Текст книги "Астронавты в лохмотьях"

Автор книги: Боб Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Я в порядке, капитан. Высота на меня не действует. – Фленн погладил карбла в зеленую полоску, который сидел у него за пазухой, и только мордочка его выглядывала из разреза в хламиде. – Тинни тоже в порядке. Мы греем друг друга.

– Учитывая обстоятельства, мне, пожалуй, не так уж плохо. – Завотл, неуклюже двигая рукой в перчатке, записал все в журнал. – А про вас, капитан, я должен записать, что вы в приподнятом настроении? И в наилучшем здравии?

– Да, и никакие шпильки не заставят меня изменить решение – сразу после малой ночи я переворачиваю корабль.

Толлер знал, что второй пилот все еще цепляется за свою теорию, будто после прохождения точки нулевой гравитации с переворотом лучше подождать еще день, а то и больше. Он доказывал, что тогда они пройдут наиболее морозную область быстрее, и тепло, уходящее от баллона, тоже будет защищать от холода.

Толлеру эта идея нравилась, но он не имел права нарушать инструкции.

Лейн внушал ему: «Как только вы минуете среднюю точку, вас начнет притягивать Верхний Мир. Притяжение, сначала слабое, начнет быстро расти. Если вы еще увеличите это притяжение тягой реактивного двигателя, конструктивная прочность корабля будет быстро превышена. Допускать этого ни в коем случае нельзя».

Завотл возражал, что ученые ЭЭНК не предвидели холод, угрожающий жизни, и еще не учитывали, что разреженный воздух на среднем отрезке пути создает меньшую нагрузку на оболочку, и, следовательно, максимальная безопасная скорость должна увеличиться. Но Толлер оставался непреклонным. Как капитан корабля он обладал большой властью и свободой в принятии решений, но не мог нарушить прямую директиву ЭЭНК.

Он не признавался, что на его решение повлияло и нежелание пилотировать корабль вверх ногами. Хотя во время подготовки к полету Толлер в душе не очень-то верил в невесомость, но понимал, что, как только корабль минует среднюю точку, он перейдет в гравитационные владения Верхнего Мира, и в определенном смысле путешествие завершится, поскольку – если не вмешается человек – на судьбу корабля родная планета больше влиять не будет. С точки зрения небесной физики они станут инопланетянами.

Толлер решил, что может позволить себе отложить переворот только до конца малой ночи. За время подъема Верхний Мир, хотя баллон и закрывал его, постепенно увеличивал свой видимый размер, и, соответственно, увеличивалась малая ночь. Наступавшая малая ночь должна была продлиться три часа, и к ее исходу корабль начнет падать на планету-сестру.

Толлер заметил, что неуклонное изменение соотношения дня и ночи постоянно напоминает ему о фантастичности этого путешествия. Ничего неожиданного для интеллекта взрослого человека здесь не было, но ребенок в нем изумлялся и благоговел перед происходящим. Малая ночь удлинялась, а основная укорачивалась, и вскоре они должны будут поменяться местами. Ночь Мира съежится, чтобы обратиться в малую ночь Верхнего Мира…

До наступления темноты экипаж и капитан исследовали явление невесомости. Они увлеченно развешивали в воздухе мелкие предметы и смотрели, как те наперекор всему жизненному опыту остаются висеть на месте, пока очередной выброс реактивного двигателя не заставит их медленно опуститься.

Завотл записал в журнале: «Как будто реактивный двигатель каким-то образом восстанавливает часть их веса, хотя это, конечно, неверно. На самом деле предметы просто как бы привязаны к данному месту, а толчок реактивного двигателя позволяет кораблю обогнать их».

Внезапнее, чем всегда, наступила малая ночь, и гондола погрузилась во тьму, испещренную пламенеющими самоцветами. Четыре человека разговаривали приглушенными голосами. Они вернулись к ощущению единства, испытанному в начале полета при свете звезд. Со сплетен о жизни на базе ЭЭНК беседа перешла на рассуждения о том, какие диковины откроют люди на Верхнем Мире; обсудили даже, какие возникнут трудности, если попытаться полететь на Дальний Мир, который висел на западе, точно зеленый фонарь.

