Текст книги "Вам возвращаю Ваш портрет"

Автор книги: Борис Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Я, как говорится, свечку не держал, но нутром чую, что больше всего мечталось заполучить от большевиков дармовой землицы тем крестьянам, которых впоследствии объявили кулаками, то есть наиболее крепким, способным к самостоятельному труду хлеборобам. К таковым относился и мой родной дед Алексей. Косой трепаться не станет, землю от Ильича, стриженные в скобку несмышленыши, конечно, получили, но как требуют законы революционного жанра, исключительно для того, чтобы своим неистовым трудолюбием возродить экономику страны, укрепить советскую власть, а затем торжественно отчитаться перед товарищем маузером. А кабы мой наивный дедуся не разевал варежку на чужое добро, но прибывал в твердом стоянии, что только честный труд способен обеспечить счастье и благополучие добропорядочному человеку, то жил бы себе припеваючи до скончания Богом отпущенных дней.

Будущие мои родители впервые увидели друг друга в Березниках, в барачной умывальной комнате. Папа был необычайно музыкален и элегантен. Он имел прекрасный голос, великолепно танцевал и всю жизнь бредил театром. Некоторое время даже служил Мельпомене. В Актюбинске, скрываясь от «доброжелателей», работал в областном драматическом театре монтером-осветителем. Пару раз оказывался на сцене, на подхвате, взамен не в меру выпивших артистов. Вспоминал об этом в шутливом тоне, но забыть ведь не мог. Когда моя мама, субтильная, задорная, с полотенцем наперевес и бруском солдатского мыла вошла в умывальню, папа самозабвенно распевал: «Скажите, девушки, подружке вашей». «Ну что тут за соловей объявился», – были первые слова моей матушки. Соловей, не прервав своей сладостной песни, влюбился. Однажды и навсегда, как полагается благородному человеку.

В Березниках мама оказалась по эвакуации. Моя вторая бабушка Ксения, родом из-под старинного русского города Ельца, гонимая накатом войны, со своей молоденькой дочерью Тамарой (моей будущей мамой) и меньшим сынком Валентином, коротала лихолетье за горами Урала. Дедушки не было. В свое время, окончив Воронежский сельскохозяйственный институт, дедушка Георгий служил крупным агроспециалистом на бескрайних просторах Поволжья. Много ездил, занимался подъемом сельского хозяйства, после страшного голода, унесшего миллионы крестьянских жизней. В одной из поездок крепко застудился, заболел воспалением легких и сгорел за считанные дни. Бабушка овдовела, навсегда сохранив верность единственному избраннику. До конца своих дней оставалась жить с моей мамой и сделалась ангелом-хранителем уже нашего семейного очага. Неотлучно держала при себе свадебный образ «Знамение Божией Матери» и пару венчальных свечей, с которыми отправилась на исповедание к прародителям.

Жизнь людей устроена таким образом, что чтобы не происходило во внешнем мире, какие бы страсти не полыхали вокруг, всегда остается нечто личное и часто самое важное, позволяющее превозмогать любые трудности и испытания. Война, понятное дело, занятие не из легких и сталинские экзекуции вовсе не праздник прилета скворцов, но люди тем не менее и в этих условиях хранили залог будущей жизни. Они влюблялись, назначали свидания, строили планы в грядущее и создавали новые, радующиеся своему голубиному счастью семьи.

В сорок четвертом мои родители справили свадьбу. По военному времени: с ведром вареной картошки на весь промерзший барак. Удобства, питание, одежда – все было на уровне военных лет, поэтому очень скоро оба заболели туберкулезом. Болезнь протекала тяжело, врачи рекомендовали немедленно покинуть Урал. Бабушка Ульяна, к тому времени, применилась выживать в условиях Гулага. Она стала работать в швейной бригаде, по изготовлению лагерной же верхней и нижней одежды. Шить ватные штаны и бушлаты было несравненно комфортней, нежели валить вековую тайгу. Тогда отец принял волевое решение и уехал с семьей в теплые края, на восстановление Донбасса. Народ там к концу войны подобрался пестрый, прямо по Ною – всякой твари по паре. Что могло быть желанней для уцелевшего отпрыска врагов народа, только и ищущего возможности затеряться в трудовых массовках, ухлыстнуть подальше от бдительного ока вождей. К тому же степной сухой климат Донбасса сулил надежду на полное исцеление.

