Текст книги "Граница безмолвия"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

27

Проснулся Ордаш от завывания ветра и громких ударов волн. Быстро, по-солдатски одевшись, он подошел к окну и увидел, что где-то в полумиле от берега все пространство затянуто мутной пеленой тумана, сквозь которую едва-едва просачивается размытый квадрат утреннего солнца.

Над островом царил настоящий ураган. Порывы ветра ударяли в окна – так что казалось, что вот-вот он выбьет их вместе с массивными рамами. От разрушительной силы его Нордический Замок уберегало только то, что устроены эти двойные окна были в виде узких бойниц. Волны накатывались на берег одна за другой, почти достигая пенными гребнями высоты озерной плотины. Само же озеро и стоявший в островной гавани бот спасали от океанского гнева лишь скальная коса, прикрывавшая вход в залив почти параллельно озерной плотине и принимавшая все удары волн на себя.

– Что там происходит? – возник за спиной старшины сипловатый похмельный баритон начальника заставы.

– Шторм, товарищ старший лейтенант, – мельком взглянул на него Вадим. – Дичайший шторм, Хрис-тофор Кол-лумб!

Начальник заставы только что проснулся и подошел, на ходу застегивая брюки, подтяжки которых все еще свисали по сторонам. В эти минуты он был похож на офицера, поднятого по тревоге, но решившего сначала выяснить, по какому случаю тревога, а уж затем привести себя в надлежащий вид.

– Странно, мы же прибыли сюда по прекрасной погоде – по солнышку и почти по штилю.

– Но это было вчера.

– Как… вчера? – повертел головой старший лейтенант.

– Потому что сейчас уже, судя по часам, около половины десятого утра.

– Не может такого быть, погранохрана! Почему же ты не разбудил меня еще вчера вечером?

– Какого дьявола? Здоровый солдатский сон. С охоты вернулись поздновато. Зря керосин жечь не стали, тоже улеглись.

– А ведь там, на заставе, уже вторую неделю донимала жесточайшая бессонница, – покаянно проговорил Загревский, упираясь рукой о стену и заполняя своей головой большую часть окна-бойницы.

– Она донимает всех, кто очень сильно ждет корабля, – заметил Ордаш.

– Думаешь, это связано с кораблем? Так я не слишком уж и жду его.

– Тогда с тоской по родной земле, – не поверил ему Вадим.

Корабля, привозившего им почту и вносившего хоть какое-то разнообразие в их рутинную жизнь, все ждали, как долгожданного вестника, как символа перемен, как избавления.

– Как прошла охота? – оторвался он от созерцания океана. – Не слышу звуков рога, не вижу трофеев.

– Оркан подстрелил песца. Тушу разделал, мясо жарит. Уж что-что, а голодать не придется.

– Сегодня – да, не придется. Но не известно, сколько продлится шторм, как прогнозируешь, мореман?

– Два-три дня – не дольше. Так что уверен: продержимся. Есть еще пара банок консервов и кусок соленого мяса – из армейских запасов, к туше песца отнесемся экономно. К тому же сегодня опять уйдем на охоту. Имея такого стрелка-охотника, как ефрейтор, до каннибализма ситуацию не доведем.

– Правда, застава несколько дней пробудет без начальника, старшины и каптенармуса, что уже само по себе…

– И пробудет, ничего с ней не случится. Мы находимся на подконтрольной территории, а значит, продолжаем нести службу.

За стенами Нордического Замка стихия бесновалась все сильнее, однако здесь, за толстыми каменными стенами, в кают-компании фактории, было тепло и уютно. Полыхал небольшой костерок в камине, накалялась заполненная добротным углем печка-буржуйка. Чтобы сэкономить спирт, его решили разводить большей долей воды, но даже при этом умело поджаренное мясо песца казалось нежным и почти ароматным.

– А ведь бывают же и в нашей жизни сладостные минуты, – проговорил Загревский, поднимая второй «бокал» за всех, кто в эти минуты охраняет границы. Этот Нордический Замок – настоящая отдушина для души. А что, как-никак осколок европейской цивилизации, некая имитация «старой доброй Британии».

