Текст книги "Суровое испытание (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

     Аудитория была велика, и экзаменаторов дежурило трое. Один, возраста старше среднего, с полосой лысины ото лба до затылка, с видом бывалого сразу же сел на стул и стал спокойно разглядывать разношёрстную толпу абитуриентов. Второй, высокий и худой, нервно расхаживал у бокового окна, а третий, самый молодой, но и самый главный, возвышался над каким-то покатым ящичком («Кафедра», – узнает потом Ева) и нудно зачитывал правила поведения на тестировании.

     – Всем всё понятно? – наконец спросил он.

     Собравшиеся загудели, задакали.

     – Всё! – задорно крикнула Евина соседка по имени Кира, с которой та познакомилась в охваченной нервозностью толпе перед входом в корпус. Кира ничуть не волновалась, казалось, что всё происходящее её забавляет. Бывают же такие!

     – Тогда, пока мы ещё не раздали тесты, – он помялся, – может, кто хочет… э-э… в туалет? – его взгляд нашёл группку парней и застыл на ней. – Так сходите сейчас, вас проводят.

     Снова гудение. Ряды зашевелились, по лестницам застучали отдельные шаги.

     – Пойдём, прогуляемся! – повернулась Кира к Еве. Как она раскованна на людях! Нипочём и признаться при всех, что хочет вот.

     – Да ты что, я не могу так, смотрят же, – забормотала наша героиня, чувствуя, что краснеет. Ой, кажется, все парни на меня пялятся! – Я не хочу. – Прикрыла живот руками. – Правда, не хочу! Ты одна иди. Я тебе место займу.

     – Пойдём-пойдём! – не унималась Кира. – Узнаешь хотя бы, где это. Мы же поступим, правда? И корпус нам этот родным станет. О-бя-за-тель-но! А с чего начинается родина, знаешь? Пошли, – она схватила стесняшку за руку и потащила вниз. – Тут хорошие туалеты, сама щас увидишь.

     Пока они препирались, группа страждущих уже скрылась за дверью аудитории, сопровождаемая дежурными из мандатной комиссии. Экзаменаторы тактично не вмешивались, раскладывали какие-то оранжевые бумажки.

     В коридоре вышедших не оказалось.

     – Куда же идти? – растерянно спросила Ева. – Может, вернёмся?

     – Да ты что? Я хочу-у! Мало, но жгуче. Шпарь за мной, я тут все ходы знаю. – И джинсовые ноги решительно замахали по коридору.

     Ближайшие две минуты Ева только и делала, что поспешала за ведущей, боясь выпустить из виду крепкую джинсовую попку. Сверху на Кире, несмотря на летнюю жару, была куртка из «варёнки», охватывающая роскошные формы. Да, она тянула на звание настоящей девушки, даже – девахи, а вот Ева смотрелась и чувствовала себя только лишь девочкой.

     Она покорно шла за Кирой и думала, что же она здесь так трусит, так теряется? Первый раз в городе, да, но ведь сначала обрадовалась, как приехала, тётка её радушно встретила. Если бы просто погостить – живи да радуйся, но – нужно поступать.

     Торкнулась в приёмную комиссию. А там встретили неласково. Там вообще всех встречают неласково, будто не работу себе в учебном году обеспечивают. Нет, думают о том только, что лето у них пропадает, сиди тут в жаре да духоте, и всего хуже тем, кто на нижних ролях. Доценты с профессорами за хороший оклад парятся, часто чай уходят пить в комнату с кондиционером, а низкооплачиваемые? Нет причин особо любезничать с абитурой, никуда не денется, поступать-то всё равно надо, Как ни груби, а двери всё равно от напора трещат. Поступать хотят все.

     Другое дело, что на неласковость не стоит остро реагировать, даже не зная, чем она вызвана. Но Ева такой уж человек, что всё близко к сердцу принимает, и это её ещё больше робит и стеснявит.

     Особенно нехорошо отозвалось в её сердечке то, что высокомерная девица, восседающая за столом, будто невесть она кто, выглядела ничуть не старше её, хотя и пыталась. Вряд ли это настоящая сотрудница, максимум – аспирантка, а скорее всего, студенток мобилизовали на канцелярщину.

