Текст книги "Жребий викинга"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

29

Под вечер в Любеч прибыли гонцы князя Ярослава, которых здесь давно ждали. Это были сотник Ясень и его отрок-щитоносец Радомир Волхвич.

Посадник Янь уже знал все, что они должны были сообщить ему и княгине Ингигерде, поскольку старший привратник успел поведать ему суть этих прискорбных известий. Но все же приказал прислать гонцов в княжеский дворец, предварительно дать им возможность немного привести себя в порядок – как-никак они должны были предстать перед великой княгиней, которая терпеть не могла небрежности и неопрятности ни в быту, ни в одежде; а главное, накормить их.

Принимали гонцов в гриднице, где уже собрались до трех десятков бояр, сотников, купцов и священников, которые, выслушав донесение Ясеня, сразу же должны были держать совет. Прежде всего следовало решить: нужно ли посылать на помощь великому князю запасной любечский полк, без которого оставшийся гарнизон вряд ли продержится хотя бы сутки, или, наоборот, собрать по окрестным селениям еще один отряд ополчения, загнав в него всех, кто только способен держать в руках оружие, и вместе с обозом завести его в крепость?

– Говори, что должен говорить, – потребовал Янь, как только Ясень предстал перед рассевшимися за пиршеским столом лучшими людьми города. Щитоносец в это время скромно держался позади него, у самой двери.

– А говорить я должен вот что: не смог великий князь Ярослав одолеть войско брата своего Мстислава, князя тмутараканского и черниговского, – мрачно доложил гонец.

Все ждали, что он продолжит свой рассказ, однако Ясень совершенно некстати умолк.

– И что же произошло с его войском? – нарушил молчание боярин, которого все в городе звали Шаруганом. Это был грузный муж, в жилах которого ромейская кровь соединялась с кровью черных клобуков[50]50
  Черные клобуки, или торки, – племя степняков, которое кочевало по южному пограничью русских земель и в большинстве случаев оставалось союзным киевским князьям. Они являются предками современных каракалпаков, народа, имеющего свою автономию в составе Узбекистана.


[Закрыть] и который вел свой род от ханского рода Кзагов.

– Мало его осталось, очень мало. Сеча была лютая. Лучшие полки полегли. Остатки войска князя Ярослава…

– Я спрашиваю о войске Мстислава, – неожиданно прервал Шаруган, – о том войске, которого великий князь не сумел одолеть.

– Оно победило, – пожал плечами Ясень, удивляясь этому вопросу. – Так уж случилось, что оно одолело войско князя Ярослава.

– Причем не впервые… то есть я хотел сказать, что одолело оно не только войско великого князя, – напомнил ему Шаруган, вызвав на себя подозрительный взгляд посадника, давно подозревавшего, что этот черный клобук готов переметнуться на сторону князя Мстислава.

– И что будет дальше? Воины князя Ярослава уже отходят к Любечу? – вмешалась княгиня Ингигерда.

– Какая-то часть – да, отходит вместе с ним к Любечу, но незначительная. Остальные либо погибли, либо побежали в сторону Киева. Но главное, что сам великий князь жив и даже не ранен, – заверил он шведку, хотя та и не пыталась уточнять.

– Значит, наш запасной полк уже не должен идти на помощь князю Ярославу… – не спросил, а скорее подытожил его сообщение посадник Янь. – Что велел передать князь?

– По поводу запасного полка – ничего.

– И по поводу своей княгини – тоже ничего? – вновь подал свой вкрадчивый голос Шаруган.

– Не говорил он о княжне, – покачал головой Ясень. С самого начала он был очень недоволен тем, что княгиня оказалась среди собравшихся здесь знатных мужей города.

– Даже о ней не подумал, – не пытался скрыть своего иронического отношения к киевскому князю Шаруган.

– В такие дни княжна сама способна позаботиться о себе, – спокойно осадила его Ингигерда, напоминая, что они имеют дело с норманнкой. – Конунг же обязан думать о воинстве и войне.

– Так что все-таки повелел князь? – нетерпеливо спросил посадник.

– Чтобы Любеч готовился к обороне. Как только Мстислав немного отдохнет после битвы, он неминуемо пойдет на ваш город.

– Это понятно. Теперь будем готовиться днем и ночью.

