Текст книги "Листья коки"

Автор книги: Богуслав Суйковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава двенадцатая

– Ты Синчи, часки со сторожевого поста Урко? – молодой жрец потряс за плечо крепко спящего бегуна. Хотя бог Инти не проявил на этот раз своей благосклонности и поэтому не было ни торжеств, ни игр, как обычно на ежегодном празднике Райми, Синчи все равно бродил целый день по столице, глазея и восхищаясь, не чувствуя усталости после многокилометрового пробега. Поэтому вечером он заснул как убитый.

Однако привычка, выработавшаяся у него за время двухлетней службы, оказалась сильнее усталости, и Синчи тут же сорвался с ложа, быстро придя в себя.

– Да, я Синчи.

– По приказу главного кипу-камайока ты сейчас же должен снова бежать.

– К великому ловчему Кахиду?

– Нет. Сперва в Юнию, к главному жрецу храма. Ты вручишь ему кипу и скажешь только два слова: Иллья из Кахатамбо.

– Я скажу: Иллья из Кахатамбо, – механически повторил Синчи и лишь потом понял, что он говорит. С удивлением, почти с ужасом повторил он уже вопросительно:

– Иллья из Кахатамбо?

– Да, только эти слова.

– Но… но ведь это… О святейший, что это значит? Иллья… Иллья из Кахатамбо? Только одна-единственная! Ведь она только одна! Откуда о ней известно великому кипу-камайоку? И что означает этот кипу?

Молодой жрец презрительно выпятил губы.

– Ты знаешь, часки, что тут, в столице, нам известно о всех и обо всем. А ту девушку ждет великая честь и счастье. Она выбрана посланницей к богу Инти и должна принести ему молитвы целого народа, просить о том, чтобы он вернул нам свою милость. Подумай только: ее мумия будет украшена золотом, как мумии инков, и навеки сохранена в храме.

Синчи еще не понимал.

– Ее мумия, святейший? Но… но это молодая девушка! Только через год, во время нового праздника Райми, я возьму ее себе в жены!

– Через год? Глупец, неужели ты не понимаешь, что я говорю? Эту девушку принесут в жертву, и, когда сын Солнца соблаговолит прибыть в Юнию, она будет умерщвлена с соблюдением всех почестей! – И, упирая именно на это, с важностью добавил: – Тут же сделают мумию!

Синчи стоял не шевелясь, тяжело дыша, с тщательно завернутым кипу в руке. Он еще не понимал, еще боялся понять. Жрец объяснил его молчание другими причинами и спросил раздраженно, с презрением:

– Ты устал? Можешь не торопиться. Сын Солнца покинет Куско только завтра; достаточно, если ты двумя днями раньше него будешь в Юнии. Можешь еще отдохнуть.

Синчи почувствовал себя задетым.

– Я могу бежать сейчас же. Я не нуждаюсь в отдыхе. Но… но Иллья…

– Беги и повтори!.. – произнес жрец привычные, установленные законом слова, и Синчи совершенно непроизвольно склонил голову.

– Я побегу и передам: Иллья из Кахатамбо.

– Потом можешь возвращаться к главному ловчему, если он так тебе наказывал. Но для него у меня нет никаких поручений.

– Я выполню все это, святейший, – покорно ответил Синчи.

Однако он не отправился в путь тотчас же. Он продолжал сидеть с поникшей головой, опустив глаза и только беззвучно шевелил губами. Будто заучивал сложное поручение.

Он не шелохнулся, когда его позвали к ужину и даже не взглянул на кувшин со сладкой чичей, который поставили возле него; не глядел он и на листья коки.

Но ночью Синчи исчез, и на сторожевом посту, где он остановился, не заметили его исчезновения. Впрочем, этим никто особенно и не интересовался, все были издерганы, измучены подготовкой к грандиозному путешествию властелина, который уже приказал объявить, что он соблаговолит отбыть утром на второй день после праздника Райми.

К этому времени Синчи еще не ушел из города. В глухой полуночный час он отправился к храму, не решаясь проникнуть внутрь; он лишь присел на ступеньках и молча глядел на громадное здание. В этом его молчании была пылкая вера, мольба и надежда.