     Но как чванится-то, всем тыкает, а ты её по имени-отчеству называй, вон и бейджик на лацкане, на нём словно водяными знаками «ВЫ» пропечатано. А лацкан на рубашечке, чуть приотворённой, мол, маечки и топики – это для населения, а я при исполнении. Хорошо н"ещё, что не милицейская та рубашка и без погон. И джинсы не синие, а какого-то стального цвета, посерьёзнее.

     Но когда Ева собиралась уже уходить, она вдруг заметила, что воротник в «важной» расстёгнут гораздо сильнее, чем в начале, вплоть до чёрного лифчика. То он просто просвечивал чуток, теперь вот проглянул. Понятно, жарко, но когда же она успела? При мне руки не поднимала, несолидно.

     А-а, наверное, когда выходила из-за стола и подходила к сейфу. Ева ещё подумала, что, может, для того только, чтобы засветиться на фоне этого стального символа власти, дать почуять свою значимость, погреметь замком, постукать дверцей, отрепетированные такие жесты. Ничего особенного из сейфа не взяла, такие бумажки у неё на столе кипой лежали. Тогда, небось, и расстегнулась пошире, для того и отворачивалась к сейфу.

     Вот только нагибаться не стоило, даже таким привычно-заученным движением тела. Я, мол, наперёд знаю, где что лежит, не роюсь, как новичок, сначала на уровне роста, приседаю сразу. Заодно и покажу, что рубашка на мне длинная, солидная и приталена. Ладно, в общем, сидит на мне одежда – ответственный и полезный член приёмной комиссии я.

     Да, подол приталенной рубашки доходил почти до широты таза и верхушек ягодиц. Но, как удивлённо заметила Ева, не покрывал джинсы, щель там оставалась. Вовсе не по пояс они были, как положено бы ответственной и подтянутой сотруднице, а по то же самое широкое место, и без ремня вдобавок. Без нужды тут ремень. С подола рубашки свисали подтяжечные замочки-"крокодильчики", они и придерживали джинсы, которые, как мы помним, были оч-чень солидного, не синего цвета.

     Похоже, кто-то славно поработал ножницами. Верхний край джинсов явно самострочно замётан, сельчанке это сразу видно.

     Впрочем, Еву беспокоило, не завернуть ли документы, так что и хихикнуть не посмела, просто отметила машинально. Раз так несерьёзно одетые важничают, то что говорить о по всем правилам облачённых взрослых.

     Наконец дошли до двери "Ж".

     – Ты иди, – тихо сказала Ева, – иди, а я здесь тебя подожду. Не хочу почти что я. Правда!

     Это действительно было так. Если чуть-чуть и беспокоил внизу живот, то только потому лишь, что девочка перетрусила перед тестированием, а ещё с детства её в таких случаях тянуло на горшок. Дома она бы сходила для вящего комфорта, вялой короткой струйкой, а здесь… Как бы Кира не ушла, не дождавшись её. Вполне можно потерпеть час, за который она надеялась заполнить тест. К тому же она теперь знает, где туалет, и сходит потом сама, в одиночку, а не как сейчас – почти что строем.

     Кира отпустила Евину руку.

     – Ладно, стой здесь. Всё обстряпаю сама. – И скрылась за дверью.

     Что бы это значило? Ева отошла к противоположной стене, прислонилась. Ой, в школе же так не велят! Отступила на шаг. А так загораживаю проход, и за это в школе ругают. Встала почти вплотную к стене, но не касаясь её. Чуть-чуть покачивается, руки за спиной.

     Мимо прошли двое, постарше абитуриенток выглядели, поосвоеннее в корпусе. Судачили:

     – Помнишь, Тайка говорила, малы ей трусики, что мы ей на рождень подарили? Ничего не малы, просто по телу идут впритирку, побрилась она и натянула. Поверх – юбочку на два пальца длиннее. Сидит на тестах, время от времени руку к бедру опускает, почёсывает. Почесала близко к талии, и вдруг взгляд опустила. Ого, как обтянула лонная косточка, аж блестит, и белый шёлк ровно-ровно уходит так в «туннель». Раньше-то трусы обыденные носила, всё смазанно, никакой красоты. А тут такое! Ну, она и стала смотреть, не одёргивая. Вдруг смотрит – дежурный идёт, высматривает, кто под парту смотрит. Она сразу – шмыг глазами, и на тесты. А юбочка завёрнутой осталась. Ну, дежурный вокруг походил-походил, потом и другие стали подниматься к ней, проверять. И только когда снизу снова зачесалось, она всё поняла. А чего? Это как от купальника, всё прилично. И жарко к тому же.

