Текст книги "Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Судьба удельных княжеств

Проблема упразднения удельных княжеств, принадлежавших близким родственникам Ивана III, была гораздо сложнее внешних аннексий – не столько технически, сколько династически и политически, а также, выражаясь современным языком, с репутационной точки зрения. Особенных эмоциональных затруднений у холодного Ивана Васильевича она, похоже, не вызывала, однако церковь осуждала несправедливость монарха по отношению к членам собственной семьи как большой грех, да и обществу такое поведение не нравилось. Когда-то на Руси считалось, что государством правит весь княжеский род и великий князь – лишь первый среди равных. Еще не стерлись из памяти воспоминания о «лествичном восхождении», то есть наследовании от старшего брата к следующему, как по ступенькам лестницы. Главная же опасность заключалась в том, что всякий семейный раздор был чреват смутой в государстве и ослаблял его монолитность.

Вот почему Иван III отнимал у братьев их земли, терпеливо подгадывая удобный момент, а если момент не наступал, то не брезговал и провокациями.

Хотя по завещанию Василия Темного львиная доля страны оказалась в личном владении старшего сына, младшим тоже достались немалые территории.

Юрий Васильевич сидел в Дмитрове, Андрей Васильевич Большой (то есть старший) – в Угличе, Борис Васильевич – в Волоке-Ламском, Андрей Васильевич Меньшой – в Вологде. Был еще двоюродный дядя Михаил Андреевич Верейский, кроме Вереи владевший и Белоозером. Удельные князья не имели права затевать собственные войны и вести внешнеполитические сношения, но во внутреннем управлении были самостоятельны, каждый имел свой двор и свое войско.

Пока сохранялось такое положение дел, великое княжество не являлось полностью единым. Централизованное государство, которое создавал Иван III, не могло строиться по «федеративному» принципу. С точки зрения государя, каждое удельное княжество было нарывом на теле государства, и он «выдавливал» эти нарывы, подчас прибегая к коварству.

В этом смысле примечательна история «Верейского саженья» – пример того, что Иван отлично умел имитировать эмоциональность, когда это было ему выгодно.

До поры до времени государь держал семью дяди Михаила Андреевича в чести и даже возвысил ее, позволив княжичу Василию жениться на греческой царевне Марии, племяннице Софьи Палеолог. На свадьбу государыня подарила невесте «саженье» – расшитое драгоценными камнями украшение. Этот вполне обычный поступок имел не менее роковые последствия, чем придуманная Александром Дюма коллизия с подвесками королевы.

В 1483 году, когда родился первый внук, Иван Васильевич решил пожаловать невестку Елену Волошанку дорогим подарком и «вспомнил», что в сокровищнице было красивое саженье. Вполне возможно, что Елена, враждебная Софье, нарочно попросила именно эту вещь; не менее вероятно и то, что великий князь отлично знал, что саженье уже подарено. Так или иначе, государь впал в гнев, преувеличенно негодуя из-за того, что драгоценность входила в приданое его первой супруги Марии Тверской. Особенным кощунством он счел то, что саженье перед дарением было, по заказу Софьи, переделано ювелирами.

Не очень понятно, в чем тут заключалась вина верейского княжича, но государев гнев не обязан утруждаться резонами. Василий Михайлович и Мария в страхе бежали за границу, в Литву, что отлично устраивало Ивана Васильевича. Через несколько лет, после смерти старого князя верейского, Иван забрал его земли себе. Беглецов впоследствии простили – оказывается, не так уж сильно на них государь и гневался. Но княжество, конечно, не вернули.

Однако Верейские были родственниками относительно дальними. С родными братьями столь бесцеремонно Иван обойтись не мог.

Гладкие отношения у него были только с погодком Юрием Васильевичем Дмитровским – тот ни в чем не перечил старшему брату и, что еще важнее, не имел потомства. К тому же Юрий рано умер – в 1472 году. Его удел Иван целиком забрал себе, что привело остальных братьев в негодование – по обычаю полагалось каждому что-то дать из этого наследства.

Осторожный Иван, как обычно, стал решать проблему поэтапно. Поделился наследством, но в обмен выговорил, что впредь все выморочные земли будут поступать в государеву казну целиком. Таким образом, братьям пришлось отказаться от старинного и очень важного династического права.