Есть на луганщине небольшой шахтерский город, с веселым названием Красный Луч, вот туда и занесла нелегкая моих молодых родителей. Все в этом мире существует как связь времен и явлений, наверное были и какие-то тайные причины оказаться им на самом востоке Украины, где тесно переплелись судьбы украинского и русского народа, да еще десятков разношерстных национальных мастей. Здесь, на далеко просматривающейся, открытой многим ветрам земле и назначило проведение увидеть мне свет Божий. Аскетически суровым, скупым и сдержанным был тот край, хранивший в своих недрах солнечный шахтерский камень.

Мое первое воспоминание о себе запечатлелось и отложилось необычайно рано. Как сейчас вижу осенний приусадебный сад, маму, гуляющую с подружкой по саду и отчаянный детский крик. Это мама отлучает меня от груди, обмазав ее перцем. Мама, милая моя мама, сыну твоему уготована такая нелегкая стезя и зачем ты торопишься познакомить меня с болью, с обманом. Конечно, не со зла, конечно, по недомыслию, но такие вот серьезные нравы бытовали в нашем добродушном народе.

Еще помню себя стоящим на околице, маленьким, очень маленьким, года в полтора, не более. И даль, бесконечно нарастающий донецкий ландшафт. В памяти крепко засело неутолимое желание понять, объять эту даль и меня в ней, на земле и в небесах. По пронзительности и эмоциональности, по контрасту пробуждающегося сознания, это самое яркое воспоминание из всего калейдоскопа прожитых дней. Знаю, предвижу наперед, именно в эту широкую панорамную даль и отлетит в конце пути освобожденное сознание.

Когда вернулась из заключения бабушка Ульяна, мне было всего лишь два годика. Она приехала высокая, прямая, в коричневой фуфайке и коричневых же чулках, с большим деревянным чемоданом в руке. Коричневая фуфайка, да будет вам известно, – совсем не пустяк, это особый лагерный шик, ведь все ходили в обезличенных серых. Тут же, снимите-ка шляпу, персона. У всякого, даже мало приметного человека, живет острое осознание своей неповторимости, своей персональной исключительности. Ни за что не соглашусь, будто Чайковский слышал мир, а Сезанн его видел точно таким же, как я, как все остальные люди. Это, конечно, высочайшие индивидуальности, но ведь каждый человек воспринимает внешний мир по-своему, наблюдает собственную картинку на волшебном экране вселенского синематографа. Хотя бы потому, что себя то видит в самой ведущей, заглавной роли этого грандиозного сериала, во имя которой вроде бы и вертится все цветное кино. Блажен, мучительно счастлив человек, которому Господь положил заявить о своей индивидуальности через какой-либо небесный дар, будь то талант художника, мыслителя или поэта. Но если ничего подобного не случилось, не наделило проведение ярким дарованием, изыскиваются более прозаические средства для отстаивания своей исключительности, своей претензии на заглавную роль. Коричневые фуфайки, деньги, власть – это все из одного ряда, от неистребимого желания выделиться из сонма себе подобных, не затеряться в презренных массовках. Но тщетны упования, зыбка надежда. Людвиг ван Бетховен заметен как северное сияние, пара тактов из Лунной сонаты навеки решают проблему его узнаваемости. Сонату никому не присвоить, не купить, не отнять, и ничего нельзя изменить, вот где собака зарыта, а потому фуфайку хочется все коричневее, денег все больше и власти без конца и края, до тошноты, до умопомрачения.

