Текст книги "Дурной пример заразителен (СИ)"
Автор книги: Болеслава Кираева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Парень начинает подражать девушке в окне напротив, ходящей дома в одном белье, и вспоминает похожие случаи из своей жизни.
Кираева Болеслава Варфоломеевна
Кираева Болеслава Варфоломеевна
Дурной пример заразителен
Не знаю, как кто, а я вот ненавижу собираться утром на учёбу при электрическом свете. Имею в виду позднюю осень, когда солнце восходит лишь, когда уже едешь в транспорте, а в декабре уже хорошо, если начнёт светать, когда ты входишь в университет. Особенно плохо, когда небо плотно затянуто тучами и светает «в час по чайной ложке».
Вообще, я считаю, что человека должен будить рассвет, а не будильник – даже если он не круглый и дребезжащий, а внутренний, беззвучно и безжалостно прерывающий сон в заученный час. Что может быть естественней бегущих по подушке солнечных лучей и просветления смеженных век! Когда летом гощу у родственников в деревне, то так и пробуждаюсь – и совсем нетрудно делать это рано, очень рано по городским меркам. В тебе всё уже настраивается на пробуждение, и спорить с солнцем в голову не приходит. Да летом можно и на пляже подремать, если недобрал сна ночью.
Зимой, в "тёмное время года", об этом приходится только мечтать. С трудом поднимаешься в темноте, плетёшься в ванную... ну, эта комната всегда с лампой, окна-то нет, так что не напрягает, но вот зажигать свет в кухне, комнате... Мигом создаётся вечернее настроение, кажется, что прилёг лишь на минутку после работы, встал – и надо ужинать (а не завтракать) и готовиться ко сну (а не идти на учёбу), зевота прямо одолевает. Однажды я прилёг-таки на минутку, расслабился... и потом имел большие неприятности.
В доме напротив (он через дорогу стоит, чуть под углом к моему) примерно половина окон зимним утром светится – нипочём им, что ли? Или "не хочется – а надо". Как Семён Семёныч с авоськой вечером за хлебом. Друзья по несчастью. Как я завидую тем, кто там, за тёмными окнами, продолжает безмятежно почивать и дожидаться солнечных лучей – или хотя бы посветления в окне! Но когда я пригляделся к дому напротив повнимательнее, то заметил, что за некоторыми тёмными окнами наблюдается некая активность вставших людей, а когда привлёк оптику (театральный, правду сказать, бинокль), то убедился, что это мне не почудилось.
Они ведь на самом деле не абсолютно чёрные, эти окна. Где-то искрятся светом полосочки – ага, это щёлочки дверей, за которыми горит свет. А в некоторые окошки "заглядывают" своим светом фонари, горящие снаружи – ещё горящие, для них продолжается ночь, продолжается их служба, не скоро им гаснуть.
Тут вот ещё что. В нижних этажах окна, конечно, занавешены, но чем выше, тем больше жильцов обходится без гардин. С улицы к ним не заглянешь, а про окна дома напротив никто особо не думает. Больше, наверное, беспокоятся о тени на шторе, которую запросто углядеть снизу и в которую хулиган, в принципе, может запустить камнем. А утром есть ещё одна причина для прозрачности – пропускать свет фонарей снаружи и оным довольствоваться.
Мои единомышленники! Но как им удаётся обходиться малым? Я не стал брать более мощный бинокль. Если кто-то может, то смогу и я. Собственно, что для этого требуется? Научиться бриться на ощупь, а завтракать при слабом свете несложно. Когда одеваюсь, в ванной горит свет и дверь в прихожую отворена. Чтобы проверить, как выгляжу, захожу в ванную и смотрюсь в зеркало. А перед выходом наружу на несколько секунд прикрываю веки, выключив свет – чтобы глаза привыкли к скупому свету снаружи.
Так я и перешёл к утренним хлопотам "вслепую". Заодно перенёс одевание на "перед выходом", а до того хожу по квартире в одних трусах – широких, семейных. Немного ёжился, но не мёрз. Это даже хорошо – попрохладничать, потом одежда лучше греет, заметил уже. И вообще, не желаю подчиняться стуже и дома кутаться! Летом – в трусиках, ну, и зимой – чуть подлиннее, правда.