По наблюдению Толлера, никому не хотелось сосредоточиваться на мысли, что они висят в хрупкой коробке без крыши, а вокруг нее – тысячи миль пустоты. Он заметил также, что экипаж на это время перестал обращаться к нему как к капитану, но его это не тревожило. Толлер знал, что авторитет его остается в силе, просто обычные люди забрались в необычное место, в неизведанную область и подсознательно ощущали, что благодаря незаменимости каждого сделались равными…

– Вы не шутили насчет водки, капитан? – спросил Рилломайнер. – Мне как раз пришло в голову, что внутреннее тепло может укрепить мой проклятый нежный желудок. Водку рекомендует и медицина.

– Выпьем на ближайшей трапезе. – Толлер подмигнул и огляделся. – Но сначала перевернем корабль.

Еще прежде он с радостью обнаружил, что неустойчивость корабля, которую предсказывали в зоне невесомости, легко преодолевается при помощи боковых реактивных двигателей. Отдельных залпов в полсекунды оказалось достаточно, чтобы удерживать край гондолы в нужном положении относительно определенных ярких звезд. Теперь, однако, следовало перевернуть корабль – или вселенную – вверх ногами. Перед тем как подать на полных три секунды кристаллы в реактивный двигатель, обращенный на восток, Толлер до отказа накачал пневматический резервуар. Бесконечность поглотила звук залпа из микроскопического сопла.

На мгновение показалось, что ничтожный залп не подействует на массу корабля, затем – впервые с начала подъема – из-за выпуклости баллона выскользнул огромный диск Верхнего Мира. Серп огня вдоль одного края, почти касавшегося солнца, заливал его. Мир в то же время поднялся над краем гондолы на противоположной стороне. Когда сопротивление воздуха преодолело импульс от реактивного двигателя, корабль повис в положении, из которого экипажу открывался вид на обе планеты.

Толлер мог повернуть голову в одну сторону и смотреть на Верхний Мир, в основном черный из-за близости к солнцу. Мог повернуть голову в другую сторону и увидеть умопомрачительную выпуклость родной планеты, безмятежной и вечной, омытой солнечным светом; только искривленный участок на востоке еще лежал во тьме малой ночи. Завороженный Толлер следил, как тень Верхнего Мира съезжала с Мира, и чувствовал себя в центре вращения, у рычага непостижимого механизма, управляющего движением планет.

– Ради всего святого, капитан! – раздался хриплый вопль Рилломайнера. – Поставьте корабль нормально!

– Перестань трястись! – Толлер дал еще залп в реактивный двигатель, и Мир величественно поплыл вверх, за баллон, а Верхний Мир переместился вниз, за борт гондолы.

Толлер дал залп в противоположный боковик, чтобы уравновесить корабль в новом положении. Оснастка несколько раз скрипнула, и Толлер позволил себе победно улыбнуться – он стал первым в мире человеком, который перевернул небесный корабль. Маневр прошел быстро, без неожиданностей, а дальше начнут работать силы природы.

– Запиши, – сказал он Завотлу, – мы успешно преодолели среднюю точку. Теперь, я думаю, мы спустимся к Верхнему Миру без препятствий.

Завотл вытащил карандаш из закрепляющего зажима.

– Мы все еще рискуем замерзнуть, капитан.

– Это не такое уж большое препятствие. Если понадобится, сожжем немного зеленых и пурпурных прямо здесь, на палубе. – Внезапно оживившись, Толлер повернулся к Фленну. – Как себя чувствуешь? Ты хорошо переносишь высоту – сможешь справиться с нынешними обстоятельствами?

– Если вы хотите перекусить, капитан, то я целиком «за». Клянусь, дыра у меня в заднице затянулась паутиной!