В сорок восьмом году все большое семейство Дмитриевых полным составом обосновалось в Красном Луче. Жили тремя дворами, на частных квартирах. Бывший танкист дядя Павел, по-холостяцки, жил с бабушкой Ульяной, то есть со своей матерью. Это и его имели в виду, сочиняя шахтерский шлягер, как «в забой отправился парень молодой». Из Ташкента, с женой и двумя дочерьми приехал дядя Саша. Летательные устремления моего дядюшки-икара почему-то родину перестали интересовать и он срочным порядком переквалифицировался в дорожностроительные мастера. А мой батяня не раз еще помянет «не злым, тихим словом» среднего брата, разбивая собственный автомобиль на бесконечных ухабах, по-советски исполненного асфальтного бездорожья Ворошиловград – Красный Луч. Наша семья разрослась до шести человек. Папа, мама, бабушка Ксения, старшая сестра Любовь, младшая сестрица Людмила и я. В стране лютовала послевоенная разруха, голодно и холодно жили победители. Бабушка Ульяна зорко осмотрелась кругом, оценила обстановку и велела каждой невестке купить по зингеровской швейной машинке, с тем, чтобы обучить их шить на продажу всевозможные трусы, бюстгальтеры, школьные воротнички и манжетики. Обескровленная страна испытывала нужду во всем. Железная бабушкина воля, ее неисчерпаемое трудолюбие взбодрили и организовали сложный семейный ансамбль. Кто-то шил, кто-то ходил на базар торговать, появились оборотные средства, и жизнь, как в исправном часовом механизме, начала приобретать предсказуемость и надежность.

Не прошло много времени, и Красный Луч признал дружное семейство уральцев Дмитриевых. Бабушка Ульяна, своей царственной поступью, с запахом здорового женского тела ходила по воскресной толкучке, встречалась с перекупщиками, снабжала людей товаром, сама запасалась мануфактурой. В то время базары буквально кишели человеческими обрубками. Десятки никому не нужных, покалеченных войной людей отирались на городских вокзалах и воскресных толкучках. У бабушки всегда был припасен особый денежный фонд на раздаяние милостыней. Не припомню случая, чтобы она прошла мимо убогого, обделив своим состраданием. Происходило это скорее всего от собственной боли и горечи личных потерь. Дочь свою я назвал именем этой славной бабушки, в надежде, что она проживет достойную жизнь, верную памяти своих предков, которые с надеждой взирают на нас из своего чудного далека.

По воскресеньям, после торгов, непременным образом затевались пельмени. Бабушка решала в чьем доме устраивать большой семейный обед. Пельмени лепили все вместе, в белых передниках и белых косынках, в таких же свежих, как мясо, мука и руки стряпчих. Пельменей делали много, обильно, вкусно необыкновенно и всегда с сюрпризом. В один из пельменей заворачивали соль или пуговицу, для потехи. Застолье продолжалось долго, ели и пили не торопясь, шутили, вспоминали былое и, конечно, как все здоровые счастливые люди, мечтали о будущем. А потом пели под баян песни. Дядя Саша виртуозно владел что гитарой, что баяном. У всех братьев были фантастические голоса. Пели до того заразительно, что у калитки собирались толпы зевак, мощно, с полной отдачей, как будто последний в жизни раз, и все больше про Байкал, про Россию, про батюшку Урал.

Другаямоя бабушка,по материнскойлинии, которую величали Ксения Афанасьевна, была прямой противоположностью к Ульяне Исааковне. Она вела внешне неприметную, но полную забот и трудов праведных жизнь. На ней держался весь дом. Семья была большая, бабушка Ксения незаметно умудрялась всех обстирывать, окармливать, за всеми прибирать, и все строчила до глубокой ночи бесконечные трусы, воротнички, бюстгальтеры. Хотите верьте, хотите нет, но почти за полвека совместной жизни я ни разу не видел бабушку в гневе, наверное за это Господь даровал ей долгую, покойную жизнь.