Следующий кризис, более серьезный, разразился семь лет спустя. Братья помогли Ивану справиться с Новгородом, где великий князь захватил несметное количество земель, а делиться с родственниками не стал. Самый младший, вологодский Андрей Меньшой, тихий нравом и к тому же сильно задолжавший Ивану, стерпел, а двое средних взбунтовались.

Андрей Большой и Борис Волоцкий объединили силы, обратились за помощью к литовскому Казимиру и принялись грабить селения Новгородчины и Псковщины (всякая княжеская смута выливалась в мародерство, потому что иначе нечем было содержать войско). Действовали мятежники вяло, на Москву идти не решались, однако момент для бунта был выбран очень удачно. Как раз в это время Иван ждал большого татарского нашествия и не мог допустить раскола в русском лагере.

При необходимости великий князь умел и смирять гордыню. Он поспешил замириться с братьями и дал каждому отступного, причем Андрей Большой получил богатое можайское княжество. На этом этапе победа осталась за удельными, однако Иван Васильевич не торопился.

Наведя порядок в тылу, он отбился от татар. Еще через год умер бездетный Андрей Меньшой, оставив все свои владения старшему брату – остальным, согласно уговору 1472 года, ничего не досталось.

Десять лет спустя, когда положение великого князя окончательно упрочилось, настало время рассчитаться с самым строптивым из братьев, Андреем Большим, за былые вины, тем более что к ним прибавилась и новая – углицкий князь отказался послать свое войско в помощь крымскому хану, Иванову союзнику. Поначалу казалось, что это сойдет Андрею с рук, но государь лишь усыплял бдительность брата, чтобы тот не вздумал спастись бегством.

Великий князь подождал несколько месяцев, никак не проявляя недовольства. Наконец, успокоенный Андрей Васильевич осмелился явиться в Москву и был принят радушно, по-родственному. Братья душевно поговорили.

Назавтра гостя с почетом позвали на обед к государю. Иван встретил брата и его приближенных в небольшом зале с красноречивым названием «западня». Мирно разговаривали, пока Ивана вдруг не вызвали по какому-то неотложному делу. Он попросил Андрея подождать здесь, ибо хочет сказать ему что-то наедине, а свиту отправить в трапезную.

Углицкий князь остался в одиночестве, не зная, что его бояре уже арестованы. Когда с этим было покончено и никто уже не мог прийти Андрею на помощь, в «западню» вошли московские знатные люди и, почтительно всхлипывая, объявили: «Государь князь Андрей Васильевич! Пойман ты Богом да государем великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим». Потом клянущегося в своей невиновности князя посадили в темницу. В Углич снарядили отряд схватить его сыновей – и тоже заточили.

Все владения Андрея Большого перешли к старшему брату, а сам Андрей, протомившись в тюрьме два с лишним года, умер.

За грех братоубийства – а именно так расценили это событие современники – государю пришлось публично каяться и молить церковь о прощении тяжкой вины. Церковь государя, конечно, простила, а удельное княжество осталось за казной.

Последний из еще живых братьев великого князя Борис Васильевич Волоцкий в то же самое время, осенью 1491 года, получил вызов в Москву и уже прощался со свободой, но его спас общественный ропот из-за участи Андрея Большого. Вероятно, лишь благодаря этому Борис смог не только мирно дожить до кончины (он умер в 1494 году), но и передать свои земли сыновьям. Государь не препятствовал этому, поскольку племянники были бездетны – дядя не разрешал им жениться. После смерти их владения были безо всяких проблем отписаны на великого князя.

Удельная эпоха в ее прежнем виде заканчивалась.

Арест Андрея Большого. И. Сакуров

«Закрепощение» боярства

Еще труднее, чем удельных князей, было приучить к новому государственному устройству московскую аристократию – боярство. В конце концов, удельных княжеств было немного и они находились на отдалении от Москвы, а бояре окружали престол – да он, собственно, их поддержкой главным образом и был крепок. Бояре в известном смысле и являлись государством, управляя всеми его военными и гражданскими делами.

