Текст книги "Смерть на брудершафт (Фильма 3-4)"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Русский богатырь

Командир воздушного корабля «Илья Муромец» был заядлый курильщик, но всякое открытое пламя на борту строжайше воспрещалось, поэтому в углу рта у него торчала незажженная папироса. За полет он иногда сжевывал по полпачки своего любимого «Дюшеса». Поэтому в воздухе он говорил непонятно, шепелявя:

– Ефё раз из пуфечки.

В просторной, закрытой от ветра каюте орать не приходилось. Достаточно было слегка повысить голос, чтоб перекрыть ровный гуд моторов.

Лицо командира с глубоким шрамом на щеке (чудом остался жив на смотре в 1911-м, когда хрупкий «блерио» скапотировал) было, как всегда, бесстрастным. На груди посверкивал белой эмалью георгиевский крест.

– Ну ее к бесу, пушку. – Стрелок-артиллерист неодобрительно шлепнул трехдюймовку «гельвиг» по замку, словно нашкодившее дитя по заднице. – Грохоту много, а толку мало. Я лучше из пулемета.

Пушка на корабле была установлена недавно, в экспериментальном порядке. Она была особенная. При выстреле из главного ствола вылетал боевой снаряд, а из добавочного – пыж, гасивший откат. Надежд хитрая пушка, однако, не оправдывала: била неточно.

Другое дело – миляга «максим».

Артиллерист тронул закрученный ус, взялся за ручки, прицелился по отчаянно маневрировавшему «эльфауге».

Второй пилот, совсем еще мальчик, завистливо сглотнул. Ему тоже хотелось пострелять из пулемета, но на «Муромце» нарушение установленного порядка не приветствовалось. Каждый из четырех членов экипажа ведал чем-то одним. Командир вел машину, артиллерист стрелял, механик следил за работой двигателей и чинил неисправности, а у второго летчика работы почти не было: только подстраховывать главного пилота на случай ранения да помогать, когда нужно вдвоем навалиться на тяжелый руль высоты.

Самым пожилым был механик, ему шло к сорока. Пока в его хозяйстве все нормально крутилось, урчало и журчало, он дремал в кожаном кресле. Если бой – нервничал: выпускал из-под тужурки суконную ладанку на шнурке, начинал сопеть и пыхтеть, на некрасивом, жеваном лице появлялось выражение тревоги. Но при этом всё, что положено, исполнял на «ять». Командир его очень уважал и единственного во всем экипаже звал по имени-отчеству.

Стрелок нажал на гашетку. Матерно выругался.

– Скосил! Эх, коньяку бы глоточек. Руки прямо не свои!

– Я тебе дам «глотофек». Ты чефное летунфкое давал.

Вторая очередь оторвала от немца клоки ткани и деревянные щепки. После третьей «черный дельфин» кувыркнулся и, медленно вращаясь, стал падать вниз.

Оставшийся «эльфауге» со всей мочи удирал вглубь германской территории, прижимаясь к земле. Догнать его было в принципе возможно, однако инструкция строго-настрого запрещала воздушному кораблю за линией фронта спускаться ниже 1200 метров, чтоб не попасть под огонь пехоты и артиллерии. Не хватало еще, чтоб секретный аппарат попал в руки к немцам.

– Достанефь? – спросил пилот артиллериста. Тот презрительно фыркнул – обижаете, господин штабс-капитан.

Высадил вслед «синему дельфину» всю кассету, до последнего патрона. Пули легли как надо, изрешетили ганса вдоль и поперек. Но пилот на «эльфауге» был дьявольски хорош. На изодранных крыльях, с вытекающим бензином всё тянул и тянул, не падал.

Поручик-артиллерист с досады плюнул – символически, без слюны. Свинячить на «Муромце» не дозволялось.

– Радуйся, вша тевтонская!

Но лейтенант Шомберг не радовался. Он плакал – точно так же, как в эту минуту плакал поручик Сомов, везя домой своего мертвого товарища.

