Текст книги "Река убиенных"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

13

Вернувшись в свой кабинет, Шелленберг почувствовал себя так, словно после длительной погони наконец-то добрался до надежного укрытия, где его не только не растерзают, но даже не обнаружат. Стоя у двери, он осмотрел его с таким же интересом, с каким разглядывал, когда впервые вошел сюда его хозяином. Этот огромный, занимающий весь пол, пушистый, выдержанный в бордовых тонах ковер… Старомодный шкаф слева от стола, в котором бредила бессмертием его личная справочная литература; огромный письменный стол из черного дерева и сотворенный в стиле, который Шелленберг называл «стилем вечного рейха», ибо все в нем было огромных размеров, все выдержано в антрацитово-черных тонах, все было массивным и предельно крепким.

Этот стол всегда напоминал Шелленбергу некое укрепление – бункер, дот или даже небольшой форт, в котором он чувствовал себя, как солдат, получивший приказ «Ни шагу назад!». Неудачным это сравнение могло показаться лишь человеку, который даже не догадывался, что в этот стол вмонтированы два пулемета! Два… пулемета! Причем оба они были нацелены на посетителя, а точка прицела автоматически менялась, по мере того как посетитель приближался к столу. В случае малейшей опасности Шелленбергу достаточно было нажать на кнопку и оба пулемета начали бы изрыгать такой фонтан пуль, что в течение нескольких секунд большая часть кабинета оказалась бы изрешеченной. Рядом с этой кнопкой находилась еще одна, нажатием коей Шелленберг воем сирены мог поднять на ноги всю охрану, которая тотчас же окружила бы здание, блокируя все входы и выходы. Когда недавно в здании РСХА была объявлена учебная тревога, это выглядело впечатляюще. И еще… Шелленберг так и определил для себя, куда, к какой «графе» – «охрана» или «слежка» за ним самим – следует отнести то несметное количество микрофонов, которые были вмонтированы в его кабинете в стенах, в столе, в шкафу и даже в одной из настольных ламп. Но сразу же предупрежденный о них бригадефюрер постепенно приучил себя к мысли, что самое разумное – забыть об их существовании, не забывая при этом, что всякое подслушивающее устройство создано на погибель людей, несдержанных в своих оценках и элементарно болтливых.

Еще пребывая в машине, доставляющей его к РСХА из офиса Гиммлера, бригадефюрер успел связаться со своим секретарем по коротковолновому радиопередатчику, действовавшему в радиусе двадцати пяти миль от здания Главного управления, и потребовал, чтобы тот немедленно занялся добычей необходимых документов. Поэтому через полчаса после того, как Шелленберг уселся в своем кресле, на столе его выросла целая гора всевозможных сводок, отчетов и сборников документов, принадлежащих к дипломатической почте.

Прежде всего бригадефюрер решил ознакомиться с текстом «Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом» – именно тем документом, дух и букву которого в течение суток он обязан был взломать, как ледокол – глыбу многовекового арктического льда.

«26 августа 1939 года. Правительство СССР и правительство Германии, – углубился он в чтение теперь уже потерявшего всякий смысл политического завещания, – руководствуясь желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению…»

«Ага, – отметил про себя Шелленберг, – значит, договор 1939 года стал естественным следствием договора, действовавшего в течение предшествовавших тринадцати лет. Вот только этому, последнему, не суждено было продержаться и двух лет».

Никакого особого интереса пункты «Договора о ненападении» не представляли. «Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения друг на друга, как отдельно, так и совместно с другими странами. Если одна из стран станет объектом нападения со стороны третьей державы, другая договаривающаяся сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу…» Ну и конечно же обязательство не участвовать в какой-либо группировке стран, действия которой прямо или косвенно направлены против другой стороны. И заключен был договор сроком на десять лет, с правом пролонгации.

Шелленбергу стало понятно, что основная изюминка действительно заключалась в «Секретном дополнительном протоколе», приложенном к этому договору, но так и не опубликованном. И что именно ссылка на нарушение Германией этого договора станет основным мотивом всех политических демаршей России. «Но при этом она так и не решится опубликовать или хотя бы сослаться на “Секретный дополнительный договор”, приложенный к “Пакту Молотова – Риббентропа”, – напомнил себе Шелленберг. – Вопрос в том, что практически может извлечь Германия из рассекречивания этого приложения и позволит ли оно шантажировать коммунистов даже с учетом того, что в роли агрессора предстанет все же Рейх».