– Тогда посмотрим, чем ты можешь нас накормить. – Толлер знал, что этого приказа все ждут, потому что больше суток никто не ел и не пил, чтобы избежать унижения, неудобства и просто отвращения при пользовании туалетом в условиях невесомости. Он благожелательно наблюдал, как Фленн запихал карбла поглубже в теплое убежище за пазухой и отвязался от кресла. Заметно задыхаясь и покачиваясь, коротышка пробирался в камбуз, но в его черных глазах светилось хорошее настроение. Вернувшись, он вручил Толлеру небольшую фляжку с водкой, включенную в запас провизии, а затем послышался стук кухонной утвари, сопровождающийся покачиванием гондолы и руганью.

Толлер отхлебнул водки и передал фляжку Завотлу, и тут до него дошло, что Фленн пытается приготовить горячее.

– Ничего не грей! – крикнул он. – Хватит хлеба с вяленым мясом.

– Все в порядке, капитан, – донесся сиплый ответ Фленна, – угольки еще светятся… нужно только… подуть посильнее… Я устрою вам пир… Человеку надо хорошо… Вот зараза!!!

Одновременно с последним возгласом раздался грохот. Толлер обернулся к камбузу как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за перегородки вертикально в воздух поднимается полено. Объятое бледно-желтым пламенем, оно, лениво поворачиваясь, поплыло вверх и слегка задело наклонный низ оболочки. Когда казалось, что оно уже отклонилось в синеву, не причинив вреда, его захватил воздушный поток и направил в сужающийся зазор между стартовой стойкой и оболочкой. Оно легло в месте их соединения и все еще горело.

– Я достану! – крикнул Фленн. – Я сейчас! – Он встал на угол борта гондолы, отстегнул страховочный трос и вскарабкался по стойке, цепляясь только руками, – почти взлетел в невесомости.

Толлер обмер, увидев, что от лакированной ткани баллона заструился бурый дымок. Фленн добрался до горящего полена и рукой в перчатке схватил его. Он отшвырнул полено боковым взмахом, и вдруг сам тоже отделился от корабля, кувыркаясь в разреженном воздухе. Напрасно загребая руками в направлении стойки, техник поплыл в сторону.

Страх общей гибели приковывал взгляд Толлера к дымящейся полоске ткани, пока он не увидел, что пламя погасло само. В то же время его сознание истошно вопило, что яркая пустота между баллоном и Фленном расширяется.

Первоначальный толчок, отбросивший Фленна, был невелик. Техник отплыл ярдов на тридцать, когда сопротивление воздуха остановило его. Он повис в голубой пустоте, сверкая на солнце, которое от гондолы закрывал баллон, и в своих лохмотьях из мешковины мало походил на человека. Толлер подошел к борту и, сложив руки рупором, крикнул:

– Фленн! Ты жив?

– Не беспокойтесь за меня, капитан! – Фленн помахал рукой, и, как ни странно, голос его звучал почти весело. – Я отсюда хорошо вижу баллон. Вокруг крепления стойки есть подпаленная область, но дыры в ткани нет.

– Мы тебя вытянем! – Толлер повернулся к Завотлу и Рилломайнеру. – Он жив. Надо бросить ему веревку.

Рилломайнер на стуле согнулся пополам.

– Я не могу, капитан, – пробормотал он. – Я не могу туда смотреть.

– Будешь смотреть и будешь делать, что потребуется, – мрачно заверил его Толлер.

– Я помогу, – вставая со стула, сказал Завотл. Он открыл рундук техника по такелажу и достал несколько мотков веревки. Толлер, торопясь прийти на помощь товарищу, схватил веревку, закрепил с одной стороны и метнул Фленну. При этом ступни Толлера оторвались от пола, и вместо мощного броска вышло нечто вялое и бесцельное. Веревка развернулась не до конца и бесполезно замерла, сохранив все изгибы. Толлер втянул ее обратно, и, пока сворачивал, Завотл бросил другую, с тем же успехом.

Рилломайнер с тихими стонами при каждом выдохе бросил более тонкий моток стеклянного шнура. Шнур развернулся полностью и в нужном направлении, но не долетел.