Отец, на первых порах, шоферил. Был такой, испытанный на фронтовых распутьях чудо-грузовик «пятый Урал-ЗИС», с квадратным деревянным кузовом и такой же ящикоподобной кабиной. Все машины той поры вид имели угрюмый. Ездили с противным трансмиссионным подвыванием и очень неохотно. Обыкновенно водитель стоял в раскоряку перед радиатором своего упрямца и остервенело ворочал заводную рукоять. Потом внезапно заскакивал в кабину и чего-то там смыкал, понукая крепкими словами бензинового коня. Денежный достаток мало-помалу начал сказываться на положении отца в обществе. Каким-то замысловатым образом он сделался сотрудником комбината «Краснолучуголь». Работал в отделе техснаба и был ключевой фигурой, с семиклассным своим образованием.

Папе предоставили казенную квартиру рядом с комбинатом, по улице Водопроводной, ведь до этого мы жили на частной, возле базара. Это был двухэтажный, в два подъезда штукатуренный дом. Нас поселили на первом этаже. Дом стоял на возвышенности, со двора хорошо просматривался весь Красный Луч. Внизу, под нами, располагалась действующая шахта. Мне доставляло несказанное удовольствие наблюдать по вечерам ползущие по откосу террикона груженные вагонетки, помеченные электрическими огнями. Возникало ощущение пульса трудовой страны, ибо я уже понимал, что эти медленно двигающиеся вагонетки всего лишь малая часть сложной работы, которую делают мужественные люди глубоко под землей. И больше всего на свете хотелось стать большим, чтобы явиться к маме в шахтерской робе и обязательно с таким же черным лицом и руками, как у настоящих забойщиков, и со светящейся коногонкой во лбу.

Если папа не был в командировке, обязательно приходил на обед домой. Любил горячий борщ, с добрым куском говядины и непременно свежайшей мозговой костью. Всегда выкраивал пару минут для текущих домашних забот. Успевал починить табуретку или отладить оранжевый абажур, если на вечер намечалось лото. За большой овальный стол садились все вместе, взрослые и дети. Играли азартно, не взирая на лица. Любимые карты, личные накрывашки, жаргон «кричащего», у каждого свои, особенные. Когда цифра семь, то обязательно «армянский нос», если одиннадцать – «барабанные палочки», двадцать два – «уточки», девяносто – «дед», потому что восемьдесят – это «баба» и так почти по любому поводу. С каким восторгом, полным торжества и надежды, объявлялось партнерам – «квартира». Это означало, что на одной карточной строке выстроился неполный ряд и судьбу кона могло решить заветное число. Поэтому доставать из мешочка следовало очень осторожно, тщательно перемешивая и только по одному бочонку. Господи, до чего же было все это тепло и мило, как, наверное, повторяется только в раю.

Незабываемо приятные хлопоты наполняли дом в предновогодние дни. На самом деле, все начиналось с осени, когда папа вырезывал из плотного листа фанеры большущую звезду, настоящую копию ордена Победы. Приходя домой на обед, он успевал выпиливать несколько двухкопеечных дырочек, в которые позже будут вставляться электрические лампочки. Их много, по всему периметру звезды. Внутри надпись, так же из дырочек – «1952 год». Папа покрасит лампочки в нарядные цвета, перепаяет их. Соберет из разноцветных огней гирлянды, для освещения новогодней елки. И по вечерам, задолго до праздника, будет подключать в розетку всю эту замысловатую иллюминацию, заново перепаивать, перекрашивать, подбирать оптимальные сочетания.