Только Шомберг еще бился затылком о спинку сиденья и бормотал: «Боже, боже… Что я скажу генералу…»

В ставке кайзера

В ставке императора Вильгельма шло важнейшее совещание. Уточнялись детали операции, которая должна была положить конец затянувшейся войне. Молниеносной победы на Западе не получилось. В августе, когда Париж был уже в пределах досягаемости, пришлось срочно перекидывать корпуса в Восточную Пруссию, чтоб отогнать прочь от родных земель русскую орду. Французы успели опомниться, англичане – мобилизоваться, и создалась ситуация, которой стратеги Генерального штаба опасались больше всего: долгая позиционная война на два фронта.

План грядущей кампании был таков: оставить на Западе минимальный заслон (союзникам после прошлогодних потерь не до наступлений), а всей наличной силой ударить на Восток, чтобы одним мощным пинком вывести Россию из игры. Пускай там, как во время японской катастрофы, военное поражение обернется хаосом, брожением и смутой. В 1905 году, оказавшись перед угрозой революции, царь быстро утратил боевой пыл и запросил мира. То же самое произойдет теперь, десять лет спустя. Германский и австрийский орлы повыдерут российскому пернатому пух и перья.

После утренней сессии, на которой обсуждались главные стратегические вопросы: направление ключевого удара, график переброски войск и согласование действий с австрийцами, его величество удалился в свои покои для небольшого отдыха.

Император устал. Ему было 56 лет. Не такая уж и старость, но покойный отец говаривал, что год правления следует засчитывать за два. По этой хронологии за 27 лет пребывания на троне кайзер уже превратился в глубокого старца. Сколько трудов, забот, потерь, разочарований. Сколько ночных страхов и бескрайнего одиночества, знакомого лишь монархам, которые тащат на своих плечах груз целой империи…

На всем белом свете был только один человек, который мог это понять, – кузен Ники. Но жестокая логика истории сделала их врагами. А ведь они не хотели этой войны! По обе стороны границы уже шла мобилизация, генералы алчно расчерчивали карты, офицеры прикидывали, как будут смотреться на их мундирах железные кресты и «георгии», а царственные кузены все обменивались отчаянными телеграммами на английском – языке своего детства:

…Чтобы избежать ужасного несчастья в виде европейской войны, умоляю тебя во имя нашей старой дружбы сделать все, что в твоих силах, дабы удержать твоего союзника от крайностей.

Ники.

…Искренне верю, что ты поможешь мне урегулировать возможные осложнения. Твой очень искренний и преданный друг и кузен.

Вилли.

…Верю в твою мудрость и дружбу.

Твой любящий Ники.

Моя дружба к тебе и твоей империи, завещанная мне дедом на его смертном одре, всегда была для меня священной, и я всегда поддерживал Россию в трудную минуту, особенно во время ее последней войны.

Вилли.

Два самых могущественных монарха планеты – один полностью самодержавный, другой конституционный лишь по видимости – сделали всё, чтобы избежать столкновения. Но министры, стратеги, промышленники вкупе с так называемой общественной элитой волокли упирающихся императоров на бой, и ничего поделать с этим было нельзя. Вильгельм слишком хорошо усвоил главную заповедь правителя: подданные будут повиноваться, только если ты приказываешь то, что они и так бы охотно сделали.

Разведка потом донесла, что мягкохарактерному Ники пришлось еще хуже. Когда он попросил своего военного министра приостановить мобилизацию, грубиян ответил: «Мобилизация – не коляска, которую можно приостановить, а потом снова двинуть вперед». Стал царь звонить начальнику своего Генштаба – там ответили, что телефон неисправен.

И свершилось то, что должно было свершиться.

Жаль бедного Ники. Его немытые армии обречены, его рыхлая держава вот-вот рассыплется. Что ж, на все воля Господа…

Отдав дань сентиментальности, император вернулся в кабинет, всем своим видом олицетворяя уверенность и несокрушимость гогенцоллерновского Рейха: знаменитые усы торчат слоновьими бивнями, грудь в корсете выпячена вперед, сухая и короткая левая рука, последствие родовой травмы, небрежно лежит на эфесе.

