Текст книги "Морозные узоры: Стихотворения и письма"

Автор книги: Борис Садовской

 
Халат, очки, под мышкою костыль,
Остывший чай, потухшая сигара.
А разговор живого полон жара,
Свевает с прошлого столетий пыль.
 
 
От детства возлюбя родную быль,
Чуждался ты житейского базара
И в наши дни безумства и угара
Хранил московский быт и русский стиль.
 
 
В стране теней и ты теперь далече.
Но помнятся мне старческие речи,
Лукавый взор и благодушный смех.
 
 
Твой памятник – путь «Русского Архива»,
Где наши внуки будут терпеливо
Бродить среди столбов твоих и вех.
 

1912

 
Как с утра, младой, мне неможется,
Ах, неможется, нездоровится,
Нездоровится, гулять хочется!
Я пойду, млада, в хоровод плясать,
Разыграюся с подружками.
Вы, подруженьки-голубушки,
Научите, как домой прийти,
На расправу к мужу старому?
Уж я улицей – серой утицей,
Переулочком – перепелочкой,
К воротам тесовым – черным соболем,
На широкий двор – ясным соколом,
На крылечко – красной девицей,
В новы сени – молодой женой.
 

<1912>

 
В былые дни сердечный пыл
И волю плавил, и рассудок,
Но холод жизненный поплыл –
И всё угасло. Не остыл
Один лишь дар судьбы – желудок.
Жив Прометей в его огне!
Бессмертный, правит он во мне
Над неизбежностью победу
И мерит в каждом новом дне
Часы от завтрака к обеду.
С утра велит он вспоминать
Умершей юности уроки
(Бьет час, два, три, четыре, пять),
И Валтасаровы читать
На стенах огненные строки.
Без сил, как ослабелый лук,
Я жду конца. Но шесть пробило,
Свершила стрелка полукруг,
И он ворчит, как старый друг:
Утешься: всё, что было, – было.
Пусть изменяют дни твои,
Но не изменит ростбиф вечно,
И подогретого Нюи
Благословенные струи
Всё будут литься бесконечно.
Стихает времени полет,
Забыта жизни злая шутка.
К десерту юность восстает,
И воскресает, и живет
По воле неба и желудка.
 

<1912>

 
В лучистом сумраке звездится, сыплет снег.
Просторы дальних крыш послушны чуткой ночи,
Тоска нежней, дыхание короче.
Седых часов безмолвен ровный бег,
И звезд лазоревых невозмутимы очи.
 
 
Опять я жду тебя в сияющую тишь,
Опять я верую. Молюсь моей богине,
Кого всю жизнь искал, по ком тоскую ныне.
Лучистой мгле покорны трубы крыш.
И ночь морозная звездистый сыплет иней.
 
 
Опять я жду тебя, застывший, но живой.
Над белой полночью синеет звон далекий.
То звезды говорят с луной глубокой.
Я жду лететь с тобой пустыней снеговой,
Водить тебя по тишине глубокой.
 

<1913>

 
Тоскует вечер, смерть зовет
И кажет перстень обручальный.
Душа томится и поет
О родине первоначальной.
 
 
Взошли, дымятся облака,
Их огнедышащие горы
Нависнут, ждут издалека,
Чтоб опустило солнце взоры.
 
 
Всю ночь, я знаю, будет петь
Мне ветра голос погребальный
И будут до утра скрипеть
Под мокрым ветром окна спальной.
 

<1913>

 
Мать, напевая, качала ребенка.
Песня тоскливая плакала тонко.
Черные тени по стенам плясали.
Звезды в морозном окне угасали.
В темных углах шевелились загадки.
Чудилось робко мерцанье лампадки.
 
 
С криком от страха проснулся ребенок.
Голос предвечного ужаса полон.
В мире полуночном, странен и звонок,
Страшную вечную песню запел он.
Темное в недрах хаоса томится сознанье,
Мрака разверстая пасть угрожает душе одинокой.
Вещего пса от забытых могил пронеслось завыванье,
Смерти-праматери грезится образ далекий.
 

<1913>

 
Твои глаза прозрачнее сапфира,
Твой стан – цветок, твой ясный голос – лира,
Шелк золотистый – волосы твои.
В твоих руках мои трепещут руки.
О, задуши поэта в час разлуки
И смертию любовь благослови!
 