Следует учитывать еще и то, что с ростом территорий и могущества Москвы численный состав аристократического сословия всё время увеличивался. К старинным московским родам прибавлялась знать присоединенных княжеств, татарские мурзы и русско-литовские православные магнаты, переезжавшие на Русь. Многие хотели служить богатой и могущественной Москве, которая щедро наделяла пришельцев вотчинами и подарками. Даже скупой Иван III на это расходов не жалел.

Сильное и многочисленное боярство, с одной стороны, являлось залогом мощи государства; с другой стороны, оно цепко держалось за свои традиционные привилегии и противилось укреплению абсолютизма. Тоталитарная власть не совместима с понятием о каких-то незыблемых правах подданных, кем бы они ни были.

И самой опасной, самой неприемлемой для Ивана привилегией боярства было закрепленное обычаем право на отъезд. С древних времен повелось, что всякий родовитый человек мог по собственному желанию перейти на службу к другому правителю, не только забрав с собой дружину, слуг и имущество, но и сохранив в собственности свои вотчины. Это не считалось изменой.

Московские великие князья охотно переманивали вассалов у небогатых соседей, однако для Ивана III, готовившегося превратить бояр из верных помощников в покорных холопов, сохранять старинную привилегию было недопустимо: обиженные и ущемленные слуги повалили бы от него толпами.

Поэтому Иван понемногу начал ограничивать право отъезда. Впервые это произошло в 1474 году, когда служебного князя Даниила Холмского заставили дать письменную клятву никогда московского государя не покидать. Впоследствии подпись на таких «крестоцеловальных» грамотах стала обязательной.

Непосредственным поводом для описанного выше восстания братьев-князей, которое случилось в такое опасное для страны время, накануне татарского нашествия, было именно покушение Ивана на право боярского отъезда.

Служебный князь Иван Оболенский-Лыко, обидевшись на государя (в 1479 году такое еще случалось), переехал от него к Борису Волоцкому, что было совершенно в порядке вещей. Ненормальной была реакция великого князя. Он потребовал, чтобы Оболенский вернулся. Борис с возмущением отказал. Тогда московские ратные люди взяли отъехавшего силой и доставили обратно в Москву.

Неслыханное покушение на старые порядки заставило и без того обиженного Бориса взяться за оружие. К нему присоединился негодующий Андрей Углицкий. С ними было до 20 000 людей – большая сила, а тут еще из степей на Русь пошел хан Ахмат.

Мы уже знаем, что Иван Васильевич помирился с братьями, дав им волостей, однако он не был бы собой, если бы не извлек пользу и из этой тяжелой ситуации. Взамен за земли братья согласились на новый порядок: теперь бояре могли отъезжать лишь от меньшего князя к великому и ни в коем случае не наоборот. Эта новация была важнее волостей, которые потом все равно достались государю.

Пресечение боярского «отъезда» имело огромное значение для укрепления самодержавной власти. По сути дела, это означало, что аристократия утрачивает личную свободу, будучи привязана к службе и государевой милости.

Движение к крепостному праву началось с высших слоев общества: первыми «крепостными» – намного раньше, чем крестьяне – стали знатнейшие люди государства.

«Новгородский» период

В первый период правления Ивана III ему пришлось решать задачу, к которой на протяжении веков безуспешно подступались многие владимиро-суздальские, а затем московские великие князья: покорение Новгорода. Без упразднения богатой и могущественной купеческой республики, без присоединения ее земель, занимавших половину всей восточной Руси, никакого объединенного государства возникнуть не могло бы.

Подробно о жизни и внутреннем устройстве Господина Великого Новгорода было рассказано в I томе, поэтому здесь я ограничусь лишь перечислением причин, по которым древняя вечевая республика, потерпела поражение в борьбе с молодым государством диктаторского типа.

Во-первых, при всем своем богатстве Новгород не обеспечивал себя зерном – состоятельные граждане часто не хотели заниматься сельским хозяйством, которое не могло конкурировать по прибыльности с торговлей, да и природно-климатические условия были неблагоприятны. Хлеб закупали в соседних русских областях, и всякое обострение отношений приводило к продовольственной блокаде.

