Текст книги "Боги выбирают сильных"

Автор книги: Борис Толчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да… – вздохнула Медея. – Это война, София. Они так просто не сдадутся. Они сильны. Они тебя сильнее…

– Я знаю. Еще я знаю, как их победить. Помимо «новой молодежи», меня поддержат многие магнаты, так как твоим назначением я дам им знак своей готовности к реформам и, следовательно, магнатам не будет никакого резона ставить на лукавого Корнелия. Лояльные магнаты помогут мне добиться перевеса среди избранников народа. Но, главное, меня поддержат иереи Содружества. Я знаю настроения в Мемноне: святые риши тоже полагают, что нашей светской власти пора устроить добрую встряску!..

Теперь ты видишь, сколь много значит для меня и для Отечества твоя новая работа. И это будет лишь начало – rerum novus ordo nascitur! [28]28
  «Рождается новый порядок вещей» (лат.)


[Закрыть]Когда я стану первым министром, я постараюсь заменить всех архонтов провинций; иные, сверстники царя Огига, сидят в своих дворцах по двадцать лет и более!

– Я как раз об этом тебя хотела спросить. Лициний Гонорин, как ты сказала, правит Илифией двадцать девять лет, значит, его третий срок закончится только через семь лет, а в отставку он не собирается…

Карминные уста Софии отразили озорную улыбку, и Медее стало неловко за свой вопрос: ей ли не знать, какими способами подруга обычно решает подобные проблемы?

– Дело в том, – объяснила София, – что у князя Лициния есть сын Галерий. И этот самый Галерий, между нами, подругами, говоря, большой развратник. Представляешь, он умудряется иметь сношения с тремя женщинами одновременно, и это не считая законной жены! Ну, добро бы он просто был развратником, это отец еще бы пережил. Так нет же! Одна из упомянутых мною женщин – плебейка низшего рода, уличная потаскушка. И это еще не все! Она понесла от Галерия Гонорина и скоро должна родить.

– А если старик Лициний заупрямится?

София сделала обиженное лицо.

– Ты, что же, полагаешь меня способной к низменному шантажу?!

По-твоему, я буду шантажировать друга семьи? Да и зачем мне сын, когда грехов отца satis superque est? [29]29
  «Довольно, и больше чем довольно» (лат.)


[Закрыть]О, нет, подруга, все наоборот! Завтра я встречусь со старым князем Лицинием, – он как раз в Темисии, – отмечу все его заслуги, пообещаю устроить орден Фортуната за многолетний и достойный труд на благо государства… ну а затем, когда старик порядком разомлеет, я уговорю его отказаться от власти в пользу любимого сына.

Да-да, Медея, ты не ослышалась, в пользу того самого Галерия, который славится своим умом, как Нестор, соперничает честностью с Катоном, красив, точно Парис, и верен браку, как Адмет. Старый наместник уйдет в отставку, а на следующий день в какой-нибудь газетке обнаружится неприглядное лицо князя Галерия. Уверяю тебя, подруга, всегда найдется некая плебейка, согласная удостоверить под присягой, что сын Лициния Гонорина безжалостно насиловал ее, и не раз. Само собой разумеется, правительство не сможет в такой момент рекомендовать младшего Гонорина на пост архонта. Навряд ли и отец, и сын возжаждут искать правды в грязи большого скандала. Я помогу друзьям семьи замять его, и оба Гонорина еще будут признательны мне за услугу!

«Она в своем репертуаре, – подумала Медея Тамина. – Мне не дано постичь извивы ее могучего ума. Я могу только исполнять задуманное ею.

Вероломство, вознесенное на пьедестал высокого искусства! София – тринадцатая муза [30]30
  Аморийцы выделяют не девять, а двенадцать муз, богинь-покровительниц наук и искусств, – см. «Словарь имен и названий».