Так продолжалось некоторые время, прежде чем я начал поближе интересоваться своими единомышленниками напротив (вернее, единомышленницей, но – чу!). Нет, я сразу заметил, что если у тебя темно, то дом напротив заметнее выглядит, тебя твой свет не слепит. Но в утренних хлопотах особо некогда глазеть из окна. За освещёнными окнами люди копошатся, словно муравьи, собираются куда-то, почти одно и то же делают, чего их наблюдать!
Значит, что-то должно обратить моё внимание. И обратило! Знаете, когда жуёшь впотьмах бутерброд, то машинально смотришь в окно, за которым хоть какой-то свет. И сами собой примечаются какие-то особенности окон напротив, даже и не нужно вопросами задаваться. Сегодняшняя картинка наслаивается на вчерашнюю, а та уже на все предыдущие была наслоена, вот общие черты и проявляются. Если они, конечно, есть.
То окно, которое обратило на себя моё внимание, утро за утром оказывалось заключённым в рамку из светящихся окон, то квадратную, то ромбическую, то статичную, то с бегущими огнями, как будто соседи сговорились согласованно включать и выключать свет. А ещё в центральное то окно бросали свет два фонаря, причём с двух сторон, сбоку и сверху. Сбоку – старенький, но довольно яркий фонаришко, разболтавшийся за свою службу, на ветру безвольно качающийся-мотающийся и разбрасывающий свет как попало, туда и сюда. Сверху – хорошо укреплённый фонарь-прожектор поновее, на высоком металлическом столбе, но капризный иначе – то потухнет, то погаснет. Причём вырубается мгновенно, а вот разгорается во времени, мигая и перемигиваясь неестественными цветами. И, конечно, ничуть не сталкиваясь со своим болтучим соседом.
Будь освещение хорошим и стабильным, я бы заглянул в то окно, увидел, что там, и довольно. Но там свет никто не зажигал, предпочитал собираться без "атрибута вечера", так что изображение медленно проявлялось и даже требовало для этого бинокля – хотя бы и театрального.
Первое, что я заметил – это нечто белое, беленькие какие-то пятна, мельтешащие в глубине тёмного провала и лишь изредка подсвечиваемые жёлтым светом из открываемой, верно, в прихожую, двери. Скорее по плавности перемещения, чем по чему-то ещё, я понял, что это – женщина. Потом, поразмыслив, решил, что, скорее, девушка – где женщина, там семья, а маловероятно, чтобы вся семья решила не включать утром свет. А белое – это, верно, халатик, озаряемый пятнами света и не видимый в целом.
Все мои знакомые девушки – то есть все, не стесняющиеся при госте (одном) носить домашний халат, носили их цветные, если не сказать – цветастые, никто не "беловоронился". Но то при госте, а "кто ходит в гости по утрам"? И если белый халат в гардеробе есть, то почему бы не надевать его именно утром, чтобы он тебе подсвечивал в темноте, отражая свет фонарей?
Логика – логикой, но хотелось всё-таки разглядеть и личико. Конечно, могла оказаться и дурнушка, о которой лучше всего лишь фантазировать. Но... раз там девушка, бинокль сам просится в руки. "Весь мир – театр", и в театральном ничего такого нет. Раз занавеси отдыхают, значит, хозяйка не против, чтобы ей интересовались... хотя и не приглашает.
В общем, проникаю взором поглубже, глазом повооружённее. И перед ним предстаёт молодая женщина, одетая в классическое белое бельё!
Впрочем... для кого-то, может, классическим считается корсет и пояс для резинок чулок, да ещё и комбинация поверх. Нет, я имею в виду классику более позднего периода – бюстгальтер и трусы, может, даже нейлоновые. Но он – полночашечный, на широких бретелях, а они – до талии, на широком пояске с резинкой. Кружевные вставки не в счёт.
И ведёт себя девушка в этом одеянии естественно, даже деловито: ставит чайник на плиту, что-то себе стряпает, подходит к окну глянуть, какая там погода, гладит кошку. Собственно, это и есть самая домашняя одежда, если хорошо топят и нет лишних глаз (мои не в счёт).