– И в самом деле, такое впечатление, что попадаешь в иной мир, ничего с нашей заполярной монастырской заставой не имеющий.

– Исключительно. Надо бы почаще бывать здесь. Хотя… есть надежда, что меня отсюда переведут. Три года отзимовал, вроде достаточно, как считаешь, старшина?

– На таких заставах людей можно менять без особого риска. Ловить здесь все равно некого. Особой подготовки, знания местности, населения и особенностей границы противника такая застава тоже не требует. Так что от долгого сидения здесь настоящий пограничник попросту теряет нюх. Да и психологически тяжело. Поэтому думаю, что вас обязательно сменят. Хотя прощаться будет трудно, как на духу говорю.

– А ведь ты был бы неплохим офицером, – похлопал его по предплечью начальник заставы. – Есть в тебе офицерская жилка «еще тех времен», такая себе офицерская закваска.

– Только не от белогвардейских офицеров заимствованная, – предупредительно развел руками Вадим.

– Исключительно по образу и подобию русских офицеров, – понял его Загревский. Чувствовал он себя после вчерашней пьянки неважно. Но и сейчас легкое похмелье, на которое он настраивался, могло перерасти в очередной запой. – Помню, я как-то погорячился насчет белогвардейца. Ну, того поручика, могилу которого… А ведь, в сущности, ты, старшина, прав: русский офицер – он и есть русский офицер. Да, сложилось так, что не разобрался человек, что к чему, а присяга есть присяга, она обязывала.

– Вот именно: присяга обязывала. И мы не должны забывать об этом. Не оправдания их деяний ради, а ради истины.

– Я так понимаю, что ты тоже хотел бы стать офицером?

– Не только хотел бы, но и стремлюсь к этому.

– Почему же сразу не подался в военное училище? Сын и внук военнослужащих, кастовый пограничник. Тут уж, как говорится, исключительно…

– В Одессе своя романтика. Там о границе не мечтают, там все мечтают о флоте, о дальних странствиях, о тельняшке на всю молодецкую грудь. Вот и меня туда же потянуло. Думал, со временем стану капитаном дальнего плавания. А в Одессе это клан, каста, элита. Но Родина приказала идти служить в пограничный флот, а Родине всегда видней.

– Исключительно, – набыченно покачал головой Загревский. – Ей всегда все видней.

Лишь пригубив свою третью порцию, Оркан попросил разрешения уйти на охоту. Начальник заставы не возражал. Сколько продержится такая волна – неизвестно, а голодать здесь, в Нордическом Замке, на осколке старой, аристократической Европы, не пристало. Взяв в дорогу кусок поджаренного мяса, ефрейтор с радостью оставил общество «камандыров», которым уже явно стал тяготиться. Да и начальника заставы его присутствие за трапезным столом тоже не вдохновляло.

– Так, может, представить тебя, старшина, к званию младшего лейтенанта? Подпишем я и Ласевич. Образование у тебя позволяет. Напишем, что со временем намерен поступить в военное училище. Или сдашь экзамены экстерном.

Взявшись было наполнять бокалы, Ордаш застыл с флягой на весу. Он ожидал услышать от Загревского что угодно, только не это.

– Вы действительно согласны представить меня к повышению в звании? – неуверенно спросил он, не сводя глаз с начальника заставы.

– Имею полное право. Я как раз подготовил несколько сержантских да ефрейторских представлений, которые передам судном. Соловей получит старшего сержанта, ему это по должности полагается. Кто-то будет представлен к младшему сержанту, кто-то к ефрейтору.

– Думаете, мне присвоят офицерское?

– Получить первое офицерское звание всегда трудно. Исключительно. Ответ штабистов известен: «Офицеров у нас хватает, а вот опытных, грамотных младших командиров очень мало». Но почему бы тебе не испытать судьбу? Характеристика у тебя будет исключительная, образование соответствует. С родителями и родственниками проблем, как я понял, нет.