Уже на рассвете он встал и поплелся к северным воротам, через которые в свое время ночью попал в город, а теперь терпеливо ждал, когда их откроют. Показав свою бляху, которую в суматохе забыли у него отобрать, Синчи покинул столицу, хотя в этот день никого не выпускали. Отойдя на небольшое расстояние, он укрылся среди поля кукурузы подле самой дороги и ждал, сам не зная, чего он ждет.

Солнце уже высоко поднялось над горной цепью Карвахаль, когда процессия показалась из городских ворот.

Впереди шел небольшой отряд дворцовой стражи, в шлемах, увенчанных перьями, и в латах из толстой кожи, украшенных серебряными пластинками. Каждый воин был вооружен копьем-чонтой, обоюдоострым боевым топором, ножом, имел сумку со съестными припасами.

За ними под присмотром специальных камайоков тянулась толпа рабов и дворцовой прислуги с утварью, которую сапа-инка любил брать с собою в дорогу. Прекрасные вазы из страны аймара, лампы, серебряные и золотые сосуды и даже ковры-наски. Они торопились, чтобы успеть приготовить жилище. Но шли мимо Синчи так долго, что он невольно сравнил их с многочисленными толпами гонщиков, которые по приказу ловчего Кахида двигались в указанных направлениях.

Прежде нежели толпа слуг миновала его, Синчи заметил, что рядом оказались еще какие-то люди, то ли из города, то ли из соседних селений. Они смотрели на все с большим интересом и перешептывались. На постороннего гонца никто не обращал внимания.

– Меня вчера разыскивал камайок из дворца, чтобы я тоже отправлялся в путь и что-то там тащил на себе. Но я догадался, чего он от меня хочет, и скрылся.

– Почему? Кто участвует в охоте, тому достается свежее мясо. И не один раз. А это вкуснее, гораздо вкуснее, чем чарки.

– Это верно! Но один жрец говорил, что Инти не расположен к сыну Солнца. И на тех, кто его сопровождает, тоже может пасть гнев Инти. Поэтому я предпочел остаться.

– А ведь идут и жрецы? Гляди!

– Идут те, кто обязан идти. А я не обязан! – буркнул первый, и все продолжали с интересом наблюдать. Колонна носильщиков была уже далеко, потом промчалось десятка полтора бегунов с пучками веток, которыми они сметали с дороги все следы мусора, и, наконец, показалась основная процессия.

Укрывшиеся в кукурузе крестьяне, хотя их и не мог никто заметить, упали на колени, смиренно ударяя челом о землю. Но при этом продолжали с любопытством следить за всем происходящим.

– Восемь человек несут носилки сына Солнца.

– Сапа-инка Уайна-Капак приказывал, чтобы его несли самые быстрые бегуны.

– Ну да, ведь он всегда торопился. Но теперь не война, а всего лишь охота.

– И койя отправилась с ним. Вон несут ее! Сколько золота на носилках! Сколько золота!

Синчи вглядывался в процессию до боли в глазах, словно это зрелище могло снять с него бремя всех его забот.

В Тауантинсуйю только правящему инке и его жене полагались носилки. Все придворные, даже высшие сановники, брели пешком. Носилки были удобны, в них можно было лежать, а в, этот день, когда ярко сияло солнце, они были открыты. Но Синчи так и не успел заметить лица властелина: какая-то женщина угодливо склонилась к носилкам и шла подле них, заслоняя сына Солнца.

– Это главная мамакона, – зашептали подле Синчи крестьяне. – Уже с полгода свозят во все города, через которые будет проезжать сын Солнца, самых красивых девушек. Для него, на выбор. А эта старуха теперь нахваливает ему избранниц.

– Поэтому, вероятно, и койя такая мрачная.

– Э-э-э, она уже приучена к этому. Ведь так повелось издавна.

– Но избранная владыкой дева Солнца, наверное, счастлива. Живет во дворце, всего у нее вдоволь, чего ни пожелает.

– Ну, вот еще! Сын Солнца в кои-то веки проведет с ней ночь, а затем забывает о ней, а ведь она уже считается его женой. А когда сын Солнца умрет, за ним должны последовать все его жены.

– Гляди, несут уаки! Вон в этих закрытых корзинах!

– Наверное. Без этого не тронется в путь даже сам сапа-инка.

