Текст книги "Вслед за героями книг"

Автор книги: Борис Бродский

Москва времен Ивана Грозного

Что же происходит в это время на востоке Европы? Здесь в борьбе с многочисленными врагами, преодолевая феодальную раздробленность, складывается и крепнет русское государство.

Мы с вами в Москве XVI века.

 
Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной Кремлёвской белокаменной,
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается. ..
 

Вы, конечно, знаете эти строки из «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».

Именно в эту пору, которую так красочно описал Михаил Юрьевич Лермонтов, Москва обрела свой неповторимый и живописный облик. Её купола и башни, затейливые терема, её пруды, речки и сады, её слободы и белокаменные стены – всё это придавало городу широкий и привольный вид. Этим Москва отличалась от тесных и скученных столиц Западной Европы.

Сверкали на солнце маковки бесчисленных церквей, белели зубчатые стены и башни монастырей, поднимались боярские хоромины с фигурными теремками и вышками. А кругом словно прижались к земле дома, домики, домишки, а между ними – водяные мельницы.

Всё утопало в рощах, покрывавших берега речек: судоходной Яузы, болотистой и мутной Неглинки, Хапиловки, Синички, Кабанихи, Чечоры – о них теперь не помнят и самые древние московские старожилы.

То там, то здесь тянулись обширные пруды, то чистые, то подёрнутые зелёной ряской. Над ними склоняли свои купы московские сады. Сады были везде: и вокруг Кремля, и за Москвой– рекой. Над заборами высились только крыши домов да верхушки качелей – любимой забавы девушек, не смевших выходить за пределы усадьбы.

Остров посреди города

Над широко раскинувшимся городом поднимался укреплённый кремлёвский холм. В ту пору на башнях Кремля ещё не было островерхих шатров. Башни эти подобно стенам завершались короной двурогих зубцов.

Каждая башня была настоящей крепостью. В ней имелось несколько ярусов, приспособленных для «огненного боя». Так тогда называли медные пушки. Сводчатые погреба служили хранилищами пороха и каменных ядер. От погребов отходили подземные тайники, о которых мало кто ведал.

Широкая Москва-река делала неприступной одну из сторон Кремля. Проходы к другой его стороне закрывала болотистая пойма реки Неглинки. С третьей стороны, там где теперь Красная площадь, у Кремлёвских стен, лет за сорок до описанных Лермонтовым событий, был прорыт глубокий, шириной более тридцати метров, наполненный водой ров.

Окружённый водой Кремль казался островом посреди города. Попасть в него можно было только через подъёмные мосты.

Где торговал купец Калашников

У Кремлёвского, рва, там где теперь Красная площадь, расположился главный торг Москвы.

Торговая площадь называлась «Пожаром», в память о пожаре, некогда опустошившем междуречье Москвы и Неглинки.

Во времена Калашникова и Кирибеевича площадь была плотно застроена рядами палаток, рундуков, полутёмных лавок.

Каждый ряд имел своё название.

В «сапожном» ряду московские франты, заботившиеся «о красоте сапожней», покупали мягкие сапоги из разноцветной кожи.

В «кафтанном», «завязочном», «женском» портные продавали кушаки, воротники, шитые золотом, цветистые сарафаны, кафтаны и всякую другую одежду всех цветов и фасонов.

В «железном» ряду знаменитые московские оружейники выставляли боевые топоры, кольчуги, мечи.

Был здесь и «книжный» ряд. В нём торговали рукописными книгами, гусиными и лебяжьими перьями и почему-то сахаром, который привозили в Москву персидские купцы.

Был также особый ряд низеньких, крытых берёзовой корой лавочек. Здесь стригли москвичей предки парикмахеров. На голову клиента надевали глиняный горшок и по его кромке ножницами обрезали волосы.

Затем шли «масляный», «медовый», «селёдный» и два рыбных ряда – «свежий» и «просольный».

Среди деревянных навесов, рундуков и лавок словно вросла в землю длинная сводчатая галерея. Её массивные столбы и сплющенные арки окружали обширную, прямоугольную постройку.

Это был Гостиный двор.

«Гостями» в Древней Руси называли купцов. Слово «гостить» означало торговать, поэтому торговые дворы, куда заморские купцы привозили и складывали свои товары, назывались «гостиными». Приезжие «гости» не только держали свои товары в сводчатых кладовых Гостиного двора, но и сами жили тут же – кто в той же кладовой, а кто в отдельном помещении поудобнее. В просторных конюшнях Гостиного двора стояли купеческие кони, а в сараях – телеги.