[Закрыть], муза интриги; чем эта муза хуже Эвтерпы или Мельпомены?.. Бедняга Галерий! Сегодня он достойный сын достойного отца, а завтра может стать изгоем общества – и только потому, что ей понадобилось сделать меня архонтессой Илифии! Нужно немедленно соглашаться, а там будь что будет… Иначе в один прекрасный день я вдруг узнаю, что брала взятки в суде, либо передавала государственные секреты варварам, либо, в лучшем случае, спала с уродливым рабом…».

– Конечно, если ты не уверена в своих силах, можешь отказаться, – с расстановкой заметила София. – Я найду тебе другую работу; талантливые люди мне нужны и здесь, в Темисии…

– Я уверена в своих силах, – быстро промолвила Медея. – Извини мои сомнения… я вспомнила, что князь Галерий в свое время помог моему отцу выбраться из долговой ямы…

– Полагаю, Квинтий Тамин не остался в долгу, – покровительственно усмехнулась София.

– Это неправда! Мой отец никогда в жизни никому не давал взяток. Он честный человек!

– По каковой причине в свои сорок девять лет служит в чине доктора, – съязвила София. – Учился бы он у тебя, как нужно жить. Некоторым отцам иногда не вредно учиться у своих дочерей. А впрочем, подруга, ты права: это очень хорошо, что твой отец честный человек; гораздо хуже было бы для нас, если бы архонтессой Илифии становилась дочь негодяя!

– Прости, – отведя глаза, произнесла Медея. – Насчет Галерия и моего отца я просто так сказала. На самом деле я не надеялась, что ты решишься оказать мне столь высокое доверие…

Легкая усмешка, промелькнувшая на устах Софии, свидетельствовала о том, что она разгадала истинные мысли подруги. Желая еще раз проверить реакцию Медеи, София сказала:

– В сущности, у меня не было иного выбора, кроме как предложить этот пост тебе. Ты – идеальная кандидатура в архонтессы Илифии. Ты оттуда родом, то есть своя для илифийской оппозиции. Затем, ты Феникс, согласно Выбору, а этот аватар, как всем известно, покровительствует солнечной Илифии. Наконец, ты никак не связана с кланом нынешнего архонта, и у тебя безупречная репутация – кто, как не ты?..

«Когда-нибудь она продаст меня кому-нибудь, кто ей окажется полезен больше, – еще подумала Медея. – Но это будет не сегодня. И не завтра. Я ей нужна. Следующий год – Год Феникса, ergo, я, как архонтесса Илифии, целый год буду заседать в Консистории. И именно в этот год ей исполнится тридцать! Она права – это будет решающий для нее год. Для нее… и для меня! Она нуждается во мне, а я нуждаюсь в ней. По закону прокуратор не может быть наместником провинции больше двух лет, он должен или стать проконсулом, или уйти… Она все рассчитала! Если я справлюсь, если она будет мной довольна, я получу чин проконсула и смогу править в Илифии еще десять лет, но если оступлюсь – тогда она меня утопит, как утопила Марса, или даже хуже… Пусть так. Как писал Сенека, «ducunt volentem fata, nolentem trahunt» [31]31
  «Согласного судьба ведет, а несогласного влечет» (лат.)


[Закрыть]. Напрасно я вспомнила Сенеку… она не любит Сенеку. Egro, я тоже не люблю Сенеку, а люблю Софию…».

Медея стойко выдержала испытующий, чуть насмешливый взгляд Софии и проговорила:

– Ты права во всем. Я буду стараться. Ты не пожалеешь.

– Знаю, – с улыбкой ответила София. – На тебя всегда можно положиться. Позволь, я обниму тебя, Медея, моя самая добрая и верная подруга…

Они обнялись, добрые и верные подруги, а затем обговорили детали предстоящего торжества по случаю тридцатилетнего юбилея Медеи. Вернее, говорила София – кому и как отсылать приглашения на торжество, и каких артистов звать, и что они должны показывать, и в каком наряде лучше всего предстать перед гостями, – а Медея согласно кивала и иногда вставляла свои уточняющие вопросы… За окном занимался рассвет; в отличие от Медеи, чья работоспособность всегда казалась фантастической, София чувствовала себя усталой. Медея видела это, но, будучи достаточно умна и опытна, не выказывала подруге ни понимания, ни сожаления, а ждала, когда София сама закончит разговор. Наконец все указания, советы и намеки были розданы. София заявила, что отдохнет прямо здесь, в кабинете, на диване; Медея знала, что четырех часов сна подруге обычно бывает достаточно для восстановления сил. Медея еще раз поблагодарила Софию за доверие и заботу, но на прощание изъявила просьбу, которая удивила хозяйку кабинета.

