Текст книги "Тонкомер"

Автор книги: Борис Можаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

5

– Ну, вот мы и познакомились с ней, – продолжал он через минуту, проглотив кусок юколы, похожий на канифоль. – Мать ее встретила нас в сенях. Понравилась она мне тогда: женщина степенная, полная, вся такая домашняя и обхождением ласковая. Марфой Николаевной зовут ее.

– А я гостя веду! – сказала весело Наташа. – Это Женя Силаев.

– Батюшки! – всплеснула Марфа Николаевна руками. – Ивана Силаева сынок?! Со службы пришли?

И вдруг она закрыла лицо фартуком и заплакала.

– Проходите, проходите в избу, – приглашала она сквозь слезы.

В доме из разговора с Марфой Николаевной я узнал, что их «хозяин», как она называла своего покойного мужа, был предзавкома на том же заводе, где и я слесарничал. (Я даже вспомнил его: такой был важнецкий усач.) Что переехали они в наш дом по решению завкома уже после смерти моей матери. Что их «хозяин» тоже умер, что старые старятся, молодые растут, и в том же духе.

Она рассказывала, расспрашивала меня и все печально качала головой. Мне уж стали надоедать эти жалобы и расспросы. Наташа, видимо, поняла это и пришла мне на помощь.

– Мама, что ты напала на него? Надо же человеку прийти в себя после дороги!

Потом она схватила меня за руку и потащила к себе в комнату.

– Женя, вот вам моя комната – располагайтесь, и ни звука.

Я было попытался возразить. Куда там! Она затопала ногами, как коза.

– Не нравится, – кричит, – комната моя не нравится!

Я ей сказал, что это – моя бывшая комната. Она вдруг затихла, сделалась серьезной и так посмотрела на меня своими быстрыми серыми глазами, что мне стало ясно – между нами что-то произойдет. Может, она почувствовала это раньше меня, потому и притихла. Говорят, что дерево, перед тем как в него попадает молния, даже на ветру затихает – не колышется. Впрочем, все это – фантазия! Просто Наташе было жалко меня: сирота. Она впервые это увидела, а может, отца вспомнила? Одним словом, ушла она совсем другой – по-взрослому серьезной.

Я осмотрелся. Комната девичья была обставлена как обычно: кровать с кружевными чехольчиками, с расшитой подушечкой-думкой. В углу туалетный столик треугольничком, на нем всякие безделушки и альбом с известными киноартистами, больше все заграничными.

Вдруг открылась дверь, и Марфа Николаевна внесла на вытянутых руках гармонь, внесла осторожно, как кастрюлю с горячими щами. «Вот, – говорит, – сохранилась».

Гармонь была у меня хорошая: хромка, и голосистая – баян перебивала. Я еще сыграл на ней что-то вроде «Ноченьки». Уж не помню точно. А Марфа Николаевна опять всплакнула.

Когда я умывался в сенях, из кухни донесся голос Марфы Николаевны:

– Молодой такой ушел на службу, а уже слесарем был. Видать, толковый.

– А ты еще сомневаешься? – спросила Наташа таким тоном, каким говорят: «А ты не спишь?»

И я еще раз подумал, что неспроста мы встретились.

На следующий день я пошел наниматься на завод. Начальник отдела кадров встретил меня тепло. «Я, – говорит, – проверенные кадры с хлеб-солью встречаю, – и в шутку протягивает мне ломтик хлеба, посыпанный солью. – Только вот с квартирами у нас туговато».

Он помялся с минуту и говорит: «Не знаю, как вам и предложить. Ко мне приходила Косолапова Марфа. Я с ней поговорил… Так вот она не против отдать вам одну комнату, вернее, возвратить. Как вы на это смотрите?»

Я согласился поселиться у Косолаповых. Начальник отдела кадров обрадовался. Мы ударили по рукам, и через день я вышел на работу.

Не буду вам расписывать свои производственные дела: там у меня все шло благополучно. Каждый вечер я спешил домой, и мы с Наташей либо пололи и поливали грядки, либо шли в кино. Но все это делалось засветло. Стоило только чуть засидеться нам, как раскрывалось окно и Марфа Николаевна кричала:

– Наташа, домой!

Дома они вязали по вечерам пуховые платки, а осенью и зимой продавали их. Хорошо зарабатывали! Вообще они умели зарабатывать на всем: на рукоделье, на огороде, на молоке… Любили жить в достатке, да и привыкли. Закваска уж такая – деревенская, что ли, кто ее знает! Тогда мне, потомственному пролетарию, ух как все это не нравилось!