На галерею, окружавшую снаружи Гостиный двор, выходили полутёмные лавки. Иноземным купцам было выгодно продавать свой товар оптом, чтобы быстрее возвратиться домой. Поэтому во многих лавках Гостиного двора привозным товаром торговали русские купцы.

Купец Калашников в своей лавке на Гостином дворе торговал шёлком. Собственного шёлка Россия в XVI веке ещё не имела. Его привозили в Москву из далёкой Средней Азии.

Почему купец Калашников жил за Москвой – рекой.

Задолго до воспетых Лермонтовым событий на узких улицах, примыкавших к торговой площади «Пожар», жили купцы и ремесленники.

В первой трети XVI века этот район обнесли полукольцом крепостной стены и стали называть Китай-городом.

Китайгородская стена была ниже Кремлёвской, но надёжнее. В Кремле пушки могли стоять только в башнях, а в Китай-городе можно было установить орудие в любом месте стены. Кроме того, двенадцать приземистых башен Китай-города были выдвинуты дальше кремлёвских, и по этому служили хорошей защитой.

В течение XVI века дворы князей и бояр постепенно вытеснили из Китайгорода дома московских купцов.

Хотя лавки купцов и остались на старом месте на торгу, сами купцы вынуждены были переселиться. Кто выбрал место по сторонам Смоленской дороги, кто Новгородской, а многие, подобно Калашникову, переехали за Москву– реку.

Дом купца Калашникова

В старой Москве всё строили из дерева. Русские плотники, не зная ни пилы, ни рубанка, орудуя одним лишь топором, возводили дома, ладили заборы, наводили мосты. И всё – быстро, споро.

Даже мостовая и та была деревянная. Близ Кремля главные улицы выкладывали тёсаными брусьями, а в боковых переулках и за Москвой-рекой устилали длинными жердями.

Дом купца Калашникова не был виден с улицы. Он стоял посреди обширного двора, окружённого глухим забором. Его высокие остроконечные колья были высоки и тесно пригнаны друг к другу.

Во двор вели массивные дубовые ворота – целое сооружение с пудовыми петлями, тяжёлыми засовами и иконой под дощатым навесом.

Хотя могучие сосновые кряжи, из которых был сложен дом, стали от времени серебристоголубого цвета, вся постройка была такой прочной, что ей, казалось, не были страшны годы.

Высокое резное крыльцо, срубленное так хитроумно, что всё оно держалось лишь на одном, врытом в землю столбе, вело сразу на второй этаж.

Купец Калашников с семьёй жил в верхней части дома. Нижняя служила «подклетом» – помещением для хозяйственной утвари и запасов.

Слюдяные оконца тускло освещали жилые комнаты дома. Главным украшением здесь служили сундуки с домашним скарбом. Сундуки были окованы ажурными полосами железа и разукрашены прихотливой росписью.

Ещё ярче были раскрашены резные прялки, за которыми проводили длинные вечера хозяйка дома и её служанки.

Незатейливая дубовая мебель в доме купцастол и несколько длинных лавок – отличалась массивностью и прочностью. Лавки шли вдоль стен избы и приделывались к ним наглухо. Были ещё и скамьи с приподнятыми подголовниками. На лавки укладывались отдыхать после обеда. В Древней Руси послеобеденный сон считался не только приятным, но и благочестивым делом. Скамей и квадратных табуреток в доме стояло немного, а стульев и кресел не было вовсе.

В XVI веке огромные печи топились по– чёрнсму, без труб. Так было не только у бедняков, но и в домах, считавшихся богатыми. Едкий дым выходил через окна и двери. В натопленный, как баня, дом можно было войти лишь после того, как дрова прогорят.

Впрочем, у богатого купца могли быть и печи с топкой «по-белому», с трубой. Что касается знаменитых русских печей с цветными изразцами, то они только начали появляться и встречались лишь в домах у царских вельмож.

Боясь пожаров, в доме не готовили, а строили отдельную избушку-поварню.

Если хозяин был хлебосолом, то он ставил во дворе отдельную «столовую» палату. Делалось это потому, что жилые покои обычно состояли из двух-трех небольших комнат, и устраивать пиры было негде.