 
Чтоб в миг конца, стремительно безбрежный,
Светил твой взор голубовато-нежный,
Пел голос твой, как дальней лиры звук.
Чтоб в блеске кос, как солнце, золотистом
Я замер сладко под кольцом душистым
Твоих холодных и прекрасных рук.
 

<1913>

 
Снова мы вместе, и снова
Бред поцелуев и рук.
Воротника кружевного
Смятый расстегнутый круг.
 
 
Желтые душные кудри
Как золотые струи,
Похолодевшие, в пудре,
Белые щеки твои.
 
 
Выговор мило-нечистый,
Странно блуждающий взгляд,
Ласковость груди волнистой,
Губ опьяняющих яд.
 
 
Разгоряченного тела
Буйная сладкая дрожь,
Страсть без конца, без предела,
И… беспредельная ложь.
 

<1914>

 
Ты, нежная, как ветвь оливы,
Таишь в себе смертельный яд.
Твои движения девически-стыдливы,
Но о желании недетском говорят.
 
 
Ты рождена для бурь, для страсти темной, жгучей,
Что набегает вдруг неотразимой тучей,
Неодолимая в предвестии тревог.
В ней грозный Сатана и милосердный Бог.
Она зовет меня – о рок противоречья –
Касаться нежно уст и замирать у ног.
 
 
Любовь бессмертная и похоть человечья
Равно влекут к тебе. Сиянье красоты
Загадкой вечною мое томленье множит.
Ты видишь, я люблю. Но не узнаешь ты
Ту муку тайную, что жжет меня и гложет.
 

<1914>

 
Как я любил ночных свиданий
Начала и концы с тобой!
Сперва чуть слышен плеск желаний,
Но всё растет, растет прибой.
 
 
Он, бурной страстию волнуем,
Качает плеч твоих овал,
И бесконечным поцелуем
Торопишь ты девятый вал.
 
 
Потом, от яростного шквала
Очнувшись подле губ твоих,
Как я любил, чтоб ты лежала,
Покуда океан не стих!
 
 
Но ты встаешь, накинув платье,
Забыв на кресле шаль свою.
И я последнего объятья
Прощальное блаженство пью.
 

<1910-е>

 
В сверканье знойном дня люблю лесной обрыв.
Под ним внизу овраг прохладнее темницы,
Стена живых ветвей, где нежно свищут птицы,
И пестрого ручья, дрожа, скользит извив.
 
 
Здесь сетью золотой листва в лучах дробится,
В кустах птенцы пищат, бесклювый рот раскрыв,
А в жаркой вышине чета орлов кружится,
С влюбленным клекотом в истомный воздух взмыв.
 
 
И сознавая жизнь одним мгновеньем ясным,
Не отрывая глаз, на солнце я гляжу,
И грежу сладостно, и мыслями брожу
В лучистом мареве, в огне багрово-красном.
 

 
В вечернем зареве обрыв отрадней мне.
Зияющий овраг грозится вещей тьмою.
Деревья замерли. Внизу под их стеною
Робеющий ручей щебечет в полусне.
 
 
К преданьям темных дней взывая, реют совы.
Им тяжким клекотом шлет сумрачный ответ
Седого дерева иссохнувший скелет.
На нем пророчески поник орел суровый.
 
 
Мне странно. На душе ни грез, ни мыслей нет,
И только вечера багряный силуэт,
На горизонте встав, звенит в оковы,
 
 
И вспыхивает в ночь, стремясь сорвать запрет,
И манит призраки невозвратимых лет.
О, непостижные! как вечно далёко вы!
 

<1914>

 
Здесь пляшут голуби над раскаленной крышей,
А там, где в зное дня дымится Чатырдах,
Кусты орешника взбираются всё выше,
К орлам, задумчиво плывущим в облаках.
 
 
Но юга знойного мне тяжко упоенье
И нестерпимо жить в дремотном полусне,
Когда я полон весь и звуков и движенья,
Когда ты грезишься и днем и ночью мне.
 
 
Пусть одиночество сгорит на пышной тризне.
Чрез горы и моря я сердце кинул той,
Чье имя нежное, святое имя жизни,
Венчало счастием мой полдень золотой.
 
 
Как турок, преклонясь, хочу молить Аллаха,
Чтоб сохранил меня навеки молодым,
Чтоб со стихов моих, как с тронов Чатырдаха,
Вздымался к вечности благоуханный дым.
 