– Вы тут говорили о запасном полке. Не я волен приказывать вам, но считаю, что он все же должен выйти навстречу воинам великого князя, чтобы помочь им оторваться от преследования.

– Так получается, что Мстислав идет за великим князем по пятам?! – грохнул кулаком по столу боярин Шаруган. – Что князь ведет своего братца под стены Любеча?

– Мы с отроком, – кивнул боярин в сторону Радомира, – теперь уже не знаем, идет ли Мстислав по пятам, потому что давно ушли из войска, но знаем, что у тмутараканского князя много легких конников-кавказцев.

– Эти ни минуты покоя нашим полкам не давали, – поддержал его отрок, хотя и приказано ему было Ясенем говорить только тогда, когда спросят. – Без конца нападали на наш стан и разъезды, осыпая их стрелами.

– У великого князя легких всадников-степняков разве не было? – все с тем же нескрываемым сарказмом парировал Шаруган. – Или там командовать войском попросту некому было?

– Почему же? Наши передовые разъезды тоже порой нападали на кавказцев, – попытался хоть как-то оправдать великого князя Радомир, – и даже…

Однако договорить ему Ясень не позволил.

– Все там было, – угрюмо объяснил он боярам и княгине. – Одно только не явилось ему – военная удача. Отвернулась она нынче от великого князя Ярослава.

– Разве она когда-нибудь являлась ему? – язвительно поинтересовался Шаруган.

– А переговоры с братом своим повести князь Ярослав не пробовал? – благодушно спросил Иона, священник местной церкви Святого Николая. Возможно, только потому и подал голос, что знал вспыльчивый и злорадный характер боярина, а еще ведал о том, что тайные гонцы Мстиславовы уже наведывались под стены Любеча и вели переговоры с гонцами Шаругана.

В городе прекрасно знали об этом, однако в чем можно было обвинить при этом боярина? Он ведь не с гонцами половцев или печенегов переговоры вел, а с людьми своего же русского князя, родного брата Ярослава.

– В стане великого князя все ожидали, что Мстислав пришлет своих послов или сам прибудет на переговоры к брату. Однако тот до переговоров оказался неохочим, – извиняющимся тоном объяснил Ясень.

Для него не было тайной, что обычно никто из бояр, а уж тем более из священников, княжеские усобицы не одобрял. А после смерти Владимира Великого, так недальновидно распорядившегося своим великокняжеским наследием, грызня между его сыновьями и прочими родственниками за киевский престол и окраинные княжеские столы оказалась, на удивление, длительной и неуемной.

– А что, сам великий князь послать к нему посольство не решался?

– Точно ведаю, что не посылал.

– Не снизошел, – в своем духе объяснил священнику боярин Шаруган.

– Разве что, может, после битвы… – несмело предположил Радомир, чем вызвал кривые ухмылки уже нескольких бояр. А Шаруган тут же не преминул заметить:

– О чем может вести переговоры великий князь киевский, после того как войско его иссечено и развеяно по лесам земли Черниговской, отрок ты неразумный?!

– И вправду, помолчал бы ты, – вполголоса добивал его Ясень, – отрок словоохотливый.

Как раз в эту минуту Радомир Волхвич вдруг метнул взгляд на приоткрытую боковую дверь, которая вела из гридницы в княжеские хоромы, и заметил там золотоволосую девичью головку. Сердце его мгновенно сжалось от щемящего душу открытия: это же она, великая княжна! Елизавета! Господи, увидеться бы с ней!

«Ага, – тут же осадил себя юноша, – особенно теперь, когда, стоя под дверью, она услышала слова боярина Шаругана!»

После той памятной переправы через речку Радомир видел княжну только однажды, да и то издали, когда она, прохаживаясь у монастырского подворья вместе с монахом Дамианом, внимательно слушала его рассказ, демонстративно не замечая при этом своего недавнего спасителя. Если бы только эта девчушка знала, как настойчиво искал он встречи с ней! Да, искал, хотя и понимал, что никакого смысла в этом нет. Во всяком случае, пока еще нет.

* * *

Как только посадник отпустил гонцов, чтобы продолжить совет без них, Радомир отошел к высокому боковому крыльцу, на котором уже однажды видел княжну, в надежде, что она снова появится на нем. И не ошибся.