– Да что же вам не нравилось? – спросил я Силаева.

– Все! Ведь у нас как было заведено, еще до войны? Отработал свое на заводе – и мотай на все четыре стороны. Кто в пивнушку, кто на улицу «козла» забивать, кто в парк. А там футбол, волейбол и всякая самодеятельность. И, конечно, танцульки на площадках деревянных. Я танцевал до глубокой ночи. А радиола испортилась – под гармошку дуем до зари. Сам играл…

– Ну, чего иное, а танцевать да «козла» забивать и теперь не разучились, – сказал я.

– Оно вроде бы и не разучились, да все теперь по-другому. Пива нет – водку дуют, и не столько в домино играют, сколько лаются друг с другом. Раньше было три танцплощадки, а еще – где гармонь заиграет, там и танцуют. А теперь одна на весь город. Там теснотища – яблоку негде упасть. На бывших футбольных да волейбольных полях полынь и лопухи, а подростки в карты под забором режутся. Девки да бабы платки по вечерам вяжут да на грядках сгибаются. Мужики, которые поумнее, дома себе строят и сено косят. Люди вразброд стали жить, понимаешь? На работе план гонят до остервенения, а по вечерам одни шабашничают, на обновки зашибают, другие же остатние деньги пропивают. Бывало, по вечерам-то и мужики и бабы на улице табунились, все обсудят и взвесят, что на твоем совете. Заботы свои обсуждали, душой отходили. На миру жили, понимаете? А теперь где он, мир-то? Все по углам жмутся, не то встретятся, чтобы раздавить одну на троих да посопеть в кулак или полаяться.

– Это вы чересчур хватили.

– Вы думаете – я пьян?

– Да нет. Сгущаете краски, как пишут в газетах. Очерняете.

– Побывали бы в моей шкуре, так запели бы другим голосом. – Силаев налил в стопки водки и выпил, не дожидаясь меня.

6

– Да, служба… Так вот, мало-помалу мы с Наташей и сближались. Надо вам сказать, что у Наташи была старшая сестра Оля, вся в мать – степенная, важная, обходительная. Она уже заметно полнела и была, как говорится, девкой на выданье. Работала она в лесной конторе не то плановиком, не то учетчиком каким-то. И вот мне сказали, что за Олей ухаживает Игорь Чесноков, чуть ли не начснаб завода. Он был моим ровесником. Когда-то мы с ним вместе учились в вечерней школе. А теперь ему пророчили чуть ли не пост замдиректора, и звали его в управлении не иначе как «наш Чеснок» или «Чесночок». А Марфа Николаевна души в нем не чаяла, даже за глаза называла его «они», а иногда с ласковой усмешечкой добавляла – «мой зятек». После возвращения на завод я с ним не виделся, да, откровенно говоря, и не старался увидеться.

И вот вдруг в нашем доме объявляется полный аврал. Игорь придет! Марфа Николаевна и Ольга протирали полы, окна, сменили занавески; а в большой комнате, где стояла Олина кровать, надели новые чехлы на подушки, достали какое-то замысловатое покрывало, такое огромное, что его хватило бы три кровати накрыть. Заграничное, что ли? Скатерти накрахмаленные, с хрустом… Раму трюмо смазали деревянным маслом – блестит…

А Наташа все ходит, подсмеивается над матерью и сестрой и всякие уморительные рожи строит. «Женя, у нас, – говорит, – праздник – вознесение Чеснокова. Мама, а христосоваться будем?»

Наконец настал вечер. Сестры ушли в большую комнату наводить свои наряды. Дверь в мою комнату была приоткрыта, и я слышал их разговор. Наташа все подсмеивалась и задиралась. Оля отмалчивалась. Вдруг Наташа закричала:

– Ой, Оля, твой снабженец идет!.. Костюм новый, а на лице такая важность, ну – кот-обормот.

– Завидуешь? – равнодушно спросила Оля.

– Ха! – ответила Наташа. – Было бы чему! Не только позавидовала – отбила бы. Да он того не стоит: ему только подмигни – он и хвостом завиляет.

– Тебе, конечно, подай тигра с полосками на груди, – лениво отвечала Оля. На меня, должно быть, намекала.