– Известно. Супай не дремлет и любит напакостить.

– Смотри. Не одна койя такая хмурая! Все придворные словно ждут чего-то недоброго.

– А ты разве не слышал, что было зловещее предзнаменование? Когда в день Райми солнце не зажжет священного огня, это очень плохой знак. Весь год жди несчастья!

– Э, принесут в жертву какую-нибудь девку – и все будет хорошо.

– Да уж жрецы знают, как отвратить гнев богов. А принести в жертву девку – самое верное дело.

– Так почему же все такие невеселые?

Синчи, услышав последние слова, припомнил наказ, который должен был повторить, и сел, прикрыв голову плащом. Да, эти крестьяне говорят правду. Чтобы отвратить беду, принесут в жертву девушку, как только процессия приблизится к Юнии. Избранницей будет Иллья. Она станет мумией. Весьма почитаемой мумией, восседающей в храме. Ее украсят золотом. Может быть, даже вместо глаз вставят драгоценные каменья. Словно что-то может быть ценнее, чудеснее сияющих глаз Илльи!

– Мумия девушки… мумия Илльи…

Процессия уже миновала их, последней прошла дворцовая гвардия; крестьяне, укрывшиеся в кукурузе, ушли. Только Синчи все еще сидел на том же месте, закутавшись в свой плащ. Гонец осторожно ощупал шнурки кипу через тонкую ткань, в которую он был обернут. Эти узлы говорят: принести в жертву девушку! А он, Синчи, назовет ее имя: Иллья! Без него жрецы в Юнии не знали бы об этом. Кипу не может назвать имени. Только одно: принести в жертву девушку.

Но он, Синчи, помчится и скажет: Иллья из Кахатамбо. Помчится, ему дан такой приказ. Потому что он часки, который обязан разносить распоряжения, покуда способен бегать. Ведь в обширном государстве инков, в Тауантинсуйю, для каждого определено место и каждый должен быть тем, кем ему быть назначено. И о каждом все известно. Не спрячешься, не найдешь пристанища, пищи, одежды, если нарушишь закон. А приказ – это закон. Поэтому и он, Синчи-бегун, доставит этот кипу и скажет: Иллья из Кахатамбо. А потом его девушка превратится в мумию.

Он нащупал в походной сумке толстую связку листьев коки, быстро вытащил ее, откусил большой кусок и с жадностью принялся жевать. Если уж так быть должно, если он обязан повторить наказ, то хотя бы не думать о нем, не понимать, не чувствовать боли и ужаса. Сделать так, как в Тауантинсуйю делают все в трудную минуту. Жевать листья коки.

Глава тринадцатая

Дальше Синчи двинулся только в сумерки, когда от резкого холода он окончательно пришел в себя. Кока, которую бегун жевал весь день, заглушила мысли о еде и желание спать, он ощущал лишь равнодушие ко всему и полное отупение.

Осталась навязанная свыше, господствующая над ним чужая воля, осталось сознание того, что этой воле необходимо повиноваться. Нужно выполнить полученный приказ. Только это важно и существенно.

Он неторопливо двинулся дальше, но на гладких плитах дороги бессознательно стал ускорять шаг, пока, наконец, – как бывало, когда приказ доставлялся не только с одного поста на другой, а на дальнюю дистанцию, – не набрал ровного, размеренного темпа.

Синчи бежал мимо сторожевых застав, то и дело сообщавшихся друг с другом с помощью огней, видно, здесь, на пути шествия властелина, все часки в эту ночь были на ногах; потом он миновал какое-то большое тамбо и какие-то поселения. Везде светились огни или костры, всюду бодрствовали люди. А ведь праздник Райми уже позади, как и пост, предшествовавший этому торжеству, и завтра всех снова ждет повседневная работа. Однако люди не спят, и вся округа на ногах только потому, что сын Солнца соизволил отправиться на охоту.

Синчи помнил еще с детских лет день смерти сапа-инки Уайны-Капака. Тогда людям казалось, что земля вот-вот содрогнется, что случится нечто ужасное, что все пойдет прахом…

Во дворцах, в которых когда-либо жил умерший властитель, слуги, управители, сановники, однодневные царские наложницы – все лишали себя жизни, жрецы, не прерывая молитв, навсегда замыкали двери дворцов, чтобы отныне только дух умершего мог пребывать там вместе с душами самых близких и преданных ему людей.