«А вот тут уж, кто его знает? – молвил про себя Ордаш. – Если докопаются до всего того досье, что накопилось на отца, майора Ордаша, с его «порочащими звание советского офицера связями с осужденными офицерами, врагами народа», то поди знай, не придется ли «дослуживать» где-нибудь на Колыме, но уже в робе зэка.

– Нет ведь этих самых проблем? – неожиданно спросил старший лейтенант, чутьем уловив, что старшина замялся.

– О чем речь? – блеснул Вадим оскалом крепких белых зубов. – Проверен так, что перепроверять больше не понадобится.

– Ну-ну… – неуверенно как-то поддержал его начальник заставы. – А то ведь с этим всегда какие-то недоразумения. Кого ни копии, – кто-то из родственников сидел, кто-то был под следствием, кого-то раскулачили, а кто-то служил, если не у Колчака, то у Махно или Врангеля. Тут и в себе не всегда уверен: вдруг где-то что-то всплывет.

А ведь он и в самом деле не уверен, что «где-то что-то» не коснется его самого, вдруг открылось Ордашу. Причем не уверен не только он, а кое-кто из тех, кто занимался его проверкой. Может, поэтому и в старлеях засиделся.

– Если действительно представите, можете считать, что у вас появится офицер-крестник, который умеет ценить добро и друзей. Уж кто-кто, а я отслужу-отработаю, Хрис-стофор Кол-лумб!

– Хорошо, что ты не забыл дать такое обещание, старшина. Слишком много вокруг неблагодарной твари, слишком много… Это я тебе говорю, человек, который давно должен был ждать майорского звания, а все еще сидит в старлеях.

– Что совершенно несправедливо, – рубанул ребром ладони по столу Ордаш. – Не так уж много у нас истинно достойных офицеров, и их нужно ценить. За офицерскую честь, товарищ старший лейтенант. За дружбу и за верность. Если позволите, стоя и до дна.

– Стоя и до дна, – в каком-то порыве воодушевления подхватился Загревский. А когда выпили и он вновь опустился в кресло, в котором восседал с вальяжностью белогвардейского генерала, сказал: – Ты ведь, наверное, не ожидал, что я захочу помочь тебе в продвижении по службе? Только честно.

– Если честно, не ожидал. Отношения у нас до сих пор были сдержанными, и мне казалось…

– … Что я тебя недолюбливаю. Не скрою, какое-то время действительно недолюбливал. Мне казалось, что ты – человек Ящука.

– Ящука?! – искренне поразился услышанному Вадим. – С какой стати?! – Впрочем, его тоже можно понять. Это ж надо: освободить офицера от должности начальника заставы, понизить в звании и при этом оставить на заставе! Кому могло прийти такое в голову?!

– Согласен, вы оба чувствуете себя неловко. К тому же у Ящука еще и слишком раздуты амбиции. Однако не будем сейчас об этом. Прекрасный, «пиратский» день – как у на$ говорили о штормовых днях. – Изысканный, как в лучшем одесском ресторане, стол. Камин и буржуйка под солдатскую спиртягу и рев океанского шторма. Такое не забывается.

– Исключительно! Знаешь, старшина, со своей стороны я, конечно, сделаю все возможное. Но и ты пораскинь мозгами. Возможно, у тебя где-то там, по штабам, есть кто-то из офицеров, кто мог бы поддержать, замолвить словечко, а то и нажать.

Ордаш задумался. В эти секунды он мог поклясться, что такого надежного, пробивного знакомого у него нет. Но как раз в тот момент, когда Вадим искренне решил признать это вслух, он вдруг вспомнил о своем отчиме, о полковнике Радулове. Вспомнил и поразился: как же он мог забыть о полковнике, который служит в штабе округа и который к тому же приходится ему отчимом?!