– Ну и что, все равно ни в одном бою ты так и не побывал, – язвительно заметила Елизавета, как только ступила на это возвышение, с которого могла смотреть на отрока-щитоносца в самом прямом смысле свысока.

– В бою не был, – честно признал Радомир, – но стрела какого-то кавказца чуть не пробила мне левую руку. Мы гнались за воинами Мстислава, преследуя их до самого стана.

– Вы так упорно преследовали их, что оказались разби-тыми?

– Да нет, битва состоялась позже, а тогда происходили всего лишь стычки наших разъездов да охочих испытать свою удаль. Вот тогда стрела и…

Княжна придирчиво осмотрела левый рукав его куртки и с искренним сожалением на лице пожала плечами:

– Но ведь не пробила же! Значит, тебе опять не повезло, недостойный Волхвич.

– Почему же не повезло?! – изумился ее непонятливости парнишка. – Не повезло тем, кто в этой битве пал от стрел врага или изранен вражескими мечами.

– Воины, павшие в бою, попадают в Валгаллу, на вечный пир богов. Так мне сказал ярл Эймунд, который о войнах и воинах знает все.

– Это норманны попадают в какую-то там свою Валгаллу, – проворчал Радомир. – Если только и в самом деле попадают… Мы же, славяне, попадаем в рай.

– Хорошо, я спрошу об этом Эймунда, который о нас, норманнах, тоже знает все-все. Я же ведаю только то, что под крыльцом у великой княжны достойны представать те, кто проявил свою храбрость в бою, – совсем по-взрослому объяснила юная норманнка.

– Но я ведь не струсил!

– Тогда где твои раны?

– Разве о храбрости свидетельствуют только раны?!

– Или военная добыча. Только добычи я тоже почему-то не вижу.

На сей раз Елизавета столь же придирчиво осмотрела лужок, посреди которого восставал отрок, словно и впрямь рассчитывала увидеть там подводу с трофеями или гурьбу пленников. А не увидев их, изобразила на лице такое томное разочарование, словно все те дни, которые Радомир провел в боевом стане великого князя, она только и жила надеждой наконец-то узреть его окровавленные раны.

– Да ее и не может быть, добычи этой, – упавшим голосом объяснил Волхвич.

– Это без добычи не может быть настоящего воина, – парировала княжна. – А добыча – она всегда есть, на всяком поле битвы.

– Потому что так тебе сказал Эймунд… – язвительно заметил Радомир.

– Потому что так говорю я, великая княжна Елизавета Ярославна, – последовал не менее язвительный ответ.

С минуту они молчали, бездумно глядя в разные стороны. Разговор явно зашел в тупик, и княжна Елизавета должна была окончательно прервать его. Но она с этим не торопилась.

– …Зато теперь я буду настоящим гриденем[51]51
  Гриденями, гриднями назывались рядовые воины княжеской дружины.


[Закрыть], – попытался хоть как-то оправдаться в глазах этой младовозрастной красавицы Волхвич.

– Ну, если у великого князя Ярослава не осталось больше воинов, достойных пополнить его дружину… – снисходительно повела плечиками Елизавета.

– У него еще много воинов. Но я тоже стану дружинником. Потому что мне обещано. И вообще, разве я виноват, что битву эту отец твой проиграл?! – окончательно обиделся Радомир.

– Когда я спросила свою мать, великую княгиню Ингигерду, не проиграет ли мой отец эту битву, знаешь, что она ответила? Что выигрывают и проигрывают битвы не мужья и отцы, а князья, конунги. Так вот, недостойный Волхвич, эту битву проиграл не мой отец, а ваш конунг.

30

Еще на подходе к Новгороду драккары викингов были встречены тремя ладьями княжеских дружинников, среди которых был и конунг Акун Хромой Медведь с двумя своими норманнами-телохранителями.

Гонцы уже доложили новгородскому князю Владимиру Ярославичу[52]52
  Владимир Ярославич (?–1052) – сын великого князя киевского Ярослава Мудрого. В 1020 году Владимир сменил на новгородском престоле своего, умершего в этом году, старшего брата Илью. Под командованием Владимира войска князя Ярослава осуществили в 1043 году последний в истории Киевской Руси поход против Византии, в которой правил тогда император Константин Мономах. Впрочем, об этом еще пойдет разговор на страницах романа. Похоронен князь Владимир в церкви Святой Софии в Новгороде.