Должностные лица проявляли явное беспокойство, а узники и приговоренные к смерти открыто выражали радость. Они думали, что должны произойти какие-то перемены.

Только часки работали бесперебойно, неизменно и добросовестно, разнося известия, наказы, донесения, надежно связывая огромную страну в единое целое.

И гонцы доставили кипу к камайокам, во все концы страны пришла весть, что в Куско на троне воссел сын Солнца, сапа-инка Уаскар, и что сын Солнца взрыхлил золотой мотыгой священную землю у храма Солнца на острове посреди озера Титикака.

Потом пришли другие кипу, и камайоки назначили людей на постройку дворцов для нового властелина, успокоились сановники, видя, что ничто не изменилось, и по-прежнему принялись рассылать кипу и донесения обо всем, что происходило; несчастные и страждущие перестали ждать перемен.

Снова в определенный день по сигналу, поданному из столицы, камайоки соединяли молодых в супружеские пары, снова из года в год собирались айлью, чтобы выделить каждой семье ее надел, построить для новобрачных дома, помочь им обзавестись домашней утварью и посудой, разделить сушеное мясо, выданное из общинных складов, распределить работу, заранее установленную камайоками.

Сменился сапа-инка на троне, но не изменилось, ничто не могло измениться в превосходно и до последней мелочи организованном государстве. Государство это думало о каждом из своих подданных, принимало за него решения и распоряжалось его судьбой.

Государство существует до тех пор, пока на троне сапа-инка. Единственный человек, который стоит над законом, который сам – воплощение закона.

Синчи, пробегая ночью по местности, где все были взволнованы путешествием правителя и его двора, подумал вдруг: а известно ли сыну Солнца, что девушку по имени Иллья принесут в жертву, чтобы умилостивить великого духа Виракочу, который не позволил дневному светилу возжечь священный огонь? Он со страхом отогнал от себя эти мысли. Сапа-инке, сыну Солнца, вероятно, известно все. Простому человеку не понять, почему выбор пал именно на эту девушку. Так должно быть. Уже почти на рассвете возле какого-то большого города несколько гвардейцев неожиданно преградили бегуну дорогу. Их серебряные латы поблескивали при свете звезд.

– Стой! Ты разве не знаешь, что часки обязаны обходить город стороной? Здесь остановился на ночлег сын Солнца.

Синчи послушно остановился, но вспомнил о золотой бляхе и показал ее воинам. Они внимательно – насколько это было возможно в полутьме – осмотрели ее, потом один побежал куда-то и вернулся со старшим по званию.

В сумраке ночи Синчи различил шлем, украшенный перьями, но, чувствуя безразличие ко всему на свете, даже не поклонился.

Начальник стражи взглянул на золотой знак и жестом руки отстранил воинов.

– Можешь пройти. Но прошу тебя идти тихо, так как сын Солнца отдыхает. Тебе нужно что-нибудь?

– Я хочу есть, – коротко ответил Синчи и почти непроизвольно добавил: – И еще мне нужны листья коки.

– Ты получишь все это на сторожевом посту. Там, где горит огонь.

Когда Синчи отошел уже на несколько шагов, до него долетел гневный начальственный голос:

– Глупцы! Разве вы не знаете, что каждый, у кого есть такой знак, может идти всюду, куда ему нужно, и требовать всего, чего захочет?

– Но это же обыкновенный часки!

– Значит, не обыкновенный, если у него такой золотой знак.

Когда Синчи, сытый и снабженный всем необходимым, снова бежал, уже миновав город, ему постоянно вспоминалась услышанная фраза: «Каждый, у кого есть такой знак, может, идти всюду, куда ему нужно, и требовать всего, чего захочет». Потом он вспомнил краткий наказ: «Иллья из Кахатамбо». И снова: «Каждый, у кого есть такой знак, может идти всюду, куда ему нужно, и требовать всего, чего захочет».

