Текст книги "Дурной пример заразителен (СИ)"
Автор книги: Болеслава Кираева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
И я предложил ему разыграть одноклассников. Но для этого за летние каникулы надо научиться бегать быстро. Одолжил (незаметно) у папы учебник по лёгкой атлетике и стал Юрке строгим тренером.
Да, в сентябре он удивил всех своим быстрым и "стильным" бегом. Когда знаешь, для чего, легче преодолевать лень. И когда изумлённые одноклассники спросили, как же это он так, Юрка поманил их за угол, подальше от глаз физрука, и задрал майку. Его грудь поджимал тот самый лифчик.
– В нём всё дело, – оправляясь, объяснил мой друг. – Он как бы запасает энергию рук, а потом отдаёт её ногам. Кто пробовал бегать нагишом, тот знает, как помогают трусы. И тут почти так же.
– Дай поносить! – раздались голоса.
– Ещё чего! Это мой фирменный секрет. Зря я вам его раскрыл... Теперь будете тырить у сестрёнок лифчики и летать стрелой. Эх, вы!
Примерно так и вышло. Один из наших даже не постеснялся предъявить претензии: как же так, лифчик пододел, с риском быть разоблачённым, а секундомер этого и не заметил!
Мы предусмотрели такой поворот дел. Юрка ответил:
– Грудожим помогает тем, кто "разбрасывается" на бегу. Если ты уже настропалился бегать собранно, организованно, тебе уже ничем больше не поможешь. Я и не говорил, что любому впрок пойдёт. Сами меня просить начали.
– А трусики сестрёнкины пододеть – поможет? – спрашивали его. – В паху натянется – может, будет запасать энергию и отдавать? А?
– Попробуйте, – солидно одобрил Юрий. И мне на ухо: – Ещё и скипидаром одно место. Или горчицей. Ха-ха!
А мама у Юрки – та самая, что ватерполировала в юности – теперь работала вахтёршей в одном из корпусов университета. Сын к ней частенько приходил на службу и "помогал". Особенно ему нравилась мамина власть над входящими – каждый должен был предъявить пропуск "в развёрнутом виде". Даже седовласые профессора, если почему-либо ей не примелькались. Скажем, с других факультетов.
Когда мама отлучалась в буфет или туалет, Юрий в форменной фуражке заступал на её место и, по его словам, заставлял профессоров лезть в нагрудный карман. А то и не пускал седовласых – но в это уже трудно поверить.
Но такое происходило редко, и большую часть времени мой друг разведывал жизнь корпуса на предмет того, какой бы устроить розыгрыш. Рассказывал о них охотно, безбожно, похоже, преувеличивая. А вот в одном деле без моей помощи не обошёлся. О нём и расскажу.
Бывали времена, когда через вахту люди начинали идти косяком или, попросту говоря, просто переть, словно студы на первую пару. Даже пропуска проверять становилось сложно.
– Опять в корпусах вокруг воду отключили, – вздыхала вахтёрша, отключая турникет.
– И они хотят пить? – наивно предположил я.
– Да нет... Просто, когда отключают воду, вахтёры запирают туалеты. Ну, а какая жизнь без туалета? Тем более, люди с опозданием узнают и еле в соседний корпус успевают.
И правда, некоторые входящие, немного смущаясь, спрашивали:
– Где тут у вас туалет?
"Нельзя ли это как-нибудь обыграть, на манер старухи Шапокляк?" – подумал озорник. И отправился на разведку.
За первой дверью с буквами WC (а что, тут и иностранцы учатся) был маленький тамбур, в который выходили три двери: с буквой М, с буквой Ж и без буквы, за которой была маленькая комнатка, где уборщицы хранили инвентарь – вёдра, швабры, веники всякие. Запиралась она на защёлку снаружи, а изнутри чего её запирать-то?