28

Походная палатка все еще хранила в себе тепло жаркого летнего дня, сотворяя хоть какую-то видимость комфорта посреди холодной ночи приполярной тундры. Это был северный вариант четырехместной армейской палатки с влагонепроницаемым днищем, отлично утепленной изнутри и обшитой снаружи толстой прорезииовой тканью. На боковых стенках её были предусмотрены кармашки для оружия и боеприпасов, а на фронтальной имелся откидной алюминиевый столик с навесной лампочкой, питающейся от установленных по углам палатки специальных аккумуляторных батарей. Штабс-капитану она не просто нравилась. Он был восхищен предусмотрительностью тех, кто задумывал это походное жилье.

Его сибирских стрелков разместили в одной из трех землянок-казарм, поэтому Кротов мог провести эту ночь в одиночестве, наедине со своим армейским дневником. Еще в начале 1940-х годов он познакомился с генералом Петром Красновым[36]36
  Напомню читателям, что генерал-лейтенант Петр Краснов командовал 3-м корпусом войск царской России, а затем, в годы революции, был назначен главнокомандующим войсками Временного правительства. В Гражданскую войну Краснов был избран атаманом Всевеликого войска донского, а в гитлеровском рейхе служил начальником главного управления русских казачьих войск при Министерстве восточных областей, возглавляемом Розенбергом. При всем при этом он вошел в историю как талантливый беллетрист, автор нескольких книг.


[Закрыть], привлекавшим его не столько скромным, как считал Кротов, полководческим талантом, сколько талантом беллетриста. Сам не раз пробовавший в юности свои силы в поэзии и даже журналистике, Кротов зачитывался романами Краснова – «От двуглавого орла к Красному знамени», «За чертополохом», «Белая свитка», «Выпаш». Но особенно его увлекали путевые заметки бывшего царского офицера Петра Краснова «Казаки в Абиссинии», которые штабс-капитан положил в свой походный чемоданчик, даже когда вылетал сюда, на базу «Северный призрак».

Одно время Кротов мечтал быть представленным писателю. Хотя бы просто представленным. Не генералу, нет, а великому русскому писателю Краснову!

Осуществить давнишнюю мечту ему помог адъютант атамана Шкуро, который оказался близким знакомцем адъютанта Краснова. Произошло это в Берлине, в отеле «Бавария», где, «скрываясь от говорливой публики», как объяснил сам писатель, он работал над каким-то историческим очерком о казачестве.

Вчитываться в предложенные его вниманию стихи и небольшой очерк Кротова генерал не стал, тем не менее взглядом по ним прошелся. То ли машинально, из непогашенного любопытства, то ли исключительно из вежливости. Скорее всего из вежливости. Но и этим уважил.

…Кротов прислушался к доносившимся из-за стенок палатки голосам, к треску мотоциклетных моторов – это дежурный наряд развозил ужин по дальним постам; к тоскливому крику обитавшей где-то неподалеку, очевидно, на крыше старого лабаза, совы.

Уважить-то Краснов уважил, однако углубляться в его литературные опыты не стал, а, отложив их в сторону, вежливо и весьма благосклонно напутствовал:

– Я не критик, штабс-капитан, так что по поводу анализа своих писаний обратитесь к кому-то из местных русских газетчиков. Рукописи требуют профессионального разбора, разве не так?

– Непременно обращусь, – заверил мэтра штабс-капитан, наперед зная, что ни к каким газетчикам обращаться не станет. Разве что к издателям, но лишь в том случае, когда почувствует, что из написанного созревает книга.

– У них этот самый профессиональный разговор каким-то образом получается – и с талантливыми, и со всякими подставными литераторами, – все с той же вежливостью объяснил Краснов, как бритвой по горлу полоснув штабс-капитана этим странноватым определением – «подставные литераторы». – Я же, милейший, никаких консультаций давать никогда не решался и впредь решаться не стану.

Догадывался ли генерал, что эта его аристократическая вежливость ранила начинающего литератора больнее, нежели способен был ранить сухой отказ? Наверняка догадывался, однако не придавал этому значения. Слишком уж давно он общается с подобными «подставными литераторами», слишком огрубел в своих восприятиях.

– Прошу прощения, господин генерал, я и сам очень долго не решался навязывать свои литературные хлопоты, – поспешно убрал он с глаз Краснова рукописи.