– Уступи мне своего референта, – сказала Медея. – Архонтессе нужен хороший референт, а лучшего, чем подобрала ты, мне не сыскать.

Ты же найдешь себе другого, и лучшего, чем этот.

София улыбнулась: лесть маленькая и невинная всегда приятна.

– Отказывать близкой подруге грех, – сказала она и нажала кнопку вызова.

Референт появился не сразу, а после второго звонка. Выглядел он, словно только что проснулся; скорее всего, так оно и было.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – проговорил референт. – Я работал… и задумался.

– Вас, вероятно, не устраивает, что приходится работать ночью, – предположила министр.

– Нет, ваше сиятельство, я всем доволен, – ответил референт.

– Я тоже довольна вами и вашей работой, мандатор. Поэтому я сочла возможным порекомендовать вас своей подруге; ей необходим хороший референт.

Лицо референта залилось багрянцем. Ему было известно, что София Юстина иногда развлекается издевками над чиновниками; такие издевки обычно помечали скорый финал чиновничьей карьеры. «Кто ж знал, что эта Медея Тамина – ее подруга?», – подумалось несчастному референту.

В его голове не укладывалось, как он, мандатор, может быть референтом другого мандатора!

– Я вижу, вы сомневаетесь, – задумчиво промолвила София. – Как жаль! А я-то думала, вы не откажетесь помочь моей близкой подруге.

Видно, ошиблась.

Медея, которую тоже забавлял этот маленький спектакль, прибавила с улыбкой:

– Я обещаю научить вас делать три дела сразу: читать, писать и наблюдать за обстановкой. И вы не будете завидовать другим, кто это может.

Еще я даю слово, вам не придется работать по ночам.

Референт слушал ее, не отрывая взгляда от двух звездочек на рукаве фланелевого платья, и лицо его чернело на глазах. Воспитанный на незыблемости и святости чиновной иерархии, он не понимал. София пожалела его:

– Fronti nulla fides! [32]32
  «Не доверяйте наружности» (лат.)


[Закрыть]Это старое платье. Лучше научитесь называть мою подругу «ее превосходительством».

Сказав эти слова, София прикрыла рукой две из трех больших звезд на рукаве своего калазириса и оставшуюся звезду показала референту. Он вытаращил глаза. Женщины рассмеялись, настолько комичным показалось им это зрелище.

Обретя дар речи, референт отдал Медее честь и промолвил:

– Да, прокуратор.

Медея приложила палец к губам.

– Тс-с! Это пока секрет. Равно как и то, что вы отправитесь со мной в Гелиополь, мандатор. …Этот чиновник, не мысливший себя вне блистательной Темисии, но ставший из-за своего любопытства жертвой маленькой женской мести, отныне дал себе зарок никогда больше не подглядывать за незнакомыми женщинами, ибо одни лишь боги ведают, чьими подругами те могут оказаться.

Глава тридцать первая,
которая подтверждает древнюю истину, что честный человек, избегнув Харибды, непременно попадает в Сциллу

148-й Год Симплициссимуса (1787), 8 января, военный лагерь в окрестностях Джок.

Письмо: Марсий Милиссин – Софии Юстине, в Темисию, дворец Юстинов (лично, совершенно секретно)

Привет тебе, неустрашимая Минерва, гроза коварного Нептуна и всех его быков!

Прости великодушно! Сам понимаю, виноват: ты ждешь вестей, а я молчу, словно пропал в Кефейских джунглях, подобно юноше, искателю перьев сирен. Но это правда: минувшие недели я провел в разъездах, инспектируя пограничные войска, и вернулся в Джоку не далее как три часа тому назад.