А предположим, что "мимо окна", закрытый от меня стеной, сидит за столом некто, скажем, в одних семейных трусах, и его супруга (или сестра) кормит. Какое тут стеснение, если все свои? Я вот тоже мог бы вообразить, что нахожусь с этой девушкой в одной кухне, сам её не стесняюсь, и она меня тоже... Может, была бы у меня сестра и мы росли бок о бок, не одеваясь дома, как на люди, то и взаимное бельё появилось бы естественным образом, а то и родители бы к нам присоединились. Но время упущено, девочек я всё время видел одетых "на люди", и вот, нате – их бельё уже вызывает представление о "неодетости", а не обыденной одёжи в тёплом доме.
Принаблюдывая за незнакомкой, припоминаю "бельевые" случаи из своей жизни.
Когда я был маленьким, пришла в гости к моей маме её институтская подруга (какое это интересное, трудно выговариваемое слово – ин-сти-тут-ска-я. Значит, подруга особенной быть должна, верно?). С сыном своим пришла, Вовой. И направились мы вчетвером по городу, заходя во всякие магазины, а основным нашим пунктом была "оптовка" – тоже, по сути, магазин, где прилавок теснится к прилавку, и всё это организуется в ряды – пересекающиеся клетками или длящиеся без пересечений. Люди, много людей, гомон, яркие этикетки, запахи... У любого малыша голова кругом пойдёт. А у двоих – вдвойне.
Вова был уже большим мальчиком, на голову выше меня – и самостоятельным. Поэтому, когда "наши женщины" пошли в женский отдел на втором этаже, ему поручили меня и оставили походить на первом. Он, конечно, тут же принялся показывать мне эту самую свою самостоятельность. Но то ли денег ему не оставили, то ли он скупился – мы ходили, басовито приценивались, но не покупали.
И вдруг, это произошло в продольных, а не клетчатых рядах, мне приспичило в туалет. Малая нужда. Я ведь дома не сходил, потому что мама не хотела "задерживать людей". Тогда, впрочем, и не хотелось, и я только потом понял, как важна эта профилактическая мера.
Пришлось признаться Вовке, он же теперь обо мне заботится.
– Щас найдём "два ноля", – ответил он тоном бывалого.
Как будто я сам не искал! Когда уже начало чувствоваться, я особо внимательно стал приглядываться к окружающей обстановке. Знал уже, что должны быть буквы М (мне сюда) и Ж (не сюда, ни в коем случае, но рядом ищи М), те же "два ноля", треугольные пиктограммы "широкие плечи" и "юбка", и даже обозначение WC было мне знакомо (спасибо папе). Место общественное, можно сказать – людное, и туалеты тут должны быть – хотя бы один. Но ничего подобного почему-то не замечалось.
Но Вовка – бывалый, он должен знать. Правда, нельзя сказать, что он уверенно повёл меня в известное ему место, а действовал скорее по принципу "это где-то тут". Озирался, сворачивал, судя по лицу – припоминал.
– Кажется, здесь, – произнёс наконец.
Мы остановились около неширокого прогала между двумя клетушками с прилавками внутри. Между собой такие клетушки отделялись стенками, вот две такие стенки тут и не сходились. Да ещё что-то суживало этот проход, вроде как край стола торчал. В глубине этого прохода я увидел знакомые очертания ряда раковин, повеяло чем-то детсадовским... Похоже, и вправду здесь, хотя и без таблички.
Крепко, словно остерегая упустить, держа меня за руку, Вовка решительно шагнул в проход – и вдруг встал как вкопанный, словно напоролся на что-то. Впрочем, он и вправду напоролся. С высоты (то есть низины) моего роста хорошо было видно, как из-за края стола выдвинулась нога (ну, голень со ступнёй) и преградила путь.
– Не спеши так, мальчик, глянь сперва на меня, – послышался женский голос.
Мальчик глянул и решил, что молча не получится. По выражению лица, наверное.
– Тё... – он вдруг замолк на полуслове, солидно откашлялся и продолжал уже басом: – Скажите, пожалуйста, мужской туалет здесь есть?
– Мужской платный, – ответил голос. Это моего опекуна обескуражило.
– А... другого никакого тут нет? – нарочитый детский басок растерялся и перешёл в обычный голос.