– Неумеха! – съязвил Фленн. Его явно не пугали тысячи миль пустоты внизу. – Твоя бабушка бросила бы лучше, Рилло.

Толлер снял перчатки и сделал новую попытку. Хотя на этот раз он прижался к перегородке, веревка, схваченная морозом, опять не развернулась на всю длину. Собирая ее, он подметил одно тревожное обстоятельство.

Раньше Фленн висел над гондолой, на уровне верхнего конца стартовой стойки, а теперь он находился уже чуть выше перил гондолы.

Толлер понял, что Фленн падает. Корабль тоже падал, но пока в баллоне оставался горячий газ, корабль сохранял какую-то подъемную силу и спускался медленнее, чем плотный предмет. В зоне, близкой к средней точке, скорость падения была очень небольшой. Тем не менее Фленн угодил в объятия гравитации Верхнего Мира и начал долгий полет к его поверхности.

– Ты заметил, что происходит? – вполголоса сказал Толлер Завотлу. – У нас осталось мало времени.

Завотл оценил ситуацию.

– Может, включить боковики?

– Мы просто начнем вращаться на месте.

– Положение серьезное, – резюмировал Завотл. – Сначала Фленн повредил, баллон, а потом еще и устроил все так, что не может его починить.

– Вряд ли он нарочно, – ответил Толлер и оглянулся на Рилломайнера. – Пушка! Найди груз, который войдет в пушку. Может быть, нам удастся выстрелить шнуром.

В этот момент ранее хладнокровный Фленн заметил свое постепенное смещение и сделал соответствующие выводы. Он попытался бороться, начал извиваться и делать плавательные движения. В других обстоятельствах его копошение выглядело бы комично. Фленн обнаружил, что ничего хорошего из этого не выходит, и снова затих, только непроизвольно протянул руки, когда до него не долетела веревка, которую второй раз бросил Завотл.

– Мне становится страшно, капитан! – Хотя Фленн кричал, его голос казался слабым, потому что растворялся в окружающем просторе. – Вы должны меня вытащить!

– Мы тебя вытащим! У нас еще… – Толлер не закончил фразу. Он собирался заверить Фленна, что времени еще полно, но побоялся, что его голосу не хватит убедительности. Уже было видно, что Фленн не просто падает мимо гондолы, но, в соответствии с непреложными физическими законами, набирает скорость. Ускорение, сперва ничтожное, накапливалось и становилось смертельным…

Рилломайнер тронул Толлера за плечо.

– В пушку ничего не войдет, капитан, но я связал два стеклянных шнура и привязал к ним вот это. – Он показал большой молоток из бракки. – Я думаю, до него долетит.

– Молодец. – Толлер оценил, что в экстренной ситуации механик все же преодолел боязнь высоты, и отодвинулся, чтобы позволить ему бросить самому. Рилломайнер привязал конец шнура к перилам, примерился и швырнул молоток в пространство.

Толлер сразу заметил ошибку Рилломайнера. Тот прицелился слишком высоко, по привычке ожидая, что брошенный предмет будет лететь, снижаясь под действием своего веса. Но в условиях почти нулевой гравитации вышло иначе. Молоток потащил за собой стеклянный шнур и застыл в нескольких мучительных ярдах над Фленном. Фленн ожил, замахал как мельница руками, но тщетно, дотянуться он не мог. Рилломайнер покачал шнур, пытаясь сместить молоток вниз, но только подтянул его к кораблю.

– Так не годится, – рявкнул Толлер. – Быстро втяни и кидай снова, прямо в него. – Он старался подавить растущую панику и отчаяние. Фленн теперь опустился заметно ниже гондолы, добросить молоток становилось все труднее, да и угол делался менее удобным для точного броска. Фленну отчаянно требовалось подобраться ближе к кораблю, но это было невозможно, если только… если только…

Знакомый голос зазвучал в голове у Толлера: «Действие и противодействие, – говорил Лейн, – это универсальный принцип…»

– Фленн, у тебя есть шанс приблизиться! – прокричал Толлер. – Швырни карбла от корабля, тогда ты поплывешь к нам. Швырни его как можно сильнее!