Ну и гиблые тут места, скажу я тебе! Солнце не царствует над горизонтом, а точно растворилось в водной взвеси, душной, жаркой и мутной.

По-моему, в воздухе воды никак не меньше, чем в озере Несс и реке Анукис, вместе взятых. После девственной атмосферы нарбоннских лесов и гор здешний воздух показался мне отравленным, как вода в Стиксе, особенно на первых порах. Стыдно сказать, я впал в депрессию, а тут еще доброхоты подсунули мне газету с сообщением о скандальном заседании Сената, после которого мама попала в больницу… К счастью, ты оказалась молодец (как всегда!) и сообщила мне письмом подробности; я получил его на марше и читал, стараясь отвлечься от заунывного пения эмпусов.

Эти крокодилы-переростки чувствуют себя здесь настоящими хозяевами, не боятся ни людей, ни гидр. Каждую минуту приходится быть начеку, ибо они еще и быстро бегают, как по суше, так и в воде; третьего дня я наблюдал одного эмпуса, в десять мер длиной, не менее, так он мчался за гиппонгом, как гидромобиль с двумя пропеллерами, и настиг-таки!

Не думай, что я тебя пугаю. Напротив! Без ложной скромности скажу: меня, командующего пограничными войсками провинции, тут все боятся, и ходящие на двух, и ползающие на четырех; иногда мне самому непросто различить первых и вторых. Если забыть об обонянии и слухе и вспомнить о глазах, природа здесь неистово прекрасна первозданной мощью, равно in partibus infidelium [33]33
  «В странах, где обитают язычники» (лат.)


[Закрыть], и порою не верится, что эти яростные джунгли – такая же часть нашей великой империи, как блистательная Темисия, божественный Мемнон, суровый Оркус или сумрачный Пифон. Вечнозеленые деревья здесь повсюду; они спускаются к реке, к Анукису, чуть не растут в воде, и все почти увиты каверзными лианами. Бороться со «змеиной травой», как называют здесь лианы, никчемное занятие; мне довелось лицезреть наш подвесной мост, сплошь покрытый зеленью лиан, как будто он творение природы, не людей! Еще я видел, как цветут деревья; цветы находятся на высоте в десять мер и более; они настолько потрясают алой красотой, что я, рискуя вызвать у тебя насмешку, волен сравнить их прелесть лишь с чарами твоих уст, таких же алчно ждущих, пылающих и влажных. Разнообразного зверья здесь столько, сколько песчинок в Ливийской пустыне, и всякая тварь норовит другую цапнуть, – ну равно мы, двуногие! Особенно восхитил меня необычайный попугай, подобный радуге и перламутру; я приказал словить его… ты понимаешь, зачем. К несчастью, пока мои отважные легионеры ловили радужную птицу, откуда ни возьмись явилась ползучая и их опередила. В знак оправдания этой неудачи шлю тебе перо сирены – купил его у одного помешанного тут, в Джоке, за тысячу солидов. Он клялся, будто сам нашел это перо в лесу после трех лет бесплодных поисков. Лжет, вне всякого сомнения. Убил кого-нибудь и перо отнял; тут каждый день друг друга режут из-за перьев. Воистину, дикарская земля! Надеюсь сам найти перо не хуже. Опять же, не тревожься, опасности нет никакой: в отличие от прочих смертных, мне не пристало опасаться пения здешних сирен – мне, околдованному твоей божественной красой и голосом твоим, подобным шепоту далеких звезд!