     Ева поёжилась. Неужели так правда? Ужасно застенчивый у неё вид. Но кого стесняться? Некого. Никого. Странно… Девчонок шесть-восемь ушло облегчаться раньше них, уже и возвращаться должны, не по литру же выкапывают. Может, тужатся, стремятся выдавить, а ничего не идёт – нужда их липовая, от нервов. Потом трусы натянут, расслабятся – тут-то и прыснет. Впрочем, нервная да стеснительная и не выйдет по нужде, лопнет скорее. Но почему же никто не выходит?

     Стукнула дверь. Кира аж сияла.

     – Всё в порядке! Держи! – Она стала было выводить руку из-за спины, но в это время дверь туалета снова приоткрылась и из-за неё высунулась голова молодой женщины.

     – Для неё? – спросила она, Кира кивнула. – Сразу после теста, не забудьте. Ну, сами знаете. – Голова скрылась.

     Кира воровато озирнулась.

     – Вот, держи, – протянула она руку, в которой была зажата большая бумажка и маленькая пачечка. – Или нет, давай я тебе сама прилажу.

     Карие глаза критически осмотрели щупленькую девочкину фигурку. На Еве были малиновые бриджи и белая маечка без рукавов, на ногах – летние туфельки.

     – Наверное, лучше на спину, – бормотала Кира, оглядывая кисейный верх и сгущающуюся ниже атласную белизну. Повернула подругу, на спине майка полосатилась, померила пальцами, девочка поёжилась. – Да, сюда и приладим. Только ты не порви, когда вытаскивать будешь. И осторожнее – те дядьки ничего не знают, с ними не делятся.

     – Погоди, – взмолилась Ева, чуя, как деловитые пальцы отгибают низ её маечки. – Что ты туда суёшь?

     – Вот, смотри. Всё честно, без обмана.

     Это был сложенный вдвое большой плотный лист, из которого торчал ещё один листок, вполовину. Густо пестрел печатный шрифт, сверху красовалось: «Государственный тест по истории РФ. Вариант N…»

     – Большой, а мять нельзя, – бормотала Кира. – У меня под курткой, тебе на спине спрячу. Давай! – Она взяла листок из рук Евы, зашла со спины.

     – Только застёжку не задень! – умоляла Ева. – Расстегнёшь мне весь лифчик!

     Она не любила вспоминать, когда и как это случилось в школе, помнила только острое чувство стыда, когда зажатая грудь вдруг ощутила непрошенную свободу. Оголилась будто! Нет-нет, застёжка – это святое, она её несколько раз перед выходом из дому проверяла, закидывала назад руки. Своего рода навязчивость.

     – Ой, ой, расстегну я ей, титьки выпущу, – приговаривала Кира так дурашливо, что обидеться было никак нельзя. – Было бы чего выпускать! Слушай, Ев, ты бы носила маечки в узенькую полосочку, они так рельеф подчёркивают, что боже ж мой! Сама видела. Лопатки, к примеру, выглядят как средний бюст, эротично так. А чего? Чего нам зависеть от капризов освещения и ракурса взгляда, то ли видны наши прелести, то ли едва заметны, теней, видишь ли, нет. Мелкая полосочка так и готова искривиться, всё и вся твоё показать, подчеркнуть. Некоторые даже ниже талии носят, страшно сказать – пупок прикрыт, зато животик так выпукло-выпукло выглядит, хоть не щупай – ничего нового. И твой… э-э… бюст смотрелся бы как весьма и весьма приличный, пока в профиль не повернёшься. Нет, я дело говорю. Хочешь, вместе пойдём, выберем тебе стопку маечек, топиков? Всё равно надо городской одеждой обзаводиться. Я всё деревенское, что мне давали в дорогу, выбросила.

     – Нет-нет, – лепетала Ева, стараясь помельче дышать, ибо засовываемое делало из лифчика прямо-таки «испанский сапог», грудная клетка едва не трещала. – Я потом… когда освоюсь… уф-ф!