Тут вошел Чесноков. Наташа стукнула мне в стенку, и я вышел. Мы поздоровались с Чесноковым как старые приятели. Я заметил, что он сильно изменился. Раньше он был худой, но жилистый; на заводе и в школе мы его прозвали «Репей». Цепкий он был. Бывало, станешь с ним бороться, вцепится в тебя – убей, не отпустит… Теперь он раздобрел, и даже его скуластое лицо стало круглым, как брюква.

Наташа подошла к нам, сделала удивленную мину и спрашивает меня:

– Вы знакомы с моим бывшим женихом?

Чесноков хоть и покраснел, но ответил с достоинством:

– Я в бывших еще не ходил.

– Ну так будешь! – задорно сказала Наташа.

– Хорошо, запиши на очередь, – отбрыкался тот. Ольга засмеялась, а мне, признаться, неловко стало. А Наташа уже схватила нас под руки и потащила на улицу: «Марш в парк!» А потом посмотрела на Чеснокова и говорит:

– Почему ты пыльник не надел?

– А зачем?

– Чтобы костюм не испачкать… – И снова хохочет.

В парке мы взяли по лодке и устроили гонки. Я не ожидал в Чеснокове встретить такого ловкого гребца. Мы долго носились по озеру почти наравне. Но я заметил протоку, свернул в нее и оторвался от Чеснокова.

Наташа была довольна больше меня. Она встала на носу лодки и начала кричать и размахивать руками. Но лодка наша уткнулась в берег, и Наташа упала прямо на меня. Тут я ее впервые поцеловал. Она снова притихла, посерьезнела, как тогда в комнате, и сказала шепотом:

– Я знала, что так будет.

И в тот момент, когда мы целовались да обнимались, Чесноков разогнал свою лодку и с ходу врезался в нашу. От сильного толчка мы чуть не вывалились в воду. Я обернулся и увидел Чеснокова; он был до того зол, лицо такое красное, что казалось, вот-вот волосы на его голове вспыхнут.

– Мы, кажется, вам помешали, – прошипел он. А Наташа смеется и говорит:

– Нисколько! Целуйтесь и вы за компанию.

– В советах не нуждаемся, – процедил сквозь зубы Чесноков, развернулся и яростно налег на весла. Я видел, что Ольга готова заплакать, и сам не понимал, в чем дело.

– Отчего такой злой Чесноков? – спросил я Наташу.

Она в ответ:

– Наверное, цепочку от часов потерял.

Вскоре мы позабыли и про Чеснокова, и про все на свете. Мы бродили по самым безлюдным местам парка до тех пор, пока сторожа не начали свистеть, выгонять загулявшихся. Мы уходили последними. Помню, подходим к мостику через протоку, Наташа вдруг сворачивает с дороги и мчится под откос. «Не хочу по мосту! – кричит. – Вброд, вплавь хочу!»

И прямо в босоножках по воде, а я за ней в ботинках… Вот так, служба.

Он налил в стаканчик водки и, не глядя на меня, выпил жадно, как пьют воду истомленные жаждой люди. Затем утерся рукавом фуфайки и продолжал:

– Домой возвратились мы за полночь. На веранде нам встретилась Ольга. Не помню, что-то я спросил у нее, но она только посмотрела на меня исподлобья и тотчас ушла в дом. Мы расстались с Наташей. В комнате мне показалось душно и тоскливо, я раскрыл окно. Спать я не мог, хотелось уйти и бродить, бродить всю ночь. Очевидно, и Наташа испытывала то же самое, потому что я слышал, как хлопнула дверь ее комнаты, а потом раздались и ее шаги, как всегда быстрые, твердые. Она прошла на веранду и спрыгнула в сад. Я уж собрался выпрыгнуть к ней в окно, как вдруг услышал разговор и остолбенел. Это она говорила – и с кем же, с Чесноковым! Я отчетливо запомнил каждое слово.

Сначала Наташа испугалась:

– Ой, кто это?!

– Это я, Игорь, – ответил Чесноков.

– Что тебе нужно? Ты к сестре?

– Нет, я к тебе… Выслушай меня! – И он заговорил быстро, запинаясь: – Я не к Ольге ходил, а к тебе… то есть к ней для тебя… Понимаешь?

– Ничего не понимаю.

И он ей признался, что любит ее давно, но не решался открыться.

Тут, надо сказать, мне стоило больших трудов, чтобы не выпрыгнуть в окно и не дать ему в морду. Я аж задрожал весь, оперся на подоконник и ждал, что она ответит.