Страшусь иного – увидеть пропасть глубже, чем уже увидел. Я знал, конечно, о коррупции, что процветает здесь, с твоих слов и по внутреннему разумению, но реальность превзошла все мои опасения. Вор царствует на воре и вору служит! Воруют все – от легионера на пограничной заставе до самого архонта Сиренаики. Вся местная работорговля держится на воровстве. К примеру, племенной вождь продает раба перекупщику за пять-десять оболов (цена одного хлеба с отрубями в Темисии!), перекупщик приводит его к заставе, где отстегивает еще два-три обола «стражам границы», те пропускают их без документов; затем раба берет работорговец, уже за двадцать-двадцать пять оболов, платит чиновникам за фиктивные бумаги; дальше он либо продает раба на невольничьей агоре в Джоке (уже за сто оболов!), либо уступает другому работорговцу, который в состоянии осуществить доставку товара на более выгодные рынки. Рабов везут в трюмах, оформляя как благовония (представь себе «благовоние» черномазой скотины маурийских джунглей!) или древесину, пошлина на которые во много раз меньше, чем на живой товар. Само собой, везут без санитарного контроля и даже без осмотра; так экономят от двухсот оболов до десяти денариев. И этот самый раб, приобретенный у вождя за пять медных оболов, попадает в Темисию (если выживает, конечно), где идет уже за золотые солиды! Этот раб, еще не нашедший себе хозяина, успевает самим своим существованием накормить десяток алчных негодяев!

Доходит до совершенного абсурда. Мне рассказали историю о мальчике-рабе, которого продала его родная мать за ожерелье из зеркальных бляшек; такими ожерельями, по оболу за штуку, торгуют в Темисии только нищие люмпены. Поскольку щенок был о шести пальцах на одной ноге, хитрые работорговцы оформили его как уникум, приобретенный-де у дагомейского владыки за добрых два солида. В Темисии он не успел попасть на рынок – какой-то сумасбродный нобиль купил никчемного мальца за империал! (Ты случайно не знаешь, не Корнелий ли тот сумасброд? Только он на моей памяти держит паноптикум уродов!).

Nota Bene, Sophia! Раб, купленный за обол, ушел за империал – в сто двадцать тысяч раз дороже! И государство ничего не получило! Совсем ничего! Одни воры нагрели руки!

Возможно, я кажусь тебе наивным, но я намерен покончить с этими бесчинствами, хотя бы на границе. Три десятка откровенных негодяев уже пошли под трибунал, и пятерых успели расстрелять. Теперь ты понимаешь, почему меня боятся. Пытались по-всякому задобрить – и лестью, и подлой ложью, и даже подношением. Мне, генерал-легату, князю, в чьих жилах течет священная кровь Основателя, какой-то жирный работорговец из плебеев предлагал взятку, лишь бы я оставил в покое его «дело»! Во имя всех перунов Зевса! Я разукрасил негодяя так, что он до конца своей презренной жизни ходить не сможет. А вернувшись в Джоку, узнал, что этот низкий человек считается магнатом и вхож в самый дворец архонта!

Еще узнал я, что его друзья, такие же воры и негодяи, состряпали донос для своего народного избранника; неровен час, ушаты лжи польются на меня с трибуны Плебсии…

Куда обиднее другое. Все видят это безобразие и ничего не делают, чтобы восстановить порядок. Граница наша с дикарями – не «стальной рубеж», как говорят в столице, а решето: кто хочет, тот идет, что хочет, то творит! А местные командиры лишь виновато разводят руками. И даже мой непосредственный начальник, командующий девятым корпусом, старый и опытный генерал-префект, судя по всему, во взятках не замешанный, по-дружески присоветовал мне «самое большее, срывать вершки и не трогать корни». Известно, на что он намекает. Но не бывать тому! Буду наводить порядок и сделаю из решета Стальной Рубеж, а кто мешать мне станет, того под трибунал! И на тебя надеюсь, милая. Архонтом нужен человек достойный, иначе, в самом деле, я только и смогу, что «обрывать вершки».

Прощай, великая Минерва, animae dimidium meae [34]34
  «Половина души моей» (лат.)


[Закрыть], надень перо сирены на какой-нибудь прием, всех зачаруй – и вспомни своего Улисса.

***

148-й Год Симплициссимуса (1787), 10 января, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкс.