Из лиц, присутствовавших на первой половине исторического заседания, остались лишь начальник Генштаба, военный министр и командующий ударной 11-й армией барон фон Мак. На повестке дня оставались вопросы профильные, все сплошь чрезвычайной важности, но требовавшие отдельных сессий со специалистами.

Первыми в кабинет вызвали руководителя разведки и его помощника. Вид у обоих был встревоженный – все детали предстоящей операции обсуждались с разведкой еще на самом начальном этапе, и сегодняшний вызов мог объясняться только какими-то экстренными причинами.

– Прошу садиться, господа.

Генералы сели, но, увидев, что Вильгельм остался стоять, снова поднялись. Он жестом показал: сидите, сидите. В величавой задумчивости прошелся по кабинету. Встал перед картой, на которой жирная красная стрела рассекала фронт, вонзаясь в круглое подбрюшье русской Польши. Если начальник Генштаба начнет ставить перед разведкой задачи, это будет нудный бубнеж минут на сорок. Император же был мастером красноречия лаконичной римской школы. Ну-ка, за две минуты, мысленно подзадорил он себя. Уложитесь, ваше величество? Искоса взглянул на часы и начал:

– Исторический момент определен. 2 мая армия генерала фон Мака, в которой собраны наши лучшие войска, включая Гвардейский корпус, прорвет фронт вот здесь, на участке Горлица – Громник. Численное преимущество в живой силе у нас относительно небольшое, всего двукратное, зато по количеству орудийных стволов мы превосходим противника вшестеро, а по тяжелой артиллерии в 40 раз. С этой точки мы начнем сворачивать весь русский фронт, словно ковер. Через месяц, самое позднее – к концу лета, царь запросит мира. Без поддержки российского медведя галльский петух превратится в мокрую курицу, а британский лев в дрожащую собаку. Наступление барона фон Мака может решить судьбу всей войны. Может, – с нажимом повторил Вильгельм. – При одном условии. Если удар будет внезапным. Мы все знаем о несчастье, постигшем нашего дорогого друга. – Его величество скорбно покивал командующему 11-й армией, сухому старику с траурной повязкой на рукаве. – И высоко ценим истинно спартанское мужество, которое в этот тяжелый миг не позволило безутешному отцу забыть о своем долге. Даже потеряв единственного сына, барон думает не о своем горе, а об успехе наступления. Прошу вас, друг мой.

Кайзер сел, вновь поглядев на часы. Ровно две минуты, секунда в секунду.

Генерал-полковник фон Мак тоже был не из болтливых. Он заговорил скрипучим голосом, словно диктовал телеграмму:

– Скрытность подготовки наступления гарантировалась двумя факторами. Первое: слабость русской агентурной разведки. Второе: наше господство в воздухе, затрудняющее противнику глубокую авиаразведку.

Оба руководителя Разведуправления согласно наклонили головы – фон Мак очень точно суммировал выводы, изложенные в их прошломесячной аналитической сводке.

– Положение переменилось, – бесстрастно продолжил барон все такими же рублеными фразами. – Господства в воздухе больше нет. У русских появился тяжелый многомоторный самолет, против которого бессильна легкая авиация. Наши пилоты прозвали эту машину «Летающий слон». Именно он… – Фон Мак проглотил комок в горле. – Именно «Летающий слон» убил моего мальчика…

Все присутствующие опустили глаза, чтобы дать генералу возможность справиться с приступом горя. Он справился. Речь барона сделалась еще суше:

– Пока у русских на фронте всего один «Летающий слон». Но к сожалению, именно на моем участке. Дальность его полетов очень велика. Высота недоступна – до 4000 метров. Урон от бомб, которые сбрасывает этот гигант, сопоставим с обстрелом тяжелой артиллерии. Чистая случайность, что «Летающий слон» еще не обнаружил скопление эшелонов в моих тылах. Если у русских окажется не один такой аэроплан, а несколько, секретность операции неизбежно будет нарушена. И тогда наступление провалится… У меня всё, ваше величество.