Вероятно, он ее схватил за руку и хотел поцеловать, потому что она резко крикнула: «Остынь!» – и засмеялась. Остудить она могла, уж это я знаю. И веришь, служба, у меня такое творилось на душе, будто я только что мину обезвредил. Я сел на подоконник и чуть не заревел от радости.

Чесноков вдруг перешел на «вы» и заговорил глухо:

– Я вас прошу только об одном: не торопитесь. Замужество не уйдет от вас…

– В подобных наставлениях не нуждаюсь, – ответила насмешливо Наташа.

Но Чесноков не сдавался:

– Я понимаю – ты сейчас увлечена и ослеплена. Но пройдет время – и ты поймешь… Кто он? Простой работяга, и только. А ты – видная, красивая.

– И мне больше подходишь ты? – насмешливо перебила она его.

А он все свое:

– Тебе жизнь другая предназначена… Широкая! Ты имеешь право…

– Я уж как-нибудь сама соображу, – опять перебила его Наташа, но уже не так насмешливо, а вроде бы как размышляя.

– Твое дело, – сказал Чесноков. – Но помни, что бы ты ни решила, я все равно буду любить тебя и ждать.

– Ну что ж, ждите! – Наташа снова засмеялась и, немного помедля, добавила: – Ветра в поле.

Потом ее каблуки застучали по ступенькам крыльца.

– Спокойной ночи, – сказал тоскливо Чесноков.

– Спите спокойно, если можете, – ответила с крыльца Наташа.

Затем хлопнула дверь, и все смолкло.

7

Я всю ночь не спал. Да неужто, думаю, в самом деле есть какое-то различие в положении? Значит, я – работяга? А ты – фон-барон! Шалишь, дружок, уж тут я тебя с носом оставлю.

Я вспомнил, как мы, заводские подростки, занимались в вечерней школе. Время было предвоенное, веселое – то на футбол, то в кино, на учете каждая минута. А тут – собрание; ребят оповестить, взносы собрать… Кому поручить? Чеснокову. Маленький, верткий, он, как бесенок, так и шнырял по всем. Учился не блестяще, зато все разузнавал, со всеми был приятелем. За свое любопытство он часто получал по носу, но на него никто не злился: Репей свой в доску парень, его и побить не грех. А бывало где какое собрание – он уже начеку; головку закинет – кадык выщелкнется, как зоб у цыпленка, – и понесет: в ответ на происки империалистов и фашистов мы должны сплотить ряды, утроить энергию… Ну и всякое такое, что на собраниях талдычат. Тоже – способность! И вот его как активиста от молодежи в завком ввели. Когда же подошла наша очередь идти в армию, его оставили по брони. Пока я воевал да служил, он успел окончить какие-то снабженческие курсы, продвинулся по службе… И теперь вот дал понять Наташе, что я ему неровня.

Но в душе я над ним смеялся тогда. Я представлял себе, как он взбесится, когда узнает, что Наташа выходит за меня замуж. И я решил жениться как можно скорее.

Наташа мое предложение встретила с радостью, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Она тотчас же рассказала всем об этом. Теща для приличия поохала, всплакнула даже, но свадьбу решили сыграть поскорее. И только Ольга не поздравила нас.

На свадьбу Чесноков был приглашен, но не пришел. Ольга села за стол рядом с Наташей и ни с кем не разговаривала. Но когда закричали «горько» и мы стали с Наташей целоваться, Ольга вдруг встала из-за стола и вышла из дому. Немного погодя я вышел вслед за ней. Нашел я ее в саду; она стояла, опершись на яблоню, и плакала. Я подошел к ней, погладил ее по волосам и спросил:

– Что случилось, Оля?

Она с такой яростью на меня набросилась, что я растерялся.

– Пожалеть пришел? Непонятливым прикидывается! – зло выкрикивала она. – Вы, вы разбили мое счастье! И ты, и Наташа… оба вы хороши.

Я с минуту стоял, не двигаясь, пока она не вышла на улицу.

Дома за столом я сказал Наташе:

– Ольга плачет. Ты бы пошла, утешила ее.

– Пусть поплачет. Что ей сделается! – ответила беззаботно Наташа. – Она мне завидует… и злится, что Игорь бросил ее из-за меня…

Мой рассказчик снова налил машинально водки и выпил. Варя принесла нам красной икры. «Кушайте – своя», – потчевала она меня.