Письмо: София Юстина – Марсию Милиссину, в Джоку, департамент командующего пограничными войсками Сиренаики (лично, совершенно секретно)

Давно ты меня так не пугал, мой воинственный бог. Нет, не скажу, что ты наивен, как дитя, – ты безрассуден, как Александр, возжелавший покорить пределы Ойкумены! Но у великого македонянина была великая армия, а у тебя – одна лишь я, та единственная, которая сознает, сколь страшная опасность над тобой нависла!

Нет, не боюсь я ни эмпусов, ни гидр, ни ядовитых змей – боюсь людей, которым ты высокомерно объявил жестокую войну. В уме ли ты, князь Марсий Милиссин?! Рукой ты пишешь мне, сколь велика добыча казнокрадов, а головой вынашиваешь планы скорой расправы с ними.

Ужели ты не понял, что донос в столицу на тебя за избиение магната – лишь мелкое предупреждение?! Потому-то тебе и позволили о нем узнать.

Тебе дают понять: «Угомонись, заезжий нобиль; ты, выросший в столице, не знаешь нашей жизни; мы тут живем, воруя, сто лет, и двести, и пятьсот; когда-то меньше, а когда и больше; так будем жить и впредь, и что тебе до нас? Товары наши пользуются спросом, мы процветаем, нам платят, и мы платим кому надо, и все, кто что-нибудь решает, нас не дадут в обиду. И ты не трогай нас, и мы тебя не тронем».

Ты думаешь, любимый мой, я не владею информацией о казнокрадстве в Сиренаике? Ты полагаешь, в Гелике или в Батуту лучше? Ничуть! И в других провинциях не лучше. Везде прогнило все – таков итог правления потомственных Юстинов, не исключая моего «великого» отца, и наших «друзей». И что же делать мне теперь? Уступить власть сыну Марцеллинов, как алчет он, или броситься на негодяйские ножи от сознания своей вины и от безысходности, как поступаешь ты?!

Я выбираю третий путь: я жду надежного момента. Этот момент наступит, когда я надену бриллиантовую звезду консула и стану полноправным первым министром Его Божественного Величества. Не сомневайся, я знаю, что нужно делать с негодяями, и как. И чего не нужно делать, тоже знаю. Не нужно злить противника – только уничтожать, когда того не будет ждать злодей, либо когда по слабости своей он нам грозить не сможет!

Кому я это говорю? Ты был отличником в Академии Генштаба – каким недобрым чародейством ты обратился в несмышленого юнца?!!

Угомонись, прошу тебя. Молю, если тебе угодно! Представь свою богиню на коленях – вот глубина отчаяния, в которое ты вверг меня, безумный Марс! Угомонись, ради меня, ради своей несчастной матери, которая только-только выбирается из кризиса, ради своей дочери – и ради нашего с тобой ребенка; когда родится он, никто не сможет заменить ему отца!

Пойми предел опасности. Злодеи, для которых верховная святыня – не Демиург и не Учение, не аватары, не бог земной, не государство и не княжеская честь, а золотое руно, – такие homo sapiens не остановятся, поднимут руку на наследника священной крови!

Ты хочешь победить коррупцию? И я хочу того же. Но я, в отличие от тебя, понимаю, сколь слабы мои силы и сколь умеренно я обязана ими распоряжаться, если хочу выжить.

Ты говоришь, тебя боятся? Нет, милый, не боятся. Тебя ненавидят, тебя презирают, над тобой смеются. Ты неуклюжий Полифем, а не искусный Улисс. Причем не тот Полифем, который был циклопом, а тот циклоп, которому Улисс выткнул единственный глаз, – совсем слепой бедняга!

Довольно, Марс. Я послала тебя не для того, чтобы ты погиб в неравной схватке. Я послала тебя переждать столичную грозу в спокойном отдалении. А ты? Это надо уметь: избегнув Харибды, попал в Сциллу!

Имей терпение, дождись меня и остальных, подобных нам. И не проси, пожалуйста, сменить архонта. Не далее как вчера я понудила князя Лициния Гонорина уйти в отставку. Это стоило мне невероятных усилий – гелиопольский старец равно камень, не имеющий ни ушей, ни мозга! Подписал прошение только тогда, когда я клятвенно пообещала ему устроить назначение архонтом Илифии его сына. Однако не считай меня клятвопреступницей: я пообещала для Галерия архонтство, но не уточнила, когда это случится – через день или через тридцать лет! Вот так, любимый, делается благо в государстве, умом и хитростью, а не рукоприкладством.