– Да не торопитесь вы с извинениями, Кротов, – поморщился Краснов, снимая пенсне и медлительно проворачивая их между пальцами. – Дело тут не в амбициях, а в пользе для нашего общего дела. Коль уж у вас прорезалось это стремление к описанию бытия нашего, то мой вам совет: на стихосложение плюньте. Искренне говорю: плюньте. Скорее всего ничего путного у вас в ремесле этом не получится. А вот что касается беллетристики…

– Считаете, что в беллетристике окажусь более удачливым? – появилась надежда в глазах Кротова.

– Дело не в беллетристике как таковой. А в свидетелях и свидетельствах эпохи. Ведите дневники, штабс-капитан, делайте очерковые заметки обо всем интересном, что видели, прожили, в чем принимали участие. Даже если со временем эти заметки и не станут основой романа, поскольку не всем дано, все равно когда-нибудь потомки будут признательны вам за оставленные правдивые свидетельства. Художественные свойства этих записей их мало будут интересовать. Литературные изыски – это, в общем-то, для словесных гурманов. На самом же деле ничто так не ценится потомками, штабс-капитан, как правдивые свидетельства участников судьбоносных событий. Поскольку свидетельств этих нам всегда не хватало.

– Пожалуй, вы правы, ваше превосходительство.

– Это не я, это сама жизнь права. Летописей и летописцев – вот чего всегда, во все века, не хватало Руси нашей святой! Потому и вся история наша скудная какая-то, да вся по иноземным источникам соткана. Заметки после себя оставляйте, штабс-капитан, коли тяга у вас к слову проявилась. За них, заметки эти, литераторы да историки русские когда-нибудь будут вам оч-чень признательны.

Три записные книжки Кротов оставил в Германии, в знакомой русской семье, осевшей там еще в середине прошлого века; одну передал в Болгарию, в семью своего командира, полковника Бажи-рова, который погиб в Сибири и которому он тоже посвятил несколько страниц.

«Никогда бы не мог предположить, что германским службам удастся создать секретную базу в каких-нибудь двухстах километрах от Архангельска. Место это сразу же показалось мне каким-то необычным. Рядом – довольно большое озеро, но оно совершенно не обжито, ни одного хуторка рядом, ни одного рыбацкого челна. Почти вся местность вокруг Маркелова озера охвачена гиблыми болотами, а база наша располагается на ровном плато, которое кажется почти идеально ровной вершиной какого-то сплошь каменного, между озером и топями болотными произрастающего острова. Но, что самое удивительное, на этом плато очень мало комаров. Почти рядом, над трясинами, они носятся огромными тучами, но сюда, на базу, тучи эти лишь изредка заносятся ветром, да и то комары как можно скорее пытаются убраться отсюда. Может, причиной тому газы, изредка вырывающиеся из озера и на какое-то время превращающие окрестный воздух в тяжелый и крайне неприемлемый?»

Записи, которые штабс-капитан делал сейчас, касались его, теперь уже второй, сибирской одиссеи. Кротов так и назвал эту книжку «Сибирские тетради». Хотел было назвать «Хождение в Сибирь», но слишком уж это название показалось ему созвучным с названием «Хождение за три моря». И потом, оказался-то он здесь не в роли купца, путешественника или пилигрима.

– Позволите ли отвлечь вас от романтического сочинительства? – Это была Янина Браницкая. Опустившись у входа на колени, она прошла так до столика и уперлась в него грудью.

– Почему вдруг романтического? Обычное фронтовое донесение, которое…

– Сомневаюсь, штабс-капитан, очень сомневаюсь, – на полуслове прервала его Янина. – Скорее всего задумали оставить после себя описание собственных диверсионных рейдов в тыл врага. Эдакие «египетские записки Наполеона». Нет-нет, штабс-капитан, я говорю это без какой-либо попытки иронизировать, – плавно провела она рукой у лица Кротова, но не притрагиваясь к нему, словно по-матерински благословляла.

– Хочется верить, госпожа Браницкая.