<1914> <1908>

 
Музы ко гробу вождя своего ароматы приносят.
Лавры ему на чело сам Аполлон возложил.
Цепь из орлов золотых и державного пурпура складки
Под величавым венком с лирой скрестившийся меч.
 

1915

М. Долинову

 
Когда четырехстопным ямбом
Я в утре розовых огней
Гремел надменным дифирамбом
На лире юности моей,
 
 
Я не хотел стиха иного,
Но набежавшей жизни гарь
Затмила свет луча дневного
И кровью налила фонарь.
 
 
Как обольщенная невеста,
Забыв победоносный звон,
Взлюбил я вялость анапеста
И амфибрахия уклон.
 
 
И вот, больному прошлым летом,
Ты подарил мне свой сонет,
И юностью твоей, как светом,
Вновь озарил меня поэт.
 
 
Да не смутятся дряхлым стоном
Огни твоих священных ламп,
Запела лира прежним звоном,
Взвился четырехстопный ямб.
 

<1915>

I

 
Он был московский декадент,
Худой и долговязый.
Еще когда он был студент,
Блистал отменной фразой.
В Кружке на «вторниках» порой
Ораторствуя хлестко,
Он вдруг сшибал графин с водой
В волнении с подмостка.
Он уверял, что надо сечь
Читателей Толстого,
Он утверждал, что надо сжечь
Собранья Третьякова.
Вилье, Верлена восхвалял,
Хоть не читал обоих,
Как Обри Бердслей, рисовал
На собственных обоях,
Превознося любовный грех,
Вводил наркозы в моду
И вместо морфия при всех
В колено прыскал воду.
 

II

 
Но пролетел зловещий год
С роптанием угрюмым.
И, всколыхнув со дна народ,
Промчалась буря с шумом.
Стал тих и скромен наш эстет,
Зато, как бы в награду,
Окончил университет
По первому разряду.
Как Бёрдслей, в цифрах наш герой
Баланс ведет, скучая,
И грезит в комнате пустой
С пустым стаканом чая.
Уж не флиртует он в кафе
В подобие Верлену:
Он летом выискал в Уфе
Себе невесту Лену.
К ней преклоняясь на плечо,
Стихи шептал любовно,
И полюбила горячо
Бухгалтера поповна.
 

<1916>

 
Твой взор – вечерняя истома,
Твой голос – нежная свирель,
Ты – из японского альбома
В прозрачных красках акварель.
 
 
На серо-матовой странице
Рисунка тонкие черты:
Блестят плоды, сверкают птицы,
К озерам клонятся цветы.
 
 
Я вижу в красках акварели
Полузадумчивые сны:
Уста цветов, глаза газели
И тонкий вздох твоей весны.
 

 
Сражен я златокудрым Фебом,
Он мечет стрелы на меня.
Один, под раскаленным небом,
Сижу в безумном зное дня.
 
 
Один сижу среди бульвара
У распустившихся берез.
Но вот сплошное море жара
Прорезал свистом паровоз.
 
 
Родной привет из синей дали!
Он вновь зовет меня туда,
Где изумрудом на эмали
Сияешь ты, моя звезда.
 

 
Заблудившись в безжалостном терне,
Рву о гневные сучья суму,
Вижу ласковый призрак вечерний
И молюсь бессловесно ему.
 
 
Жабий хор над болотною гатью,
Шепот трав и безмолвный закат
Осеняют меня благодатью,
С утомленной душой говорят.
 
 
Говорят мне спокойные речи
О великой святой тишине,
О грядущей торжественной встрече,
О бессмертном сияющем дне.
 
 
Умиляюсь: безумное счастье,
Счастье детства, ты снова со мной!
С восхищенной, вздыхающей страстью
Догорел океан голубой.
 

<1916>

 
Мадонной ты предстала мне впервые,
Подняв ладонь, благословляла ты
Весенних птиц. Сияли как живые
На полотне прелестные черты.
 
 
Неодолима сила красоты.
Твой смех звучит, как струи ключевые,
Твои глаза, как зори огневые,
Твои уста – пурпурные цветы.
 
 
Я сохраню твой дар. В ночной мечте
Со мною та рука и кольца те,
Что целовал я пламенно и жадно.
 
 
Пусть не коснутся их ничьи уста.
Мне одному и сочный грозд куста,
И винный хмель, и запах виноградный.
 

<1916>

 
Твои огни погасли без остатка,
Но не дрожи:
 
 
Тебе сулит загробная загадка
Иную жизнь.
 