Понятное дело, что в нужный момент германская пропаганда может организовать утечку информации, или даже официально заявить, как подло повела себя Россия в отношении Польши, и надолго осложнить и без того непростые отношения между поляками и русскими. В пункте втором договора говорилось: «В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан.

Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства, и о границах такого государства будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия».

– А ведь они его уже давно «разрешили»! – вслух произнес бригадефюрер СС, понимая, что если когда-либо германская пропаганда и сможет извлечь некую выгоду из выдачи данного секрета, то не сейчас и только не в контексте «Воззвания фюрера к германскому народу». Уже хотя бы потому, что Польша давно расчленена, Польского государства ни де-юре, ни де-факто не существует и воссоздание его не выгодно ни одной из сторон.

В папке, которую Шелленбергу доставили из Министерства иностранных дел, к тексту договора была приложена и вырезка из статьи «Советско-германский договор о ненападении», опубликованной в советской газете «Правда», с дословным переводом ее на германский. Причем Шелленберг особое внимание обратил на ее окончание: «Вражде между Германией и СССР кладется конец. Различие в идеологии и в политической системе не должно и не может служить препятствием для установления добрососедских отношений между двумя странами. Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР, отныне должна получить необходимые условия для своего развития».

“Загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР”, – хохотнул про себя бригадефюрер. – Это ж какие такие враги нашлись у дружбы народов Германии и СССР?» – задался он сакраментальным вопросом, чувствуя, что постепенно превращается в оппозиционера режимов обоих империй. А прочувствовав это, загадочно улыбнулся: «А что, еще все может быть!»

Впрочем, ответ на вопрос о том, кого имели в виду Молотов и Риббентроп, говоря о врагах германо-советской дружбы, найден был бригадефюрером довольно быстро. В «папке Канариса», предоставленной ему секретарем, штурмбаннфюрером СС Теллером, он обнаружил документ с грифом «Государственная тайна. Канцелярия Имперского министра иностранных дел. 24 августа 1939 года». И назывался он: «Запись беседы, состоявшейся в ночь с 23 на 24 августа между Имперским министром иностранных дел, с одной стороны, и господином Сталиным и Председателем Совета Народных Комиссаров Молотовым, с другой стороны».

В разделе, определяющем обсуждаемые вопросы и названном «дипломатами» из абвера просто и глубокомысленно – «Англия», Шелленберг не без ехидства прочел: «Господин Сталин и Молотов враждебно комментировали манеру поведения британской военной миссии в Москве, которая так и не высказала советскому правительству, чего она в действительности хочет.

Имперский министр иностранных дел фон Риббентроп заявил в связи с этим, что Англия всегда пыталась и до сих пор пытается подорвать развитие хороших отношений между Германией и Советским Союзом. Англия слаба и хочет, чтобы другие поддерживали ее высокомерные претензии на мировое господство.

Господин Сталин живо согласился с этим и заметил следующее: «Британская армия слаба, британский флот больше не заслуживает своей прежней репутации. Английский воздушный флот, можно быть уверенным, увеличивается, но Англии не хватает пилотов. Если, несмотря на все это, Англия еще господствует в мире, то это происходит лишь благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать. Смешно, например, что всего несколько сотен британцев правят Индией».

«А ведь “вождь всех времен и народов” явно провоцирует Германию на войну с Англией, – не было нужды Шелленбергу слишком уж углубляться в размышления. – Он почти открытым текстом призывает фюрера напасть на слабую, почти безоружную Англию, чтобы затем, победив ее совместно с Россией, произвести новый раздел мира. Он буквально навязывает фюреру свою дружбу в обмен на нападение на Англию. Конечно же подстраховываясь при этом и направляя основное острие военных устремлений Третьего рейха в сторону Ла-Манша».

«Имперский Министр иностранных дел, – со все большим интересом читал Шелленберг этот прелюбопытнейший документ, – согласился с этим и конфиденциально заявил Сталину, что на днях Англия заново прощупывала почву, с виноватым упоминанием 1914 года. Это был типично английский глупый маневр. Имперский Министр иностранных дел предложил фюреру сообщить англичанам, что, в случае германо-польского конфликта, ответом на любой враждебный акт Великобритании будет бомбардировка Лондона.