Древнерусский дом содержался в относительной чистоте. Поучения того времени гласили: «Всегда всё было бы измыто и выскоблено, и вытерто, и сметено». Или: «Грязные ноги отирать, ино лестница не угрязнится, а у сеней перед дверьми рогожу или войлок ветшалой положи».

 
„Дурак“ на стене
«…Как запру я тебя на железный замок,
За дубовую дверь окованную,
Чтобы свету божьего ты не видела.
Моё имя честное не порочила. . .
И, услышав то, Алёна Дмитриевна
Задрожала вся, моя голубушка,
Затряслась, как листочек осиновый,
Горько-горько она восплакалась,
В ноги мужу повалилася».
 

Чего же испугалась Алёна Дмитриевна?

Не легка была доля женщины в древней Руси. До замужества она не имела права одна выходить за пределы родительской усадьбы.

Замуж её выдавали по родительской воле, и до самой свадьбы она не знала человека, с которым ей придётся жить всю жизнь.

В доме мужа на стене её ждал «дурак». Так называлась плеть, предназначенная для жены. Поучения того времени не советовали мужу бить жену железными и деревянными предметами, но «поучать» жену, как тогда говорили, полагалось «вежлевенько плетью».

О муже, который не бил жены, благочестивые люди говорили, что он «о своей душе не радит и сам погублен будет и дом свой погубит».

Несмотря на такие порядки, жена всё же не была рабой в доме.

Во всём, что касалось домашних дел, Алёна Дмитриевна была полной хозяйкой, или, как говорили тогда, «госпожой».

Воспитание детей, кладовые, огород, кухня были на её попечении, и муж редко вмешивался в эту сторону домашней жизни.

Однако во всём, что касалось отношений с миром, который начинался за воротами усадьбы, Алёна Дмитриевна была совершенно бесправна. Она не смела ничего покупать без разрешения мужа, не могла ни с кем познакомиться без его согласия, должна была говорить с посторонними лишь о том, о чём приказывал муж. Чтобы пойти в церковь, Алёна Дмитриевна тоже испрашивала разрешения у мужа.

Уже то, что её не оказалось дома, когда купец вернулся из лавки, считалось тяжёлым проступком, почти преступлением.

Пир Ивана Грозного

Пирует царь.

Царский пир обставлен торжественно и празднично:

 
«Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трапезой сидит в златом венце,
Сидит грозный царь Иван Васильевич.
Позади его стоят стольники.
Супротив его всё бояре да князья,
По бокам его всё опричники;
И пирует царь во славу божию,
В удовольствие своё и веселие».
 

Посреди просторной палаты высится чуть не до самого потолка пирамида золотой и серебряной посуды. Это деревянный поставец – предок наших буфетов.

На нём – «россольники», плоские вазы на высоких чеканных ножках, узкогорлые серебряные фляги, называемые «сулеи», блюда с рельефной чеканкой, ковши и множество кубков от маленьких, меньше стакана, до огромных, выше роста человеческого и более пуда весом.

Вдоль стен накрыты столы. Рядом с царским – столы его сыновей Ивана и Фёдора. Дальше сидят приближённые царя, соответственно знатности и положению. Против царского стола усаживали послов.

На царских пирах подавали до пятисот различных кушаний и выпивали до полутораста вёдер хмельных напитков.

Даже в те дни, когда церковь запрещала устраивать пиры, к царскому столу редко подносили менее семидесяти блюд.

На пиру прислуживало двести, а иногда и более слуг, среди которых были и очень знатные люди. Одни «государю есть отпущали», другие «пред великого государя пить носили». Были слуги, которые «за государевым столом стояли» и ещё другие, которые «у поставца стояли» и которые «в столы смотрели», то есть наблюдали за порядком.

Жидкие кушанья наливали в мисы, из них хлебали ложками сразу по три-четыре человека. Мясные блюда подавали нарезанными на куски, и их брали руками и отправляли в рот. Это не значило, однако, что тарелками не пользовались. Перед пирующими стояли тарелки, но на них не накладывали кушанья, а кидали обглоданные кости.

Повар, готовивший для царя, отведывал кушанье в присутствии дворцового слуги – стряпчего. Затем блюдо вручалось другому слуге – ключнику, который под охраной стряпчего нёс блюдо из кухни через весь двор.

Во дворце ключник сдавал блюдо дворецкому, который заведовал царским столом. Дворецкий также отведывал кушанье. Удостоверившись, что оно не отравлено, дворецкий передавал его одному из стольников.