[Закрыть], что в его землях появились ладьи свергнутого норвежского короля Олафа. Чтобы подчеркнуть свое уважение к родственнику, он решил встретить его с подобающими почестями, как-никак жена Олафа шведская принцесса Астризесс являлась его родной тетей. Да и Хромой Медведь, сын Слепого Акуна, норманнского воеводы великого князя Ярослава, тоже принадлежал к роду норвежского конунга конунгов.

– Новгородский князь Владимир рад будет видеть тебя, король норвежский, – приветствовал Олафа старый воевода Чернята, прибывший в землю Новгородскую вместе с Владимиром. – Он желает, чтобы ты гостил в этом городе и на этой земле столько, сколько тебе будет угодно.

– Я прибыл сюда не гостить, – мрачно заметил король. – Так сложились обстоятельства. Но об этом мы поговорим с князем Владимиром.

– Для тебя и твоих воинов, – придирчиво окинул воевода небольшой, едва достигавший сотни мечей, отряд викингов, прибывший вместе с Олафом, – все дни пребывания в Новгороде окажутся днями, проведенными в гостях.

В Новгороде уже знали о том, что норвежский трон захватил датский король Кнуд, однако воевода понимал, что заводить об этом речь с королем ему негоже.

Ладьи викингов и русичей уже пристали к берегу, и дальше, до городских ворот, дружинники и гости намеревались добираться на лошадях, которые уже ждали их на пристани. Для королевы и других женщин были подготовлены богато убранные княжеские повозки с удобно устроенными сиденьями.

– Я не гостить сюда приехал, – повторил свои слова король Олаф уже в присутствии князя Владимира, – а для того, чтобы, собрав войско из норманнов и охочих воинов-славян, вернуться в Норвегию и изгнать из нее датчан.

– И что, у Кнуда действительно много войска? – угрюмо поинтересовался князь.

– В Норвегии – не так уж и много, но в общем…

– Тогда почему норвежцы не смогли отстоять свою землю?

– Датчане – тоже норманны. А многим нашим норвежским ярлам и местным конунгам не так уж и важно, какой король правит – норвежский или датский. Они разобщены, нескольких племенных конунгов датчанам удалось подкупить. Земля наша очень большая, народу немного, племена разбросаны, а потому большое войско собирать трудно.

Выслушивая его, Владимир задумчиво потягивал хмельную медовуху и все больше мрачнел. Если бы ему пришло в голову поплакаться на плече у Олафа, он то же самое говорил бы о Руси, почти слово в слово. Только недавно поход на Новгород совершил не какой-то там вождь печенегов или угро-финнов, а его родной племянник полоцкий князь Брячеслав, которому, видите ли, не сиделось в его княжеском Изяславе, а захотелось прибавить к своей Полоцкой земле еще и Новгородскую. Лазутчики даже доносили Владимиру, что после воссоединения этих княжеств Брячислав готов был провозгласить себя королем северорусских земель. Причем полоцкая орда не только огнем и мечом прошлась по городам и весям княжества, но и разбила под Новгородом войско самого Владимира, заставив князя спасаться бегством[53]53
  Речь идет о междоусобной войне между Полоцким (Изяславским) и Новгородским княжествами, происходившей в 1022–1023 годах, когда Полоцкое княжество пыталось выйти из-под юрисдикции Киевской Руси.


[Закрыть].

Теперь Владимиру даже трудно было представить себе, чем бы все это кончилось, если бы в ситуацию не вмешался его отец, великий князь киевский Ярослав. Узнав от гонцов о бесчинствах Брячислава, он немедленно собрал войско и двинулся на север. Налетчик понимал, что противостоять вышколенной киевской дружине ослабленное, уставшее от походов войско его не сможет. Единственную надежду свою он связывал с мощными стенами Изяслава, вот только спрятаться за ними Ярослав ему не позволил: буквально в нескольких верстах от крепости перехватил, разгромил, а всех пленных и огромный обоз с награбленным добром вернул в Новгород.