Господин Сталин заметил, что прощупыванием почвы, очевидно, было письмо Чемберлена к фюреру, которое посол Великобритании в Германии Гендерсон доставил в Оберзальцберг 23 августа. Сталин далее выразил мнение, что Англия, несмотря на слабость, будет вести войну довольно ловко и упрямо».

«И здесь вождь мирового пролетариата тоже явно набивался в союзники, давая Риббентропу понять, что при всей слабости Англии, Рейху все же лучше иметь у себя в тылу надежного союзника».

14

Вернувшись к началу документа, Шелленберг обратил внимание, что беседа-то между Сталиным и фон Риббентропом состоялась ночью. А что, подумал он, возможно, такие переговоры, после которых Германия спокойно могла начать войну против Польши, как раз и стоит проводить в полночь, продолжая традиции тайных вечерь.

Шелленберг уже хотел было отложить этот мюллеровский документ, когда вдруг взгляд его наткнулся на имеющуюся на последней странице запись: «Тосты». Некий Генке, чья подпись, без указания должности, стояла под этим протоколом ночной встречи Сталина и фон Риббентропа, не пренебрег в своем документе и тостами, справедливо полагая, что они тоже несут определенную политическую нагрузку.

«В ходе беседы господин Сталин неожиданно предложил тост за фюрера: “Я знаю, как сильно германская нация любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье”.

Господин Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел и посла, графа фон Шулленбурга. Господин Молотов поднял бокал за Сталина, отметив, что именно Сталин своей речью в марте этого года [12]12
  Имеется в виду речь Сталина на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года.


[Закрыть], которую в Германии правильно поняли, полностью изменил политические отношения».

…При прощании господин Сталин обратился к имперскому министру иностранных дел со следующими словами: «Советское правительство относится к новому Пакту очень серьезно. Он может дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера».

Бригадефюрер вдруг поймал себя на том, что он, собственно, не тем занимается. Времени становится все меньше, а ни одной строчки «Воззвания» пока еще не написано. Даже в черновом варианте. Мало того, Шелленберг понимал, что пока не извлек для своего «Воззвания к германскому народу» ничего конкретного. Тем не менее ощущал, что постепенно погружается в атмосферу тайного сговора властителей двух империй, которые, заботясь только о расширении и благополучии своих держав и исходя из имперских амбиций, уже, как на «зеро», сделали ставку в своей военно-политической рулетке на Европу.

Прежде чем окончательно сложить бумаги в «папку от Канариса», бригадефюрер успел выяснить для себя, что, оказывается, существовали еще три протокола-приложения. Один из них проходил под грифом «конфиденциально», два остальных – «секретно». В «конфиденциальном» протоколе оговаривались условия переселения в Германию этнических немцев, которые после вступления в силу этого договора оказывались в зоне советского влияния, куда вошли Финляндия, Латвия, Эстония, а также «восточные территории Польского государства», то есть Западная Украина и Западная Белоруссия.

Сложнее была ситуация с Литвой. По договору от 23 августа 1939 года она оказывалась в сфере влияния Германии. Но 28 сентября этого же года между СССР и Германией был подписан «Договор о дружбе и границе», к которому были приложены эти три конфиденциально-секретных протокола.

Так вот, по одному из них, Литва уже переходила под сферу влияния СССР. Но не вся. Небольшая юго-западная часть этого государства оставалась под патронатом Германии. При этом оговаривалось, что Литва находится в сфере влияния России взамен Люблинского и части Варшавского воеводств, которые она передает Германии. По имперской логике, фюрер должен был бы изо всех сил цепляться за ту юго-западную часть Литвы, которая досталась Рейху. Однако совершенно недавно политический торг за территории был возведен политиками этих двух стран в торг элементарный, естественный, то есть финансовый.

Шелленберг знал, что по взаимному соглашению от 10 января 1941 года эту часть Литвы Германия передала России. Но только сейчас он выяснил, что Советскому Союзу это приобретение обошлось в 31 с половиной миллиона рейхсмарок. Причем восьмую часть этой суммы Советы обязаны были в течение трех месяцев покрыть поставками цветных металлов, «которые так необходимы сейчас нашей промышленности, особенно авиастроителям», прокомментировал эту более чем выгодную сделку бригадефюрер СС. А всю остальную сумму – золотыми слитками.

