раньше Петра I в своих "Письмах русского путешественника", духовно созревший Карамзин теперь резко осуждает совершенную Петром революцию и ее гибельные исторические последствия. Он говорит о Петре как о "беззаконном" исказителе народного духа, "захотевшем сделать Россию Голландией".

"Вольные общества немецкой слободы, – пишет Карамзин, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией".

Ивана III, создателя Московской Руси, Карамзин считает выше Петра I, потому что Иван III действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникать в истину, что дух народный составляет нравственное могущество Государства". "Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранное, Государь России унижал россияне их собственном сердце".

"Страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия". "Мы, – пишет Карамзин, – стали гражданами мира, но перестали быть в некотором смысле, гражданами России. Виною Петр".

Но Карамзин не сумел довести оценку революционной деятельности Петра до логического конца. Совершенно правильно расценивая деятельность Петра, как антинациональную, он тем не менее считает, что Петр I "гениальный человек и великий преобразователь".

Но даже при наличии этой нелогичности, записка Карамзина "О древней и новой России", представляла из себя ценнейший идеологический труд, ясно доказывающий всю ошибочность избранного Петром I пути.

Идеология консервативно-национальных кругов, вообще была половинчатой по своему характеру.

Консерваторы хотели быть русскими, но опираясь идеологически на посеянные Петром идеи, которые за давностью времени приобрели уже характер русской старины, они фактически перестали быть охранителями русской старины. Чисто русскими по своему мышлению и духовному складу остались только низшие слои народа.

Мировоззрение так называемых консервативных кругов Александровского общества не было действительно консервативным. Настоящего консервативного лагеря, сознательно, "честно и грозно" охранявшего национальные традиции после Петровской революции, никогда не существовало. Были только отдельные выдающиеся консерваторы, но национальноконсервативного лагеря не существовало. Это одна из главных причин гибели русской монархии. Русские консерваторы и в эпоху Александра I и при Николае I, и позже, охраняли не столько русские религиозные, политические и социальные традиции, зачеркнутые Петром, сколько охраняли традиции, заложенные Петром. Это не парадокс, это трагический исторический факт. Считая себя сторонниками русской старины, они фактически охраняли ту причудливую смесь "нижегородского с французским", которая выросла в результате Петровской революции. То, что охраняется не традиционные основы русской исторической жизни, а охранение идейного наследия известного этапа разрушения этих основ.

"В консервативный догмат возводится выдохшийся мумифицированный остов Петровской революции. В этом вечная слабость русского консерватизма – его беспочвенность". (Г. Федотов.

"И есть и будет". Размышления о России и революции). Это совершенно верный вывод. Русские консерваторы, по крайней мере большинство их, всегда были рьяными защитниками политических, религиозных и социальных идей, возникших в результате Петровской революции.

"Шишков и его последователи горячо восставали против нововведений тогдашнего времени, а все введенное прежде, от реформы Петра I до появления Карамзина, признавали русским и самих себя считали русскими людьми, нисколько не чувствуя и не понимая, это они сами были иностранцы, чуждые народу, ничего непонимающие в его русской жизни. Даже не было мысли оглянуться на самих себя. Век Екатерины, перед которым они благоговели, считался у них не только русским, но даже русскою стариною. Они вопили против иностранного направления – и не подозревали, что охвачены им с ног до головы, что они не умеют даже думать по-русски". (С. Т. Аксаков. Воспоминания об Александре Семеновиче Шишкове.) В силу столь парадоксальной двусмысленной политической позиции, русские консерваторы, вернее считающие себя таковыми, очень часто принимают за политических врагов выдающихся представителей подлинного русского консерватизма, а русские "прогрессисты", не брезгающие ничем для усиления своих политических позиций, зачисляют их в свой лагерь.