– Женского, что ли? – усмехнулась вахтёрша. – Так он тоже платный. Да и не грудной ты, чтоб туда проникать.
– Да нет, не женский, а... – заминка.
– Отдельные кабинки, что ль? Они ещё больше платные. Вон, видишь на стене прейскурант?
Нас по-прежнему не пускали, но я зашёл сбоку и увидел тётеньку, сидевшую за столом, край которого суживал проход, разглядел по всей длине её ногу, остановившую "на всём скаку" Вовку. Нога была обнажённой, и я сперва подумал, что тётя – в мини-юбке, на которые я насмотрелся, гуляя по рядам. Но потом понял, что это всё-таки трусы – цветастые, как мамин домашний халат. Верх снизу был виден хуже, и только когда тётя встала и взяла швабру – то ли протереть пол, то ли давая нам понять, что разговор окончен, то стало видно, что сверху она в того же окраса лифчике. Всё вместе, я знал, называлось "бикини".
Насмотрелся я в рядах на топики и шортики покупательниц, но чтобы вот так, как на пляже... Да в белье или там в бикини даже мама дома себе не позволяет! Кстати, материя какая-то тусклая, словно давно не стиранная – или наоборот, часто застиранная.
– Мы ещё походим, – пытался тем временем сохранить лицо Вовка.
– Ну, походи, покопи, надуйся. Всё равно сюда ведь придёшь. Тогда тяни вперёд руку с денежкой, а не ногу без оной. Ну, до скорого!
Мы отошли в сторонку.
– Видишь, Сеня, здесь платно всё. Ты очень хочешь? До мамы дотерпишь?
Ну да, очень, а вот до мамы... Она мне быстро туалет устраивала, и терпеть не приходилось. Отсутствие денег не останавливало.
– Вов, а почему она раздета? Тут же не пляж.
– У неё там, на вешалке, халат висит. Знаешь, как мужчины, когда им жарко, снимают пиджак и вешают на спинку стула? А снаружи её и не видно почти, только когда заходишь. Так тебе приспичило или пока терпимо?
Я не знал, сколько вытерплю, поэтому на всякий случай шмыгнул носом.
Вовка увлёк меня в какой-то угол, где людей меньше, и, нагнувшись, зашептал в ухо:
– Ежели ты лопаешься, я и пожертвовать собой могу. Попробую прошмыгнуть "зайцем", она меня начнёт ловить, отвлечётся. Я... это... свяжу её боем. Тут уж ты не зевай, проходи в кабинку и дуй, только быстро, а то она со мной разделается и тебя в плен возьмёт.
Свяжет боем, в плен. Охоч же этот Вовка до военных слов!
– Она же крупнее и сильнее тебя, это же тётенька! Пинком выгонит и ещё подзатыльник даст, – усомнился я.
– Быстро не справится, я приём один знаю. – Он ещё ближе придвинулся ко мне: – Расстегну ей на спине лифчик, а если повезёт – то и стяну. Женщины этого ох как не любят, у них же титьки в стороны расходятся. Пока она собой займётся, я ей все деньги, что она собрала, раскидаю, нехай ползает и собирает. Но это если только ты очень хочешь, крайний случай. Войну ведь придётся объявлять, сам понимаешь.
На моём лице, наверное, отразилось недоверие, потому что Вовка добавил:
– Не сомневайся, я это умею. Когда мать меня в детстве (хм-хм, взрослый какой!) мухобойкой бить собиралась, я ей всегда что-нибудь из одежды портил. Пояс халата выдерну или чулок спущу. Приходилось и лифчик расстёгивать, это вернее всего. Смешно: она меня этой грудью кормила, а чуть не визжит, как девушка-недотрога. Я забираю мухобойку и начинаю ею отмахиваться. А бикини ещё легче расстегнуть, чем бельевой лифчик.
Потом уже, когда мы припоминали этот случай, Вова добавил, что мама чаще всего передавала его отцу – для порки ремнём.
– Ремнём, поди, больнее?