Только об этом он и помнил. В этих двух фразах для него сосредоточился сейчас весь мир. Синчи не особенно торопился. Он вспомнил слова жреца из Куско, что вполне достаточно, если он окажется в Юнии за два дня до прибытия двора. Возбуждение, которое помогло ему быстро преодолеть расстояние от Силустани до столицы, теперь совсем угасло, и только где-то в глубине его равнодушного и отупевшего мозга сохранились слова наказа. Только это. Листья коки, которые он все еще продолжал жевать, заглушали все мысли и чувства.

Он бежал по главной дороге через Айякучо, Уантаго, Чапас в Юнию. Здесь все было подготовлено для встречи приближающегося сапа-инки. Синчи нес кипу, окрашенный в цвета, которые означали, что речь идет о деле самого властелина, показывал золотую бляху, и его повсюду принимали с почетом, словно личного посланца сапа-инки.

Сторожевые посты и тамбо для путников широко открывали перед ним двери и снабжали его всем, чего он ни требовал.

Только в тамбо близ Уантаго ему отказали в ночлеге. Синчи очень устал, ведь он бежал, по правде говоря, безрассудно, без надобности напрягая силы, а дорога от предыдущего поста непрерывно шла в гору. Кроме того, вечер выдался ранний, пасмурный и холодный.

Синчи решил силой прорваться в тамбо. На шум вышел хозяин, сперва он держал себя надменно, но когда разглядел золотую бляху, то сбавил тон и жалобно проговорил:

– Я не могу впустить тебя. Беги дальше. Неподалеку есть сторожевой пост. Там заночуешь. Иди.

– Разве тебе не известен этот знак? Я могу заночевать, где пожелаю и требовать всего, чего захочу.

– Я знаю, господин, – хозяин объяснялся торопливо и заискивающе. – Я вижу и знаю. Но ты будешь милостив, я надеюсь, что ты не пожалуешься на меня. Я никак не могу впустить тебя. Беги на сторожевой пост. Хочешь, я пошлю с тобой слугу со светильником, который укажет дорогу? Или я сам провожу тебя. Да, да, я пойду с тобой, чтобы посветить тебе.

– Я бегу сегодня от самого Черрепо, я устал и хочу отдохнуть. В тамбо могут ночевать все, я же выполняю приказ сына Солнца. Смотри!

Он снова достал свою бляху и кипу. Хозяин постоялого двора готов был пасть перед ним на колени.

– Мое сердце возликовало бы, если мне довелось бы принять у себя такого путника. Я принес бы жертву радости в храм Радуги, особенно почитаемый в наших краях. Но я не могу. Пусть я умру, пусть земля разверзнется и поглотит мое родное селение, пусть рассыплются в прах мумии моих предков! Я не могу!

– Но почему? Никак ты спятил, старик?

Хозяин склонился к Синчи и понизил голос. Холодный ветер дул все сильнее, и бегун едва расслышал его слова.

– Потому что здесь сегодня заночевала дева Солнца со своими слугами.

– Дева Солнца? И что же? У тебя ведь много комнат.

– Но это не обычная дева. Это Илкама. Понимаешь? Илкама из Котакампы.

– Ничего не понимаю Кто она?

– Ты не знаешь, кто такая Илкама из Котакампы? Видно, Супай помутил твой рассудок. Это самая прекрасная дева Солнца во всем Чинчасуйю. Из самого высокого рода. Она идет в Юнию и там будет ждать сына Солнца. Теперь понимаешь? Когда она здесь ночует, я не имею права никого сюда впустить. Она сама мне запретила. Несмотря на то что это дева Солнца из рода инков, которая станет женою сапа-инки, она сама со мной говорила. И я поплачусь головой, если ослушаюсь ее.

– Илкама из Котакампы, – медленно повторил Синчи, машинально вертя в пальцах золотую бляху, которая впервые ему не помогла. Он огляделся. Ночь стала еще темнее, пошел снег, холод давал о себе знать. Впереди, на расстоянии пяти или шести тысяч шагов, – сторожевой пост, до которого еще надо добраться. А пять тысяч шагов теперь, ночью, после того, как он бежал весь день, это не так уж мало. Но он должен идти, ведь дева Солнца Илкама из Кочакампы запретила ему тут ночевать.

Он машинально достал пачку листьев коки, откусил и недовольно бросил хозяину тамбо, продолжая жевать:

– Веди на пост!

