Текст книги "Просто Маса"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

На этом, правда, изложение биографии и закончилось. Момотаро часто сам себя обрывал, вечно чего-то недоговаривал.

Они виделись каждый день. Обоим доставляло удовольствие говорить по-русски. Много спорили – конечно, о революции.

– Ты не смотри, Ронин, что она в России получилась такая суровая и страшная, – горячился Кибальчич, когда Маса ругал красных. – Там у народа нет привычки к самодисциплине. От этого бардак и всякие эксцессы. Но революция в любом случае начинается с разрушения: «Весь мир насилья мы разрушим». Это работа тяжелая, грязная, весь перепачкаешься. Потом на обломках старого порядка надо построить новый, правильный порядок. Тоже пыли наглотаешься, прежде чем наведешь чистоту. Русским одним управляться трудно. Помочь им надо, навалиться всем миром голодных и рабов.

Маса придерживался иного мнения – был согласен с покойным господином, всегда говорившим, что грязными руками ничего чистого не создашь. Но слушал Кибальчича с интересом. Догадаться, по каким делам этот русский японец возвращается на родину, было нетрудно. Однажды Маса напрямую спросил: ты что, из Коминтерна?

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – засмеялся Момотаро. Как всякий иностранец, хорошо выучивший русский, он обожал пословицы и поговорки.

Но на другой вопрос – почему ты носишь кимоно, попутчик ответил с неожиданной откровенностью:

– Документишки у меня хреноватые. Надеюсь, что посконного Япона Японыча в Иокогаме сильно шмонать не станут.

Затем, наверное, и бороду с усами сбрил – чтоб ничем не отличаться от обычного японца.

Сегодня Кибальчич был не такой, как всегда. Всё время находился в движении – подергивал головой, хрустел пальцами.

– Волнуешься перед встречей с Родиной? – понимающе спросил Маса. Его тоже потряхивало.

– Волнуюсь, что возьмут на цугундер, – хмуро ответил Кибальчич.

Достал из-за пазухи паспорт.

– Видишь, на фотокарточке морда вдвое толще. И место рождения стоит «Осака». Похоже по говору, что я из Осаки?

Последнюю фразу он произнес по-японски, стараясь говорить на кансайском диалекте[80]80
  Кансайский диалект
  Это диалект, на котором говорят в Осаке и сопредельных областях (район Кансай). Весьма характерный, довольно сильно отличается от стандартного японского. С точки зрения столичного жителя звучит довольно комично.


[Закрыть]. Прозвучало неубедительно.

Маса рассматривал в небольшой, но сильный цейссовский бинокль набережную Банд[81]81
  Набережная Банд
  Почти в каждом приморском азиатском городе, где британцы устраивали сеттльмент, появлялась набережная с этим названием: и в Шанхае, и в Ханькоу, и в Кобе, и в Иокогаме.
  К описываемому времени иокогамский Банд был уже весьма почтенной эспланадой с шестидесятилетней историей.
  На бухту, сплошь занятую причалами и пирсами, выходили фасады зданий европейской постройки.


[Закрыть], с которой было связано столько воспоминаний. Там многое изменилось, но некоторые здания остались. Где-то вон за теми густыми деревьями (сорок лет назад они были саженцами) должен находиться дом 6, консульство страны «Оросиа», где юный якудза по прозвищу Барсук учился быть русским самураем…

– Дай-ка.

Кибальчич отобрал окуляры, навел их на какую-то точку и застыл.

– Что у тебя на том холме? – спросил Маса. – Родной дом?

– Тюрьма Нэгиси, – пробормотал Момотаро, – самая большая в Японии. В ней сидит немало товарищей. Как бы и мне там не оказаться с моей дерьмовой ксивой… Ладно. Бог не выдаст – свинья не съест.

Наверху ударил гонг, приглашая пассажиров респектабельных классов на прощальный капитанский коктейль. Надо было идти туда – трогательно расстаться с Наоми и между делом обронить, что жить Маса пока будет в «Гранд-отеле».[82]82
  «Гранд-отель»
  Самый знаменитый и самый респектабельный отель старой Иокогамы. Открыт в 1873 году.
  «Это отель, совмещающий все прелести американских идеалов с японским шармом», – говорится в путеводителе 1914 года.


[Закрыть] Иначе как она потом разыщет своего утешителя?

– Ну, желаю удачи. Пойду.

– Бывай, – буркнул Кибальчич, не глядя сунул руку. – Бинокль не подаришь? По русскому обычаю положено, при расставании. А я тебе часы отдам, московские, «Павел Буре».