– Тут не боль важна, а принцип. Не должна женщина наказывать мужчину, даже малолетнего. А тем более – какой-то мухобойкой, ставя на одну доску с мухами. С отцом же мы общаемся по-мужски и друг друга понимаем. Он может ударить сильнее – но не ударяет. Я могу заплакать и запросить пощады – но не плачу. Вполне достойное общение двух мужчин. Родись он позже меня и будь моим сыном – точно так же было бы. А женщинам меж нами делать нечего. Бей лучше мух на кухне!
Я представил себе, как Вовка выбрасывает руку и вынимает друг из дружки вложенные колечки, составляющие застёжку верха бикини. Тити, ещё не оголившись, враз расходятся в разные стороны, а он ещё тянет, стягивает с них лифчик. Интересно, крик будет? Или людей догадается не привлекать тётя? А что, если она в ответ ему коленкой наподдаст и быстренько себя в порядок приведёт? И даже если я успею прошмыгнуть "туда", то "обратно" путь будет уже отрезан.
Тут меня кольнуло в пузыре, я потерял самообладание и расплакался. Вот плачу, и всё тут, как Вова меня не успокаивай и на людей вокруг ни кивай.
– Это кто же тут разнюнился так? – услышал я над собой женский голос, поднял голову. Передо мной (скорее – надо мной) стояла та самая тётка в цветастом бикини, чуть расставив ноги, уперев в бока руки и нимало не стесняясь. Мальцу моего росточка прежде всего бросался в глазёнки обтянутый трусами "нижний мыс", ну, откуда девочки писают. А тити... Наверное, слёзы увеличивают всё в размерах, но очень мощной мне та фигура показалась, целый Голиаф на фоне Вовки-Давида.
– Так это не ты в туалет хочешь, а ты? Что ж раньше не сказал? Малолетних мы пускаем, если они без родителей. Неплатежеспособны. И вправду сильно хочешь? Ну, пойдём, пойдём, – и за плечи меня.
Как только я понял, что описиться мне не грозит, вернулась способность воспринимать мир. Материя бикини оказалась несвежей, особенно на огромных, с моей кочки зрения, ягодицах. Вовка потом объяснит мне, что материя купальников рассчитана на частое намокание и высыхание, тогда она путём, а если в купальнике просто сидеть сиднем, он грязнится быстрее, чем нижнее бельё, которому доля такая – впитывать. А тут ещё испарения от туалета всякие...
Кстати, тётка не постеснялась выйти в своём бикини "в люди", но никто и внимания не обратил на это. Мало ли кто в чем, тут зырят на прилавки, а не друг на друга. Тут "друг другу" (скорее уж, "враг врагу") люди только ходить мешают, так что чем меньше одежды, тем лучше.
Справив бесплатно острую, как нож, нужду, я повеселел. Интуиция подсказывала мне, что нужно всё-таки чем-то отплатить, сделать тёте приятное. А чем? Только словами – то есть поговорить.
– Спасибо большущее, тётенька! Давно с таким удовольствием не писил!
Это я собезьянничал со взрослых. Скажем, гости, собирающиеся у нас за столом, говорят маме, откушавши:
– Давненько я такой утки не едал!
Или:
– Такой дивный крем в пирожных мне давно не попадался!
И мама опускает глаза – принимает похвалу.
Я же с похожим комплиментом заслужил усмешку:
– Так много не писил или так мощно? А ты дома покопи в себе, помучайся – и не так сладко потом сходишь!
– То дома, а то в гостях, – снова копирую взрослых. – Тётенька, а вы тут словно дома одеты. – И вдруг ляпнул: – Не боитесь, что вам кто-нибудь лифчик расстегнёт?
Я не мог, не имел права выдавать Вовку, но в то же время хотел предупредить отнёсшуюся ко мне с добротой о том, на что могут пойти хитрые мальчишки. Так неуклюже вот и предупредил.
Ответ меня удивил.
– Чего там боюсь – уже несколько лет этого жду! Кто расстегнёт, за того замуж пойду. Пока же мужики лишь на титьки мои косят и сдачу оставить норовят.
– А если мальчик расстегнёт?
– Хулиганичик, что ли? Ну-ка, протяни свою ручонку к застёжке!
Я думал, что там очень туго, если ощупать, но вышло иначе. Тётя быстро перехватила мою "граблю", резкое движение – и завёрнутая за спину рука заставила меня ойкнуть.