Во-вторых, по верному суждению Карамзина, «падение Новагорода ознаменовалось утратою воинского мужества, которое уменьшается в державах торговых с умножением богатства, располагающего людей к наслаждениям мирным». Иными словами, республика привыкла решать все проблемы при помощи денег, а не оружия. У нее не было ни военного опыта, ни хорошо обученной армии. В случае опасности новгородцы могли собрать многочисленное ополчение, но оно было плохо вооружено и недисциплинированно; единственным по-настоящему боеспособным подразделением был «владычный стяг» – полк тяжелой кавалерии, содержавшийся на средства архиепископской казны.

Третья причина заключалась в анахроничности вечевой демократии. Время средневековых республик на Руси закончилось. Государство, в котором не было единства и всякое решение принималось лишь после долгих споров и проволочек, не могло противостоять агрессии со стороны державы, управлявшейся по принципу военного лагеря.

В общем, как выразился тот же замечательный Карамзин, «хотя сердцу человеческому свойственно доброжелательствовать Республикам, основанным на коренных правах вольности», приходится признать, что в XV столетии наиболее эффективной государственной системой для Руси была самодержавная монархия постордынского типа.

Отношения республики с Москвой испортились, когда Новгород дал убежище Шемяке, заклятому врагу Василия Темного. В 1456 году, то есть еще во времена соправительства Ивана Васильевича, москвичи воевали с новгородцами и нанесли им тяжелое поражение, но тогда республика отделалась выплатой контрибуции и очередным формальным признанием власти великого князя. Василию II этого было достаточно, однако его преемник вознамерился окончательно решить новгородскую проблему.

Стратегическую операцию, которую осуществил Иван Васильевич, можно разделить на несколько этапов.

Сначала он в открытый конфликт не вступал, подрывал республику изнутри, раскалывая новгородское общество.

В городе издавна существовала сильная партия, ориентировавшаяся на Москву. В основном это были торговцы зерном и та часть купечества, кто возил товары на восток, через русские земли. Московскую партию поддерживали городские низы, так называемые «молодшие» или «черные» люди, которым был жизненно необходим дешевый хлеб.

Новгородское вече. В. Худяков

Вторая партия главным образом состояла из бояр, боявшихся московского абсолютизма, и купцов, торговавших с Европой. Эту фракцию поддерживали «житьи люди», то есть домовладельцы, новгородский средний класс. Естественным союзником для антимосковских сил была недальняя Литва, поэтому вторая партия называлась «литовской».

Ну и, как водится, большинство населения постоянных политических пристрастий не имело и легко поддавалось манипулированию с обеих сторон, присоединяясь то к одному лагерю, то к другому.

Новгородская церковь, могущественный и баснословно богатый институт, лишь формально подчиненный московской митрополии, занимала половинчатую позицию, что в конце концов, в момент решающего столкновения, сыграло роковую для республики роль.

В 1460-е годы, на этапе политической борьбы за популярность, московская партия, несмотря на свои сильные позиции, потерпела поражение, потому что противоположную сторону возглавил сильный лидер – Марфа Борецкая, пожалуй, самая яркая женщина русского средневековья.

К сожалению, о ранней жизни Марфы мало что известно. Даже ее отчество указывают по-разному. Она происходила из новгородского боярского рода, дважды побывала замужем; ее сыновья от первого брака трагически погибли в море. Вторым мужем Марфы был посадник Исаак Борецкий (поэтому ее обычно называют «Марфа Посадница»). В остальной Руси в эту эпоху повторный брак у женщин был редкостью, но в Новгороде «слабый пол» не считался слабым и обладал гораздо большей свободой.

Ко времени описываемых событий Марфа была уже очень немолода. Она снова овдовела, имела взрослых сыновей, внука. Борецкие были богатейшим новгородским кланом, владели обширными угодьями, вели торговые операции. Один из сыновей Марфы, Дмитрий Исаакович, в 1471 году, вслед за отцом, стал посадником, но истинной душой и головой «литовской партии» была мать. У нее хватало предприимчивости и средств, чтобы обеспечить себе поддержку большинства новгородцев. Интересно, что двумя другими активными фигурами антимосковской оппозиции тоже были женщины, боярские вдовы Анастасия и Евфимия.

В 1470 году Марфа пыталась провести в архиепископы своего кандидата, и если бы это удалось, итог противостояния мог бы получиться иным. Но владыкой стал Феофил, ориентировавшийся на митрополию.