Ближе к первому января настанет и наш черед. Мама достанет из шкафа цветную бумагу, канцелярский клей и мы примемся мастерить елочные украшения. Любаша знает толк в зверушках, моя задача изготовить длинные, на весь обхват широкой елки, красивые цепи, а меньшая сестренка нарежет и соберет гирлянды из маленьких разноцветных флажков. Знаем заранее, что в Деда Мороза облачится дядя Павел, он самый веселый и добрый, а еще он мой крестный. Догадываемся о содержании подарков, доставленных будто из заснеженного соснового леса. Но ничего не делается понарошку, все от мала до велика настроены серьезно, без лукавства. Удивительно вспомнить, как послевоенный народ наш был открыт для вкушения любых, даже самых наивных радостей.

И вот наступил, в звезду оправленный, пятьдесят второй год. Год выжидательный, полный тревог. Страна нутром чуяла закатные дни великого кормчего. Чуял и вождь настигающее в затылок дыхание старухи с косой, стремительно дряхлел, понимал всю беспомощность медицины и за это мстил врачам -жестоко, беспощадно. На дальних подступах он сделался уже не опасен, за отсутствием широкого энтузиазма, но кремлевская, но обкомовская верховная сволочь переживала тревожные, душененавистные дни. Непредсказуемо мрачным появлялся в этот год Сталин, никто не мог знать, что твориться в его угасающей кухне дьявольских интриг и затей. Как распознать, чья физиономия вдруг подвернется некстати и вызовет нечаянный гнев, с неминуемо разрешенными последствиями. Соратники, под всякими предлогами избегали встреч, сторонились хереющего на глазах гения. Все чаще сказывались больными, искали поводов для неотложных командировок, с головой накрывались видимостью нетерпящих отлагательств государственных дел, и все труднее делалось заманить кого-либо хоть на ближнюю, хоть на загородную дачу. Он видел все, запоминал каждое предательство, каждую подлость, в надежде подобраться с силенками и в который раз продемонстрировать мерзавцам, кто в доме хозяин.

Но самое тревожное – никто не боролся за власть. От вождя шарахались, как от зачумленного. Все понимали, что человек, принявший власть непосредственно из окровавленных рук товарища Сталина, обречен. Уже становилось понятным, что страна обязательно спросит, потребует ответа от верных и не очень радивых ленинцев. Вопрос заключался лишь в том, спросит действительно, или сделает вид, в мягком режиме прокатится на тормозах. С другой стороны, вся околосталинская псарня изготовилась в предстоящий смертельный гон. Потому что сначала сухой щелчок арапника, за ним долгожданное «Ату его!» и тогда уж пощады не жди, тут тебе ни понятых, ни свидетелей.

В пятьдесят втором меня, с неполными шестью годами, отправили в школу. К тому времени я свободно читал, писал, считал, и дожидаться исполнения необходимых семи лет не имело видимого смысла. Специально моим ранним развитием, конечно, никто не занимался. Разве только бабушка Ксения, постоянно читавшая по вечерам для детей хорошие книжки. Но училась старшая сестра Любаша, и я, между делом, подучивался вместе с ней, заглядывая в букварь через плечо. Школьная учительница жила по соседству и, что называется, не чаяла во мне души. Под влиянием ее активных уговоров родители согласились отвести меня в первый класс. Однако возраст был мал, школа отапливалась печью, из рук вон плохо, и я в зиму крепко захворал, застудил уши. Папа прекратил эксперимент с вундеркиндом до следующего года.