Икра была пересоленной – передержана в тузлуке, – икринки отскакивали одна от другой как дробь, и имели упругую, точно вулканизированную кожицу.

Закусив, Евгений продолжил свой рассказ, не обращая внимания на присутствие Вари.

– Любопытная это семья! Они друг друга не жалеют, не ласкают, при случае подсмеиваются и даже злорадствуют. Но зато как держатся вместе – не то что водой не разлить, не оторвешь их друг от друга. Не сразу я их раскусил.

Он закурил и помолчал с минуту.

– После смерти отца у них заготовкой сена для коровы занималась Ольга. Она и ордер на луга доставала, и там же в конторе договаривалась о покосе. А на этот раз она принесла ордер матери и сказала: «Косите как знаете, а на меня больше не рассчитывайте». Я-то не знал об этом до времени. Прихожу я однажды вечером с работы – на кухне обед меня ждет, ну просто праздничный: беляши, драчены и даже водка. Наташа вокруг стола хлопочет, а Марфа Николаевна уселась возле окна и вяжет платок. «Эх, – думаю, – теща у меня – дай бог каждому!» Выпил я, а теща этак исподволь начала разговор:

– Денечки-то жаркие стоят, цветень с трав опадает. Теперь ее в самый раз косить: Петров день на носу.

– Как я люблю сенокос! – сказала Наташа, присаживаясь к столу. – Бывало, папка брал отпуск на это время, и мы всей семьей сено косили. Просохнет – сгребаешь его, а оно горячее, душистое, как чай малиновый. А вечером вокруг костра песни петь. Или в копну заберешься спать… Хорошо!

– Вот чего не испытывал, – ответил я.

– А ты испытай, может, и не пожалеешь, – говорит теща.

– На заводском дворе не испытаешь.

– А если отпуск взять? – спрашивает Наташа.

Я рассмеялся:

– Кто же мне его сейчас даст? Я всего без году неделю работаю.

– А ты не по закону положенный отпуск проси, – подсказывает мне Наташа, – а так просто, двухнедельный отгул, без зарплаты.

– А чем питаться, божьей травкой?

– Ну, уж это, соколик, не твоя печаль, – говорит теща, – а мы-то на что?

– Действительно, Женя, бери! – стала упрашивать меня Наташа. – И мы поедем сено косить. У нас есть и ордер на луга.

Она сбегала в соседнюю комнату и положила передо мной розовую бумажку.

– Вот! Оля принесла. Сейчас самое время корм для коровы запасти.

Я все еще не мог понять толком, что к чему, и спросил:

– Да вы это серьезно?

– А что нам шутить! – весело сказала теща. – И дело нужное сделаем, и приятно на лугах-то молодым порезвиться.

– Вот чудаки! Да кто же меня отпустит с завода на сенокос. И как отпрашиваться? Совестно ведь!

– Ах, какой ты непонятливый! – с раздражением сказала Наташа. – Ты и не просись на сенокос. Ты проси отгул по семейным трудностям. Ну, там жена, что ли, заболела или мать. Мы можем достать справку. Или еще какое несчастье выдумай. Мало ли что!

Тут только до меня все дошло: и водка, и беляши, и драчены. Это я-то, главстаршина минзага, пойду канючить и вилять? Я посмотрел на Наташу как можно серьезнее и сказал внушительно:

– Нет, Наташа, так не пойдет. Ну, сама подумай: такой лоб и просит отгул – теща заболела. Смешно! Врать я не буду. И оставьте эту затею.

– А чем корову кормить? – спросила она.

– Ну, как-то выходили из положения.

– Нанимали косарей в лесхозе, – сказала теща.

– Ладно, я по вечерам буду ездить. Выкошу!

– На чем ты станешь ездить за сорок верст? Будет уж болтать-то.

– Ну, наймите косарей – я, оплачу.

– Они просят тысячу рублей. Где ты ее возьмешь? – не сдавалась теща.

– Что вы от меня хотите?

– Подскажи, где выход? Может, корову продать? – спросила теща.

– Ну и продавайте!

– Так, так, умно рассудил, – заговорила теща, растягивая слова и качая головой. – Ну а на что же мы жить будем? Может, на твою зарплату? И оденемся, обуемся на твои гроши?