И фон Мак, живое воплощение долга, умолк.

Вильгельм поневоле залюбовался железным генералом. Вспомнил, как Бисмарк, наставник молодого кайзера, говорил: «Пока у вас есть созданный мной офицерский корпус, вашему величеству не страшен никакой враг». С тех пор много воды утекло…

– Кто бы мог подумать, что от каких-то летающих этажерок может зависеть судьба кампании, – сказал император вслух. – Еще пять лет назад над ними все потешались.

Военачальники, большинство из которых были старше кайзера, завздыхали.

– Итак, известно ли моей разведке что-либо о «Летающем слоне»? – спросил Вильгельм начальника управления тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

– Русские называют эту машину «Ilija Murometz». – Главный разведчик Рейха тронул пышные усы, точь-в-точь такие же, как у кайзера.

– Что это значит?

– Это такой фольклорный герой, ваше величество. Вроде нашего Зигфрида, только очень массивного телосложения. До 33-летнего возраста он sidel sidnem, то есть совсем ничего не делал, но потом встал с лавки и совершил много разнообразных подвигов.

– Ну разумеется, – задумчиво произнес Вильгельм, снова вспомнив своего старого учителя, говорившего, что русские медленно запрягают, да быстро едут. – И много у моего дорогого кузена таких слонов?

– Десять почти готовы, ваше величество. Ждут сборки. Могут появиться на фронте еще до конца апреля.

– Но это совершенно недопустимо! Вы обязаны что-то сделать! Немедленно! – воскликнул барон фон Мак, допустив вопиющее нарушение этикета. Впрочем, скорбящему отцу и командующему ударной армией это было извинительно.

– Немедленно, – повторил кайзер, насупленно глядя на усатого разведчика.

Тот, однако, смотрел не на своего монарха, а на помощника. Между двумя генералами, мастерами закулисной войны, происходил некий безмолвный диалог.

Помощник поправил монокль в глазнице, вполголоса произнес:

– Теофельс?

Начальник просветлел:

– Ну разумеется! – Он обернулся к императору. – Есть один человек. Сейчас находится в России. Очень способный разведчик и к тому же отличный знаток авиации.

– Капитан фон Теофельс? Превосходный офицер. – Как подобает сыну и внуку венценосцев, Вильгельм обладал особенной, с детства натренированной памятью, которая цепко хранила тысячи имен и лиц. – Растолкуйте ему неотложность задания и всю меру ответственности.

Капитану фон Теофельсу снился сон

Йозеф фон Теофельс, человек с сотней разных имен, больше всего любил, когда его звали просто «Зепп» – потому что так к нему обращались очень немногие. В жизни гауптмана бывали периоды когда он настолько врастал в чужую кожу, что вообще забывал о своем настоящем «я». Оно залегало в спячку, будто медведь в берлогу, и давало себя знать только по ночам, когда мозг Зеппа переходил в режим менее интенсивной работы. Именно так – полностью мыслительный аппарат фон Теофельса не отключался даже во сне.

Из книг, из рассказов других людей Зепп знал, что спящему человеку свойственно видеть какие-то химеры – нечто абсолютно бесполезное, иррациональное, иногда вовсе не связанное с реальной жизнью. Но с самим Теофельсом ничего подобного никогда не случалось. Эта патология, очевидно, объяснялась особенной дисциплинированностью разума, неспособного к полному расслаблению. Капитан видел сны, и очень часто, однако они были и полезны, и рациональны. Доктору Фрейду в них анализировать было бы нечего.

Даже находясь в пресловутых объятьях Морфея, гауптман продолжал искать ответ на вопрос, занимавший его днем. Между прочим, иногда находил и просыпался с уже готовым решением.

Другой разновидностью доступного Теофельсу сновидения были картинки из прошлого – но не произвольные, а тоже непременно сопряженные с нынешним кругом забот.

Именно такого рода сон капитан наблюдал или, лучше сказать, просматривал сейчас.