Глава вторая

Право же, одному небу известно, как оно было на самом деле. То ли пятьдесят третий пришел, чтобы окочурился Сталин. То ли вождь дал дуба, чтобы грянул пятьдесят третий. Но он наступил, мартом припечатал страну к роковому пределу. Голос Левитана, в черных репродукторных тарелках, предвещал конец света. Ощущение всеобщего горя грозило разрастись до масштабов вселенской катастрофы. Папа явился на обед очень сосредоточенным, снял со стены картонный портрет генералиссимуса и стал наводить под линейку цветными карандашами красно-черную рамочку. Несколько раз подправлял печальный пейзаж, никак не находил ни себе, ни портрету подходящего места, все метался с ним по квартире, примеряясь к наиболее значительным ракурсам. У меня такое впечатление, что он горевал неподдельно. Как, почему, после всех своих мытарств и лишений, до сих пор не возьму в толк? Но пришла бабушка Ульяна и спокойно сказала: «Кончилась, сволочь». С мамой чуть было не приключился удар. Бабушка ненавидела советскую власть, со всеми ее вождями, большими и малыми, такой душераздирающей злобой, что для внешнего проявления уже не оставалось никаких сил. Ненавидела молча, непоколебимо, насмерть, как статуя Свободы. Можно только догадываться, сколько горя, какую боль и обиду пронесла через жизнь моя незабвенная бабушка, если даже смерть главаря не принесла облегчения. Обида проистекала не только от ужаса страданий и невосполнимости потерь, но, прежде всего, от вопиющей несправедливости, от абсолютной несоразмерности невообразимо диких обвинений и наказаний.

Дело было ранней весной. Возле комбината кучковались серыми призраками потерявшиеся соотечественники. По всему видно было, что произошло нечто непоправимое и вот-вот отверзнутся хляби небесные. Никто не знал, как следует вести себя перед концом света, что можно и нужно делать с этим несчастьем, ведь и не делать ничего смерти подобно. Многие боялись идти домой, чтобы там в одиночку не сотворить чего непотребного. И не было никакой надежды и помощи ждать неоткуда. Полнейшая растерянность парализовала, накрыла оцепеневшую страну.

Обыкновенно, мы лукаво персонифицируем историю, особенно в части ее кровавых, постыдных страниц. Народ ведь не располагает коллективным мужеством, позволяющим во всеуслышание заявить: это мы, советское падло, своими собственными зубами растерзали лучших сынов и дочерей, на этом настаиваю категорически, нашего бесноватого отечества. Подобного мужества недостает, поэтому возникает потребность назначить подходящего козла отпущения, то бишь тирана, который за все в ответе. Удобно чрезвычайно, без лишних вопросов и ненужных затей по разборке полетов. Кто стрелял? А никто не стрелял. Кто издевался, допрашивал, грабил? А никто никого не допрашивал. Сталин – козырь неубиенный, джокер на все времена. Мы ведь народ подневольный – серенький, маленький. Положим и хищненький, положим – зубатенький, но нас не видать, не слыхать и не сметь ворошить потаенного.

Образ Сталина-тирана более всего устраивает затихарившихся палачей, у которых руки по уши в крови. Всякие разглагольствования о культе, о порочной идеологии – чушь собачья. Конкретные убийства совершали не во имя великих идей, и почти никогда – по личной указке товарища Сталина. Мудрый Коба просто не мешал другим активно заниматься самовыражением. Несказанное наслаждение испытывает безбожный человек от насилия над себе подобным, пуще того, когда сам становится причиной чужих страданий. Попранный стыд, вот настоящий мотив любых преступлений. Совесть, мораль – это все от Бога. Это непереносимое для животного человеческого естества насилие свыше, всегда подспудно манит освобождением. И потом, какое дело мне лично до товарища Сталина, если я точно знаю кто донес на моих. Фамилия их Витюковы. Бог шельму метит, нехорошее занятие предаваться злорадству, но сын этих мерзавцев пришел с фронта слепым. А ведь были и те, кто по ночам арестовывал, кто-то допрашивал бабушку с дедушкой, да с какой фантазией, с каким пристрастием. Не простое это дело – раздуть скромную персону деревенского кузнеца до масштабов врага народа, обслуживающего агрессивные вражеские разведки. А кто-то еще и собственноручно стрелял в моего беззащитного деда. Причем знал наверняка, что перед ним никакой не буржуй, не белогвардеец, не шпион, не диверсант, а обыкновенный сельский мужик, так и не верящий до последнего дыхания, что все эти дикие обвинения предъявляются всерьез и последствия возымеют самые грозные.