– Я не смогу дать тебе, Олаф, столько воинов, сколько может понадобиться, – не стал ни ободрять, ни обнадеживать своего гостя Владимир. – Мне самому нужны опытные воины. С каждым годом – все больше, иначе зачем бы мне содержать целые полки норманнских наемников?

– Понимаю, – вздохнул норвежский правитель.

– Вряд ли тебе известно, в какой ситуации оказалась сейчас земля наша Русская. Мир на ней всегда поддерживался могуществом Киевского княжества. Но совсем недавно сам великий князь Ярослав потерпел сокрушительное поражение от своего брата Мстислава. Да, после этого братья вроде бы помирились, разделив сферы своего влияния по Днепру, но надолго ли их хватит? И не вздумает ли полоцкий князь совершить еще один набег?

А еще он поведал Олафу, что не совсем ясно, под чьим патронатом суждено оставаться Новгороду – великого князя киевского или князя Мстислава, этого неугомонного и воинственного Понтийского Странника. Опыт подсказывал Владимиру, что родственные связи во всей этой склоке удельных князьков ровным счетом ничего не значили.

– И все же нам не остается ничего другого, как поддерживать друг друга, – молвил свергнутый король то единственное, что он мог произнести в данной ситуации.

– Когда вы намерены возвращаться в Норвегию?

– Будущей весной.

– Я смогу дать вам не более двух сотен своих дружинников. Не более двух, – в каком-то паническом отчаянии повторил Владимир.

– Остальных я наберу в Киевском княжестве. И, конечно же, призову под свои знамена норманнских наемников, которые имеются у вас и у князя Ярослава.

– Если в Изяславе узнают, что я остался без дружины и без норманнов, они вновь приведут под стены Новгорода своих шкуродеров.

– Это будет недолгий поход. Я постараюсь разбить датчан в первой же битве и сразу же начну созывать под свои знамена воинов норвежских племен, ставя на колени любого из конунгов, которые попытаются противиться возрождению мощного королевства викингов. Если все пойдет так, как я предполагаю, мы сможем оставить норманнские гарнизоны во всех крепостях Новгородской земли. К тому же я готов буду направить вам помощь в виде целой флотилии боевых судов по первому зову.

– Что ж, это договор, достойный правителей двух великих держав, – признал Владимир.

Пока Гуннар Воитель занимался набором охочих в Новгороде и его окрестностях, король с небольшим отрядом норманнов и новгородских дружинников отправился в Киев. Астризесс и Гаральд хотели поехать вместе с ним, однако король решительно воспротивился этому. Путь предстоял далекий и трудный, а он намеревался преодолеть его как можно скорее, чтобы до наступления зимы успеть вернуться в Новгород. Повозки с королевой и ее служанками только мешали бы этому войсковому рейду. Ну а Гаральду с десятью норманнами он поручил личную охрану королевы, пообещав ему в виде поощрения участие в боевом походе в Норвегию.

Была еще одна причина, которая заставляла короля попридержать Астризесс в Новгороде. Вместе с ним прибыл его сын Магнус, рожденный от наложницы Альфхильды[54]54
  Речь идет о Магнусе (1024–1047), который со временем вошел в историю Скандинавии, как король Норвегии и Дании Магнус I Добрый. Он был сыном короля Олафа Святого от наложницы (служанки) Альфхильды (Альвхильды). Королева Астризесс (Астрид) приходилась ему мачехой. Саги утверждают, что свое имя Магнус получил по имени императора Священной Римской империи Карла Великого (Каролуса Магнуса), которому старался подражать и который был кумиром его отца.


[Закрыть], которого он берег как наследника. Король знал, что никаких особых чувств к своему малолетнему болезненному пасынку королева не проявляла, тем не менее считал, что ему будет спокойнее, если Астризесс с несколькими служанками и Магнусом будут оставаться в Новгороде.

До первого глубокого снега Олаф действительно успел вернуться в Новгород во главе отряда в три тысячи воинов. Но еще до его прибытия Скьольд Улафсон отправился с двумя ладьями в Норвегию. Его небольшой отряд намеревался тайно высадиться в одном из фьордов, чтобы созывать под королевские знамена всех, кто готов сражаться против датчан. Он же со временем обязан был обеспечивать безопасную высадку основного войска. Кроме того, весной к Олафу должен был присоединиться отряд норвежцев и шведов, который был обещан ему шведским королем.