Так вот, я не могу устроить отставку твоего архонта. Один архонт ушел, а если тут же уйдет второй, любому будет ясно, что это неспроста. И всполошатся остальные наместники провинций, и переметнутся к дядя; тогда мне точно не видать заветной власти! Я их уйти заставлю, всех, без исключения, но не сейчас.

Предполагаю, в своих джунглях ты вовсе не читаешь газет и не представляешь, что тут у нас творится. In nuce [35]35
  «Вкратце» (лат.)


[Закрыть]: я глупо подставилась (с Доротеей и Варгом), дядя крикнул: «Фас!», все собаки выползли и громко лают на меня. Сенатская комиссия расследует мои нарбоннские затеи. Нет газетенки, которая бы не пищала об отставке правительства. Радикалы из фракции Интеликов ходят довольные, не люди, а стриксы, голубая кровь Юстинов пьянит их. У меня нервы крепкие, но отец совсем деморализован, мне больно, стыдно и… – да простят меня великие аватары! – противно на него смотреть. Он, видишь ли, мечтал закончить путь служения Отечеству в зените земной славы, – а тут его и дочь поносят все, кому не лень работать языком!

Ты знаешь, я прихожу к печальному выводу, что он и в самом деле не продержится до моего тридцатилетия. Поэтому пытаюсь обойти проклятый возрастной порог. Уговариваю олигархов отпустить отца «как бы» на отдых, «как бы» для укрепления здоровья, а обязанности первого министра – опять ad interim! – возложить на меня. Первый архонт (стимфалийский) на моей стороне – ему, при каждой встрече со мной вспоминающему о толстой папке в моем тайнике, другого и не остается; понтифик Святой Курии – тоже (я всегда умела ладить с иереями!). Сложнее с принцепсом Сената. Клавдий Петрин упирается, и я не понимаю, в чем причина; возможно, дядя соблазнил принцепса какой-то «замечательной идеей», а может, подоплеки нет, и наш достойный принцепс просто считает мою затею некрасивой. Ничего, обязательно придумаю, с какой стороны к нему подступиться; Ахилл был непобедимый герой, но Феб знал, куда целить стрелу Париса!

Что же до четвертого олигарха, то я – ты не поверишь! – заключила сделку с дьяволом, читай, с Кимоном Интеликом: я обеспечила ему голоса умеренных делегатов, и не далее как вчера он стал плебейским трибуном; взамен он проголосует за меня в Консистории. Одного боюсь: Кимон – создание лживое и гадкое, так сказать, по определению, как всякое существо, возвысившееся своим громким лаем из уличной грязи; можно ли верить слову его? С другой стороны, даже вождь разнузданного плебса должен понимать, сколь небезопасно в открытую обманывать Софию Юстину!

Привет тебе от мамы. Я каждый день бываю у нее в больнице. Она все поняла, и мы с ней подружились. Клеменция меня простила и благословила наш с тобой союз.

Ну что ж, возлюбленный мой бог, пора прощаться: нас ждут великие дела. Vale at me ama – и прости мне тон этого письма. Он менторский немного, но ты помни, что Ментор был мудрец, которому сам Улисс внимал.

И если хочешь быть Улиссом, не обижайся на меня. Ты дорог мне, я тебя люблю, я не смогу жить без тебя. Ut serves animae dimidium meae [36]36
  «Чтобы ты сохранил половину души моей» (лат.)


[Закрыть], – молюсь об этом и скучаю по тебе, Психея не всегда разумного Амура.

P.S. Перо сирены восхитительно. За мной уже пришли – иду на юбилей Тамины. Туда перо надену. Явлюсь сиреной, зачарую всех мужчин, выжму и выкину, ибо ни один из них, равно как и все вместе, не стоят одного тебя!