В детективной профессии без хорошего бинокля никуда, поэтому Маса на обмен не согласился.

– Мы в Японии, тут такого обычая нет.

– Жлоб ты, Ронин!

На том и расстались.

На квартердеке оркестр наигрывал сладкую арию Тётё-сан, чистая публика потягивала коктейли, капитан в белоснежном мундире посматривал на часы – до полудня, официального времени прибытия, оставалось пять минут. Пароход «Емпресс оф зэ Ист» славился своей пунктуальностью.

Корабль медленно плыл вдоль длиннющего, чуть не километрового пирса, к назначенному месту стоянки. Там выстроилась вереница автомобилей и рикш, лиловела букетами и женскими кимоно толпа встречающих. Лиловость объяснялась тем, что сегодня был первый день осени, когда все дарят друг другу цветы хаги, а дамы, обладающие хорошим вкусом, подбирают наряд того же изысканного оттенка.

Надо было торопиться.

Маса высмотрел у перил миссис Тревор и направился к ней, однако наткнулся на непредвиденное препятствие. Дорогу заслонила сестра Турнип, дьяконисса иокогамской лютеранской миссии, жуткая мымра. Она всегда ходила в сером платье с белым фартуком и мышином чепце, с крестом на груди. Недавно читала в салоне лекцию «Эволюция греха в современном мире» и все время кидала на Масу злобные взгляды. Обычно он обходил святую женщину стороной.

Попробовал обогнуть и теперь, но не получилось.

Дьяконисса прошипела:

– Оставьте миссис Тревор в покое! Я видела, как вы стервятником кружите вокруг бедной потерянной овечки! Она уважаемая прихожанка нашей церкви, я не позволю вам ввергнуть ее в грех! Ступайте своей дорогой, распутник, иначе я расскажу Наоми, как вы каждую ночь таскались к вашей американской блуднице!

– Сделайте милость, – поклонился Маса. – Это только поднимет меня в глазах Наоми. Нормальные женщины обожают Дон Жуанов.

Надо будет заменить историю об обете целомудрия на историю о вечном поиске недостижимого женского идеала, мысленно скорректировал он стратегию.

Вежливые, с достоинством произнесенные слова (а может быть, упоминание о «нормальных женщинах») ввергли фурию в бешенство.

– О, я хорошо знаю мужчин вашего сорта! – занеистовствовала она. – Вы плодите зло и разврат, уверенные, что вам всё сойдет с рук! Вы превращаете мир в Содом и Гоморру! Однажды из-за таких, как вы, Господь прольет дождем горящую серу, разрушит города и всех, кто живет в городах, и всё, что растет на земле! Он спасет праведных, а грешников вроде вас погубит! Читайте «Бытие», глава 19! И коли иного средства нет, я призываю Всевышнего не медлить! Пускай грянет конец света!

Сестра Турнип воздела очи и перст к небу.

Небо откликнулось гневным рокотом, от которого затряслась и вздыбилась земля, а море вспучилось пенными гребнями и провалилось ямами. Грянул конец света.

Произошло это 1 сентября 1923 года в 11 часов 58 минут и 34 секунды. Тысячи остановившихся хронометров зафиксировали этот момент с точностью.

Нечеловеческое

Земной шар повел себя, как вымокшая собака – встряхнулся, и пассажиры «Восточной Императрицы» брызгами полетели во все стороны. Масу швырнуло на дьякониссу, он сшиб достопочтенную даму с ног, да еще бухнулся сверху, но мисс Турнип не возмутилась, а пролепетала:

– Это что, Апокалипсис? Господи, я не хотела…

Что это такое, Маса не знал. В юности он перенес несколько довольно сильных землетрясений, но такой бешеной тряски, чтобы подпрыгивал горизонт, такого оглушительного грохота, будто палят двенадцатидюймовые орудия, никогда не бывало.

– Конец света, – сообщила ему мисс Турнип – он не столько услышал, сколько догадался по движению губ. – Вот он и настал! Господи, прими мою душу!

Но вцепилась при этом в Масины плечи. Оттолкнув дуру, он поднялся на четвереньки, пополз по прыгающей палубе к борту, схватился за него, поднялся.