Виденье было в высшей степени приятным, даже эротичным. Будто сидит Зепп в открытой кабине «альбатроса» и парит на высоте 2500 метров с выключенным двигателем. Он совсем один во вселенной, между Землей и Космосом, совершенно свободный и счастливый.

Это превосходное чувство Теофельс испытывал и наяву всякий раз, когда поднимался в небо. Появись самолеты в его жизни раньше, он, наверное, стал бы авиатором. Но тот, кто вкусил опиума военной разведки, подобен тигру, отведавшему человеческого мяса. Все другие виды пищи будут казаться пресными. Если, конечно, ты настоящий прирожденный шпион, от Бога и Дьявола. Кстати сказать, в слове «шпион» Зепп не видел ничего зазорного. Хорошее, точное название для змеиного ремесла, в котором приходится сочетать бесссшшумное полззззанье и ззззаворажжжживающщее шшшипение с – цап! – молниеносными инъекциями убийственного яда.

Ощущения от пилотажа и от шпионажа были очень похожи.

Ты совсем один. Можешь надеяться только на собственный ум, реакцию и удачу. Всё окружающее враждебно и таит в себе угрозу. Остальные представители людского рода – маленькие букашки, за которыми занятно наблюдать с высоты орлиного полета. Есть некий курс, которого надо держаться, и лимит времени, который нельзя нарушить. Ну и, само собой, каждую минуту рядом Смерть. Только ее обжигающее дыхание и дает возможность сполна наслаждаться жизнью.

Существование истинно целеустремленного человека исполнено простоты и ясности. Ничто, кроме Цели, не имеет важности. Мир состоит всего из двух цветов: черного и белого. Все явления, события и факты делятся на две категории: полезные для дела и вредные. Отсюда восхитительная конкретность поступков. Полезное следует стимулировать, вредное – устранять. Не жизнь, а цепочка математических формул. Красота!

Досмотрев чудесный сон про полет (и заодно освежив в памяти кое-какие тонкости управления аэропланом), фон Теофельс пробудился бодрым и полным сил. Закинул руки за голову и стал прикидывать, с какой стороны взяться за полученное с последней шифровкой задание. Мозг у Зеппа по утрам работал, как швейцарский хронометр.

Задача была исключительно интересная. Жаль только, времени в обрез.

Итак, герр капитан, что мы имеем?

Наши русские приятели в очередной раз удивили цивилизованное человечество зигзагом непредсказуемого скифского мышления. Не могут наладить производство сапог и винтовочных патронов, но вдруг взяли да изобрели сверхмощный воздушный корабль, с которым не может соперничать ни один из существующих самолетов.

Технические данные: размах крыльев – 35 метров; общая мощность двигателей – 540 лошадиных сил; полетная масса – до 5 тонн; экипаж – 4 летчика, наземное обслуживание – 40 человек; одна машина по мощи приравнивается к целой эскадрилье; «Муромец» способен сбрасывать бомбы весом до 4 центнеров; оснащен прицельным прибором для бомбометания; вооружение – пушка и пулемет; дальность разведочного полета – 300 километров в одну сторону. В общем, настоящий летающий кошмар.

Пока на фронте действует только один аппарат, в районе крепости Ивангород, но в Петрограде создано особое отделение «Русско-Балтийского завода», где все подготовлено к массовому производству. Оснащен специальный цех, налажен выпуск мощных 6-цилиндровых моторов особой конструкции. Десять новых аэропланов могут быть собраны чуть не за два дня. Дирекция завода ждет лишь приказа и, разумеется, оплаты. Стоимость производства одного «Муромца» очень высока – что-то около 200 тысяч рублей. Если даже десять новых машин попадут на фронт слишком поздно, чтоб сорвать неожиданность наступления, это слоновье стадо сильно помешает развитию успеха. Десяток «Муромцев» способен на первом же этапе парализовать германскую авиаразведку, затруднить переброску войск и боеприпасов. Всё планирование наземных тактических операций будет поставлено в зависимость от летной-нелетной погоды. А через месяц на фронте окажется уже двадцать «Летающих слонов», через два месяца – тридцать, через три – сорок. Грандиозный замысел молниеносного разгрома России будет обречен.