Разобравшись в сути этой аферы, Шелленберг хищно рассмеялся. Ему, как никому другому, было понятно, что фюрер пошел на сделку только для того, чтобы основательно опустошить советскую казну, ибо уже через недельку-вторую эта территория опять окажется под юрисдикцией Германии. И на сей раз – навсегда. Как, впрочем, и вся Литва, а также Латвия и Эстония.

Но самая главная ошибка Сталина состояла в другом. Заключив с Германией «Договор о ненападении и дружбе», он вынужден был позволить своей прессе пропагандировать эту самую дружбу, сводя на нет все усилия, все пропагандистские заделы, созданные международным коммунистическим движением. Таким образом, он перечеркнул всю антигитлеровскую, антинацистскую пропаганду, которую так старательно и так жертвенно налаживали в тридцатые годы коммунисты в странах Западной Европы.

15

Шел двенадцатый час ночи, когда Шелленберг, взяв необходимые документы и первые наметки «Воззвания», хотел было отправиться на свою виллу в Гедесберге, но передумал и в последнюю минуту приказал водителю везти его на Берлинскую квартиру. Он предчувствовал, что ночь выдастся беспокойной: возможны звонки, а также и курьеры с дополнительными бумагами. Поэтому более разумно, если он останется дома, а не на вилле, где сейчас пребывала его семья. К тому же в доме у него собрана специальная библиотека и домашний архив, позволявшие ему, в принципе, работать над любым документом.

И предчувствие не обмануло его. Едва Шелленберг начисто переписал два первых вступительных абзаца, как позвонил Гейдрих [13]13
  Исторический факт. Из мемуаров Шелленберга следует, что Гейдрих и Гиммлер звонили ему всю ночь. Особенно нервничал Гиммлер, который всю эту ночь оставался посредником между Шелленбергом и самим фюрером. Тоже не спавшим и тоже нервничавшим.


[Закрыть].

– Как движется работа, Вальтер? – довольно встревоженно поинтересовался он, словно боялся, что невыполнение поручения Гиммлера повлечет для него более серьезные последствия, нежели для Шелленберга.

– Да как сказать, в общем-то… – непростительно замялся бригадефюрер.

– Говорите прямо, – грубовато прервал его Гейдрих. – Что там у вас?

– Вступительные абзацы готовы.

– Только вступительные?! – изумился группенфюрер. – Но уже полночь. А к утру…

– В документах такого рода, группенфюрер, самое сложное – первые вступительные предложения, – устало помассировал большим и безымянным пальцами виски бригадефюрер. – Ибо они задают тон и определяют стиль…

– К черту ваш стиль, Шелленберг! Вы уже потеряли уйму времени.

Вальтер хотел съязвить, что больше всего времени он теряет сейчас, выслушивая его, и будет терять во время каждого его последующего звонка. Но вовремя осадил себя.

– Учту, группенфюрер.

– И не вздумайте завалиться спать!

– Не сомкну глаз, пока не допишу последней строчки. Утром все перечитаю.

Миролюбивый тон подчиненного сбил Гейдриха с агрессивного настроя, и несколько мгновений он то ли прокашливался, то ли ворчал что-то несвязное, прекрасно понимая, что наседать сейчас на молодого СС-генерала тоже не стоит. Как всякий человек, который аллергически боится самого процесса составления бумаг, он почти с ужасом представил, окажись на месте Шелленберга он сам. Так что в основе первого побудительного мотива, заставившего Гейдриха взяться за трубку, было все же сострадание. Пусть даже чиновничье. А уж потом – благородный гнев Гиммлера и ярость фюрера, ожидавшие его как шефа Главного управления имперской безопасности в том случае, если вдруг несчастный Шелленберг не разродится этим историческим «Воззванием» фюрера.

– Документов вам хватает? – уже совершенно иным, сочувственным тоном поинтересовался он.

– Их оказалось даже больше, чем я предполагал. Они-то и отобрали у меня львиную долю времени. Правда, сами по себе они настолько важны и настолько могут пригодиться мне, что времени жалеть не приходится.