Глава четырнадцатая

Синчи задержался на перевале, откуда была видна равнина у озера Чинчакоча и расположенная возле него Юния. Город и господствующий над ним храм отчетливо вырисовывались вдали и казались гораздо ближе, нежели на самом деле. На противоположном берегу огромного озера синели вершины гор над рекою Напо.

Синчи эти места были уже знакомы. Вон там расположен его сторожевой пост, а немного дальше – селение Кахатамбо. Иллья в эту минуту, вероятно, в поле. Возможно, как раз сейчас она поглядывает на юг…

Он отвел взгляд от горных вершин и взглянул на храм. Ведь это здесь, когда прибудет двор, Иллью принесут в жертву, а потом с почестями сделают мумией. Иллья… А он несет кипу с этим приказом, чтобы вручить жрецу. Да, таков приказ.

Синчи обогнали два часки, которые тащили огромную морскую черепаху, привязанную за ноги к палке. Они поднимались в гору, поэтому сбавили шаг и с интересом поглядели на путника, который сидел на придорожном камне и жевал листья коки, бессмысленно уставившись в пространство. Странно, путник этот не спешит к ближайшему тамбо, до которого всего час ходьбы.

Затем Синчи обогнал какой-то (судя по одежде) тукуйрикок с тремя слугами, причем тукуйрикок этот шел, внимательно оглядывая дорогу. Вскоре показался жрец, который спешил в Юнию.

В тяжелой от коки голове Синчи промелькнула тревожная мысль. Жрец. Видимо, идет в Юнию. Может быть, один из тех, которые приносят в жертву девушек? А может, именно он готовит мумии? Не ему ли Синчи вручит кипу и скажет: «Иллья из Кахатамбо».

Свиток кипу стал невыносимо тяжелым, словно он был сделан из золота, того золота, которым украсят мумию Илльи.

Внезапно у Синчи мелькнула дерзкая мысль: а что, если он не пойдет в храм, если он уничтожит кипу и забудет приказ? Но он содрогнулся от страха: трудно даже представить себе, чем грозит такой проступок! Сам сын Солнца, сапа-инка, прибудет в Юнию, а назначенной жертвы там не окажется. Ничего не готово. Что тогда? Немилость богов на целый год, охота будет неудачной, не станет мяса для чарки, наступит голод.

А его, бегуна, который не вручил кипу, найдут. В Тауантинсуйю никто не может скрыться. Его найдут, и он погибнет в муках. Даже Иллью он этим не спасет.

Остается только вручить кипу и повторить распоряжение. Таков приказ, а простой человек не может ни просить, ни объяснять, его дело только повиноваться, значит, будет послушен и он, Синчи. Как это говорил ловчий Кахид? Человек – это лишь камень в громадной стене. Он должен держаться, как бы тяжело ему ни было.

Однако камни есть наверху, есть и внизу. Тем, что наверху, легче. Он же, Синчи, внизу. И работники, те, которые мостят дороги, строят дома, крепости, и крестьяне, как Иллья, и рудокопы – все они в самом низу. А инки, жрецы, девы Солнца – наверху. Они угнетают других, а их, их никто не угнетает.

В голове, одурманенной кокой, медленно рождались мысли, неуемные, беспокойные мысли.

Девы Солнца… Эта Илкама из Котакампы – дева Солнца. Она станет наложницей сапа-инки. Прекраснейшая дева Солнца, Илкама из Котакампы…

Он достал новую пачку листьев коки и жадно принялся жевать их. Хорошо, что он всюду, где ночевал, запасался листьями коки. Теперь их полная сумка. Он жует, бежит и не размышляет. А если даже мысли начинают беспокоить его, то и тогда они бескрылы, покорны и пассивны. Он получил приказ, он его выполнит – и дело с концом.

Синчи поднялся, поправил сумку и, взяв привычный для часки темп, устремился вниз, к храму.

До города Синчи добрался только к вечеру. Не так уж близок был этот город; в горах легко обмануться, порой кажется, что до цели рукой подать, а она далека. Усталый, одуревший от коки, Синчи добрался наконец до Юнии.

Войдя во двор храма, он показал жрецу связку кипу.