Не могу без возмущения наблюдать демагогию нынешних властей относительно фигурантов тех жутких событий. Что толку посыпать голову пеплом над памятью усопших. Истинное покаяние состоит не в том, чтобы вспоминать миллионы безвинно погибших. Гораздо важнее для здоровья общества поименно перечислить всех надзирателей, палачей, стукачей, чьими стараниями совершались людоедские злодеяния. Чтобы жег позор до седьмого колена. И не надо рассказывать, что дети не отвечают за своих родителей. Отвечают, да еще и как, только вот все больше с нашей стороны. Могу привести длиннющий список престижных учебных и служебных заведений, не самых элитарных, дорога в которые нам была заказана по факту самого рождения и где неплохо устраивались и благополучно пребывают поныне отпрыски палачей, без устали тыкающие в усатую морду расшалившегося семинариста. Если дети имеют моральное право наследовать материальное достояние своих родителей, то они просто обязаны наследовать ответственность за совершенные преступления своих распоясавшихся предков. Конечно, для этого нужна порядочная власть, которой стыдно будет кривляться, стыдно лицемерить и манипулировать общественным сознанием. Правда и ничего кроме правды, вот единственно возможная мера вещей, все остальное – от лукавого. Как заметил один наш умнейший писатель: «Правду говорить легко и приятно». Хотя подозреваю, что на предмет слушанья правды, могут быть и другие мнения, особенно если шапка смердит предательски.

Во дни моей младости был в большой чести забавный такой супер идеологический групповой портрет, с четырьмя смотрящими вдаль священными идолами, от Карла Маркса до Сталина. Гривы, лысины, усы, бороды – все в ряд, единым порывом устремлены в светлое будущее. Эту портретную галерею свободно можно разворачивать, как тульскую гармонь. В любую сторону, хотите от Карла Маркса? Извольте – Фурье, Сен Симон, Жан Жак Руссо, Кампанелла, и так без конца и края, насколько достанет эрудиции. Желаете в другую сторону, будьте уверены: свято место пусто не бывает. Иосиф Джугашвили, временно конечно, оказался в этом ряду крайним. Ему и шишки все. Но дайте срок, хамская, сумасбродная идея осчастливить всех скопом, по точно выверенному плану, непременно возобладает, да с такой еще яростью, что дух перехватит.

А все от того, что у нормального человека может быть в жизни только одна серьезная задача – это спасение собственной души, то есть приведение ее к состоянию бессмертия. К тому единственно прекрасному и блаженному состоянию, которое дарует ощущение счастья горнего. Как только человек начинает заниматься устроением чьего либо счастья, а то и вовсе организацией счастья всего человечества, он неминуемо оказывается в сетях дьявола. Дьявольщина – это порождение порочного общественного сознания. Ветхий наш человек Адам благополучно пребывал в раю, доколе оставался сам. В Библии до обидного скупо написано – Ева ли виновата в том, что поддалась искушению змия, Бог ли сыграл нехорошую шутку, насадив в эдемском саду запретное древо и был ли то всамделишний рай, когда в нем существовали запреты? Складывается впечатление, что бедолага Адам вошел в общественные отношения, что называется, связался на свою голову.

Иногда на свет Божий появляются люди, наделенные исключительными дарованиями. Из них вырастают выдающиеся мыслители, музыканты, поэты. Яркий композиторский талант позволяет художнику улавливать и воспроизводить никому неведанную доселе музыкальную ткань. Неизвестно, существовала ли шестая симфония Чайковского в сокровенных глубинах Вселенной задолго до того, как Петр Ильич извлек и озвучил ее. Подобно тому, как закон Архимеда всегда существовал в природе вещей. Или шестая симфония является исключительно выражением собственной фантазии художника, продуктом его творческого самовыражения. Но в любом случае, носитель такого удивительного таланта абсолютно богоподобен, потому что реально участвует в сотворении мира, являя на белый свет нечто доселе неслыханное, людям неведанное.