Три двери и две буквы... И тут мой дружок вспомнил рассказ Конан Дойля "Золотое пенсне". В нём, если помните, близорукая женщина без пенсне путает направление в незнакомом помещении из-за одинаковых ковриков и попадает в ловушку. Сюда тоже некоторые приходят впервые. Двери похожи. А что, если...
Юрка расхрабрился, встал на цыпочки и дотянулся до жестяной буквы Ж – та болталась на гвоздике. Вытащить – плёвое дело... будь он повыше. Табуретку где возьмёшь, да и подозрительно. Зачем честно идущему в туалет мальчику табуретка? Он же не водопроводчик какой.
Лучше уж вскарабкаться на плечи верного друга.
– Ты пойми, – убеждал он меня, – кто-то заходит в первый раз и не привык, где тут М, а где эта Ж. Их запросто направить не туда. Вот юмор будет!
Сперва предполагалось просто поменять местами М и Ж, а там уж кто куда попадёт. Но я эту пакость, поразмыслив, забраковал. Во-первых, к дверям придётся подходить три раза, ведь к какой-то – дважды, чтобы снять букву и повесить другую. Да, это Юрке подъезжать, а мне-то, кряхтя, подходить. Можем не успеть, уронить в спешке жестяную буковку, напороться на выходящую... А во-вторых, конфуз мужчины в женском или женщины в мужском выявится сразу, и мы не успеем замести следы. Нет, обделать дело надо так, чтобы облажавшийся (или облажавшаяся) потом не смог объяснить людям, почему не туда попал, комар носу чтоб не подточил. Мы должны замести следы, чтобы на сынишку вахтёрши, личность, вообще говоря, людям приметную, не пало подозрение. И чтобы пакость была достойна имени старухи Шапокляк.
– Что ты предлагаешь?
– Просто перевесить букву Ж на пустую дверь, и наблюдать из щели двери М. Если тётенька перепутает и войдёт в каптёрку, мы выскакиваем, задвигаем задвижку и возвращаем Ж на законное место. А потом... Помнишь, как в фильме "Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён" чувак с совком всю дорогу спрашивал: "Что это вы тут делаете?"
Само собой разумелось, почему не М. Мужчина запросто сломает защёлку, не стесняясь и даже не задумываясь. Да и нехорошо как-то шутить над своим полом.
Юрка подумал и согласился. Это даже лучше выйдет. Если пленница не решится громко стучать и кричать, мы сможем её и помариновать в заточении. Только я в любом случае должен буду уйти – двое мальчишек вблизи места происшествия наведут на подозрения.
– А почему я? И поездишь на мне, и я же уходи! А тут самое интересное, может, начнёт разворачиваться!
В конце концов, договорились бросить монетку сразу после заметания следов и безропотно подчиниться жребию.
Когда уже пришли и "заступили на боевое дежурство", поняли, что бить надо наверняка, "холостой выстрел" возбудит подозрения и вряд ли нам удастся повторить "боевым". Поэтому вслепую действовать не годится. Юрка дежурил на перекрёстке коридоров, а я прогуливался около двери туалета, разглядывал (снизу вверх) настенную информацию. И поглядывал, кто входит в туалет, кто выходит. Если людей засело много, я мог охолодить Юрку, когда он ко мне побежит. А побежит он тогда, когда через вахту будет проходить подходящая жертва.
Пришлось подождать и поскучать, но в итоге мы были вознаграждены. Правда, чуть не сорвалось. Туалетчица, видно, слишком сильно хотела. Не успел я прокатить Юрку от двери до двери, а он – перегвоздить букву, как торопливые каблучковые шаги послышалось уже у самой двери. Моему подельщику пришлось не слезать с меня, а прямо спрыгивать, и в мужской он скользнул по инерции. Я шмыгнул за ним, но из любопытства отстал, повернул голову. В дверь прямо-таки вбегала тётенька с высокоуложенными русыми волосами, в коротком жёлтом платье.