Такая история произошла, например, с Чацким. "Горе от ума" было написано Грибоедовым накануне восстания декабристов. Это был момент, когда складывался мудрый подлинный консерватизм Пушкина, когда зрели идеи будущего славянофильства. Это была эпоха, когда назревал благоприятный момент для поворота на исторический путь.

Знаменитый прусский реформатор Штейн, после занятия Пруссии Наполеоном, приехавший по приглашению Императора Александра I в Россию, считал, например, что:

"Россия могла бы сохранить свои первоначальные нравы, образ жизни, одежду и т. д., а не подкапывать и не портить своей самобытности, изменяя все это. Ей не нужно было ни французской одежды, ни французской кухни, ни иностранного общественного типа она могла из своего собственного исключить все грубое, не отказываясь от всех его особенностей... Быть может, еще не поздно умерить вторжение иностранных обычаев и придать (русскому формированию) направление, более целесообразное... Можно было бы ввести снова столь целесообразную и удобную национальную одежду – кафтан..." Необходимость сохранения самобытности понимали не только иностранцы, понимали и наиболее проницательные русские. Но сколько ушатов насмешек и издевательств было вылито по адресу людей, старавшихся толкать общество на путь самобытной русской культуры.

Образ Чацкого не был понят. Чацкий вовсе не революционер и не прогрессист, он вовсе не ненавистник России, каковым его считают до сих пор. Чацкий такой же либеральный консерватор, как и Пушкин.

Чацкому противна позиция мнимого консерватора Фамусова, фактически охраняющего антинациональные тенденции Петровской революции, которые являются для Фамусова и "консерваторов" его типа, уже "русской стариной".

Чацкий восстает против слепого угодничества, против низкопоклонства, против слепого пресмыкания перед всем иностранным. Вернувшись из Европы Чацкий говорит лжеконсерваторам вроде Фамусова:

Ах! Франция! Нет в мире края! Решили две княжны, сестрицы, повторяя Урок, который им из детства натвержден.

Я одаль воссылал желанья Смиренные, однако вслух, Чтоб истребил Господь нечистый этот дух Пустого, рабского, слепого подражанья; Чтоб искру заронил Он в ком-нибудь с душой, Кто мог бы словом и примером Нас удержать как крепкою возжой, От жалкой тошноты по стороне чужой.

Пускай меня объявят старовером, Но хуже для меня наш север во сто крат С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад И нравы, и язык, и старину святую, И величавую одежду на другую По шутовскому образцу:

Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем, Рассудку вопреки, наперекор стихиям, Движенья связаны, и не краса лицу; Смешные, бритые, седые подбородки!

Как платья, волосы, так и умы коротки!..

Ах! Если рождены мы все перенимать, Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев.

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ Хотя по языку нас не считал за немцев".

И вот, Чацкого, настоящего консерватора, охранителя древних русских традиций, Фамусовы – охранители "устоев" возникших в результате революции Петра I, объявляют сумасшедшим и карбонарием, ниспровергателем основ. Подобные явления в "национально-консервативном лагере" эмиграции происходят и в наши дни. Стоит только кому-нибудь из монархистов, подобно Чацкому сказать правду о трагических последствиях деятельности Петра I и Екатерины II, как современные Фамусовы начинают вопить:

"...Ах! Боже мой он карбонари.

...Он вольность хочет проповедать!.

...Да он властей не признает." Эти седовласые дети до сих пор не задумываются над вопросом, почему это большевики разрушили памятники всем русским царям, а вот памятники Петру I и Екатерине оставили.

Также, как эти горе-консерваторы, до сих пор серьезно воображающие себя "хранителями истинного русского духа" никак не могут понять, что задача спасения духовного авторитета русского православия и самодержавия значительно важнее спасения авторитета отдельных русских монархов, которые разрушая православие и дело русского самодержавия своими действиями, положили начало разрушению русской монархии, чем воспользовались масоны и все остальные враги русской монархии.