– Мы взбодрим сонных, разленившихся норвежцев! – потрясал мечом свергнутый король, провожая этот отряд в море. – Мы заставим их вспомнить, что они – потомки храбрых викингов, перед которыми дрожал и падал ниц весь мир! Мы поднимем их против датчан и создадим такую «Великую Норманнскую империю», перед которой даже Священная Римская империя будет выглядеть ничтожной!

– Мы поднимем!.. Мы создадим!.. С нами Один и Тор! – лениво и недружно поддерживали его действительно обленившиеся и впавшие в непомерное пиршество воины.

31

Битву эту великий князь Ярослав действительно проиграл. Причем проиграл, так и не введя в нее свой последний резерв – мощную дружину норманнов, хотя в отдельных стычках часть варягов все же полегла.

Видя, как неохотно вступают в сечу киевляне и черниговцы, с каким суеверным страхом воспринимают каждую атаку кавказцев наспех набранные в ополчение и плохо обученные смерды, Ярослав так и не решился вывести дружину Эймунда из отведенного ей рубежа между двумя бродами. Зная, что норманны еще понадобятся ему для защиты Любеча, князь повел их вместе с полусотней бежавших под защиту норманнских щитов смертельно уставших от битвы колбягов и остатками личной охраны через брод, благодаря при этом Бога, что тмутараканцы не преследуют его.

В городе уже знали о поражении Ярослава, поэтому боярин-огнищанин[55]55
  В современном понимании «боярин-огнищанин» должен восприниматься как управитель княжеского поместья, комендант города, комендант крепостного замка.


[Закрыть] Кутыло, не ожидая прибытия князя, послал гонца в Киев, чтобы дать возможность горожанам приготовиться к битве. Да и сам тоже поднял горожан, чтобы обучить ведению боя на крепостных стенах.

– Ладьи все еще в затоне, у пристани? – поинтересовался Ярослав, оказавшись за спасительными воротами городской крепости.

– У пристани. Под охраной дружинников, – неспешно заверил его Кутыло, прощупывая пальцами безволосый, исполосованный шрамами подбородок. – Кроме одной ладьи, на которой, под охраной воинов, отправил в Киев княгиню Ингигерду с твоими чадами.

– Уже отправил?! Когда?

– Вчера утром.

– То есть еще до битвы?! – поразился князь его предусмотрительности. – Неужели так был уверен, что не сумею одолеть войско Мстиславово?

– Как ни крепки стены Любеча, а в стольном граде княгине все же будет надежнее, – попытался Кутыло уклониться от прямого ответа. – Там ведь и во дворе у добрых людей, и в подземельях монастырских спрятаться можно.

– Правильно сделал, что отправил, – мрачно одобрил его решение Ярослав. И не только потому, что в Киеве княгине будет безопаснее. Не очень-то ему хотелось сейчас, после такого позорного поражения, встречаться с женой. – Но почему еще вчера утром? Уверен был, что не выдержу натиска Мстислава и побегу?

Понимая, что на сей раз от ответа ему не уйти, боярин недовольно покряхтел и, отводя в сторону глаза, просветил его:

– Не я был в этом уверен, а княгиня. «Нужно уходить в Киев, – сказала, – пока Мстислав своими ладьями Днепр не перекрыл и на стены войско свое не повел». А когда я возразил, что к Любечу ты, князь, его не пустишь, в поле под Черниговом разобьешь, она грустно улыбнулась: «Не разобьет он Мстислава, сам за стенами Любеча спасения искать будет».

Боярин поднял глаза и только теперь встретился со взглядом князя. Тот был удивлен и униженно растерян – такого услышать он не ожидал.

Кутыло догадывался, сколь неприятно было великому князю узнать о таком поведении его «шведки», но ведь он сам потребовал откровенности.

Ярослав действительно был поражен, однако не поведением Ингигерды, которая, конечно, правильно поступила, что увела детей из этого городка, а ее высказыванием. Истинная норманнка, княгиня всегда очень воинственно относилась к его противостоянию с правителями других княжеств. Она никогда не принадлежала к тем женщинам, которые готовы были хоть в баньке под лавкой прятать своих мужей и сыновей, только бы уберечь их от войны. Эта шведка по характеру своему оставалась настолько воинственной, что в сознании князя сама порой представала в ипостаси жрицы войны. Вот только склонности к пророчествам Ярослав у нее до сих пор не замечал.