– Это я вполсилы, – пояснила истая самбистка, отпуская меня, – а ежели как следует заверну, то навек отучу так шутить.
Я посмотрел на Вовку, ожидавшего меня снаружи, но он, видимо, отошёл куда-то и обескураживающего не видел и не слышал.
– А ежели и расстегнёт, – продолжала тётка, – что, думаешь, будет? Вот, смотри.
Она повернулась спиной, завела руки за неё и – да-да! Я сам видел повисшие концы бретелек с колечками. А чашки с титями (она снова повернулась передом) лишь слегка приопустились, даже не могу сказать, что отвисли, и даже в стороны не очень разошлись.
В это время в туалет стали проходить клиенты, и служительница быстро привела одежду в порядок, а мне на прощанье подмигнула.
– А ты тут уже бывал? – спросил я Вовку, когда мы зашагали отсюда.
– Бывал... в детстве, – нехотя признал он. – Мама дала денежку и послала сюда писить. Может, и другая была, но в том же самом. Я аж рот раскрыл и не прохожу. А она смеётся: мол, тут все так аппетитно писают, что мне тоже хочется – то и дело. В трусах и животу вольготнее, и спускать-натягивать быстрее. А ещё меньше одёжа своя запахом дурным пропитывается.
То туалетное бикини мне сильнее запомнилось, чем десятки пляжных, виденных мною потом. Вот что значит место и сильная нужда!
После этого случая я стал нарочно примечать – остаётся мама дома в белье, когда жарко, или стесняется. Нет, всё время в халатике. Может, мы с папой недостаточно аппетитно булькаем в туалете?
Но, может, бикини "не считово", потому что не белое и не бельё? Тогда прокрутим ленту немного вперёд и вспомним ещё.
На улице моросил весенний дождик, большинство прохожих было под зонтами. И вдруг я увидел со спины фигуру в чём-то белом по серёдку бёдер, а ниже – женские ноги, обтянутые чулками и в каких-то резиновых туфлях. Сверху был капюшон, одежда выглядела курткой. Но когда я оказался спереди этой молодой, судя по движениям, женщины, то увидел, что куртка странная: белая по бокам и сзади, и прозрачная – спереди. Причём капюшон тоже закрывался прозрачным "забралом". А за этой прозрачностью виднелись два белых пятна, топик и шорты. Приглядевшись, я решил, что это скорее лифчик и трусы, причём ниже идёт что-то типа колготок. Так неожиданно это увидеть среди улицы! Руки голые и размахивающие, сумочка, если есть, под курткой.
Оригинальная тётенька, что тут скажешь!
Следующее воспоминание о женском белье переносит меня в деревню, где я подростком отдыхал у тётки на каникулах. Водился с местными мальчишками, купался в речке, о девчонках и не помышлял. Но вот что случилось однажды.
На берегу речки были мостки. Иногда с них стирали бельё, но чаще прыгали в воду – от чего ещё так сильно оттолкнёшься? Смотрели они на запад, или, может, на юго-запад. Это выяснилось, когда фотограф, тоже отдыхающий в той деревне у родных, вознамерился снять красивый закат и оживить его людьми на переднем плане – почти силуэтами.
Это должны были быть парень и девушка, провожающие солнце. В одном варианте она сидела на мостках, поджав ноги, а он стоял в воде по колено, по пояс или одна голова сверху. В другом – на мостках сидел он, скрестив ноги по-турецки, а она стояла рядом по колено в воде. Причём из каких-то художественных там соображений оба должны были быть не в купальных костюмах, а в лёгкой летней одежде – кроме, конечно, головы по подбородок в воде.
Конечно, желающих сниматься объявилось множество, фотограф даже устроил что-то типа конкурса. Люди занимали позицию, он щёлкал затвором, потом разглядывал фотки и решал, кто лучше вышел, чей полусилуэт убедительнее. Причём не парами участвовали, а поодиночке, в двух видах – на мостках и воде.
Ходили слухи, что такое фото вдвоём означает помолвку крепче некуда, вот молодёжь и стремилась.