Стольник держал блюдо на руках, близ царского стола. От стольника блюдо принимал крайничий. Он один имел право ставить кушанье перед царём на стол, предварительно также отведав его.

Таким же образом поступали и с винами. Их пробовали несколько человек, прежде чем вино доходило до царского чашника.

Чашник в течение всего пира держал в руках царский кубок. Каждый раз, когда царь оборачивался к нему, чашник отливал себе из кубка в ковш немного вина и отпивал из него. Только после этого чашник передавал кубок прямо в руки царю и подхватывал его тотчас же, как только царь выпьет, чтобы царский кубок не оказался стоящим на столе.

В шубе за столом

От жарко натопленных печей в палате стояла невыносимая духота. Горячий пот струился по лицам пирующих, но царь и бояре восседали в меховых шубах.

На каждом была богато расшитая цветными и золотыми нитками рубашка. Она считалась исподней, нижней одеждой.

Исподней одеждой считался узкий до колен «зипун» со стоячим воротником, подпиравшим затылок. Зипун надевали на рубаху. Нередко зипун шили с рукавами другого цвета. Например, белые рукава к зипуну зелёного шёлка. В зипуне ходили дома, а если ждали гостей, то поверх надевали кафтан из цветного шёлка, парчи или бархата.

От ворота до низа кафтана шли застёжки, искусно сплетённые из золотых и серебряных проволочек, а к рукавам, длиной до колен, приделаны вытканные золотом ремешки.

Этими ремешками рукав стягивали на запястье, и от этого плотная материя топорщилась сборками.

В торжественных случаях поверх кафтана накидывали просторную и длинную, чуть не до пят, меховую шубу с огромным, как шаль, воротником.

Богатство одежды считалось признаком знатности. Чем знатнее был человек, тем пышнее он наряжался.

У царя имелись особые шубы для выезда, для приёмов, для свадеб. На пиру он сидел в специальной «столовой» шубе, подбитой самым лёгким мехом – беличьим. Сверху столовая шуба была крыта белым шуршащим шёлком, что по старинным понятиям свидетельствовало о симпатии хозяина к своим гостям.

Кремлёвский дворец

Где же пировал царь?

Конечно, в своём Кремлёвском дворце, – скажут многие.

Действительно, после пожара 1547 года Иван Г розный с большой пышностью восстановил дворец на вершине Кремлёвского холма. Одни палаты были отстроены заново, другие подновлены и украшены росписью и каменной резьбой.

Царский дворец поражал современников своими размерами. В нём было около тысячи помещений: покоев, палат, погребов. Дворец состоял из множества самостоятельных, построенных в разное время частей.

Разбросанные причудливо и живописно постройки дворца соединялись площадками, висячими переходами, галереями и великолепными крылечками.

Каждое крыльцо имело своё назначение: с одного читались царские указы, по другому вводили восточных послов, по третьему – европейских. Было крыльцо, которым пользовались слуги, а было и такое, к которому простому человеку запрещалось даже приблизиться – оно вело в покои царя.

В Кремле между зданиями царских палат было множество мощёных внутренних дворов.

Со двора во двор вели пологие лестницы.

Каменный нижний этаж – подклет – служил для подсобных помещений. Здесь размещались поварни, пекарни, квасные, швальни (портновские), чеботарни (сапожные), псарни, помещения для охотничьих соколов и так называемая «истопничья палата». К ней были приписаны слуги, обязанные топить печи и следить за чистотой во дворце.

Среди многочисленных построек дворца выделялось белое кубическое здание, облицованное гранёным камнем,– знаменитая Грановитая палата, приёмный зал русских царей.

Белокаменное крыльцо, с которого оглашались царские указы, соединяло Грановитую палату со Средней палатой. Она была крыта листами позолоченной меди и за своё роскошное убранство прозвана Большой Золотой.

Из неё переход вёл в столовую палату, место царских пиров. Но во времена, о которых рассказал Лермонтов, Иван Грозный жил не в Кремлёвском дворце.

Опричнина и земщина

Родовитые бояре думали больше о своих владениях, чем об интересах русского государства. Многие из них становились на путь измен и предательства. Это вынудило Ивана Грозного на крайнюю меру. Он объявил наиболее важную центральную часть страны опричниной – собственной землёй царя.

На опричных землях деревни и сёла были отобраны у знатных владельцев, а их самих царь переселил на другие земли, названные земщиной.