     Мечтая о просторе, она вспомнила топик одной из ушедших в туалет, виденной со спины, идущей к двери. На спине прямой (не бубновым тузом) квадрат, и от его углов уходят узкие косые полосы, две через плечи, две по бокам. Что же спереди? Какая там конфигурация? По крайней мере, лист бумаги там не спрячешь, и если девушка стесняется «лифчикового» зада, то такой квадрат для неё – самое то.

     Верхняя кромка листка упорно лезла вверх, шелуша кожу.

     – Будь маечка подлиннее… Не всё же пупок казать. Да тихо ты! Не расстегну я, только оттяну, листок просуну и прижму. Не захотела ты зайти, там бы мы обделили всё в лучшем виде. А бюстак у тебя клёвый, ух, как пружинит. Фирма! Вот так. – По спине, оглаживая, провели руками. – Всё в порядке. Теперь держи ключ.

     Ключом оказалась пачечка тонкой папиросной бумаги, испечатанная мельчайшим шрифтом.

     – Сделаем вот так, – Кира разделила её на две равные доли, одну сунула подруге, со второй подступилась спереди. – Засовывай в правую чашку, а я в левую. Как раз грудь твоя поправится, а то атласно, да плоско.

     Ева испуганно следовала командам, не возражая.

     – Учли прошлый опыт, – приговаривала бывалая, прилаживая тайничок к грудке, подгибая, стараясь сделать форму. – Отслои один листок и скатывай с него ответы. Если засекут, не жди, когда подойдут и отберут, а мни и суй в рот. Фиг чего докажут! А когда отойдут, ты потихонечку отслои второй листочек – он такой же – и валяй с него. Сверху у тебя кисея, приладим снизу, вот так, снизу за ними и лезь, нагнись к столу и подлезай, майка у тебя не очень тугая. Ловко придумано, верно? Только ты чередуй груди, будто младенца кормишь, чтоб симметрично всё было.

     Щёки Евы пунцовели, того же цвета сосочки ягодками сидели в колющих нежную кожу бумажных кульках. К счастью, в коридоре никого не было.

     Да, именно соски придавали ощущение больших безобразных грудей, который таковыми ни в коем случае не были. Большие, красные, какие-то неопрятные, торчащие. Как ни прилаживаю, ни уговариваю побледнее стать – ни в какую. Как какое чувство испытаю посильнее – они, чую, шевелятся, встают. Стыжусь я их, а стыд этот на все груди переносится, будто это они большие до безобразия. А они крохотные. Такой вот раздрай, и вряд ли корсет поможет. Водой холодной? Пробовала – простужаюсь. Лёд приложить – больно и ещё краснее. Верно, ничего не попишешь.

     Она подвигала руками. Чувствуя, как грудки (да чего там – грудная клетка) прижимается к жёстким чашкам с толстой «подкладкой», Ева с изумлением ощутила, что эти чашки в чём-то сродни лопаткам, только спереди – так же служат опорой рукам. Теперь, отводя руку, ты чувствуешь поддержку и сзади, и спереди, знаешь, что если придётся вести руку с силой, у неё есть, на что опереться, хоть символическая помощь, а будет. Поменьше стало в плечевом поясе свободы – сестры слабости, побольше стеснения – брата определённости и уверенности в своих силах.

     Конечно, для девушки это не лучшее ощущение в груди. Но ведь из всего надо уметь извлекать пользу. Даже из крохотулечек-грудашечек и тесного белья.

     – Всё! Готова ты. Пошли!

     – Подожди, у тебя лямочка виднеется. Давай поправлю.

     Кира почувствовала, что ручки у подружки влажные. Нервничает. И поправляет что-то долго. Надо успокоить. Поговорим.

     – Между прочим, современная девушка, если… гм-гм… её тело не распирает одежду, и не должна скрывать бретельки. Хоть по пяди с каждой стороны, а покажи. Если стеснительная – сзади, в вырезах вокруг подмышек, или там прозрачная спинка. Ремешок сумки мы ведь не скрываем, а титьки чем хуже? Покажи, что у тебя оснастка не хуже, чем у других. Тем более, что другие-то не стесняются, выставляют всё, что можно и нельзя. Поясок юбки на виду – этого не стыдишься? А ведь юбка покрывает части тела не менее важные, чем бюстгальтер. Купаешься в бикини? Почему же тогда…

     Она не договорила, увидев, как Ева слегка подмигнула и мотнула головой. Ага, не хочет, чтобы услышали. А что там?