– Я служу сыну Солнца. Наказ из Куско главному жрецу вашего храма.

Допущенный немедленно к главному жрецу, он предстал перед высоким, худым старцем. Редкие седины едва прикрывали его темя. Глубоко запавшие глаза казались безжизненными.

Жрец взял кипу, развернул его и долго перебирал пальцами узелки, неторопливо покачивая головой. На одном из узлов пальцы задержались, видно, жрец постигал смысл какого-то распоряжения.

Синчи не сводил глаз с этих пальцев. Он не умел читать кипу и не мог понять, как это получается: узелки говорят посвященным то, что им поверил вязавший их человек. Но он знал, что это так. Знал, что жрецу уже известно: в его храме будет принесена жертва.

Отяжелевшие мысли гонца ворочались медленно, голова его была как в чаду. Он должен сказать: «Иллья из Кахатамбо». Иллья… Она всего-навсего камень в самом основании стены. Камень, на который давят сверху. А наверху – камни, не знающие этой тяжести: инки, жрецы, девы Солнца. Такие девы, как эта Илкама из Котакампы.

– Говори! – бросил жрец, все еще держа пальцы на злополучном узелке. Он поднял глаза и в упор поглядел на бегуна.

Это не Синчи ответил. Какая-то всемогущая сила, может быть, сам Супай, злой, мрачный дух, шепнул ему, разомкнул ему губы. Это, видно, Супай на мгновение помутил его рассудок, омрачил сознание. Разве мог это сделать он сам, Синчи, с малых лет приученный к беспрекословному повиновению, бегун, который знал, что он должен или передать распоряжение, или умереть, влюбленный юнец, спешащий в то же время принести смертный приговор своей Иллье. Сознательно он никогда бы этого не сделал. И то, что он совершил, было ужасно! Это было страшнее бунта, страшнее богохульства.

Синчи забыл приказ, Синчи во весь голос сказал, и это было отзвуком его тревожных мыслей, внезапно мелькнувших в уме:

– Илкама из Котакампы.

– Кто? – спросил жрец, и на его мрачной физиономии выразилось явное удивление.

– Илкама из Котакампы, – повторил Синчи и вдруг пришел в себя. Голова прояснилась, рассеялся дурман коки, им овладел почти животный страх.

Что он натворил? Произнес не те слова, какие ему было велено произнести, назвал не то имя. И уже нет пути назад. Слова не вернешь. Свершилось.

Жрец, пожалуй, не заметил испуга гонца либо объяснил его себе по-иному, так как переспросил с явным изумлением:

– Кто? Тут нет такой девушки.

Синчи уже все было безразлично. Смерть может быть только один раз. Он запутывался все больше и больше, но теперь уже вполне сознательно.

– Это дева Солнца, о святейший. Она направляется сюда из самой Котакампы.

– Дева Солнца? О-о-о! – Жрец еще раз потрогал узелки кипу, слегка пожав плечами. – Эти – там в Куско – видно, очень уж опасаются гнева богов, если готовы принести такую жертву. Но это их дело. Если присылают сюда на заклание деву Солнца, пусть так и будет. Возможно, это даже и лучше. Если принести в жертву местную девушку, будет шум, кто знает, может быть, даже вспыхнет бунт. А так люди с интересом сбегутся поглядеть на зрелище, но это никого не тронет. А кроме того, наверняка кто-то там, при дворе, сводит какие-то счеты. Возможно, родич девки какой-либо недруг уильяк-уму. Ибо распоряжение – его. А с уильяк-уму приходится считаться. Поэтому он убьет ее со всеми надлежащими церемониями – и дело с концом.

Жрец обратился к бегуну:

– Ты откуда?

– Я со сторожевого поста, что на Урко, о святейший.

– Из Урко? Округ Кахатамбо? Как получилось, что ты несешь кипу правителя от самого Куско?

Пережитый страх прояснил сознание Синчи.

– Меня направил туда со срочным кипу главный ловчий.

– Ага, и теперь ты возвращаешься на свой сторожевой пункт?

– Нет, святейший! Я… я получил также вот это. – Он показал золотую бляху. Жрец внимательно пригляделся к ней, после чего поднял на Синчи бесстрастный, холодный взгляд. Видно, жрецы в столице придают огромное значение этим кипу, если даже вручили часки подобный знак. Это их дело, но хорошо будет оказать услугу уильяк-уму.