– Я принадлежу к тем женщинам, которые вдохновляют мужчин, преисполняя их замыслами и трудолюбием, а не превращают в своих раболепствующих воздыхателей. Очень скоро вы это почувствуете, если только жизнь позволит нам оставаться вместе.

– Нам? «Оставаться вместе»? Решительная же вы женщина.

– Не оспариваю, решительная. Когда оказываешься на поле боя, решения следует принимать быстро и не колеблясь, даже если не веришь в их правильность, – резко, внушающе произнесла полька, а затем, укладываясь на расстегнутый спальный мешок, томно добавила: – Так что не теряйте времени, штабс-капитан. Я попросила вашего стрелка Бугрова, он подежурит возле палатки, чтобы сюда никто не ворвался.

По-девичьи тугая грудь, литые бедра, какая-то захватывающая пластика движений упругого, крепкого стана… Даже наслаждаясь близостью с этой женщиной, Кротов сожалел, что все это происходит вот так, в палатке, наспех, в походном варианте. Неумело и слишком нервно лаская эту женщину, штабс-капитан по-справедливости осознавал, что она достойна чего-то более возвышенного, нежели всю жизнь оставаться такой вот, «лагерной аристократкой». Но что он мог дать ей, чем, кроме этих грубоватых плебейских ласк, одарить?

– Если бы я поговорил с оберштурмбаннфюрером фон Готтенбергом… Ты бы согласилась лететь со мной в Сибирь, на новую базу? – проговорил он, когда, истощив арсенал нежностей, улегся рядом с Яниной.

– Не терзайтесь, штабс-капитан, я об этом уже поговорила.

– С фон Готтенбергом?

– Естественно.

Только теперь Кротов понял, почему запах духов, который источала грудь «лагерной аристократки», показался ему таким знакомым. Это были какие-то своеобразные, очевидно, французские духи, которыми обычно облагораживал дух телес своих барон фон Готтенберг.

«А ведь эта полька успела не только переговорить с бароном, но и столь же безмятежно, как только что мне, отдаться ему», – кин-жально прошелся этой догадкой по собственному самолюбию Кротов. Хотя и понимал, что в его положении впадать в ревность не только бессмысленно, но и опасно.

– И каким же образом барон определил вашу дальнейшую судьбу?

– Прежде всего, расспросил о моей прошлой жизни и родословной.

– Причем сделал это уже в постели?

– Это уж как водится. Однако вы, штабс-капитан, не додумались даже до этого, – снисходительно как-то огрызнулась Янина.

– И барон разрешил вам лететь на базу «Норд-рейх»?

– О нет, для «норд-рейхов» я не создана, а вот для того ихнего, Третьего рейха – вполне, – не поднимаясь, приводила она себя в порядок. – Во всяком случае, так считает барон фон Готтенберг, Или, может, попытаетесь усомниться в этом, а, штабс-капитан?

– Не попытаюсь.

– Хотя начинала я этот разговор с просьбы включить меня в состав вашей группы. Но он сказал, что там от меня толку будет мало. Завтра же лечу с ним в Норвегию, а оттуда в какую-то школу в Германии. После подготовки командование решит, куда именно направить меня. Хотя уже сейчас барон допытывался, не работала ли я на польскую разведку.

– Но вы и в самом деле не работали на нее?

Янина застегнула верхние пуговицы гимнастерки, одернула сшитую из армейского сукна юбку и, вытянув обутые в хромовые офицерские сапоги ноги, игриво, по-кошачьи изогнулась.

– Барону тоже почему-то кажется, что арестовали меня чекисты именно как польскую шпионку, – ушла она от прямого ответа.

– Разве на самом деле было не так? – хитровато улыбнулся Кротов.

– На самом деле меня арестовали как жену бывшего белого офицера, а значит, «врага народа». Он был русским. Поручик какого-то там пехотного полка Куняков – вот, кем он был. Я сочла ниже своего достоинства перейти на его фамилию, потеряв свою родовую, графскую – Браницкая. Хотя и замуж за него выходить – тоже было ниже моего достоинства, слишком уж мало оставалось в нем всего того, что должно было отделять офицера, дворянина, белую кость – от всего того быдла, которое нас окружало.