     Мимо них прошла девушка, повернувшись, Кира увидела лишь удаляющуюся спину. В глаза бросились горизонтальные края одежды. Горизонтально шли нижние края огромных вырезов чёрной майки вокруг лопаток. У мужчин там мускулы, а у прохожей просто виднелась нежная незагорелая кожа с какой-то висячей складкой. Лопатки не выпирали отнюдь. Строго горизонтально шла обязательная полоска кожи на талии. Нижние края чёрных шорт также шли горизонтально, хотя тут были вариации, перекосики, так что мясистые края ягодиц не таились за семью печатями. Верхние края гольф довершали «горизонтальную компанию», а на загорелых ногах были чёрно-белые кроссовки. Но плечам веером рассыпались тёмные волосы, закрывающие воротник майки; возможно, он тоже шёл параллельно земле.

     – Где же бретельки? – недоумевала Ева тихим голосом, – Я перёд не рассмотрела толком, но девушка же…

     Кира хмыкнула.

     – Ты же видишь, у неё там всё пухленькое. Полнушечка, бюстик ничего себе, тяжелёнький, оттягивает. Такой открытые бретельки не идут, больно уж они напряжённые. Когда я вижу, как лямка перехлёстывает лопаточный вырез, да ещё наискосок, да ещё плотно прилегает к выступающей лопатке – мне это напоминает знаешь что? Портупею! Ну вот, засмеялась, хорошо. Портупея – это стянутость, это военная дисциплина, это всё то, что девушкам чуждо. С тугой лямкой через плечо надо строевым шагом ходить, а тут ещё через каждое. Давай уж без.

     – Но чёрный цвет не совсем девичий.

     – Тоже понятно. Кожа-то сама видишь какая, лицом через вырезы показан товар… то есть кожа. Парней прямо тянет потрепать по лопатке, ущипнуть за бедро. Но раз прикид чёрный, ничего этого нельзя. В нежно-розовым её бы давно уже скушали. А так – сначала познакомься, повергнись придирчивой оценке, сблизься, а уж потом…

     – Ну хорошо, портупея не для девушек, но как же без бретелек-то? Тем более, грудь тяжёлая.

     – Потом расскажу. Ты отошла, развеселилась? Пойдём тогда.

     И сдержала слово – потом, когда в общагу вселялись и ходили вместе. А вам лучше сейчас узнать.

     – Видишь ли… вернее, ты не видишь, и парни не видят, что лямки идут не вертикально и не наискосок, будто из центра спины, а косо. Скажем, под левой лопаткой отходит от поперечной планки бретелька, но не вверх, а косо, под майкой пересекает спину и выходит к правой ключице аккурат там, где та еле прикрыта маечкой. А спереди она ныряет вниз, там выреза нет, и вцепляется в правую чашку – тут уж косота ни к чему, не удержишь косо. Так же и справа – к левой чашке. Фишка в том, чтобы такая лямка не жалась к шее, где будет видна, для чего внутри плечиков майки вшиваются небольшие скобки, куда и заправляются бретельки. В упор косой крест на спине заметен, конечно, но издали видна только безбретелечность, беспортупейность. И свобода рук, хоть крути ими большие обороты.

     Вообще, это придумка – пускать лямочки по скобочкам изнутри майки. Так и спереди можно сделать недурные вырезы вокруг пройм, и через шею пустить лямочку – кончено, если бюст нетяжёлый, допускает косое удержание. Можно заднюю часть бретелек сделать в виде пластиковых змеек, да и переднюю тоже, чтоб шли к цели зигзагом, запутывая мужской глаз. Тогда и скобочек в майке не нужно, разве что самые намётки. Ну, поняла?

     А тогда Ева старалась не ломать голову, тем более, что по дороге Кира давала советы.