Что же тут может сделать один маленький человечек, песчинка против горы, мышонок против слона, спросил себя капитан. И засмеялся. Правильно сформулированный вопрос – половина ответа.

Вот именно: мышь и слон.

Огромному животному не страшны никакие звери – кроме малюсенькой мышки. Она может залезть лопоухому гиганту в хобот и изгрызть его изнутри.

Стало быть, задача – определить, где у проэкта «Илья Муромец» хобот, самая уязвимая точка. Найти и вгрызться.

Зепп оскалил замечательно белые зубы, щелкнул ими и крикнул слуге:

– Тимо! Подавай завтрак! Жрать хочу!

В Особом авиаотряде

На аэродроме Особого авиаотряда, расквартированного близ деревни Панска-Гура, к югу от Ивангорода, проходила генеральная репетиция большого смотра, на котором верховный главнокомандующий будет знакомиться с состоянием фронтовой авиации. Брезентовые ангары для аэропланов перетянули заново; на взлетной полосе траву выстригли ровней, чем на английском газоне; все машины были вылизаны до блеска и свежепокрашены.

Хозяйство полковника Крылова содержалось в образцовом порядке, и все же командир нервничал. Сегодняшняя инспекция, хоть и предварительная, была гораздо дотошней и неприятней грядущего смотра. Великий князь Николай Николаевич, при всем почтении к августейшей особе, имеет о самолетах весьма туманное представление. Посмотрит, браво ли выглядит личный состав. Полюбуется показательными полетами легких самолетов, демонстрацией возможностей нового воздушного корабля. Можно не сомневаться, что его высочеству понравится солидных размеров машина, которая умеет палить из пушки и пулемета. В детали и тонкости главковерх вдаваться не станет.

Другое дело нынешние ревизоры – начальник Воздухоплавательного отдела при Генштабе генерал Краенко и начальник Авиаканцелярии генерал Боур. Оба специалисты, и занимают их не «ньюпоры» с «фарманами», а исключительно воздушный корабль. Генералы не спустят «Муромцу» ни малейшей оплошности, придерутся ко всякой мелочи. Они и приехали-то с одной-единственной тайной целью: а вдруг удастся вовсе не допустить летающего богатыря к смотру, и тогда вся затея с серийным выпуском тяжелых самолетов ляжет под сукно.

Генералы находились между собой в давней, нескрываемой вражде. При встрече обошлись без рукопожатия, за все время ни разу друг к другу не обратились. Дело в том, что Краенко был давним энтузиастом летательных аппаратов, которые легче воздуха, то есть дирижаблей. Боур горой стоял за авиацию, но не тяжелую, а легкую. Причем ратовал за то, чтобы не производить самолеты в России, а закупать их во Франции – это-де быстрее, надежней и дешевле. Так-то оно так, но как прикажете доставлять аэропланы и моторы, если Европа рассечена фронтами? Только морем, вокруг Скандинавии. А это потеря времени и опять-таки дороговизна, ибо за морем телушка полушка, да рубль перевоз. И еще злые языки поговаривали, что шеф Авиаканца неспроста отдает явное предпочтение аппаратам «моран» – якобы идет за них генералу от фирмы некая комиссия.

Правда это или нет, Крылову было неизвестно, однако полковник отлично видел, что к «Муромцу» оба непримиримых врага относятся с одинаковой неприязнью. Еще бы! Бюджет Главного военно-технического управления не резиновый. Пойдет финансирование тяжелой авиации – сократят заказы на легкую и на дирижабли с аэростатами.

Интересы «Муромца» сегодня представлял один лишь главный конструктор, человек совсем еще молодой и несолидный. Генералы посматривали на него с презрением, многоречивые технические объяснения пропускали мимо ушей. Конструктор чувствовал враждебность, однако, будучи человеком не вполне от мира сего, вел себя неправильно: горячился и оправдывался. Если б не было доподлинно известно, что «Илье Муромцу» благоволит сам государь император, воздушное начальство богатыря вместе с его изобретателем уже давным-давно бы без каши слопало и косточки выплюнуло. Но приходилось терпеть, соблюдать приличия.