Шустрость требует ответной реакции. Лишь жёлтое платье скрылось за фальшивым Ж, я метнулся и задвинул заранее смазанную задвижку. Юрка тоже, оказывается, не зевал, уже нагибал меня под себя. Я напрягся, выпрямляясь, и мы в два счёта "замели следы".
– Тс-с! – приложил он палец к губам. Мы стали прислушиваться.
Какое-то топтанье, шорох, потом дверь дёрнулась, задвижка вздрогнула. Ещё, посильнее – то же самое. Мы, не сговариваясь, повернулись спиной и навалились на дверь, благо габариты наши позволяли встать рядом. Всё не так тревожно гадать: сорвёт – не сорвёт, вырвется – не вырвется.
Голос за дверью зазвучал сразу плаксивый:
– Да выпустите же меня! Мне в туалет надо. Есть там кто? Или это дверь заклинило? – Бух, бух, дрог, дрог!
Поймёт она по недвижности двери, что с той стороны кто-то навалился? Или у неё невелик опыт попадания в такие ловушки?
Впопыхах мы забыли бросить монетку, но лотерея всё равно пошла: не появится сейчас никто – мы орлы, появится – нам решка. Пока никто не появлялся... кроме жалости в моей душе – ведь страдает же человек! Лопнет ещё пузырь... а может, ей по-большому?
Я толкнул Юрку к выходу – мол, беги, и сделал жест в сторону задвижки – а я, мол, рискну открыть. Он силой отвёл мою руку вниз и сжал – мол, не дури и стой. Тут в дверь снова стали ломиться, мы бросили распри и вновь дружно налегли спинами. Но пассаран! Пока нам везёт, надо стараться. Так папа всегда говорит... по другим случаям, конечно.
– Да что же это такое? – ныли за дверью между толчками. – Хулиганство, что ли? Эй, есть кто там? Что вы делаете, черти? Ведь я же сейчас... – она благоразумно не сказала, что сделает, да мы и сами догадались.
А мы с Юркой в промежутках между сдерживанием толчков обменивались яростными жестами. Говорить боялись – поймёт пленница, что тут всего лишь дети, может и все силы собрать. Пусть лучше думает, что тут немо помирают со смеху дюжие парни, которым только в руки попади с выпуклым-то животиком...
Так вот, мы молча жестикулировали. Я похлопывал по брюкам, давая понять, что она вот-вот из этого места... то есть, что я бы на её месте из этого места описился, показывал на задвижку – мол, надо бы отодвинуть. Товарищ же всячески показывал, что всё путём и надо идти до конца. И вообще, что он знает, что делает, заставляя меня быть безжалостным.
– Да почему, почему? – вопрошал я глазами и показывал ладонью, как вспучивается живот, и "прокалывал" его пальцем, проводил ладошками до коленок – мол, "и потекло".
– Я же сейчас лопну! – говорил за меня глухой голос за дверью.
По глазам Юрки было видно, что он очень хочет мне что-то сказать и ищет минимум слов, чтобы эту мысль шёпотом в ухо выразить. Как в телеграмме. Бабушка рассказывала, что в молодости ей приходилось посылать телеграммы, платя за каждое слово отдельно, так они исхитрялись, чтоб вышло покороче. Так, прося родителей выслать ему четвертак, студент телеграфировал: "Двадцатипятирублюйте". Правда, Юрке надо было сократить число не слов, а звуков, а это задачка посложнее.
И вдруг по глазам дружка я понял: он нашёл вариант! Способ кратенько мне всё растолковать. Ура! Но писсаран! С готовностью подставляю ухо. Но он сперва отвёл мне ладонь с ширинки, где я пляской пальцев изображал кипящую малую нужду, и только потом тихо прошептал:
– Дурной пример заразителен!
Я был так ошарашен, что перестал наваливаться спиной на дверь, и она под последним отчаянным толчком огрела меня по спине. Краем глаза видел Юркину руку, метнувшуюся к задвижке и задвинувшуюся её, полуотодвинувшуюся. Может, этот сухой металлический щелчок и дал нашей пленнице понять, что надеяться не на что. Лёгкий стон отчаяния...