Когда мы читаем в Библии, что Человек сотворен по образу и подобию Божию, надо хорошо разуметь – это говорится об избранниках Божиих, способных сделаться сопричастными к трудам на поприще сотворения мира. Кстати сказать, в первоисточниках первый стих книги Бытие, по смысловой нагрузке, принципиально отличается от современных текстов. Сейчас пишут: «В начале Бог сотворил небо и землю». Между тем на древнееврейском сообщали много мудрее: «В начале Бог сотворяет небо и землю». Понятие «сотворяет» имеет непреходящее значение, оно четко указывает, что процесс сотворения мира никогда не прекращается, это постоянно действующий, живой божественный акт. Люди, принимающие участие в таинстве преобразования мироздания, действительно отмечены знаками образа и подобия Божия, ибо и они, вместе с Отцом своим небесным, постоянно сотворяют, созидают мир божий, украшают его.

Иногда рождаются люди, наделенные исключительным даром ощущать потаенную суть мироздания, его богоодухотворенность. Из таких людей вырастают великие пророки, святители, праведники, Божии угодники. Они сияют в веках призывом к благочестию, для людей томящихся горением вышнего духа и стоят живым укором для тех, кто не способен улавливать Божественную гармонию мироздания. Виноват ли человек в том, что не воспринимает музыку Баха, плохо рисует, не пишет стихов, не испытывает религиозных восторгов? Нет, наверное, не виноват. Почему так бывает не знает никто, и это все тайны проведения Божия.

Осталось совсем немного времени, когда все наши великие предшественники будут вызваны из небытия, что бы по велению Христа рассудить мир сей. И тогда обнаружится ошибка фараонов, которые легкомысленно рассчитывали с помощью сохранения плоти и с использованием труда сотен тысяч подневольных людей, обрести желанное бессмертие. Залог вечности, счастье спасения несомненно даны человеку, но они вовсе не в плотском обличии, они в делах, в результатах прожитых наших дней. Большим заблуждением является упование и моих современников, будто развивающиеся биотехнологии в скором времени научатся воссоздавать ушедшие персонажи по их бренным останкам. Подлинный генетический код человека не имеет никакого отношения к говядине. Одухотворенный Пушкинский стих, палитра Ван Гога, пируэт Улановой – вот настоящий живой ключ к воссозданию бессмертных людей и они обязательно явятся еще раз в этом мире, во всем своем могуществе и великолепии. Вспомните заветное игольчатое ушко, о котором проповедовал Иисус, и в которое с черного хода пытаются продраться толпы никчемных людей. Никому не удастся протащить сквозь волшебное ушко свое сытое брюхо. Только слава подвижников духа беспрепятственно минует заветный рубеж и сделается порукой телесного воплощения ее носителей.

Все талантливые люди ведут сосредоточенную, с большим внутренним содержанием жизнь. Действительный дар Божий требует огромных усилий по его обслуживанию, когда практически не остается ни времени, ни сил для каких-то побочных интересов. Но иногда выпадают на наши головы беспокойные ребята, которым вдруг начинает казаться, что они пришли в этот мир, чтобы улучшить его, на предмет справедливости. Правильно устроить течение рек, течение жизней, наполнить их разумным содержанием, в соответствии с некоторым очень мудрым учением. На таких людей не бывает в обществе спроса, их никто не ищет, не ждет, не заказывает, они размножаются самосевом, как чертополох, и важно величают себя государственными или политическими деятелями. Трудно установить, в чем состоит положительная исключительность таких людей, в чем неповторимость их дарования: скорее всего в умении распахнуть перед зрителем товары лицом, заманить дурманом своих сумасбродных идей. Содержание и обслуживание важных государственных персон обходится обществу очень дорого, но куда как дороже вылетают результаты их неугомонной деятельности, плоды разгулявшейся фантазии.