Открывшееся зрелище было невероятным. Весь пирс ходил асфальтовыми волнами выше человеческого роста, змеился огромными трещинами. В одну из них скатился автомобиль «форд», и зазубренные края тут же сомкнулись, будто жующие челюсти. Вот огромный кусок причала, в двести или триста метров длиной, накренился, обрушился в воду[83]83
  Иокогамский причал
  В полдень 1 сентября 1923 года пирс стал выглядеть вот так:
  А всего за несколько минут до этого был таким:


[Закрыть]. С него посыпались люди. Судя по разинутым ртам, они истошно орали, но утробный рык планеты заглушал крики.

Маса зажмурился, чтобы не видеть этой картины – и вдруг бешеная вибрация прекратилась. Открыв один глаз, он зачем-то взглянул на часы, как будто имело значение, сколько сейчас времени. Сначала подумал, что они стоят – длинная стрелка так и застыла, чуть-чуть не дойдя до полудня. Но вот она дрогнула, переместилась ровно на двенадцать, и оказалось, что нескончаемый ужас длился меньше минуты.

Трясти перестало, но не стих гром, от которого закладывало уши. Теперь стало ясно, что он несется с берега. Маса взглянул на Иокогаму и не увидел ее. Там, где только что находился город, покачивалась огромная коричневая туча. Почти такого же цвета, разве что немного светлее, было небо. Вдруг оно зашумело, засвистело – еще громче, чем гремела земля, и пришло в движение. Воздух колыхнулся, упруго ударил Масу в грудь – он упал бы, если бы не держался за перила.

Тайфун! Это налетел тайфун, невиданной ярости и мощи. Он сдул с полуразрушенного пирса уцелевших людей, подбросил кверху рикш вместе с колясками, больно сыпанул в лицо колючей пылью.

Закашлявшись, Маса присел, спрятался за борт. По палубе, подпрыгивая и звеня, прямо на него с бешеной скоростью катилась медная оркестровая тарелка – он еле увернулся. Потом произошло совсем страшное: над головой пролетел маленький мальчик в матросском костюмчике – должно быть, вихрь вырвал малыша из материнских рук. Маса рванулся ухватить ребенка, но тот уже исчез.

Словно насытившись этой жертвой, ужасный ветер стих – так же внезапно, как налетел. Но тут на землю упало коричневое небо. Всё исчезло в густейшем тумане, каких в природе не бывает. Маса поднял руку и едва разглядел ее контур. Цвет воздуха посекундно менялся: бурый, охряной, грязно-желтый, но видимости не прибавлялось.

Кажется, и правда конец света, подумал ронин – не со страхом, а со странным удовлетворением. За тысячелетия сменилось столько поколений, и только нынешнему выпало увидеть конец представления. Ну-ка, что последует дальше? Неужто Страшный Суд? Нет, если правы христиане, сначала поскачут всадники Апокалипсиса.

Всадники пока не скакали. Снова поднялся ветер – тоже очень сильный, но уже не ураганной ярости. Он поменял направление на противоположное, дул с моря на сушу. Унес плотный туман, а вместе с ним и громыхание.

Воздух восстановил прозрачность, наступила абсолютная тишина. Маса увидел, что на палубе повсюду сидят и лежат пассажиры. У всех одинаковые застывшие лица. Никто не кричит, не двигается. Вспомнил картину художника Бурюрова «Гибель Помпеи», на которой все бегут, мечутся, вопят. Было совсем непохоже. Какая-то женщина сидела с вытянутыми вверх руками и тупо на них смотрела. Мать, у которой тайфун вырвал ребенка, догадался Маса и поскорее отвернулся.

Теперь Иокогаму было хорошо видно, только смотреть там стало не на что. Будто аравийская пустыня: одни барханы, и больше ничего. Город исчез[84]84
  Город исчез
  И это не художественное преувеличение.
  Вид Иокогамы. Сентябрь 1923 г.


[Закрыть]. Остались покрытые белой пылью развалины. Уцелело только то, что не было создано людьми: холмы, деревья, море. Вдали, как ни в чем не бывало, сияла снежная Фудзи. Вернулось и сверкающее медное солнце – будто в зенит взлетела та чертова тарелка, едва не прикончившая Масу.

Но и тишина с неподвижностью долго не продержались. После краткого антракта ужасный спектакль возобновился, задействовав новые сценические эффекты.

Сначала в правом углу панорамы, над огромной цистерной с надписью “Standard Oil” вскинулось огненное облако, переметнулось на соседние резервуары, и скоро в той стороне всё загрохотало, заполыхало. Взрывы поменьше ударили и в других местах. Тут и там взметнулись красные языки пламени. После великой тряски и великого тайфуна настал черед великого пожара.