– Главное, просмотрите несколько подобных речей фюрера. Обратите внимание, что говорит он короткими, резкими, значимыми фразами. В отличие от Геббельса, который любую околесицу несет напыщенно и многословно.

– Вы правы: фюрер умеет общаться с простыми германцами, с бюргерами, – поспешно ответил Шелленберг, вспомнив, что в квартире его встроенных микрофонов не меньше, нежели в служебном кабинете. И только потому не касался оценки речей Геббельса, что не желал сознаться: в отличие от Гейдриха он, Шелленберг, является тайным поклонником цицероновского таланта рейхсминистра пропаганды.

– Да, рейхсфюрер вам не звонил?

– Пока что нет.

– Еще, очевидно, позвонит.

– Ну, наверное, он сначала свяжется с вами.

– Со мной – тоже. Сейчас без четверти одиннадцать. Фюрер только что закончил совещание с генштабистами вермахта. Но, прежде чем принять генералов, поинтересовался у Гиммлера, готовится ли его обращение и кто именно, – вы слышите, Шелленберг? – кто персонально этим занимается.

– И если я все еще тружусь над этим «Воззванием», значит, возражений против моей скромной нелитературной кандидатуры не возникло, – бодро произнес Шелленберг, и тут же мысленно взмолился: «Только бы фюрер не вздумал звонить прямо сюда! Тогда уж он точно выбьет меня из творческого процесса часа на полтора. А вообще-то, фюреру давно пора обзавестись таким личным секретарем, для которого составление подобных воззваний было бы приятным времяпрепровождением».

– Надеюсь, утром мне удастся лицезреть плоды вашего труда, – неожиданно завершил свой звонок Гейдрих в духе Геббельса.

– Тяжкого труда, – уточнил бригадефюрер.

Около часа Шелленберг писал воззвание, стараясь следить не столько за стилем – этому он будет предаваться при читке – сколько за изложением мотивов, которые вынудили фюрера, всю Германию, нарушить Пакт о ненападении на СССР и развязать войну.

Прервавшись на какое-то время, он подбодрил себя рюмкой французского коньяку и вновь вернулся к бумагам, на сей раз – к «папке от Мюллера». И теперь уже его внимание привлекли сообщения ТАСС, опубликованные в газете «Правда» от 19 и 20 сентября 1939 года, как раз в то время, когда советская и германская армии расправлялись с агонизирующей Польшей. Именно из этих публикаций прямо и ясно следовало, что коммунисты рассматривали «германских нацистов» как верных и преданных союзников.

«Во избежание всякого рода необоснованных слухов, – говорилось в первом сообщении ТАСС, – насчет задач советских и германских войск, действующих в Польше, правительство СССР и правительство Германии заявляют, что действия этих войск не преследуют какой-либо цели, идущей вразрез интересов Германии или Советского Союза и противоречащей духу и букве пакта о ненападении, заключенного между Германией и СССР. Задача этих войск, наоборот, состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования».

– А ведь там, где начинают писать советские борзописцы, Геббельсу делать нечего, – полузабывшись, вслух произнес Шелленберг, вновь добавляя себе коньячку. «Восстановить порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства». Вот так, взяло и распалось… Зарождение империи начинается не с военных побед и завоеванных территорий, а с формирования имперских амбиций и имперской логики. А еще лучше было бы сказать: «Зарождение империй начинается не с формирования армий и территорий, а с формирования имперских амбиций и имперского способа мышления. И какая иезуитская казуистика звучит в словах «помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»!

А вот второе сообщение заинтересовало бригадефюрера прежде всего тем, что оно было передано корреспондентом ТАСС из Берлина. Причем в тот же день, когда появилось предыдущее сообщение ТАСС в «Правде».

«Германия. Берлин. 19 сентября (ТАСС). Германское население единодушно приветствует решение советского правительства взять под защиту родственное советскому народу белорусское и украинское население Польши, оставленное на произвол судьбы бежавшим польским правительством. Берлин в эти дни принял особенно оживленный вид. На улицах, около витрин и специальных щитов, где вывешены карты Польши, весь день толпятся люди. Продвижение частей Красной армии обозначается на карте красными советскими флажками».