     – Они сейчас разносить будут тесты и осматривать, нет ли у нас чего запретного. Следи за ними и улучай момент, чтоб снять лист со спины. Ложи перед собой, как ни в чём не бывало. Подойдут – скажи: спасибо, мне уже дали. Их трое, поверят, да и некогда им разбираться – обнести бы всех побыстрее. А не улучишь момент или застрашишься – ладно, бери, что дают, а своё потом вытянешь. Сдать можешь оба, уничтожить-то не удастся, но лови момент, когда сдавать вереницей потянутся и этим хмырям не до проверок будет. Мне уже сказали, что худяк этот высокий зорко проверяет ответы, всё ли в порядке, лысому – всё до лампочки, а молодой в очках остаётся следить за ещё пишущими. Клади оба теста прямо в кучу, шиш они разберутся! Я и сама так сделаю. Ну, всё, пришли. Вид – вид невинный сделай, чего щеками горишь?! Уши потуши!

     Ева уже набралась смелости, и вдруг снова её что-то сбило с панталыку.

     Навстречу шла молодая женщина… не девушка, а именно молодая женщина, чем-то неуловимо отличающаяся от девушек., Её изумрудной платье плотно прилегало к телу в ключицах и поясе, а ниже его активно распирал живот (может, он и обозначал зрелость?). В груди было посвободнее, летом ведь должно быть либо свободно, либо просто голо, чтоб воздух гулял. Вырез небольшой по нашим временам, стоячим овалом, и хоть между ключицами и поясом не было натянуто, скорее свободно так обволакивало телеса, но при ходьбе было заметно, как в материю изнутри бьются мягкие груди, в вырезе то возникала, то пропадала ложбинка. Для лифчика бюст маловат и легковат, если обтянуть, то и взглянуть не на что, а вот так, свободно, с мгновенным натягиванием и отпусканием материи – клёво.

     В студентки по возрасту женщина никак не годилась, но Еве взбрело в голову, что таким свободным макаром встреченная демонстрирует, что под одеждой в груди ничего нет. Какой контраст с ней, «упакованной»! Остановилась, слегка попятилась даже, зябко (в такую-то жару!) передёрнула плечами.

     – Ты чего?

     – Боюсь я, – прозвучал тихий голосок. – Боюсь туда идти. Боюсь провалиться. И вообще – БОЮ-ЮСЬ!

     – Из-за этого? – Кирины руки слегка погладили то самое место под майкой. – Да тут же всё тип-топ. Больше нахальства, милая, и всё выгорит.

     – Не только поэтому. Это просто последняя капля. Я вообще боюсь – незнакомого города, жизни тутошней. Там, в деревне, было так хорошо, так привычно и безопасно, даже в лесу. А сюда ровно зашла, заблудившись.

     А смотрит-то на неё как! Ровно на няньку, умоляя увести домой. Но ведь нереально это. Что же делать?

     – Но ведь ты понимаешь, Ев, что дом далеко и тебя там сейчас не ждут. Ждать будут позже – с победой, поступлением.

     – Да мне хоть бы не дом. Домик, или хоть койку, но чтоб безопасно. Лечь, с головой укрыться, калачиком свернуться и согреться.

     – Домик, говоришь? С собой? Это как ракушка или улитка, что ли?

     – Во-во, как улитка. Случись что – втянула тельце, и попробуй достань её.

     – Но ведь тебя никто хватать или там съедать не собирается, чего же всё тело прятать?

     – Да хоть не всё. Хоть самое важное бы спрятать. Или чувствовать, что на себе несеёшь то, куда при случае можешь нырнуть.

     – Тогда твоё спасение – в твоих руках. Главное – понять, что у тебя самое важное, а понадобится – и внушить себе.

     – То есть?

     – Ты ведь уже улитка, уже носишь на себе домик, двойной, правда, по форме на раскрытую ракушку похож. – И Кира мотнула головой в сторону Евиного бюста.

     – Лиф… чик?

     – Точно. Чашки его, твёрдость их. Они жёсткие, чем не улиткин дом?

     – Но как же я…

     – Повторяю: внуши себе, что самое главное, нежное, важное – там. Уже там, внутри, и что всё это надежно защищено.

     – Но мало очень!

     – Не в размере дело, а в чувстве меры. Если мы что-то бережём, то «как зеницу ока», а она разве большая, эта зад… то есть зеница?

     Ева украдкой огладила свои еле-выпуклости, будто проверяя на жёсткость. А Кира продолжала, косясь на часы:

     – Внушай себе, что самое главное, суть твоя, в безопасности, а при случае ты и всё тело туда втянуть сможешь.