Хорошо еще, что не все три беды одновременно, подумал Маса – и сглазил.

Пароход качнуло снова и затрясло почти так же сильно, как несколько минут назад, пассажиры опять повалились кто куда. Как клоуны в цирке, только никто не хохочет, мелькнуло в голове у Масы. Хотя как знать? Может быть, Главный Зритель сейчас и покатывается со смеху. С чего люди взяли, что Он добр и к ним благорасположен?

Нелепую мысль выдуло новым порывом ураганного ветра, только теперь он был еще страшнее, потому что подхватил с земли бушующее пламя и потащил его над бухтой, крутя огненными смерчами. Небо запереливалось чернотой и багрянцем, вниз посыпались обжигающие хлопья. Теперь трясение земли, тайфун и пожар объединились, чтобы уничтожить остатки жизни.

Шквал подкатил прямо Масе под ноги непрошенный подарок – дьякониссу, дрыгающую тощими ногами из-под задравшейся юбки. Мисс Турнип что-то кричала, разевая желтозубый рот.

– «…И отверз шестую печать, и был великий тряс, и солнце почернело, как рубище, и луна сделалась, как кровь!», – разобрал Маса и подумал: не похоже, что мы доживем до луны.

Он отвернулся и обмер, завороженный фантастической картиной. Над самой поверхностью моря неслось огненное торнадо, поджигая яхты и лодки. Паруса и мачты пылали на них куклуксклановскими крестами. Вот загорелась целая шхуна. Смерч сделал вид, что обойдет «Императрицу» стороной, метнулся к середине бухты, но передумал. Вернулся к пылающей шхуне, легко сорвал ее с якоря и погнал прямо на неподвижный, беспомощный пароход.

Вот и конец, сказал себе Маса. Надо бы составить прощальное хокку, но за оставшуюся минуту хорошего стихотворения не сочинишь, а с плохим помирать не хочется.

– А-а-а-а-а!!! – завопила «Емпресс оф зе Ист» в тысячу глоток.

И тут сверху, будто из-под облаков, раздался зычный бас. Это капитан проорал в рупор:

– Женщины и дети – вниз! Мужчины – спрятаться за борта! Команда, по пожарным постам!

Повелитель корабля стоял на мостике в уже не белом, а грязно-сером, присыпанном пеплом кителе и без фуражки, седые волосы растрепались, но голос был тверд, жесты уверенны.

– Кларк, раскатать шланги! Поливать борта и палубу! Сандерс, берите своих, багры в руки и на нижнюю палубу! Отталкивайте шхуну, не дайте ей прилипнуть! Боцман, песок! Коллинз, снять брезент со спасательных шлюпок!

Сразу все задвигалось, забегало. И перестало быть страшно.

Хорошо, когда в хаосе и неразберихе появляется кто-то, твердо знающий, что делать, подумал Маса, хватая с пожарного щита топор.

Самый главный Капитан – Тот, что на небе – всегда ценит мужество. И в последний миг Он сменил гнев на милость: ветер опять задул в другую сторону. Корабль-смерть прошел в каких-нибудь двадцати метрах от парохода, накренился, повернул в открытое море.

Выходит, жизнь еще не заканчивалась.

В этот нескончаемо длинный день Маса прощался с нею еще несколько раз. Дважды трясло так сильно, что пароход бешено бился об останки пирса и было неясно, выдержит обшивка или нет. Потом опрокинуло трап, на котором несколько добровольцев соскребали с борта пылающий мазут. Все остальные свалились в горящую воду и сгинули, а Маса висел над смертью на канате минут пятнадцать, пока не вытащили. На этот раз он успел сочинить прощальное трехстишье, довольно приличное:

 
Так и не знаю,
Зачем я жил на свете,
Но всем спасибо.
 

Заучил стихотворение наизусть – еще пригодится, и может быть, скоро.

Паники и смятения на корабле, однако, больше не было. Капитан Денфорд ввел особый режим и установил жесткую диктатуру. Одного пассажира, британского генерала, который попытался оспаривать приказ, моментально скрутили и посадили под арест. Все распоряжения членов команды должны были беспрекословно исполняться пассажирами. Мужчин капитан объявил мобилизованными и разбил на группы. Раненых отнесли в медицинскую часть. Все продукты и запасы воды были изъяты, помещены под охрану. Женщина, у которой тайфун унес ребенка, выйдя из ступора, начала громко выть – ее усыпили уколом морфия.