– Я не могу, капитан!

– Это приказ! – заорал Толлер. – Немедленно бросай карбла! Время на исходе!

Фленн медлил, экипаж стоял в тягостном ожидании. Наконец Фленн стал возиться с одеждой на груди. Солнце освещало его снизу, пока он медленно вытаскивал пушистого зверька в зеленую полоску.

– Шевелись! Ну же, быстрее! Ты можешь погибнуть! – в отчаянии вопил Толлер.

– Я уже погиб, капитан, – покорно произнес Фленн. – Но отвезите домой Тинни. – Неожиданно он широко размахнулся, и карбл поплыл к кораблю, а техник, кувыркаясь, полетел прочь. Но карбл летел слишком низко. Застыв, Толлер смотрел, как испуганное животное, мяукая и царапая воздух, скрылось под гондолой, его желтые глазки как будто сверлили Толлера. Фленн отплыл немного, потом, разведя руки и ноги, застыл в позе утопленника. Он дрейфовал вниз лицом в невидимом океане и смотрел на раскинувшийся в тысячах миль под ним Верхний Мир, который принял Фленна в свои гравитационные объятия.

– Глупый лилипут. – Рилломайнер, всхлипнув, снова швырнул молоток. Он не долетел. Застывший Фленн продолжал опускаться все быстрее.

– Возможно, он будет падать целый день, – прошептал Завотл. – Только подумать… целый день… падая… Не знаю, будет ли он еще жив, когда ударится о землю.

– У меня есть о чем подумать и кроме этого, – отрезал Толлер. Не в силах смотреть, как Фленн исчезает из виду, он отвернулся от борта гондолы.

По инструкции в случае гибели члена экипажа или повреждения корабля требовалось прервать полет.

Никто не мог предвидеть, что из-за, казалось бы, пустякового случая в камбузе возникнут такие осложнения. Но Толлер все равно чувствовал себя ответственным, и неизвестно еще, что решат администраторы ЭЭНК.

– Врубай реактивную тягу, – сказал он Рилломайнеру. – Мы возвращаемся.

Часть III
ОБЛАСТЬ НЕВЕДОМОГО

Глава 16

Пещера находилась в склоне скалистой горы, и многочисленные выступы, расщелины и колючие кусты затрудняли дорогу животному и человеку.

Лейн Маракайн позволил синерогу самому выбирать путь и лишь иногда пришпоривал его по направлению к оранжевому флагу, отмечавшему вход в пещеру. Чуть поотстав, ехали четверо верховых солдат личной охраны, обязательной для каждого офицера ЭЭНК; их голоса сливались с прерывистым жужжанием насекомых. Недавно прошла малая ночь, и высокое солнце припекало землю, окутывая горизонт дрожащим пурпурным покрывалом горячего воздуха.

Лейн ощущал необычное душевное спокойствие. Он радовался случаю забраться подальше от базы небесных кораблей и не думать о планетном кризисе и межпланетных путешествиях. Десять дней назад из испытательного полета преждевременно возвратился Толлер, и Лейна вовлекли в тягостный круговорот совещаний, консультаций и долгой переработки полученных данных. Одна из фракций в администрации ЭЭНК настаивала на втором испытательном полете с посадкой на Верхний Мир и полным картографированием центрального континента. В нормальных условиях Лейн согласился бы, но ситуация на Колкорроне стремительно ухудшалась, и это подавляло все прочие соображения…

«Производственную задачу» – постройку тысячи небесных кораблей – выполнили даже с некоторым запасом благодаря целеустремленной жестокости принцев Леддравора и Чаккела.

Для королевского семейства и аристократов Колкоррона выделили пятьдесят кораблей; эти люди полетят малыми группами в относительной роскоши, хотя все равно далеко не все благородные решили стать мигрантами.

Еще двести кораблей предназначили для перевозки грузов: птицы, скота, семян, оружия, основных машин и материалов; еще сотню – для военного персонала.