Не ослышался ли я? Сколько раз слышал эту фразу из уст взрослых – не сосчитать. Так говорили и папа с мамой, отговаривая меня от дружбы с "нехорошими" мальчиками. Так объясняли ситуацию учителя, когда за одним не выполнившим домашнее задание чередой начинали идти отказники. Когда вслед за одним спасовавшим прыгнуть через высоко натянутую верёвочку застопоривались и другие, физрук с досадой говорил эту фразу. Шло ли по классу чихание, кашель, сморкание или хихиканье – всему виной, по словам учительницы, был дурной пример. Создавалось впечатление, что других причин массовых неполадок и нет вовсе.
Даже обидно порой становилось: прогуляешь урок в инициативном, так сказать, порядке, а тебя "цепляют прицепом" к заядлому прогульщику. Ещё забавнее, если это ты его подбил на прогул, совратил, так сказать, а потом алфавит (ты ниже его в списке класса) перевёл тебя в безвинные жертвы дурного примера.
В общем, это была навязшая в зубах банальная педагогическая фраза, и очень, очень странно было её услышать в конспиративной обстановке от ровесника – типа, представьте себе, "Соблюдай режим дня" или "Одевайся теплее".
Между прочим, когда я познакомился-таки с соседкой напротив, то узнал, что на завтрак в одном белье её подвиг пример парня в окне напротив, который делал это в снежно-белых трусах. А у неё это перенял я. Может, кто-нибудь напротив и моим видом соблазнится? И доведет, в конце концов, дело до стрингов...
Юрка вдруг особо плотно приник ухом к двери, я последовал его примеру. Наверное, дурному, потому что мы стали беззащитны перед входящими, бери нас голыми, как говорится, руками. Но звуки внутри того стоили!
Бормотанье "Ой, мамочки!" (девчоночьё прямо), шаги, посвист носом, тихий радостный вскрик, шорох одежды, позвякивание. И вдруг раздался хорошо знакомый нам звук – звон струи о жесть!
Процесс пошёл. Не сговариваясь, мы отодвинули задвижку и приоткрыли дверь. Пленница сидела на ведре уборщицы и облегчалась. Самого главного нам видно не было, но удалось рассмотреть очень белое бельё – большие, болтающиеся на коленках трусы и край лифчика, выглядывающий из-под завёрнутого на плечи платья...
Понаблюдав и поразевав рты, пока это было безопасно, мы тихонько ушли – не заперев дверь. Теперь нам хотелось, чтобы кто-нибудь зашёл в тамбур и увидел открыто писающую – хоть женщина. Как назло, никого даже в коридоре не было. Только что это играло нам на руку, и вот – "как назло"!
Мне хотелось увидеть лицо столь оригинально сходившей в туалет – издали, безопасно чтоб. И я смог. Удалось. Столько радостного выражения я на тётенькиных лицах ещё не видел – только разве лишь на девчоночьих, когда им что-нибудь красивое или вкусное подарят, и они готовы прыгать до потолка.
И эту радость принесли ей – мы!
Нет, ещё зачислим в сообщники белые трусы, на кои и пятнышко грех поставить – лучше сразу в ведро начать дуть.
Убедившись, что мы вне подозрений, я спросил Юрку, зачем это он мне выдал ту дурацкую фразу.
– Потому что она и ко взрослым тоже относится – очень даже.
– Не понял! Какой ещё дурной пример – для взрослых-то. Они же уже воспитаны!
– Они ещё похлеще дурят, чем мы!
– А конкретно?
– Ну, ей хотелось писить, а негде. Как подсказать? Когда мы готовились к долгому "дежурству", ты пошёл в М, и это правильно. А я тем временем...
– Ну?
Юрка придвинулся ко мне и, блаженно улыбаясь, прошептал:
– Помнишь её посвист носом? В общем, я на дно того ведра, того – написил!