Тогда Марфа вступила в переговоры с Казимиром IV о присоединении Новгорода к Великому княжеству Литовскому с сохранением автономии, прав и привилегий республики. Был подписан союзный договор, гарантировавший Новгороду военную помощь.

От того, к которой Руси – восточной или западной – присоединится богатый новгородский край, зависело, вокруг какого центра будет собираться новое русское государство: Москвы или Вильно?

Иван III понимал это лучше, чем его литовский соперник, и развил активную деятельность, в то время как Казимир в основном бездействовал.

Сначала великий князь заручился поддержкой Пскова, через земли которого пришлось бы идти литовскому войску. Затем Иван собрал большую рать и в начале лета 1471 года выступил в поход.

Так начался второй этап борьбы за Новгород – военный.

Москва и ее союзники, псковитяне и тверичи, шли на Новгород с разных сторон, опустошая и разоряя селения, безжалостно расправляясь с пленными. Когда Иван Васильевич считал, что противника нужно запугать, он умел быть жестоким. Пленникам отрезали носы и губы, после чего отпускали восвояси. Страшный вид обезображенных людей и рассказы о сожженных деревнях должны были вселить в новгородцев ужас.

Марфа Борецкая. Фрагмент картины К. Лебедева

В городе действительно начались беспорядки, и московская партия попыталась воспрепятствовать организации сопротивления, но Марфа Борецкая и ее сторонники взяли верх. Было собрано огромное войско (если верить летописям – сорок тысяч человек), но это всё были обычные горожане, не видавшие боев, причем многие – насильно мобилизованные.

Незадолго перед тем новгородцы, «сей народ легкомысленный» (Карамзин), рассорились с присланным из Литвы военачальником князем Михаилом Олельковичем, и тот ушел вместе со своей дружиной. Республика осталась без главнокомандующего и без профессиональных воинов. Архиепископ, тяготевший к Москве, тоже не позволил своему «владычьему стягу» биться с законным государем.

Хуже всего для новгородцев было то, что Казимир, вопреки договору, на помощь так и не пришел – не захотел пробиваться с боями через Псковщину. Он предпринял вялые попытки договориться с Ливонским орденом, чтобы тот пропустил войско через свою территорию, но из этого ничего не вышло.

А события между тем развивались быстро. 15 июля 1471 года небольшая, но хорошо оснащенная и закаленная в боях великокняжеская рать под командованием Даниила Холмского, лучшего из московских полководцев, наголову разбила новгородское ополчение у реки Шелони.

Армии стояли на противоположных берегах небольшой и неглубокой реки. Москвичи не атаковали, поскольку их было меньше. Это придало новгородцам храбрости, но они переругались между собой: переходить реку или нет. «Владычий стяг» стоял отдельно и в битве участвовать не собирался.

Увидев, что враг бездействует, князь Холмский перешел в наступление. Какое-то время шла сеча, и новгородцы держались – даже начали теснить москвитян к реке, но в это время с фланга ударила конница касимовского хана, великокняжеского вассала.

Началась паника. Новгородцы побежали. Латная архиепископская конница могла бы одним ударом переменить ход сражения, но так в него и не вмешалась.

Очевидно, выполняя заранее данный приказ, победители долго преследовали и убивали бегущих. Летопись говорит, что пало двенадцать тысяч новгородцев и всего тысяча семьсот попали в плен. Это побоище было намеренной акцией устрашения.

В плен попал и посадник Дмитрий Борецкий. Его и еще нескольких захваченных предводителей «литовской партии» казнили.

После этого разгрома боевой запал республики иссяк. Сначала новгородцы затворились было за стенами, готовясь обороняться, но владыка Феофил вновь сыграл роль «чужого среди своих»: уговорил город поклониться государю.

На этом война, продолжавшаяся всего полтора месяца (невероятный срок для тех медлительных времен и немалых русских расстояний), завершилась.

Пока литовцы собирались да готовились, всё уже закончилось.

Безусловно, Иван III был более способным вождем, чем Казимир, однако дело не только в личных качествах двух этих монархов. В данном случае проявилось одно из бесспорных преимуществ «ордынской» государственности: литовскому великому князю для похода требовалось заручиться поддержкой аристократии и просить денег на расходы; московскому великому князю было достаточно приказать.