Показывая важным посетителям свое хозяйство, командир Особого авиаотряда был вынужден учитывать, что здесь сегодня представлены все три периода развития «небесной кавалерии»: ее вчерашний плавательный день в лице консерватора Краенко, сегодняшний стрекозий в лице прагматика Боура и завтрашний монументальный в несолидном обличье господина изобретателя. Сам полковник начинал свою карьеру на дирижаблях, в настоящее время командовал отрядом одномоторных самолетов, но успел оценить выдающиеся возможности «Муромца», поэтому мог считаться фигурой нейтральной. Все три гостя держали его за своего, что создавало для Крылова определенные психологические трудности. Он был человек прямой, неполитичный, но при этом очень вежливый – а это мучительное сочетание.

Например, Краенко спрашивал:

– А помните, Юлий Самсонович, как мы с вами в девятьсот седьмом Кавказскую гряду с попутным норд-вестом пересекали? Бесшумно, плавно – словно архангелы. Ничего красивее в жизни не видывал!

– Помню, ваше превосходительство. Было чрезвычайно красиво, – отвечал Крылов, но считал своим долгом присовокупить: – Только потом ветер стих, и мы одиннадцать часов провисели над Сухумом.

Генерал, натурально, воспринимал это как предательство.

Потом Боур говорил:

– Новый «моран-ж» получили? 16-метровый, с 50-сильным «гномом»? Чудо, а не машинка! Шедевр французской инженерной мысли!

– Хорошая машина, – признавал полковник. – Но «ньюпор-10» русской сборки ничуть не хуже.

И у авиаканцелярского начальника сердито топорщились усы.

Инспекторы поприветствовали выстроенных летунов. Те ответили нестройным «здра-жла-ваш-ди-ство!». Шеренга смотрелась пестро. Некоторые офицеры были одеты в форму своего природного рода войск: кто пехотную, кто кавалерийскую, кто казачью. Другие щеголяли новехоньким, недавно утвержденным авиаобмундированием: однобортный черный френч, погоны с «птичкой» и диковинный головной убор без козырька – его уже прозвали «пилотка». Надо будет к смотру нарядить всех единообразно, заметил себе Крылов. Главковерх терпеть не может «цыганщины».

Смотреть полеты обычных аэропланов начальство не пожелало.

– Ну что ж, – с фальшивым добродушием улыбнулся Краенко, старший по чину. – Показывайте, где мы прячете вашего пузана. Не будем тратить время на пустяки.

Он пренебрежительно качнул подбородком в направлении легких аэропланов. Генерал Боур вспыхнул и глухо пробормотал что-то нецензурное. Конструктор засопел, обидевшись на «пузана».

А Крылов, вздохнув, вспомнил немецкую поговорку: один русский – гений; двое – скандал; трое – хаос.

– У «Ильи Муромца» собственная зона, строгой секретности, – рассказывал он генералам на ходу. – Это отдельное подразделение, хоть и приданное к моему авиаотряду, однако же подчиняющееся мне лишь в строевых и хозяйственных вопросах. Техническая и боевая сторона находится в компетенции штабс-капитана Рутковского, командира воздушного корабля.

Это пояснение полковник сделал нарочито легким тоном. Положение частичного начальника секретной зоны уязвляло его самолюбие, но Крылов старался быть выше мелочных амбиций.

Небольшая группа приблизилась к высокому забору, который правильным прямоугольником огораживал часть просторного поля. По углам территории стояли вышки с новейшими зенитными пулеметами. Сбоку, укрывшись в рощице, располагалась батарея противоаэропланных 75-миллиметровых орудий.

– Так не охраняют и ставку его величества, – саркастически обронил генерал Боур. – А где этот Рутковский? Он что, считает ниже своего достоинства выйти нам навстречу?