Опричные земли царь роздал не знатным, но преданным ему служилым людям. Это и были «опричники» – личная гвардия царя Ивана.

Они не смели водить ни дружбы, ни прочного знакомства с теми, кто не был приписан к опричнине и считался земским.

Это относилось и к родителям опричника. Ради царя он не должен был знаться ни с «земским» отцом, ни с матерью.

Опричники носили у седла метлу и собачью голову в знак того, что они призваны искоренять измену, вынюхивая, подобно собакам, царских недругов и выметая их, как помелом, с земли русской.

В песне Лермонтова один из героев, Кирибеевич, – опричник, а другой, купец Калашников, – земец. На льду Москвы-реки в честном кулачном бою удалой купец Калашников побеждает Кирибеевича и идёт на лютую казнь. Но если бы победителем в поединке вышел Кирибеевич, он бы не понёс наказания.

По законам Ивана Грозного опричник мог безнаказанно ограбить и разорить земца. Любой поступок и даже тяжёлое преступление сходило с рук царским любимцам.

Земец на опричника не мог даже пожаловаться. Сказать про опричника неучтивое слово значило оскорбить самого царя.

В любом споре опричник считался правым.

Убить земца ничего не стоило, а поднять руку на опричника считалось тяжким преступлением.

Разделив государство на «опричнину» и «земщину», царь поступил так же и со своей столицей. За рекой Неглинкой был взят в опричнину большой район Москвы, через который шли дороги на Тверь, Великий Новгород и Смоленск. Отсюда были выселены бояре и князья, а их дома и дворы отданы опричникам.

Кремль с дворцом оказался на территории земщины, и царь решил уехать из него и поселиться на опричной земле.

«Великий князь, – вспоминает о царе Иване один из опричников, – приказал разломать дворы многих князей, бояр и торговых людей на запад от Кремля, очистить четырёхугольную площадь и обвести эту площадь стеной». Стена была высотой с трёхэтажный дом и огораживала квадратный двор.

Сюда вело несколько ворот. Главные с двойными, окованными железом дубовыми створами, находились против Кремля. Они были украшены фигурами львов и грозным двуглавым орлом, обращённым грудью в сторону земщины.

Здесь боярские коноводы и кучера держали наготове коней и оружие своих господ. На Опричный двор въезжать на коне и в оружии разрешалось только царю, а придворным, просителям и даже иноземным послам входить можно только пешими и без оружия.

Внутри двора около главных ворот тянулись каменные постройки царских погребов, поварен и пекарен. У противоположной стены находились деревянные здания «приказов» – царских канцелярий.

Посреди Опричного двора был возведён двухъярусный Опричный дворец. Первый ярус дворца – каменный, второй – деревянный.

Здесь, в Опричном дворце, и происходил воспетый Лермонтовым пир.

Со двора два крыльца с открытыми белокаменными лестницами поднимались на каменную террасу. Терраса проходила вокруг деревянного второго этажа и называлась «гульбище». Она должна была служить местом отдыха.

Однако по гульбищу не гуляли – по нему день и ночь расхаживали вооружённые караульные. Царя в его собственных покоях охраняло почти 500 человек.

Опричный дворец

Бревенчатые стены дворца внутри были обшиты тёсом. Поверх тёса накладывали войлок. К этой «подкладке» прибивали красное или зелёное сукно. На дверях висели занавески из плотного шёлка. Маленькие подслеповатые окна затыкались, как бочки, втулками, обитыми войлоком, и тоже занавешивались шёлком.

Впрочем, и без втулок окна давали мало света. Стекло было редкостью, и даже в царском дворце его заменяли непрозрачными кусками слюды. В некоторых палатах слюду расписывали цветными узорами.

В правом углу под иконами стоял стол, покрытый алым или зелёным сукном. Вдоль стен – дубовые лавки, тоже покрытые сукном. На некоторых лежали «бумажники», нечто вроде ватного одеяла. К ватным бумажникам шили наволочки из шёлковой тафты или тонкой козловой кожи.

Стулья и кресла украшали золотом или серебром. Обычно в комнате стоял только один стул или кресло для самого царя. Другой стул вносили только тогда, когда к царю приходили члены его семьи или патриарх. Второй стул ставили на расстоянии, соответствующем положению знатного посетителя.

Кроме лавок, у стен стояли поставцы – подобия комодов, с выдвижными ящиками для писем, документов и открытыми полками для дорогой посуды.