После ужасного кровопролития и разорения следовало ожидать очень жестких условий замирения, но Иван Васильевич оказался неожиданно милостив. Он всего лишь заставил Новгород раз и навсегда отказаться от попыток сменить подданство да взял контрибуцию в пятнадцать с половиной тысяч рублей – не такую уж тяжкую для богатой республики. Репрессий не было, вече тоже осталось нетронутым.

Иван III не торопился. Он очень хорошо понимал, что одной военной победы мало – Новгород проигрывал сражения и прежде. Не удержусь, снова процитирую Карамзина: «Великий Князь мог бы тогда покорить сию область; но мыслил, что народ, веками приученный к выгодам свободы, не отказался бы вдруг от ее прелестных мечтаний».

Летом 1471 года государь сначала продемонстрировал новгородцам, как он бывает грозен, если против него бунтуют, а затем – насколько он милостив, если ему покоряются.

В течение последующих нескольких лет Иван постепенно внедрял в сознание новгородцев идею о том, что твердая власть лучше «прелестных мечтаний». Это очень интересный эпизод: возможно, первый пример эффективного использования политических технологий на Руси.

По древнему обычаю, сохраненному и в новом договоре, великий князь имел право вершить суд над новгородцами, но лишь в том случае, если сам находился в городе. «На Низу [то есть на Руси] новгородца не судить» – так формулирует этот закон С. Соловьев. Иван на эту «старину» не покушался, но в 1475 году, побывав в Новгороде, так искусно и справедливо разрешил множество накопившихся тяжб, что местным жителям это чрезвычайно понравилось. В городе, поделенном на враждующие фракции, добиться беспристрастного суда было трудно, а великий князь выглядел инстанцией посторонней и потому непредвзятой. У него даже можно было сыскать управу на произвол «больших» людей – например, он снял и заменил посадника, которым были недовольны простолюдины.

Популярность московской власти после этой удачной «пропагандистской акции» невероятно возросла, но существеннее было другое: с этого момента новгородцы, желающие справедливости, стали сами ездить в Москву за судом – ждать, когда государь снова соизволит посетить северо-западные земли, они не хотели. Фактически вышло, что теперь появился суд инстанции более высокой, чем свой собственный. Еще важнее была перемена, произошедшая в общественном мнении, которое прониклось убеждением, что «правда в Москве».

Весной 1477 года произошло одно маленькое событие, повлекшее за собой грандиозные последствия.

Среди многочисленных новгородских челобитчиков, приезжавших в Москву, оказались два вечевых чиновника средней руки: подвойский Назар и дьяк Захар. Вече их к Ивану Васильевичу не посылало – вероятно, они отправились с каким-то частным прошением. И вот, обращаясь к великому князю, эти двое назвали его не «господином», а «государем». Между двумя этими формулами существовала принципиальная разница. Доселе во всех документах республика и монарх были юридически равноправными сторонами: «господин великий князь» и «господин Великий Новгород». «Государем» Ивана называли только те, кто признавал себя его «холопами», то есть находился в безоговорочном подчинении.

Москва немедленно сделала вид, что считает чиновников официальными послами от веча и запросила у Новгорода разъяснений: верно ли великий князь понял, что, называя его «государем», республика соглашается переменить свой статус?

Из Новгорода, разумеется, ответили, что ничего подобного они и в голове не держат. Тут у Ивана Васильевича, который умел делаться обидчивым и ранимым, когда ему было выгодно, появился отличный повод оскорбиться. Он собрал войско и выступил в поход.

Историки так и не решили, как интерпретировать историю с ошибочным титулованием. Возможно, чиновники просто переусердствовали в льстивости, но вероятнее, что они принадлежали к «московской партии» и это была сознательная провокация, к тому же, не исключено, заранее согласованная с великокняжеским двором.

Дойдя до Новгорода, Иван осадил его и потребовал, чтобы республика стала такой же частью государства, как другие области: без посадников, без веча, без особенных привилегий.

После Шелонского разгрома воевать новгородцы уже не смели; многие горожане были не против того, чтобы начать жить «по-московски»; наконец, к покорности призывал и владыка Феофил.