– Штабс-капитан должен быть уже в кабине. Корабль готов к показательному вылету.

Полковник, задрав голову, взглянул на мишени, привязанные к парившим в небе аэростатам. Махнул рукой – широченные ворота разъехались в стороны.

Открылся вид на внутреннее обустройство зоны: ангар, барак для нижних чинов, домик для офицеров. Сам «Илья Муромец» стоял посередине, готовый к выезду на взлетную полосу.

Воздухоплавательный генерал крякнул.

– А дирижабли все равно больше, – проворчал он, вцепившись рукой в свою пушистую бороду.

Авиационный генерал молчал. Под каждым из крыльев великана запросто разместилось бы по «морану».

Крылов махнул рукой.

От «Муромца» врассыпную бросились солдаты, казавшиеся рядом с ним лилипутами.

Ровно зарычали моторы, закрутились пропеллеры. Махина покатилась из ограды на поле.

Четверо авиаторов в яйцевидных шлемах отсалютовали начальству. Сквозь бликующее стекло кабины лиц было не видно. Генералы раздраженно козырнули. Волнующийся конструктор помахал шляпой.

– Каркас фюзеляжа состоит из шпангоутов, на которых закреплены лонжероны и стрингеры, – лепетал он. – На этой модели рулевые тросы, управляющие элеронами, вынесены наружу, для легкости ремонта. Обшивка сделана из обычного полотна. Я предлагал укрепить салон бронированным листом, что сделало бы экипаж практически неуязвимым, но это существенно понижает грузоподъемность, и было принято решение воздержаться…

Его никто не слушал.

Воздушный корабль разбежался с величавой грацией слона. Казалось, эта махина не сможет оторваться от земли, но «Муромец» поднялся с удивительной легкостью и, описывая широкие круги над полем, начал набирать высоту.

– Медленно взлетает, ох медленно, – покачал головой Боур. – «Моран» бы уже набрал тысячу пятьсот.

Изобретатель кусал губы.

– Однако как славно маневрирует, – пожалел молодого человека полковник.

Корабль начал стрелять по мишеням. Вычихнул струю дыма, рядом с ярко-красным кубом из полотна лопнул разрыв.

– Промазал, – констатировал Краенко.

– Я был против установки на корабле пушки! – закричал конструктор. – Решительно против! Лучше поставить второй пулемет! В воздушном бою пулеметы гораздо эффективней!

Будто услышав подсказку, «Муромец» затарахтел частыми очередями. В секунду разнес красный куб, а за ним расчехвостил и аэростат, который вялой колбасой заскользил вниз.

– Точно так же «Муромец» расправится с любым дирижаблем! – отомстил воздухоплавателю конструктор.

– Уж в этом-то можно не сомневаться, – поддержал его Боур. – Однако за такие деньги можно купить десять «моранов».

– Мой «Илья» собьет ваши десять «моранов», а сам останется невредим, – ляпнул молодой нахал. Эфемерный союз легкой и тяжелой авиаций, едва возникнув, распался.

– И потом, целых четыре человека на экипаж! При нашем-то дефиците кадров. У вас ведь, полковник, несколько машин простаивает?

– Так точно, ваше превосходительство. Наблюдатели есть, а с опытными пилотами беда. Правда, не сегодня-завтра прибудет большое пополнение, – похвастался Крылов, ждавший новых летунов как манны небесной.

«Муромец» старательно выписывал петли, демонстрировал повороты, сбросил макет бомбы, попавшей точно в середину очерченного круга, но генералы уже отвернулись – поняли, вороны, что добычи не будет.

– Так или иначе, всё решит смотр. – Краенко похлопал бывшего сослуживца по плечу. – На всё, как говорится, воля Всевышнего и верховного. Пойдемте покажете, как обеспечивается безопасность корабля.

Из ворот зоны вышел красномордый унтер с кожаной сумкой через плечо. При виде генеральских лампасов выкатил грудь, расправил плечи, перешел на чеканный шаг и так четко подбросил руку к фуражке что сразу стало видно настоящего коренного служаку.