– Некоторые бояре велели не отпускать княгиню, – угрюмо произнес боярин. – Пусть, мол, в тереме своем сидит.

– Почему… не отпускать?

– Говорили: если позволишь княгине бежать из Любеча, вслед за ней побежит и князь, оставив город Мстиславу на растерзание. Когда она засобиралась в дорогу, в городе никто больше не верил, что победа будет за тобой, – окончательно добивал его боярин. И теперь уже даже ощущал от этого удовлетворение. – Но, как видишь, я настоял.

– Хорошо, что дочери теперь в безопасности, – пробормотал князь в знак признательности.

– Значит, уходить ты все-таки будешь? – Кутыло и трое дружинников из числа боярских сыновей угрюмо уставились на Ярослава. – Со всеми своими варягами – уходить?

– Сами Любеч удержите?

Огнищанин оглянулся на дружинников. Те все так же угрюмо покачали головами.

– Вот и я думаю, что не удержите, – сказал князь.

Кутыло вновь окинул взглядом дружинников, как бы заручаясь их окончательной поддержкой. И только сейчас Ярослав понял, что эти дюжие молодцы присутствуют здесь не зря. Точно так же, как не зря огнищанин пригласил его на свой, обнесенный высоким бревенчатым частоколом двор, больше похожий на маленькую крепость. Здесь Кутыло чувствовал себя увереннее. Здесь, как ему казалось, он мог диктовать свои условия. А еще он опасался гнева любечан, которые открыто высказывали недовольство творимой братьями-князьями усобицей.

– Неужели хочешь увести из Любеча всех своих варягов, князь? Без них мы и дня не продержимся. Лучших воинов любечских ты взял с собой на поле брани. Вернулось лишь несколько десятков, да и те изранены.

Несмотря на то что находился на своем дворе, Кутыло так и не сошел с коня, и, даже восседая в седле, все жался и жался к воротам, словно собирался в нужный момент выскочить за ворота. Огнищанин помнил о резне, устроенной князем в Новгороде, поэтому вполне резонно опасался, что и здесь не ведавший пощады правитель может повести себя так же.

– Удерживая Любеч, можем потерять Киев, – возразил князь и вдруг поймал себя на том, что пытается оправдываться перед боярином. – Что же, мне потом, вместо «великого князя киевского», зваться «великим князем Любеча»?! Да меня засмеют во всех столицах – от Норвегии до Византии!

– Но ведь Мстислав не вечно будет рыскать в этих краях, – пробубнил Кутыло, осаждая разгарцевавшегося коня. – Да, в поле ты битву проиграл, но ведь Любеч-то, гнездо свое княжеское, зачем Мстиславу отдавать собираешься?

– Сказал уже: чтобы спасти Киев, – еще более нерешительно молвил Ярослав.

– Воины говорят, что тмутараканцев на поле битвы тоже полегло немало. Так что если ты со своими воинами останешься в Любече, под его стенами Мстислав потеряет столько воинов, что идти к Киеву уже будет не с кем.

– Может, и так, может, и не с кем. Думать надо, во имя Христа и Перуна, – кротко ответил князь, первым сходя с коня.

С помощью боярских слуг он умылся, кое-как привел себя после тяжелого похода в порядок и тут же был приглашен боярином к столу, где к ним присоединились воевода Смолятич и ярл Эймунд.

Пока шли приготовления к пиршеству, Ярославу вновь вспомнился Новгород. После того как ему удалось победить Святополка и сесть на киевском престоле, князь-соперник Святополк привел под стены стольного града огромное печенежское войско.

Хорошо организовав оборону столицы, Ярослав Мудрый сумел удержать ее, и когда, после нескольких отчаянных штурмов, печенеги, наконец, ушли в степи за Сулу, решил, что на этом поединок со старшим братом завершен. Теперь можно было подумать о том, как отстраивать столицу своей державы, укреплять существующие в его княжестве крепости и налаживать торговлю с норманнами и византийцами. Однако не прошло и месяца, как гонцы с побугских земель[56]56
  То есть с земель, расположенных по Западному Бугу, по которому в наши дни проходит значительная часть украинско-польской границы.