Остальные шестьсот пятьдесят кораблей с сокращенным до двух человек экипажем могли перевезти на Верхний Мир почти двенадцать тысяч простолюдинов.

На ранней стадии великого предприятия король Прад издал декрет о том, что люди переселяются на чисто добровольной основе, что количество мужчин и женщин должно быть равным и что определенная часть мест резервируется за мужчинами, владеющими ключевыми специальностями.

Довольно долго практичные колкорронцы отказывались принимать всерьез это предложение и рассматривали его как забавную королевскую прихоть, над которой следует подшучивать в тавернах. Тех немногих, кто подал заявки, презирали; казалось, что людей придется загонять в небесные корабли силой.

Прад заранее знал, что вся армия будет в деле и больших сил он собрать не сможет, поэтому предпочел выжидать. Птертовая чума, голод, быстрое разрушение общественного порядка выдвинули свои аргументы, и – несмотря на проклятие церкви – реестр добровольных эмигрантов начал разбухать. Но все-таки колкорронцы считали такой выход слишком радикальным, и консервативное население было убеждено, что любые лишения и опасности на Мире лучше, чем неизбежная гибель в чуждой голубой бесконечности неба.

Затем пришло сообщение, что небесный корабль ЭЭНК прошел более половины пути до Верхнего Мира и вернулся невредимым. После этого все оставшиеся места в эмиграционном флоте были распределены очень быстро. Обладателей ордеров по-прежнему ругали, но теперь из зависти. Общественное мнение изменилось, и многие из тех, кто отвергал саму идею полета на планету-сестру, начали считать себя жертвами дискриминации. Даже большинство обывателей, слишком апатичных, чтобы переживать по поводу общеисторических вопросов, роптали при рассказах о фургонах, загруженных дефицитными припасами, исчезающих во вратах базы небесных кораблей…

В этой обстановке Лейн доказывал, что испытательный полет достиг цели, поскольку он удачно выполнил переворот и прошел среднюю точку. Спуск на Верхний Мир должен оказаться делом спокойным и предсказуемым; а Завотл представил вполне хорошие рисунки центрального континента, который наблюдал в бинокль. Из них следовало, что на континенте мало гор и других особенностей рельефа, могущих помешать безопасной посадке.

Даже члена команды потеряли при обстоятельствах, послуживших ценным уроком: в условиях невесомости нельзя стряпать.

Лейн заключил, что командира корабля следует поздравить – он хорошо справился со своей уникально сложной миссией, а само переселение надо начинать в ближайшее время.

Мнение Лейна приняли.

Первая эскадрилья, в основном со строительными рабочими и солдатами, должна была отправиться 80-го числа 2630 года.

До него оставалось всего шесть дней, и, пока синерог Лейна выбирал путь к пещере вверх по склону, ученый думал, что удивительно вяло реагирует на перспективу полета. Если все пойдет по плану, они с Джесаллой полетят на корабле десятой эскадрильи, которая – с учетом плохой погоды и действий птерты – должна покинуть планету через каких-то двадцать дней. Почему же его так мало трогает близость предстоящего путешествия, величайшего события в жизни, потрясающих перспектив, открывающихся перед нацией, самого дерзкого предприятия в истории человечества?

Может, он настолько робок, что боится даже думать о нем? Или все увеличивающаяся трещина в отношениях с Джесаллой – не признанная, но постоянно присутствующая, – лишает его эмоциональной и духовной опоры? Или это у него, всегда гордившегося своим интеллектом, просто не хватает воображения?

Синерог обошел уступ, и Лейн увидел пещеру. Поток вопросов и сомнений отодвинулся в сторону. Довольный передышкой ученый спешился и подождал солдат. Капельки пота покрывали лица охранников, скрытые кожаными шлемами. Солдаты беспокойно озирали дикое место.

– Подождете меня здесь, – сказал Лейн дородному сержанту. – Где вы разместите наблюдателей?