– Это дает тебе право просить обо всем, что ты захочешь. Ты, наверно, знаешь об этом? Ага, а какое распоряжение ты нес в Куско?

– Я уже не помню, о святейший, – смело ответил Синчи, хотя и задрожал под взглядом жреца. Так глядела на него большая змея, которую он встретил как-то в долине Уальяго.

– Хорошо. Повтори еще раз имя, которое ты назвал сейчас.

– Я уже не помню, о святейший, – сказал еще раз Синчи.

– Хорошо. Так и должно быть. Память часки, покуда он не повторит наказа, обязана быть словно каменная плита, на которую ваятель нанес рисунок. Но когда он передаст приказание, его память должна походить на песчаную отмель, омытую волной.

– Так меня учили, о святейший, – отозвался Синчи.

– Я знаю об этом. Горе часки, который помнит слишком много.

– Я уже ничего не помню, о святейший.

– Хорошо. Ты заслужил награду. Чего ты хочешь?

Синчи склонился в низком поклоне. Отвечал торопливо, словно заранее вынашивал эту просьбу, словно эта мысль не сейчас созрела в его голове.

– В уну Айякучо бог земли был разгневан и поколебал горы. Погибло много людей. Многие айлью будут пустовать. Я хотел бы… я хотел бы получить там дом и надел земли. Но сначала мне хотелось бы получить девушку. Из Кахатамбо. Ее зовут Иллья…

– Погоди! – Жрец был озадачен, почти потрясен скромностью его просьбы. – Хочешь быть простым крестьянином? Разве не лучше получить должность надсмотрщика над невольниками в рудниках или помощника главного ловчего или даже пойти в гвардию сына Солнца?

– Нет, о святейший. Я из крестьян, и для меня существует только земля. И Иллья тоже…

– Хорошо. Это легко сделать. Но не сейчас. Сюда прибывает сын Солнца, будет грандиозное празднество, потом начнется охота. После охоты приходи ко мне со своей Илльей. А сейчас отправляйся к главному ловчему Кахиду, который тебя посылал.

– В Силустани?

– Нет. Инка Кахид уже близко, в крепости Писак. Почему он так интересуется крепостями? Ты не слышал ли чего?

Синчи не выдал себя ни жестом, ни взглядом. Он отвечал быстро, почтительно, спокойно:

– Я не знаю, о святейший. Я провел главного ловчего через горы к Силустани, но он расспрашивал меня только о том, сколько народу выйдет загонять зверей с той стороны. Да, вот еще: ловчий Кахид интересовался, готов ли новый дворец для сапа-инки.

– Для какого сапа-инки? – вдруг спросил жрец, пытливо глядя на гонца.

Но Синчи отвечал по-прежнему спокойно:

– Но ведь на свете только один сын Солнца – сапа-инка Уаскар.

– Ну, ладно, иди, – уже нетерпеливо бросил жрец.

– Но… но, святейший, не мог бы я сбегать в Кахатамбо? Я бы обернулся за один день. И…

– Сейчас не время для этого. Ты должен отправляться в Писак! – гневно ответил жрец. – Твоя Иллья может подождать.

Синчи выходил из храма не торопясь. Вдали за озером виднелись вершины над Кахатамбо, уже подернутые фиолетовыми сумерками. За ночь он поспел бы туда. К Иллье. На сторожевом посту он предъявил бы свою золотую бляху, так же как и старейшине айлью…

Но жрец приказал ему отправляться в Писак, к ловчему. Этот жрец, кажется, способен читать мысли. Лучше бы он побыстрее забыл об Иллье. Поэтому безопаснее идти, куда он приказывает. Зачем возбуждать его гнев.

Пусть сперва здесь принесут в жертву эту девушку, эту деву Солнца, а потом забудут обо всем и займутся большой охотой.

После охоты Синчи предстанет перед Илльей. Но только после охоты.

Лишь на короткое мгновение представил он себе, что произошло. Спасая Иллью, он обрек на смерть деву Солнца Илкаму. Она идет из Котакампы, она уверена, что станет женой сына Солнца, но ее здесь ожидает смерть.