 
Все ищешь ты, где юность пролетела,
Ее следы:
 
 
Их нет давно; где счастье пламенело,
Там пыль и дым.
 
 
Освободись от лжи воспоминаний,
Не жди любви.
 
 
Всё минуло, и жизнь к последней грани
Стремит извив.
 
 
И постепенно жадные морозы
Убьют тепло,
 
 
И заглушит чернеющие розы
Чертополох.
 
 
Считай в тиши удары вечной прялки
О колесо,
 
 
Пока не бросит смерть свои фиалки
В твой зимний сон.
 

<1916>

 
Воскинув пред образом руки,
Он долго молился без слов,
И слышались вздохи да стуки
Тяжелых его сапогов.
 
 
И тут же с высокой постели
В морозный полуночный час
С надеждой на старца глядели
Две пары измученных глаз.
 

<1916>

 
Люблю я радостно, люблю печально,
В час грусти сладостной душа моя нежна.
Люблю я нежно и сентиментально;
Сентиментальная любовь моя печальна,
И радостна, и сладостна она.
 
 
Губами губ искать, не говоря ни слова,
Глазам уверовав, глазами уверять,
Искать любимых губ и верить взглядам снова,
Любить и уверять, не говоря ни слова,
И поцелуями признанья повторять.
 
 
Любимый друг! В твоих бездонных взорах,
Как мина под землей, готовит взрывы страсть.
Мой взор в глаза твои сверкнул, как искра в порох,
Как порох, вспыхнул взрыв. Взлетаю в дымных взорах,
Чтоб мертвым с высоты к ногам твоим упасть.
 

<1916>

 
Мне снилось недавно. Как будто в театральном
Стою я коридоре, и во все концы
Идут люди, люди. Отблеском печальным
Озарялись лица, и я знал: это – мертвецы.
 
 
Шли быстро и тесно, как после представленья,
Душно, безответно мигал над ними газ.
Слышались речи, но как жалобное пенье,
Смех звучал, но тоска в него вплелась.
 
 
Были шедшие передо мной изящно одеты.
Но мгновеньями из-под причесок сверкали черепа.
Под шубами и ротондами чуялись скелеты.
Шла, говорила пестрая толпа.
 
 
И я с нею слился, потонул в этом мертвом море.
Белые саваны, погребальные венцы.
Было скучно. Я смотрел в равнодушном горе,
И всё двигались, двигались мертвецы.
 

<1916>

 
Лизета, милая Лизета,
Я воздыхаю по тебе.
Туманом рощица одета,
Заплакал филин на трубе.
Я рву цветочки для любезной,
За мною бабочки летят,
Любовь душе моей полезна,
Как летом вкусный лимонад.
 

 
Директор департамента
Меня поцеловал
И на листе пергамента
Награду подписал.
От похвалы начальника
Очнувшись поутру,
Я у столоначальника
Столовые беру.
 
 
Его превосходительство
Мне перья поручил.
Под их я покровительством
Сто дюжин очинил.
Их камеристка Линочка
Придерживала дверь,
И вот уж их кузиночка
Невеста мне теперь!
 
 
Раз в жизни нам родиться,
Живя, весь век учись:
Чтоб с барышней слюбиться,
За девкой волочись.
 

 
Вся исполнена горем,
Плачет родная страна.
Водка свирепствует морем,
И голодает жена.
 
 
Эх, православные массы,
Что же над вами творят?
Пьют за прогресс и за кассы,
И говорят,– говорят.
 
 
Ходят в театры, в концерты,
Даже, о, ужас, в балет!
И рассылают конверты
В Пизу, в Париж, в Тарталет.
 
 
Знать не желают несчастья.
Устрицы, пышный наряд.
Топят в вине сладострастье,
И говорят, говорят.
 

 
Тарарабумбия,
Сижу на тумбе я,
Домой не двинусь я –
Там теща ждет меня.
 
 
Боюсь изгнания,
Волосодрания.
Такая участь суждена,
Когда ученая жена!
 
 
Тарарабумбия,
Здесь не Колумбия:
Здесь наши гласные
Во всем согласные.
 
 
Дела доходные,
Водопроводные.
Все нам полиция решит,
Покуда Дума крепко спит.
 