[Закрыть] начали сообщать, что в польских землях собирают большое войско, которое польский князь Болеслав[57]57
  Болеслав Храбрый (967–1025). Польский князь из рода Пястов. Кстати, замечу, что королем он был провозглашен лишь в 1025 году, незадолго до смерти, поэтому все ссылки отечественных историков на него как на польского короля, датированные более ранними сроками, ошибочны!


[Закрыть] намерен повести на Киев.

Ярославу нетрудно было понять, что задуман этот поход не столько польским королем, сколько его братом Святополком. Другое дело, что при этом Святополк сыграл на давнем желании поляков отхватить еще какую-то часть русских земель. Заверив при этом, что во время похода на стольный град к полякам присоединятся войска союзных ему, Святополку, удельных князей. К тому же Святополк был женат на дочери польского правителя, и тот попросту обязан был помочь своему зятю, хотя бы из родственных чувств, а также из этических соображений.

И сейчас еще Ярослав не мог простить себе полководческой ошибки, которую он совершил тогда. Вместо того, чтобы укреплять гарнизонами Вышгород, Любеч, Искоростень, которые бы сдерживали натиск поляков на подступах к стольному граду, он повел свое немногочисленное войско к Западному Бугу, приняв, таким образом, навязанные ему Болеславом условия войны: без крепостей, без подкрепления, вдали от родных мест. Он выступил в этот поход, хотя знал, что, сидя в Кракове, Святополк уже целый год формирует войска из состава тех русичей, которые жили в западных землях, и тех, что находились на территориях, подчиненных польскому князю. Это войско было усилено польскими полками, а также отрядами германских и венгерских наемников.

И закончилось все тем, чем и должно было закончиться. Потеряв на Буге, у польских границ, почти все свое войско, в том числе и значительную часть норманнского полка, он уже не решился отступать к Киеву. Прекрасно понимая, что ворота града горожане могут перед ним просто-напросто не открыть, а то и прямо там, под городскими стенами, казнить. Чтобы избежать этого позора, он вернулся в Новгород, представая перед своими новгородцами, как великий грешник – перед судной толпой.

Но в том-то и дело, что князь-неудачник не нужен был теперь ни Киеву, ни Новгороду, об этом ему так прямо в лицо и говорили. А еще новгородцы опасались, что вслед за ним к стенам подойдут войска польского короля и Святополка Окаянного. Причем опасения эти были подкреплены известиями из Киева. Узнав о поражении и бегстве Ярослава, киевляне не только не организовали оборону города, но и встречали Святополка у ворот во главе с митрополитом Иоанном как своего освободителя и истинного великого князя.

Впрочем, Ярослав и сам понимал, что теперь Святополк не даст ему опомниться: соберет войско, позовет на помощь орду печенегов и отряды поляков и пойдет на Новгород, чтобы раз и навсегда пресечь соперничество за киевский престол. В общем, получалось так, что у Ярослава оставался только один выход: посадить на корабли небольшой отряд варягов и уходить за море, к тестю в Швецию. Морально князь уже готов был к этому исходу, но тут вдруг произошло нечто совершенно неожиданное: против его бегства решительно выступил посадник Константин Добрынич, который очень опасался, что после бегства князя на земле Новгородской начнется ожесточенная борьба за княжеский стол.

Человек храбрый и решительный, он самовольно собрал вече, поделился своими опасениями и добился именно такого решения, на которое рассчитывал: корабли княжеские порубить, князя из города не выпускать, отряд варягов не только не изгонять из города, но и собрать деньги для найма еще одного варяжского отряда![58]58
  Такие события действительно имели место. Они летописно подтверждены.


[Закрыть]

Это сейчас князь признателен Добрыничу и мудрому решению вече, которое не позволило ему превратиться в изгнанника, просителя королевской милостыни по чужим землям. А тогда он чувствовал себя оскорбленным и униженным, как уличенный в неверности хозяину и в попытке к бегству раб. Тем более что на какое-то время горожане запретили ему выходить за пределы города и тщательно следили за тем, чтобы не вздумал тайно бежать из него.