Не только один Александр I дает пример распада традиционного монархического сознания. Мы находим его даже у одного из наиболее ярких представителей русского духовного возрождения, как у Карамзина. Карамзин писал И. И. Димитриеву "по чувству я остаюсь республиканцем, – но при том верным подданным русского царя".

Воскрешая, как историк, убитую при Петре I идею священного характера царской власти, Карамзин тем не менее писал кн.

Вяземскому: "Я в душе – республиканец и таким и умру".

IV. КАКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ ПРЕДСТОЯЛО РАЗРЕШИТЬ АЛЕКСАНДРУ I И ПОЧЕМУ

ОН НЕ СМОГ ИХ РАЗРЕШИТЬ?

I

Какая историческая задача стояла перед Александром I? Та же самая, какая стояла и перед отцом его Павлом I, убитым масонами и "знатным шляхетством". Необходимо было как можно скорее ликвидировать трагические последствия, совершенной Петром I во всех областях духовной, политической, социальной и экономической жизни, революции.

Путь, который мог только принести счастье русскому народу, указал отец Александра I – Император Павел. Этот путь состоял в организации национальной контрреволюции против осуществленной Петром I революции. В зависимости от исторический обстоятельств, национальная контрреволюция могла иметь или характер быстрого перелома, или иметь характер постепенного перехода на путь традиционной русской государственности.

Вернуться на путь предков было конечно не легко. Для этого необходимо было бы произвести новую целую революцию во взглядах и привычках высших слоев русского общества, сильно денационализировавшегося со времени революции Петра I. Превратить "русскую Европию" снова в Русь, в Россию, было не так просто. Для этого было необходимо чтобы православие приобрело былую роль духовного руководителя народа. Главой православной церкви должен был стать Патриарх, а не царь. Независимая, свободная от опеки государства церковь должна была найти путь объединения с старообрядчеством и начать решительную борьбу с масонством и "вольтерьянством" и другими формами увлечения европейской философии.

Идеи западного абсолютизма, на которые уже почти в течении ста лет опиралась царская власть, необходимо было заменить политическими идеями самодержавия. В лице возрожденной сильной церкви, восстановленное самодержавие нашло бы мощного союзника для борьбы с растлевающим действием европейских идей и смогло бы вместе с ней начать борьбу против основного зла тогдашней России крепостного права. Отмена крепостного права европейского типа вырвало бы опору из под ног дворянства, стремившегося превратить царскую власть в орудие своих сословных интересов. В лице свободного крестьянства, жившего все еще идеями православия и самодержавия, царская власть получила бы такую же могучую опору, как и в свободной церкви, независимой от воли государственных надсмотрщиков.

"Возврат на Русь" не обошелся бы, конечно, без тяжелой, ожесточенной борьбы с масонством, аристократией и дворянством, которые едва ли бы пожелали добровольно отказаться от выгодного права владения "крещенной собственностью". Но объединенные общим миросозерцанием, Царь, Православная церковь и народ, в конечном итоге вышли бы наверно победителями в борьбе с теми, кто желал идти по пути строительства "русской Европии". Но этого не произошло и не могло произойти потому, что Александр I не обладал ясным монархическим миросозерцанием отца, считавшего, что пора уже возвратиться на Русь.

Двойственность мировоззрения Александра I не могла не отразиться на его политической деятельности. Он часто колебался, не зная какую занять политическую линию. И поэтому политически он все время сидел между двумя стульями – колеблясь между долгом монарха и своими пристрастиями к республиканском строю. Отсутствием цельного политического миросозерцания Александр I очень напоминал Петра I. Как Петр I, он не имел цельного монархического миросозерцания, ни определенного плана государственной деятельности. Как и Петр I, не отдавал себе ясного отчета, а каков будет результат задуманного им мероприятия. Александру I, как государственному деятелю, можно дать такую же оценку, какую дал Петру I Ключевский: "До конца своей жизни он не мог понять ни исторической логики, ни физиологии народной жизни".