Лучи солнца падали почти отвесно, обводя пылающим ободком диск Верхнего Мира; сержант заслонил глаза.

– На вершине холма, сэр. Отсюда им будет видно пять-шесть других наблюдательных постов.

– Хорошо. Я иду в пещеру и не хочу, чтобы меня беспокоили. Зовите меня только при птертовой тревоге.

– Да, сэр.

Пока сержант спешивался и размещал людей, Лейн открыл навьюченные на синерога корзины и достал четыре масляных фонаря. Он зажег фитили линзой, поднял фонари за стеклянные шнуры и внес в пещеру. Вход был низким и узким – не шире одностворчатой двери. На мгновение воздух показался даже теплее, чем снаружи, затем Лейн шагнул в прохладный сумрак, а стены расступились и образовали просторное помещение. Лейн установил фонари на грязном полу и стал дожидаться, когда глаза привыкнут к скупому освещению.

Пещеру недавно, в этом году, открыл геодезист. Он обходил гору в поисках мест для наблюдательных постов.

То ли из чистого энтузиазма, то ли желая испробовать прославленное радушие магистра Гло, геодезист отправился на Зеленую Гору и представил описание поразительного содержимого пещеры. Вскоре это сообщение дошло до Лейна, и он решил осмотреть пещеру, как только выкроит время. Сейчас, окруженный образами прошлого, он понял, что неспроста пришел в это темное место. Он обращался к прошлому Мира и отворачивался от будущего на Верхнем Мире, признавая, что ничто в переселенческом полете и в жизни после него его не привлекает…

Наконец глаза привыкли, и ученый смог рассмотреть картины на стенах. Они в беспорядке изображали разные сцены. Похоже, что сначала рисовали на самых больших и гладких поверхностях, а следующие поколения художников заполнили промежутки фрагментарными рисунками, искусно включая в орнамент естественные пустоты и трещины.

В результате получился настоящий лабиринт, где взгляд блуждал, не в силах остановиться, по изображениям полуобнаженных охотников, семейных групп, стилизованных деревьев бракки, демонов, кухонных горшков, цветов, человеческих скелетов, младенцев, сосущих молоко, геометрических фигур, рыб, змей, всяких артефактов и загадочных символов. В некоторых случаях основные линии выдолбили в скале и заполнили смолой, так что изображения навязчиво выпирали из стены; кое-где, наоборот, существовала некая пространственная неопределенность, где форму человека или зверя обозначали только оттенки цвета. Красители по большей части сохранили яркость там, где требовалось, и сдержанность, где художник желал быть нежным, но кое-где время усложнило и без того запутанную картину пятнами сырости и порослью грибов.

Лейна, как никогда, захватило ощущение неразрывности веков.

Базовый тезис колкорронской религии гласил, что Мир и Верхний Мир существуют вечно и почти не меняются со временем, служа двумя полюсами непрерывного изменения человеческой души. Четыре века назад церковь воевала с Битианской ересью, гласившей, что в награду за добродетельную жизнь на одной планете личность после реинкарнации на другой получит более высокое положение. Основное недовольство церкви вызывала идея прогресса, то есть изменения, которая противоречила утверждению, что нынешний порядок существует вечно и неизменно. Оказывается, Лейн с легкостью верил, что вселенная всегда была такой, как сейчас, но даже на малом отрезке человеческой истории появились признаки перемен, и вот прошлое преподносит наглядные доказательства!

Он не знал, как оценить возраст пещерной живописи, но интуитивно чувствовал – тысячелетия, а не столетия. Рисунки доказывали, что когда-то люди жили в других условиях, чем сейчас, думали иначе и делили планету с животными, которых больше нет. Лейн ощутил внезапный прилив возбуждения и подумал, что здесь, в этих рисунках, и заключается тот единственный материал, над которым можно работать всю жизнь. Он мог бы дополнить и расширить свои познания о мире, изучая прошлое, – образ жизни гораздо более естественный для ученого и более достойный, чем бегство на другую планету.