И здесь же Шелленберг обнаружил копию телеграммы, посланной все того же 19 сентября 1939 года имперским министром иностранных дел фон Риббентропом в Москву, германскому послу Шуленбургу:

«Я предписываю, чтобы Вы сказали господину Сталину, что Вы сообщили в Берлин о Вашей встрече с ним и что теперь Вы, по моему наставлению, информируете его о том, что соглашения, которые я заключил в Москве по поручению фюрера, будут конечно же соблюдаться и что они рассматриваются нами, как фундамент новых дружественных отношений между Германией и Советским Союзом.

Риббентроп».

«Так, может, не стоит торопиться с войной против России? – вдруг закралась в сознание Шелленберга шальная мысль. – Какой в этом смысл? Почему бы и Англию не расчленить точно так же, как Польшу?» Нет, он, конечно, знал, что русские подтягивают свои войска к границе, что они резко увеличивают численность своей армии, создавая при этом все новые и новые части «смертников» из неисчислимого числа заключенных. И поскольку Германия даже мечтать не может о таком количестве концлагерей, которые создали в своей «самой демократической в мире стране» коммунисты, то понятно, что и запас смертников у России неисчерпаем.

Шелленберг не сомневался, что рано или поздно германским войскам придется подойти к стенам Кремля. Но стоит ли развязывать эту войну сейчас? Не лучше ли с помощью русских расправиться с Англией, Францией и США, а уж затем, создав национальные силы сопротивления из представителей народов, входящих в СССР, приняться и за этого глиняного колосса?

В самый разгар оппозиционистских размышлений Шелленберга с ним вдруг связался Гиммлер.

– Шелленберг, только что мне позвонил фюрер, – провозгласил он таким голосом, словно только что ему явился Иисус. – Фюрер желает, чтобы мотивы, которые заставили его принять решение о начале боевых действий, вы изложили, исходя из последних данных нашей разведки и контрразведки. Деталей касаться не нужно, ссылаться на агентурные сведения – тоже. – «Кому бы пришло такое в голову – в “Воззвании” к народу?» – ужаснулся бригадефюрер. – Но вы должны раскрыть все активизирующееся действие русской секретной службы, которая массово засылает в Германию и на подконтрольные ей территории шпионов и диверсантов, поощряет действия местных врагов рейха… Словом, продумайте, как это отразить, чтобы звучало лаконично и убедительно.

– Яволь, господин рейхсфюрер. Мысленно я уже готовлюсь именно к такому изложению данной проблемы.

Отбросив все те концепции мироустройства, которыми он только что грезил, Шелленберг принялся излагать мысли фюрера со старательностью ученика, которому поручили пересказать одно из произведений Гёте.

До половины третьего ночи, когда наконец текст был готов и секретарь отвез его дежурившей в РСХА машинистке, Гиммлер успел позвонить еще трижды, приводя его своими звонками в ярость. Единственным оправданием могло служить только то, что каждый свой звонок он объяснял звонком фюрера. Ну а свое воззвание, по воле Шелленберга, фюрер должен был обрывать на самой тревожной, но в то же время мобилизующей ноте: «Народ Германии! Развернувшиеся в настоящее время военные события по своему масштабу намного превосходят все те, которые когда-либо переживало человечество!»

Когда бригадефюрер писал эти слова, ему казалось, что при их чтении каждый германец, даже если он не разделяет национал-социалистических взглядов, должен преисполняться чувством гордости за могущество и величие рейха. И лишь когда, не раздеваясь, прилег на диване, чтобы пару часов подремать, вдруг поймал себя на мысли: «А ведь когда 22 июня это обращение будет опубликовано в прессе и зачитано по радио, первые сотни германских солдат уже падут убитыми и ранеными на ощетинившихся штыками просторах России. И даже из этих последних слов “Воззвания” германцы поймут, что началась не какая-то там “русская кампания”, началась Вторая мировая война».

«Но ведь начал-то ее, эту войну, не Шелленберг, – по-адвокатски вздохнул бригадефюрер, сладостно погружаясь в тихую предрассветную дрему. – Тем не менее было бы справедливо, если бы со временем мир узнал, что автором этого воззвания был все же не фюрер, а тогда еще мало кому известный начальник Управления разведки и диверсий Главного управления имперской безопасности Вальтер Шелленберг. В конце концов, за каждым важным историческим документом должна четко просматриваться не менее важная историческая личность».