Маса смотрел на капитана с восхищением. В обычное время Денфорд казался болваном. Говорил дамам тяжеловесные комплименты, за бокалом вина рассказывал плоские анекдоты и сам громко им смеялся. Но в критической ситуации оказался на месте – спас свой корабль.

Правда, к вечеру, когда непосредственная опасность миновала и можно было бы уже поуменьшить строгостей, капитан продолжал их наращивать – вошел во вкус. Маса слышал, как Денфорд говорит помощнику, что на корабле, попавшем в бедствие, капитан соединяет в себе единобожие с самодержавием: он и Год, и Кинг.

Вечером ввели комендантский час. Пассажирам было приказано разойтись по каютам и до утреннего гонга не выходить. Повсюду – в коридорах, на палубах, в переходах – расхаживали патрули из матросов и прислуги, которая тоже сделалась очень важной. Даже соседские визиты из каюты в каюту строжайше воспрещались. В размноженном на машинке приказе капитана объяснялось, что это делается в целях пресечения панических разговоров.

Их на протяжении ужасного дня действительно было много.

На виду у пассажиров горел полумиллионный город – пожар охватывал все новые кварталы. Черный дымный столб[85]85
  Черный дымный столб
  Снимок сделан с холмов, окружающих Иокогаму


[Закрыть] вздымался до самого неба и в той стороне, где в двадцати милях к северо-востоку находилась японская столица. Собираясь кучками, люди спорили, что произошло: небывалой силы землетрясение или некая глобальная катастрофа? Судя по тому, что по заливу перекатывались высокие волны, в открытом море разразилось еще и мощное цунами.

Профессор физики из Токийского университета предположил, что в планету врезался огромный метеорит, а если так, то, возможно, разрушена вся земная цивилизация. Эту апокалиптическую версию укрепляло зловещее молчание пароходной радиостанции. Может быть, она просто сломалась от сотрясения, но спросить было не у кого – радист лежал в лазарете без сознания, его швырнуло виском об угол.

Насчет всей земной цивилизации Маса не знал, но от страны Японии, кажется, мало что осталось.

Ночью, когда исстрадавшиеся пассажиры крепко спали или мучились кошмарами в своих каютах, одинокий ронин предавался мрачным раздумьям. Страхового агента не было. Во время самого первого толчка бедолага упал с лестницы и сломал себе шею. Ныне он почивал в трюмном холодильнике – тихо, без храпа.

Моя роковая карма – всем приносить беду, виноватил себя Маса, имея в виду отнюдь не только злосчастного храпуна. Жил в России – и что с нею случилось? Погибла. Достиг японских берегов – не стало и Японии. В этом самоистязании, пожалуй, был и совсем крошечный оттенок гордости.

Но на пароходе, оказывается, спали не все.

Кто-то негромко постучал в окно. В сером квадрате чернела ушастая голова. Момотаро. Показал жестом: подними раму. Перелез в каюту. Он был не в кимоно, а в дешевой пиджачной паре и сатиновой рубахе без воротничков, сделавшись похож на татаристого мастерового – на Волге таких полным-полно.

Весь день приятели не виделись, потому что одним из первых приказов капитан объявил нечистую трюмную публику «временно интернированной» и снизу никого не выпускали. Пароходный диктатор не доверял пролетариату.

Момотаро, конечно, заговорил о грозных событиях, но в неожиданном тоне.

– Как мне свезло со всей этой хреновиной! – прошептал он, возбужденно сопя. – С землетрясением, с тайфуном, с пожарами! Ни тебе пограничного контроля, ничего! Одна проблема: как добраться до берега. Пирс развалился, и все равно около трапа караул. Но я нашел способ. Только нужна твоя помощь. Как, Ронин, пособишь?

Не дожидаясь ответа, придвинулся ближе.

– К корме пришвартована шлюпка с веслами. Она на цепи, и замок наверху. Я спущусь, а ты с палубы отомкнешь. Лады?

Маса пожал плечами – почему нет? Но тут опять постучали – с другой стороны, из коридора.

Открыл – в дверь проскользнула Наоми Тревор. Не обращая внимания на постороннего человека (а может быть, и не разглядев его в темноте), дрожащим голосом зашептала:

– Мистер Сибата! Дорогой Маса! Только вы можете мне помочь! Блафф в огне!

– Сочувствую. У вас ведь там дом.

– Что дом! Там моя Глэдис! Перепуганная, в опасности, а может быть, уже… – Миссис Тревор всхлипнула. – Я умоляла капитана дать мне лодку – отказал. Просила просто высадить на берег – не хочет и слушать! Тогда я вспомнила о вас, о вашей профессии. Вы опытный человек, наверняка бывали в тысяче переделок. Доставьте меня к дочери!