После долгих споров, продолжавшихся шесть дней, новгородцы приняли все требования и принесли Ивану III присягу как своему государю.

Вече было упразднено, знаменитый колокол увезли в Москву в качестве трофея. В январе 1478 года Новгородская республика прекратила свое существование.

И опять обошлось без репрессий. Иван лишь выслал из города заклятых врагов Москвы – бояр Борецких во главе со знаменитой Марфой (сведения о дальнейшей судьбе которой противоречивы: то ли ее умертвили по дороге, то ли заточили в монастырь и она дожила там до глубокой старости).

Отправка Марфы Посадницы и вечевого колокола в Москву. А. Кившенко

Но и это еще был не конец. Любые присяги мало что значили, у Новгорода сохранялась главная его сила – богатство, а в городе оставались пусть притихшие, но несомненно дожидавшиеся реванша враги Москвы.

В конце 1479 года положение Ивана сделалось опасным: назревала война с ордынским ханом, а родные братья государя, Андрей Большой и Борис Волоцкий, затевали мятеж. В это время до великого князя дошло известие, что в Новгороде возник заговор – «литовская» партия ведет тайные переговоры с Казимиром. (Неизвестно, так ли это было на самом деле, либо же Иван со своей всегдашней предусмотрительностью решил нанести превентивный удар, чтобы в ожидании большой войны обезопасить тыл.)

Так или иначе великий князь действовал быстро и решительно. С небольшой дружиной (всего 1000 воинов) он направился якобы к Пскову, в то время воевавшему с Орденом, – сам же повернул к Новгороду. Главные силы под предводительством Ивана Молодого, с артиллерией и обозами, шли сзади.

Перед лицом столь явной угрозы в Новгороде возобладали сторонники прежних вольностей. Они восстановили вече, выбрали себе посадника. Однако напасть на маленькое войско великого князя, своего законного монарха, не осмелились. Время было упущено, а вскоре подошла вся московская рать. Пушкари начали обстреливать город. Надеяться было не на что.

Новгородцы запросили мира – и вновь, как прежде, Иван потребовал немногого: лишь выдать ему зачинщиков и главарей. Прочих жителей он обещал не карать. Памятуя о прежней мягкости государя, горожане открыли ворота.

Однако теперь Иван Васильевич был намерен окончательно решить новгородскую проблему.

Сначала действительно арестовали всего пятьдесят человек. Но под пыткой они дали показания на многих других, в том числе на владыку Феофила. Того схватили и увезли в Москву, а огромную казну архиепископии конфисковали. Трудно поверить, что владыка, давний сторонник Москвы, участвовал в каком-то пролитовском заговоре. Вероятнее, что Иван хотел подорвать силу новгородской церкви, ее политическую и экономическую мощь; владыка пал жертвой государственной целесообразности.

Репрессиям подвергся весь высший слой новгородского общества и значительная часть среднего сословия. Сотня бояр, цвет аристократии, были преданы казни. Еще столько же именитых семей насильно увезли в дальние русские земли. Население бывшего вольного города осталось без вождей и без духовного пастыря – вместо него прислали прямого московского назначенца.

Высылка коренных новгородцев продолжалась еще несколько лет. В общей сложности в старомосковские земли было переселено более семи тысяч семей – весьма значительная часть населения города. Вместо них в Новгороде разместили пришлых, «низовских».

Репрессии коснулись и членов «московской» партии – Иван Васильевич решил полностью заменить новгородскую элиту. У землевладельцев отбирали родовые земли и взамен давали на новом месте другие, обычно меньшие и худшие.

Ради того чтобы подорвать силу Новгорода, обычно рачительный Иван III пошел на серьезные убытки: изгнал из города немецких купцов, нанеся большой ущерб торговле. Ослабление потенциального соперника Москвы было важнее.

Это ревнивое, подозрительное отношение к городу, где некогда зародилась русская государственность, сохранилось и у преемников Ивана III. В конце концов, почти век спустя, Иван Грозный, которому была ненавистна память о республиканских вольностях, предал бывший центр торговли такому разорению и надругательству, после которого Новгород надолго превратился в захолустье.