Надо сказать, что зарабатывал я в первые месяцы что-то около восьмисот рублей. Такой ехидный вопрос тещи застал меня врасплох, и я сказал первое, что пришло в голову:

– Наташа тоже будет работать. Все-таки она десятилетку окончила.

Теща даже вязанье отложила, услыхав такое.

– Хорош муженек, – сказала она с презрением. – Не успел еще и пожить с молодой женой, как на работу ее гонишь. А что она заработает? Каких-нибудь четыре сотни. Да я на молоке да на картошке больше возьму вдвое! Нет уж, пусть лучше дома сидит да мне помогает.

– Ну, а я врать да выкручиваться из-за этой торговли молоком не буду! – сказал я в сердцах, вставая из-за стола.

– Спасибо, зятек, на добром слове! – Теща тоже встала.

– Женя, ты думаешь, что говоришь? – набросилась на меня Наташа. – Зима подходит, а у меня даже шубы нет. Или ты хочешь, чтобы твоя жена в драном пальто ходила?

Я тоже распалился, водка заиграла во мне.

– А ты что хочешь?! – крикнул я, озлясь. – Чтоб я за шубу совесть свою продал!

Наташа вдруг расплакалась, упала мне на грудь и стала просить прощения. Зато теща разгневалась еще пуще.

– Ах, вот оно что! – сказала она, прищуриваясь. – Ну, голубки, милуйтесь как вам вздумается. Но с нынешнего дня садитесь на свой харч и живите как хотите. Вы честные, а мы нет. Гусь свинье не товарищ.

Она не вышла, а выплыла из кухни, даже не обернувшись.

– Пусть, пусть, – всхлипывала Наташа. – Я все равно тебя люблю… Правильно делаешь, так надо.

Потом она вытерла, как маленькая, кулаком слезы и сказала, улыбаясь:

– Похожу и без шубы. Наплевать!

Это была моя первая победа над тещей и над самой Наташей. Да какое там победа! Теща объявила мне открытую войну. Она со мной не здоровалась, не разговаривала; если я заставал ее в кухне, она тотчас уходила. Каждый месяц она высчитывала с меня за молоко и за картошку. А заработки у меня в это время, как назло, были низкие. Заказы шли разнокалиберные, мелочь всякая, восемьсот рублей было моим пределом. Жить можно, конечно, но не жирно. А Наташе и горюшка мало. Она ничего не просила, но зато как у нее разгорались глаза, когда мы заходили в универмаг в отдел платья или обуви. В такие минуты я про себя клял свою слесарную профессию и завидовал хорошо зарабатывающим токарям. Впору хоть переучиваться.

– Неужели из-за этой вспышки, из-за одного только скандала у вас так надолго разладилось с тещей? – спросил я Силаева.

– Дело не в скандале… Теща поняла, что они сделали ставку не на ту лошадь. Чесноков-то под боком был, повышение получил и все холостым оставался. Соблазн ходил за тещей по пятам и душу ей бередил. Да и не ей одной. А я был самоуверенный и глупый.

Он закурил и задумался, глядя за борт.

– Как это у нас все вразнотык получается? – встряхнулся он и требовательно посмотрел на меня. – Вот в ваших газетах и в книгах пишут, что главное – это успех на производстве. Значит, вкалывай без оглядки – и тебе обеспечен почет. – Он усмехнулся и головой покачал: – Забывают при этом сказать, что к полному счастью еще и приварок нужен. Так что у нас есть почет голый и почет с приварком.

– Что это за приварок?

– Сам, поди, знаешь. У начальства, кроме оклада, всякие привилегии, а у работяг – выгодные заказы, а там ордерок на квартиру, или путевочка на курорт, или товары какие… по твердой цене со скидкой за счет профкома. Ага! Другие не ждут милости божьей и сами себе приварок добывают, вроде моей тещи. А я на голом энтузиазме жил: ну как же! Я – почетный минер и слесарь-наладчик с довоенным стажем.

– И теще надо помогать… Ей же не легко доставались эти молочные рубли, – сказал я.

– Я помогал… И сено копнить ездил. И привез его, переметал на поветь. Дрова доставал, пилил, колол. Помогал… Да хрен ли толку в моей помощи? Я потерял в ее глазах уважение. Плевала она на мой рабочий почет без приварка. А главное – я перебежал дорогу более выгодному зятю – Чеснокову. Ей-то все равно было – на ком он хотел жениться, на Ольге или на Наташе, но из-за меня не женился ни на той, ни на другой. Вот досада…