     – Ой, что ты! Стакан воды не нальёшь в эти чашки.

     – Психологическая защита. Тебе ведь нужно свой страх беспричинный преодолеть, а для этого – самовнушайся! А всё остальное тело – это как улиткина подошва, сильно разросшаяся на суше и даже вон как покрасивевшая.

     Смущённая улыбка. Но, кажется, боязнь проходит.

     – Я понимаю, но… – Шёпотом: – Но ведь маленькое у меня там, крошечное. Я бы рада, но очень уж…

     – Младенца выкормишь?

     – Ну… наверное. В деревне я себя ущербной не считала, у нас и плоскогрудые молодки детей кормят. Это в городе груди – во!

     – Вот видишь, значит, во временнОй перспективе за твоими сосками – ребёнок, да, может, не один, да и у детей – свои дети, внуки, правнуки… Целый род у тебя за сосками, поняла? Побольше тебя самой во много раз будет, и чем дальше во время заглядываешь, тем всё больше и грандиознее. Просто сейчас этого нет, делать чашки огромными незачем, вот и стоят там типа заглушек, что слесарЯ на трубы ставят. Но ты смотри шире, в будущее смотри. И окажется твоё тельце лишь небольшим придатком ко всему твоему роду, размером не больше улиткиной подошвы на фоне её завитушки. Поняла теперь, что бОльшая твоя часть надёжно спрятана? Умом пойми, а чувствам – внушай.

     Еве понадобилось некоторое время, чтобы освоиться с непривычной трактовкой. Они стояли, Кира терпеливо ждала. Мимо них прошла девчушка – из тех, кто уходил «до ветру». Коротенькие шорты не были узкими, впивающе-сливающимися с плотной плотью; нет, они выпускали тонкие ножки свободно болтаться. И хотя нижний край шёл строго горизонтально, безо всяких намёков на вырез по бедру, из-под него выглядывало по пухлому пирожку мясистой части зада, немного сморщенному, как бы с изолиниями, и едва более красного, чем ровная часть ноги. Девчушка как-то жалобно посмотрела на них, вздохнула и робко потянула ручку двери.

     Ева уже освоилась с Кириной мыслью, повеселела:

     – Эх, а и верно! Слушай, чего же мы тут стоим, там уже, небось, начали.

     – Грудь вперёд! Ничего не бойся. Город – он глупый, его наколоть – пара пустяков. Поползём, улитка моя дорогая, поползём. Только, чур, быстро!

     Ева резко выдохнула и пустилась чуть не вскачь. Нагнала ещё одну возвращенку в джинсах. Девочка ещё, бёдра широкие, но попа малорельефная, ведь сзади вижу её. Сверху чёрная кофточка с рукавами, опять же, не видно, водолазка ли или на застёжке спереди, но рукава руки облегают – тоненькие-тоненькие и куда-то вперёд сведены, чего-то она ими вместе делает, так в старину монашки чётки передирали.

     Но особо выдают скромность и незрелость – волосы. Не хочет девочка почему-то отпустить их «конским хвостом», заколола в небольшую «конскую морду», смотрящую назад-вверх, и очень тщательно заколола, ни волосинки на сторону. Эта-то заколотость о целомудрии и кричит, хотя гордо держать головку не умеет хозяйка. Пройдёт мужчина за ней десяток шагов и видит – девочка ещё. При всём этом зазор между короткой кофточкой и низкими джинсами кажется каким-то неестественным, закупоренной такая должна ходить. Словно мальчишки, хулиганя, ножом сняли стружку вокруг талии, как карточку начали чистить. Ладонью, даже двумя, такое не закроешь, приходится идти, как ни в чём не бывало, вот только руки не размахивают, а всё стремятся быть спереди, не доверяя по части прикрытия джинсам.

     Вот и у двери уже. Они вошли. Дежурным было не до них – они бегали по рядам, разнося оранжевые бумажки. Еве было не по себе, она ощущала себя словно раздетой, прикрытой только злополучными бумажками, аж жгущими кожу. Шла, словно аршин проглотила, чтобы тайник со спины не скатился.