Вышло так, что я выиграл "мостки", лучше, вернее, эффектнее всех по-турецки сидел и солнце провожал. А в воде красивее и мокрее всех стояла одна сельская девчонка, Оксана, и я подозреваю, что она старше меня. Так вот и свели нас в один кадр, а я до того её и не знал вовсе. Только издали видеть приходилось.
Съёмки начали, когда солнце только заходило на закат и красно-жёлтое на небе только-только появлялось. Фотограф объяснил, что хочет сделать побольше дублей с небольшими, но "художественно значимыми" различиями, и если лучшая поза у нас выйдет до настоящего заката, то он его снимет отдельно, а нас потом впечатает.
Я думал, что придётся попозировать полминуты-минуту, как делал это "турком" один, а оказалось, что предстоит целая фотосессия, да ещё с незнакомой девчонкой под боком. И сделать вид, что я тут сам по себе, а она подошла, меня не заметив, ну никак не получается.
Оксана стояла рядом, и я по её дыханию понимал, что у неё никак не получается не обращать на "этого типа" внимание. На ней было простенькое деревенское платье по колено, белое с линялыми цветочками. Фотограф возился у штатива, командовал нами, мы с ней поневоле друг на дружку смотрели, координируя позы. И вдруг я заметил одну вещь.
Художественный замысел состоял в том, что двое очень молодых людей выдвинулись максимально на запад, к уходящему солнцу. "Максимально" олицетворялось краем мостков и заходом в воду почти по подол. Именно поэтому и не подходили купальные костюмы – в них можно было проплыть на тот берег реки, преграды она не представляет (конечно, для умеющих плавать). Нет, вышла парочка прогуляться в обычной одежде, и вот завлёк их закат замечательный.
Беда в том, что у обычной сельской девочки не было платья с очень коротким подолом – он был по колено всего, и по колено же поднималась вода на том конце мостков. Фотограф командовал Оксане делать шаг вперёд, а то из резкости выходит. Так стать рядом со мной, чтобы руку на плечо можно было положить (испуганный всхлип), но – не класть (выдох облегчения). Поняла? И назад не отступай!
Я поначалу думал, что моя соседка по кадру стесняется меня (у меня ведь ноги "турком" разведены), но, поглядев в конце концов на неё, понял, что переоценил себя. Оксанин подол касался воды – или это лёгкая волна его лизала. И вода по тоненькой материи, словно по широкому фитилю, поднималась всё выше и выше, неприятно (думаю!) холодя кожу и липня. Материя, и без того претендующая на звание полупрозрачной, теперь его приобретала. Я видел (смутно) девочкины ноги всё выше и выше...
И вдруг подумал: а ведь выше-то должны быть трусы! Догадалась ли хозяйка пододеть купальник? Я-то плавки пододел... не из-за боязни намокнуть, а так, на всякий случай, чтоб никак себя не выдать, с ногами "турком".
И трусы проявились! Белые, их отчётливо было видно под промокшей материей. Девочка словно бы тонула, вернее, тонула её стыдливость. Когда промокнутость дошла до пояса и я с трудом сдерживался, чтобы не косить на соседку глазами, Оксана зябко повела плечами и пожаловалась (не мне – фотографу!), что ей холодно и липко. Он же в ответ сказал, что промокшее платье в контровом свете – самое то, пальчики оближешь, пусть "модель" ещё немного потерпит, он с разных ракурсов снимет. А то и выйдет снять заходящее солнце между ногами модели – ну, хотя бы светящее в между ними щёлочку.
Я ждал, поднимется ли вода выше – до груди. Нет, темпы были не те. И тогда моя ладошка сама потянулась, зачерпнула воду и вылила Оксане на то место, которое не успевало промокнуть при обычном ходе событий.
Лёгкий визг, девочка побоялась дать сдачи и просто выбежала из воды. Её перехватил фотограф и стал убеждать продолжить съёмки, показал на дисплейчике, что вышло, объяснил, что может выйти ещё лучше. Нельзя же, в самом деле, было сказать, чтоб девушка надела на съёмку самое стираное платье, с самой поредевшей материей. Кисейного у сельчанок не бывает... а намокание – самое то, солнечные лучи проходят и получается так художественно. Если партнёр домочит платье посимметричнее, ещё круче выйдет!