– А мне сказали, что вас посадили как бухгалтера.

– Это уже один из энкаведистских начальников подсуетился и сумел загнать меня в лагерь не как «врага народа», а как растратчицу народных денег. Поскольку перед арестом я действительно работала в бухгалтерии. При этом энкаведист настолько отчаянно уводил меня из-под политической статьи и пытался подарить в будущем, как минимум, четыре года внелагерной, свободной жизни, что я до сих пор признательна ему.

– Оказывается, вы умудрились пленить своими чарами даже несгибаемого чекиста-ленинца?

– У нас, у Браницких, это по женской линии родовое. Только не решайтесь ревновать меня, штабс-капитан, это всегда убийственно, – предупредила графиня, уже выйдя из палатки.

– Барон знает, что вы подались ко мне? – поинтересовался Кротов, вслед за ней выбираясь из своего пристанища.

С минуту Янина любовалась высоким звездным небом и очертаниями Оборонного Вала, сопки которого сейчас, при едва уловимом месячном освещении, казались вершинами горного хребта. А еще Дмитрий обратил внимание, что со стороны озера не доносилось никаких звуков – ни кваканья лягушек, ни криков птиц, ни всплесков воды при рыбьих играх, которые обычно порождаются близостью всякого водоема. Судя по всему, озеро действительно умирает, постепенно умертвляя при этом весь тот мир, который им же был некогда сотворен.

– Знает, конечно. Свои амбиции он удовлетворил тем, что, будучи наследственным бароном, впервые в жизни переспал с графиней[37]37
  Титул «барон» (с познелатинского – «человек», «мужчина») является самым низким среди аристократических титулов. От графа, согласно германской титулярной традиции, его отделяют титулы «фрайгер» (свободный или старший барон) и «виконт» (в буквальном значении – «заместитель графа». Более низким, нежели барон, является лишь редко употребляемый, в основном в Англии, титул «баронет» (Baronet), то есть младший барон, который является переходным между высшим (аристократическим) и низшим, нетитулованными дворянскими сословиями.


[Закрыть]. Кстати, фон Готтенберг обещал, что, как только вы заложите эту свою базу «Норд-рейх», он пришлет вам двух или трех старообрядок. Они привычны к северным морозам, покорны, а главное, удивительно трудолюбивы. Поверьте, в Сибири от них будет куда больше толку, нежели от польской аристократки или забулдыжных воровок. Правда, в постели они наверняка постны и скучны. Впрочем, кто знает, что там, в их тихом сексуальном омуте, водится. И потом, у них ведь еще есть время пройти надлежащую науку, разве не так, штабс-капитан? – завлекающе проворковала она.

Кротов не ответил. Какое-то время они молча шли вдоль кромки озерного плеса в сторону гряды, туда, где находилась женская казарма. Дмитрий не испросил разрешения провожать Янину, но, поскольку женщина не возражала, они все брели и брели, эти двое, уже немолодых, успевших переспать, но пока еще не успевших влюбиться друг в друга людей.

– И все же возникает вопрос: что привело вас ко мне, Янина, притом сразу же после походного ложа барона? – спросил Кротов уже после того, как в ответ на оклик часового, коротавшего время в небольшом дзоте назвал пароль.

– А вот этот вопрос задавать не следовало. Разве женщина обязана объяснять мужчине, почему, по каким таким душевным мотивам отдается ему?

– В том-то и дело, что не обязана.

– Только поэтому отвечу. Как только я узнала, что завтра предстоит лететь в Германию, в разведшколу, отчаянно захотелось по быть в постели с настоящим русским офицером. Нет-нет, не с очередным красным командиром, из бывших безлошадников. Этого отребья у меня всегда хватало. А с истинным офицером, еще той, белогвардейской закваски.

Кротов растерянно улыбнулся: такого объяснения от переспав-шей с ним женщины слышать ему еще не приходилось.