     Вообще-то, за спину можно было не опасаться. Когда пришла пора девочке Еве носить бюстгальтер, она тайком от мамы укорачивала горизонтальную планку, чтобы туже затягиваться, чтобы не слишком уж росла грудь. Изобрела даже внутреннее такое ушитие – швы топорщились, будто забранные в невидимую щепоть. Потом, когда стала покупать сама, брала лифчики узкие-узкие, да и размер чашек не вполне соблюдала. И постепенно укоренилась привычка появляться на людях затянутой сверх меры, прямо-таки по-корсетному, по-старинному. В нормальном белье, поощряющем формы плоти к свободному размещению и радости комфорта, она чувствовала бы себя полуобнажённой. Подсунутые в чашки шпаргалки ещё больше напрягли эластичную ткань, так что застёжка прочно держала потайные листки, и бояться надо было другого – звука рвущейся бумаги при попытке вытащить. Но эта боязнь придёт к ней позже.

     Сели. Ева тут же прижалась спиной к спинке скамейки. Только тут она вспомнила, что сзади по её маечке идут полупрозрачные полосы. Дома её убедили, что зад лифчика с застёжкой не просто может – обязан проглядывать или выступать. Иначе белья как будто нет, и парни это понимают по-своему, пристают, девчонки хихикают. Сейчас же там было нечто более криминальное. Благом безусловной непроглядываемости пользовались только папиросные ответники, которым с ними делились самые нежные, самые интимные девичьи места.

     Ева глубоко вздохнула, взяла бутылку с водой и робко забулькала, пытаясь расслабиться.

     Свободна! Выйдя из аудитории, Ева вздохнула так же глубоко, но на этот раз – радостно. И ещё раз, и ещё. Всё сошло с рук! Жить нечестно оказалось проще, чем представлялось. Никто не обращал на неё внимания, на затерявшуюся в череде зажатых девочек, стремящихся куда-то поступить. Вернее, поступить хоть куда-то. Внимание уделялось сумкам, мобильникам, бутылкам – но с этим у Евы всё было в порядке.

     Вытащить бумажку со спины ей помог случай. Все три экзаменатора столпились вокруг абитуриентки в другом конце зала и минут пять топтались, не зная, что предпринять. Времени хватило, чтобы Ева, всё же с замиранием сердца, облегчила свою спинку.

     Объектом, отвлёкшим от неё внимание, послужил небольшой, аккуратный, но тем не менее недозволенный рюкзачок за спиной девушки. Вещи такой вместимости полагалось складывать на столе у входа. Первый заметивший хотел сделать строгое замечание, но вместо этого оторопел с открытым ртом. Потом спешно позвал остальных, те его удивление охотно разделили.

     Дело в том, что лямок, которые можно было бы скинуть с плеч, не было. Как же рюкзачок держался на спине? На его хозяйке была полупрозрачная (а то какая же ещё!) блузка на кокетке. Нижний край этой кокетки был подпорот, немного напоминая задний верх плаща, прикрывающий сетку для вентиляции. Никакой сетки, разумеется, под кокеткой не было, а в прорезь ныряли короткие ремешки, отходящие от рюкзака сверху. По бокам его поддерживали ремешки, уходящие в петельные отверстия в боковых швах блузки, чья полупрозрачность ясно показывала, что ремешки рюкзака и лямки бюстгальтера составляют единое целое. Рюкзачок висел на задней планке высовывающегося из-под блузки лифчика!

     Ни фига себе! Главное, снаружи не виднелось никаких пряжек-застёжек доя отстёгивания недозволки. Может, что-то такое и было, но – под блузкой, надо ведь каким-то макаром эту конструкцию надевать, но ведь блузку на глазах у всех не сымешь. Вообще, создавалось впечатление, что обряжалась девица с посторонней помощью и сейчас сама ничего не сделает.

     Абитуриентка сидела без стеснения, улыбалась в воздух, успешно делая вид, что не понимает, из-за чего весь сыр-бор. Ну, есть у неё карманчик на спине, ну так что же? Топчутся чего-то, на её соседку ноль внимания, а у той, между прочим, шпаргалка на тампоне мелким шрифтом напечатана, а тампон на резинке под мини-юбочкой. При малейшей опасности – щёлк! – и нет ничего. Поди подступись! А можно и не при малейшей, пусть дежурный хоть вплотную подходит, всё равно не решится сунутся туда, куда соизволит упрыгнуть крамола.