1916

 
Ты игумен, игумен мой,
Клобук черный, глаза бесстыжие,
Ты зачем меня в чернецы постриг,
Удалого добра молодца?
Уж я посох под стол брошу
Камилавочку под лавочку:
Не мое дело к обедне ходить,
Не мое дело к вечерне звонить,
Я хочу пить зелено вино,
С молодицами песни играть,
Красных девок в келью важивать.
 

<1914?>

Из газеты
«НИЖЕГОРОДСКИЙ ЛИСТОК»

 
Куполы блещут пожаром,
Яркое солнце смеется.
Над запестревшим бульваром
Благовест медленно льется.
 
 
Всюду бесцветные взгляды,
Речь однотонно-тупая.
Медленных зданий громады
Молча глядят, выжидая.
 
 
Мчатся ритмически-мерно
Шины упругих колясок;
Всё так заученно, верно,
В тоне обыденных красок.
 
 
Хочется бешенства, встряски,
Смеха, безумств, приключений!..
Молча несутся коляски,
Люди проходят как тени.
 
 
Тени – фантомы немые,
Мертвых людей мириады.
Речи бесцветно-тупые,
Трупов гуляющих взгляды.
 

<31 октября 1909>

О.Г.Ч.

 
Вот уж нет на закате зари
И огнистая зыбь догорела.
Ах, скорее, скорее сгори, –
У окна мне сидеть надоело!
 
 
Опостылела вечная тишь.
Эта скука мне с детства знакома.
Целый день пред окошком сидишь.
Целый день не выходишь из дома.
 
 
На селе хороводы ведут,
Заливается песня уныло.
Ах, как дни мои скучно идут,
Ах, как всё мне на свете постыло!
 
 
В темных избах не видно огня.
Надрывается плачем гармошка.
Жизнь, ты катишься мимо меня, –
На тебя я гляжу из окошка!
 

<1 ноября 1909>

 
В ясный вечер луга пустели;
Опускался шар золотой.
Под прощальные звуки свирели
Уходили люди домой.
 
 
Уходили с веселой пляской
С голубых и лиловых лугов.
Синий вечер томился лаской
Несказанных предвечных снов.
 
 
Вот разлился пламень кровавый,
Одиноко смолкли поля,
Перед смертью поникли травы,
О конце вздохнула земля.
 
 
Тишина, тишина над лугами!
Только воет пес вдалеке,
Только совы веют кругами,
Изнывая в вечной тоске.
 

<10 декабря 1909>

 
Волны музыки опять
Полились из мезонина.
Упадаю на кровать, –
Изнемог в объятьях сплина.
 
 
Руки сжаты на груди,
В мыслях – вижу дни, как степи.
Год за годом впереди,
День за днем куют мне цепи.
 
 
Неужель идти вперед?
Слышу голос: неизбежно!
Неизбежный путь ведет
Из долин к вершине снежной.
 
 
Не вернуться, не стоять
В заколдованных долинах,
Надо выше путь искать,
Чтоб замерзнуть на вершинах.
 
 
Подымаюсь. В путь опять!
Там подставлю грудь лавине…
Смята, брошена кровать.
Стихли звуки в мезонине.
 

<17 декабря 1909>

 
Белая лилия на болоте тинистом,
Белая лилия на глухом болоте,
На лилово-сумрачном, на зелено-илистом,
Трепетно прислушалась к дальней звонкой ноте.
 
 
То рогов охотничьих пенье призывное.
Белая лилия на болоте вязком.
Белая лилия слышит песни дивные,
Отдается радостно мимолетным сказкам.
 
 
Белую лилию из болота сонного
Манит зов серебряный в голубые дали,
Будто крылья тонкие мотылька влюбленного
К лепесткам раскрывшимся, чуть дыша, припали.
 
 
В царстве леса тихого, в дымке утра тающей,
Где цветы счастливые спят на склоне горном,
Гаснет неуслышанным стон рогов взывающий.
Белая лилия на болоте черном.
 

<20 декабря 1909>

 
Удрученный нависшими тучами,
Угрожаемый шорохом гадин,
Я бессильно карабкался кручами,
И, как смерть, был мой путь беспощаден.
 
 
Миновал я дорогу тернистую
И очнулся на горном просторе.
Вижу гладь безгранично-волнистую
Серебристо-зеленого моря.
 
 
Оглянулся – и запада бурного
Не узнал за пройденною далью.
Блещут призраки неба лазурного
Голубой беззакатной эмалью.
 