– Пока это никак невозможно, – участливо сказал Маса. – Может быть, утром.

– Возможно, очень даже возможно, – подал голос Момотаро. По-английски он говорил паршиво, но понятно. – У меня есть лодка. Но это будет стоить денег.

Повернувшись к незнакомцу и не задавая никаких вопросов, миссис Тревор воскликнула:

– Я заплачу сколько угодно!

– Пятьсот иен[86]86
  Пятьсот иен
  Современная иена – очень мелкая денежная единица, примерно равная американскому центу. Но так было не всегда. Первоначально так называлась круглая золотая монета (yen значит «круг») высокого номинала.
  В двадцатые годы иены были уже бумажными, но по-прежнему котировались высоко.
  Десятииеновая купюра
  Пятьсот иен, которые наглый Момотаро потребовал за свои услуги, это зарплата, скажем, служанки, за два года (по статистическим сведениям домашняя прислуга получала в среднем 22 иены в месяц).


[Закрыть], – назвал несусветную сумму защитник голодных и рабов. – Деньги вперед.

– Имей совесть, скотина! – обругал его по-русски Маса.

– Твоя зазноба – буржуйка. Пускай платит, – хладнокровно парировал Момотаро. – Деньги мне пригодятся для дела.

Взволнованная мать торговаться и не подумала – только поставила условие, что расплатится на берегу. Такую женщину не надуешь, даже когда она в отчаянии.

– Мистер Сибата, я в каюту за деньгами. И переоденусь для опасного путешествия. Постучитесь через пять минут.

Согласен он или нет, даже не спросила. Об оплате речи тоже не шло. Насколько же выгоднее быть хамом и вымогателем, чем джентльменом!

Момотаро полез обратно в окно. Договорились встретиться на корме нижней палубы.

Через пожар и развалины удобней пробираться в облегающей одежде и в башмаках, поэтому Маса тоже переоделся в европейское.

Помочь женщине в беде – это благородно, думал он. Особенно красивой женщине, которая может вознаградить благородство любовью. Так что еще неизвестно, кто умнее – хам или джентльмен. Если мир разрушен, то пятьсот иен превратились в никчемные бумажки, а любовь – валюта, которая никогда не обесценится.

Немного повеселев, благородный ронин отправился за благородной дамой.

Миссис Тревор ждала его в дверях каюты, наряженная в черное коктейльное платье и белые теннисные туфли, с театральной сумочкой через плечо. Голову она повязала шелковой шалью. Этот наряд Маса в целом одобрил, лишь выразив сомнение по поводу узкого платья – как в таком перелезать через борт? Однако Наоми продемонстрировала сбоку вырез до середины бедра и то, как высоко она может задрать колено. Колено ронину очень понравилось. Оно было полное и круглое.

– Только одно условие, – нежно сказал он. – Вы будете беспрекословно исполнять все мои указания. Слышите – все?

Миссис Тревор кротко кивнула. Воображать, как она будет исполнять все Масины указания, было приятно.

Бесшумно, по ковровой дорожке, они двинулись вдоль коридора, но одна из дверей вдруг приоткрылась. Оттуда высунулась мисс Турнип, схватила Наоми за рукав.

– Остановитесь, несчастная! Зачем идете вы за этим дьяволом? Чтобы предаться с ним разврату? Как вы можете в час Божьего гнева помышлять о грехе?

– Тссс. – Наоми приложила палец к губам. – Мне нужно домой, к дочери. Без надежного спутника я на берег не попаду и через горящий город не проберусь. У нас лодка.

– Лодка? – Дьяконисса тоже перешла на шепот. – Тогда возьмите меня с собой. Мое место там, где плач и скрежет зубовный.

– Лодка совсем маленькая. Мест нету, – буркнул Маса. Не хватало ему еще этой ядовитой сколопендры.

Он даже не представлял себе, до какой степени ядовитой.

– Не возьмете – подниму крик, – пообещала святая женщина. – И вас посадят под арест за нарушение капитанского приказа.

Делать нечего, пришлось взять.

Берег был ярко-алый, освещенный пожарами, которые пылали повсюду. По черной воде бухты метались переливчатые сполохи. Пожалуй, это было красиво. Но дьяконисса придерживалась иного мнения.

– Мерзость и содрогание! Геенна огненная! – пробормотала она, крестясь. – Укрепи, Боже, мою душу.