А может, еще не поздно? – эта мысль, хотя и не вполне серьезная, будто усилила холод пещеры. Ученый вздрогнул и втянул голову в плечи. Как уже не раз в последнее время Лейн попытался проанализировать, так уж ли он обязан лететь на Верхний Мир.

Логичное ли это действие – хладнокровный продуманный поступок ученого, или он следует долгу перед Джесаллой и детьми, которых она твердо решила завести, долгу подарить им другое будущее? Пока он не начал анализировать собственные мотивы, все казалось предельно ясным – либо лететь на Верхний Мир в объятия будущего, либо остаться на Мире и умереть вместе с прошлым.

Но большинству людей решать не приходилось. Они поступят вполне по-человечески – откажутся, пока живы безропотно подчиняться или просто отвергнут саму мысль что над человечеством одержала верх слепая и безмозглая птерта.

Собственно, перелет и не мог состояться без тех, кто оставался, чтобы обеспечить подъем небесных кораблей, охранять базу и поддерживать порядок после того, как отбудут король со свитой, – поддувателей, персонала птертовых наблюдательных постов, военных.

Лейн знал, что жизнь на Мире не прекратится за одну ночь, возможно, пройдут годы и даже десятилетия, в течение которых население будет постепенно сокращаться, и, возможно, этот процесс приведет к тому, что сформируется стойкое неуязвимое малочисленное ядро, которое останется жить под землей в условиях невообразимых лишений. Лейн не желал участвовать в таком сценарии, но все-таки он понимал, что, если бы захотел, мог бы найти в его рамках свою нишу. Главное, он прожил бы свой век на родной планете, где его существование имело бы смысл.

Но как же Джесалла? Она слишком верная жена и ни за что не полетит без него. Хотя с каждым днем они все больше отдалялись друг от друга, Джесалла строго соблюдала обеты, которые дала при бракосочетании. Лейн даже думал, что она до сих пор не призналась себе в том… Взгляд его быстро пробежал по древней панораме и остановился на изображении играющего ребенка. Мальчик сосредоточенно смотрел на игрушку, по-видимому, куклу, которую держал в одной руке. Другую руку он протянул в сторону, словно поглаживая домашнего любимца, но прямо у него под ладонью находился гладкий круг. Круг был бесцветный, он мог изображать большой мяч, воздушный шар или даже Верхний Мир – но Лейну почему-то показалось, что это птерта…

Он поднял фонарь и подошел ближе. При более ярком освещении Лейн убедился, что круг бесцветен, в то время как другие объекты древние художники скрупулезно и тонко раскрасили. Отсюда следовало, что он ошибся, тем более раз дитя было спокойно и не боялось твари, которая всегда воспринималась как нечто ужасное.

Кто-то вошел в пещеру и прервал размышления Лейна. Он нахмурился, в раздражении поднял фонарь и тут же непроизвольно отступил на шаг, увидев Леддравора. Принц проскреб мечом по стене в узком проходе, прошел в основной зал и с улыбкой скользнул взглядом по рисункам.

– Добрый вечерний день, принц, – сказал Лейн, досадуя на непроизвольную дрожь в голосе. За время работы для ЭЭНК он много раз встречался с Леддравором и научился сохранять присутствие духа. Но там, в шумной атмосфере кабинетов, всегда находились и другие, а здесь, в пещере, Леддравор казался огромным, страшным, нечеловечески могучим и настолько чуждым Лейну, что вполне мог сойти с какой-нибудь сцены на этой тысячелетней стене.

Перед тем как заговорить, Леддравор бегло осмотрел всю экспозицию.

– Мне сказали, Маракайн, что здесь есть что-то примечательное. Меня что, ввели в заблуждение?

– Я так не думаю, принц. – Лейн попытался овладеть своим голосом.

– Не думаешь? Тогда ответь, что именно твой утонченный ум способен оценить, а мой нет?

Лейн напряженно искал ответ, который бы сгладил неловкость и не задел принца.

– У меня не было времени изучить рисунки, принц, но меня заинтересовало то, что они, очевидно, очень старые.