<29 декабря 1909>

 
Нового года преддверие.
Вечности ширь необъятная.
Звездам задумчивым верю я,
Верю вам, лунные пятна!
Знаю, чьей тайною стонете,
Грусть ваша сердцу понятна:
Дням, что за мною вы гоните,
Не возвратиться обратно.
 
 
Вижу я взоры склоненные.
Замер блаженно в их власти я,
Кроет мечта озаренная
Жизни бездонные пасти.
Ты, моя лилия гибкая,
Дай мне погибнуть от страсти!
Зори! Прощальной улыбкою
Звездное небо окрасьте.
 
 
Ты – голубое видение,
Светло-звездистая лилия,
Вижу лазурные тени я, –
Тени лазурные всплыли,
Птицы сверкнувшие взмыли,
Зимние бури хоронят.
Море подавленно стонет:
Звезды тоску победили.
 

<1 января 1910>

 
Между сомненьем и надеждой
Влекутся сумрачные дни:
Печальной траурной одеждой
Облечены давно они.
 
 
Из светлых стран их вереница
Стремится в безотрадный край.
Томительны и грустны лица
Покинувших блаженный рай.
 
 
Хребтами гор к седому морю
Течет их медленная рать,
Чтобы отчаянье и горе
Волнам холодным передать.
 
 
А вы, в порфирах златотканых,
Дни радости и светлых грез,
Кто вас из стран обетованных
В страну печали перенес?
 
 
Но всё с надеждой тайной жду я,
Что заблестят венцы огней
И устремитесь вы, ликуя,
К смятенной рати черных дней.
 

<1 января 1910>

 
И жизнь, как и дела, стемнела незаметно.
Очнулся я. Мой ум холодный пуст.
Беззвучно сердце. Вызываю тщетно
Слова любви из помертвелых уст.
 
 
На твой портрет гляжу с мольбой во взоре:
Дай силы мне о прошлом позабыть!
Смотрю вперед. В сияющем просторе
Струится жизни голубая нить.
 
 
Но отчего в клубке воспоминаний,
В моей душе она черна, как грязь?
Конец всему. Вдали замкнулись грани.
С минувшей жизнью прекратилась связь.
 

<7 января 1910>

 
Ты спишь – я на тебя, дитя, смотрю украдкой
И с грустью тайною любуюся тобой.
Ты, на руку склонясь, покоишься так сладко,
А в детской тишина. И над твоей кроваткой,
Мне чудится, стоит хранитель – Ангел твой.
И я, как ты, дремал и грезил безмятежно
Под ласковым крылом. Но эти дни прошли:
Мой Ангел отлетел. Пыл времени мятежный
Переродил меня – и детства призрак нежный
Сокрылся и померк в таинственной дали.
Теперь, в глухую ночь, рои воспоминаний
Встают, зловещие, в угрюмой тишине,
Смущая краткий сон тоской немых желаний,
Отравлен мой покой – и яд былых страданий,
Отчаяньем грозя, терзает душу мне.
И за тебя, дитя, молюся я невольно.
Быть может, жизни гнет минует грудь твою
И сердцу юному так тягостно и больно
Не будет… Но зачем звать прошлое? Довольно!
Без жалоб я один снесу тоску мою.
Дай Бог, чтоб пред судьбой, надменной и лукавой,
Ты гордое чело поднять спокойно мог,
Чтоб не был осквернен твой ум людской отравой
И чтоб твой бодрый дух от горечи кровавой
И низкой клеветы навеки ты сберег.
 

<17 января 1910>

 
Нет, никому не воплотить так ярко
Всей ненасытности, всей жажды бытия,
С такою силою, и буйственной, и жаркой,
Какою трепещу и замираю я.
 
 
Но горько сознавать, что в этом хрупком теле
Недовершенные умрут мои мечты,
Что, как бы дни мои безумством ни кипели,
Их смысла не поймем ни я, ни ты.
 
 
Лишь в час, когда в гробу лицом окаменелым
Я обращусь навек к последней тишине,
Как голубь, дух взлетит над побежденным телом,
И жизни полнота предстанет мне.
 

<28 июня 1910>

 
Опять замелькали сосна да береза,
Откосы, столбы, станционные будки.
Как бисер на синем – далекая греза.
Пестрея, с лужайки зовут незабудки.
 
 
Но сердце влечет меня к грезам забытым,
К любовным курганам, к сердечным могилам,
К мечтам, на кладбище былого зарытым,
К цветам облетевшим, увядшим, но милым.
 

<5 июля 1910>