Первым по цепи соскользнул Момотаро. Потом Маса на спасательном круге с веревкой спустил в лодку женщин, причем вторую, мисс Турнип, очень хотелось уронить.

Открыл замок, скинул цепь вниз. Разделся догола, чтоб не замочить одежду. Свернул ее, бросил Кибальчичу. Спрыгнул.

Вода была маслянистая, теплая, пахла гарью.

Когда Маса забирался в лодку, дамы отвернулись, но миссис Тревор, несмотря на боль материнского сердца, будто поправляя прическу, разок покосилась назад. Очень хорошо. Фигура у Масы была крепкая, а в тусклом освещении, когда не видно морщин (совсем маленьких, но все-таки) выглядела просто великолепно – как у циркового борца. Татуировку и прочее он скромно прикрывал ладонью, потому что всему свое место и время.

Сели с Кибальчичем на весла, на «три-четыре» взмахнули ими.

По черной воде до красного берега предстояло проплыть с полкилометра. Женщины были на носу, молились на коленях (понятно, по чьей инициативе). Мужчины тихо переговаривались по-русски.

– Какое ужасное несчастье, – вздохнул Маса, оглядываясь через плечо на гибнущую родину.

– Мещанский взгляд, – ответил Момотаро. – На самом деле для Японии это огромная удача. Революция так или иначе все разрушила бы, но когда этим занимаются люди, рождается много вражды и ненависти, а из-за этого – сам видел – начинается гражданская война. Тут же никто ни в чем не виноват. Всю грязную работу исполнила природа! И с какой быстротой, всего за несколько часов! Старый мир разрушен, половина дела сделана. Теперь только остается построить на развалинах новый.

– И как ты собираешься его строить?

– Я же Момотаро, – оскалил зубы строитель нового мира. – Ты что, сказку забыл? Плыву на остров Онигасима. Соберу там команду: Пса, Обезьяну, Фазана. Изгоним демонов и заживем припеваючи.

Хищная радость Кибальчича была Масе неприятна. Ишь, стервятник, весь трясется от возбуждения. Всем горе, а ему праздник.

Очень храбрые люди бывают трех сортов. К первому относятся тупоумцы, бесстрашные из-за полного отсутствия фантазии – они просто не задумываются о последствиях. Еще есть люди (к ним относил себя и Маса), кто появился на свет вовсе без чувства страха – как рождаются дальтониками, не видящими какой-то из цветов спектра. Но самые отчаянные – те, кто боится, но приходит от страха в экстаз и специально стремится попадать в опасные ситуации. Кибальчич несомненно был из последней категории, потому и рвался в пылающий город, как мотылек на огонь.

Расставание у них вышло несердечным.

Уже на берегу, суя за пазуху конверт с деньгами, Момотаро сказал:

– Пошли ты к черту свое бабьё. Айда со мной. Я к тебе пригляделся, Ронин. Ты мужик крепкий. Давай ко мне в команду: Псом или Фазаном, Обезьяной – кем захочешь. Прогоним с острова бесов!

– Сам ты пес и обезьяна, – обиделся Маса. – Ищи себе других помощников. Я не хочу прогонять одних бесов, чтоб вместо них уселись другие.

– Ну и черт с тобой. Обойдусь. Тюрьма Нэгиси, поди, тоже развалилась. Найду помощников там.

Даже не кивнул на прощанье. Сплюнул и был таков – исчез в черной тени. Все-таки революционеры очень неприятные люди.

До Блаффа нужно было идти влево по набережной Банд. О, как отчетливо и ясно видел ее Маса в ностальгических снах!

Но от набережной остались только тлеющие головешки.

У номера шестого, где располагалось российское консульство, репатриант горестно вздохнул – там чернели лишь обгорелые деревья. А вот здесь, где груда обугленных кирпичей с торчащими балками, когда-то находился «Девятый номер»[87]87
  «Девятый номер»
  Это легендарное заведение (набережная Банд, дом № 9), воспетое самим Киплингом и фигурирующее в романе «Алмазная колесница», много лет развращало нравы иокогамских обывателей и пользовалось особенной популярностью у иностранцев. С точки зрения коренных японцев, девушки из «Девятого номера» были недостаточно изысканны.
  1 сентября 1923 года полувековая история этого почтенного учреждения завершилась.


[Закрыть], самый почтенный из иокогамских борделей. Бывал в нем и юный Масахиро Сибата – не за деньги, а по дружбе с одним погибшим, но милым созданьем (это цитата из стихотворения великого русского поэта Пушкина).