Ради художественности чего не вытерпишь... Но какими глазами смотрела на меня девушка, когда я предательски дрожащими руками мочил ей платье выше пояса! Если у неё есть парень, быть мне битым. Лифчик-то проявился во всей свей красе, большой, с широкими бретелями, а сама-то грудь и не очень выпуклая. Вот и очередной раз девушка передо мной в белье...
Солнце, наконец, село, в последний раз щёлкнул затвор фотоаппарата, "модель" припустилась из воды, аки из проруби, на ходу стаскивая с себя холодящее, простуживающее платье. Всё равно ей бежать до дому без оглядки. Но у бывалого фотографа оказалось при себе махровое полотенце, он перехватил беглянку и принялся вытирать... конечно, не снимая белья, которое тоже промокло насквозь. Мне было поручено очень осторожно выжать платье. Разожми ладошки, милая, дай вынуть. Конечно, сухим оно не станет, надевать неприятно, так что лучше девушку до дома проводить. Кому? Странные у тебя вопросы, парень!
А я даже не знал, где она живёт!
Я только попросил у дяди штатив. Во-первых, чтобы выглядеть помощником фотографа и убедить любопытные глаза за калитками, что мои отношения с полуодетой провожаемой девушкой укладываются в рамки фотохудожественности. Во-вторых, чтобы было чем отбиться от её поклонника, если он вдруг в это не поверит.
Для пущего правдоподобия мы и разговаривать начали на фотографические темы, громко и неестественно. И не заметили, как перешли на более знакомые вопросы, да, собственно, и познакомились тогда. Я даже рубашку снял для уравнивания чувства беззащитности.
Так и прошёл с девушкой в одном белье по деревне – и чуть было не забыл отдать ей платье перед прощанием.
Да, чего вспомнил-то. Бельё на Оксане было точь-в-точь, как мелькающее в окне напротив. Я отпил кофе, зыркнул и продолжал вспоминать.
В младших классах я дружил с одноклассником Юркой Стесняшиным. Фамилия ему совершенно не подходила – он был куда бойчее меня, заводилой и атаманом. Все нехорошие, недетские слова я узнал именно от него. Инициативы у него тоже были, скажем так, специфические.
Так, Юрка по секрету говорил мне, что тайком вытаскивает из дальнего ящика комода мамин купальник, в котором она в юности играла в водное поло. Он не такой, как обычные – очень закрытый сверху, и на "молнии" сзади. Напяливает его (велик, конечно) и представляет себя водолазом в скафандре. Берёт заодно папину подводную маску, приспособил трубочку – дышать. Класс! Но ужасно хочется с кем-то той тайной поделиться. Не зайду ли я к нему тогда-то и тогда-то?
Я и зашёл – словно бы уроки делать. И вправду, купальник на "молнии", я таких раньше не видел. Несколько удивило, что Юрка полез в него в плавках. Но он объяснил, что водолазы под скафандр всегда тепло одеваются, под водой-то холодно, и вообще, в паху... ну, узковато. Женский ведь.
Он при мне поводолазничал с натужным шипением из трубки, а кончилось дело тем, что "молнию" заело. Ужас, скоро должны вернуться родители! Как мы с ним шуровали! Я даже ноготь себе повредил. В общем, "водолаз" выскочил из "скафандра" аккурат до звонка в дверь и еле успел надеть штаны – а прятал в комод уже я.
В другой раз он нашёл на мусорке пластиковый тючок с изношенным женским бельём и пригласил меня с ним дурачиться. Похоже, он проверял мусорный ящик, как говорят взрослые, систематически и регулярно – и вот, наконец, повезло. Жаль только, что почти всё было взрослым и нам не годилось. Был только один девчоночий лифчик, узенький, на просто никакую грудку, зато туго застёгивающийся сзади.
Мама всегда говорила, что Юрка немножко "не того", и чтобы я всячески помогал ему не сворачивать "не туда". И я с этим лифчиком увидел такую возможность. Дело в том, что мой друг бегал на школьной физре из рук (ног!) вон плохо. По стилю его бег напоминал девчоночий, с вихляньем бёдер и закидыванием голеней. На всегдашнее последнее место негодовал, но совершенствоваться и не думал.