Перед развалинами «Гранд-отеля», жить в котором Масе уже никогда не придется, ночным путникам была явлена жуткая икебана. Среди щебня и осколков стекла на тротуаре белела ванна, в которой сидела мертвая дама, голая и очень красивая. Должно быть, первым ударом землетрясения ее выкинуло наружу с верхнего этажа.

Наоми жалостливо вскрикнула. Ханжа мисс Турнип подобрала с асфальта штору и придала покойнице пристойный вид.

Они держались поближе к воде, где меньше чувствовался жар. Ни одной живой души им пока не встретилось. Только трупы.

Впереди что-то потрескивало. Это лежал на боку трамвай. Змеящийся по земле провод брызгал искрами. Вокруг темнели неподвижные тела.

– Куда? – еле ухватил за воротник Маса рванувшуюся туда дьякониссу.

– Может быть, кто-то жив!

– Туда нельзя – ток.

Наоми тянула его в другую сторону, где за речкой Оокагава темнела махина Блаффа.

– Скорее! Мы уже близко!

– Близко-то близко… – покачал головой Маса.

На тот берег было не перебраться, железный мост рухнул.

– Идем к следующему мосту.

Они повернули направо, на Главную улицу[88]88
  Главная улица Иокогамы
  До землетрясения она выглядела так:


[Закрыть]. Пришлось сделать зигзаг, возвращаться в сторону центра, потому что к северу весь квартал полыхал огнем. Должно быть, занялось недавно – слышались крики, метались тени. По крайней мере хоть кто-то в Иокогаме был еще жив.

Вскоре людей стало много. Даже слишком много. Они выбегали из переулков, в которые ворвался пожар. Кто-то несся не разбирая дороги, с выпученными глазами, всё бросив. Кто-то толкал тележку с наскоро нагруженным добром. Многие прикрывали головы подушками или ватными одеялами. Сначала Маса не понял, зачем, но потом увидел, как лопаются стекла в занявшемся доме и вниз сыплются острые осколки.

Ночной ветер набирал силу, перекидывая языки пламени с одной крыши на другую. Казалось, идет соревнование – кто кого обгонит: беглецы пожар или пожар беглецов.

– Быстрей! Быстрей! – закричал Маса, хватая спутниц за руки.

Огонь подбирался и с другой стороны. Сейчас замкнет периметр – и не выберешься.

Кто-то споткнулся, упал. Прямо по лежащему проехала коляска со скарбом. На углу маленькой улочки возникло видение, которое – Маса сразу понял – будет преследовать его до конца жизни. Мимо с воплем пробежала женщина с высокой прической, которая пылала, словно костер. Кинулся помочь, но не догнал. Несчастная, должно быть, ослепнув от ужаса и боли, метнулась в горящий переулок и скрылась за стеной огня.

– Мистер Сибата! Куда вы? Вернитесь! – звали сзади.

Он хотел вернуться, но замер. Пожилой мужчина тянул за руки из-под рухнувшей балки придавленную старуху. Оба громко кричали. Он – жалобно, она – злобно.

– Я тебя не брошу! – плакал мужчина.

Старуха орала:

– Беги, кретин, беги! Только сначала возьми кирпич и проломи мне голову. Я не хочу сгореть живьем! Убей меня, сволочь! Всю жизнь был тряпкой, так хоть напоследок поступи как мужчина! Давай!

Маса подбежал, навалился всем телом на деревянную опору, но та не сдвинулась ни на дюйм.

Рядом бухнулась на колени мисс Турнип:

– Молись, несчастная! Будем молиться вместе! – призывала она на ломаном японском.

Придавленная вопила – требовала, чтобы ее прикончили. Муж рыдал. Дьяконисса молилась. Миссис Тревор сзади хватала за плечи, умоляла не задерживаться. Это и есть настоящий ад: безысходный кошмар и кошмарная безысходность, подумал Маса.

Просить бегущих людей о помощи было бесполезно – тут каждый спасался как мог.

– Господин, убейте меня вы. Очень вас прошу. Этот слизняк не сможет, – вдруг спокойно, вежливо сказала старуха, как-то умудрившись лежа изобразить поклон. – Вы ведь не хотите, чтобы я умерла медленной страшной смертью?

Нет, настоящий ад – вот это: когда в кошмарную безысходность попадает не кто-то другой, а лично ты, – содрогнулся Маса. Выполнить страшную просьбу и отказать было одинаково немыслимо.