Текст книги "Существовать и мыслить сквозь эпохи !"

Автор книги: Биргит Лаханн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

И Ницше спрашивает в письме, не живется ли человеку, соединившему свою судьбу с другим человеком, вступившему в брак, в конечном счете все же свободнее и лучше, чем в одиночку... то есть устремленным excelsior? Как, увы, станет жить и он, а домом ему будут горы с заснеженными вершинами, ибо Матильда Трампедах не принимает его предложения.

Ницше не так уж и разочарован, получив отказ. Похоже, видит в нем перст судьбы. Спустя три дня он пишет своему другу Роде: Такое впечатление, будто люди прислушиваются ко мне и прямо-таки ожидают, что я поднимусь еще выше и стану свободнее, дабы и они при этом стали свободнее. Знаешь балладу Лонгфелло "Excelsior"?

Значит, быть одному. Работать. Подняться высоко. Преклонение перед гением, почитание и возвеличивание его он делает своей программой. Кредо Ницше гласит: смысл существования человечества в том, чтобы рождать великих людей. Направление ему указал Чарльз Дарвин. Естественный отбор. Любой вид стремится превзойти самого себя. В этом его цель.

Такая же цель и у Ницше. Каждому молодому человеку необходимо разъяснить, что он неудавшееся творение природы и потому должен совершенствоваться. Ухватив себя за волосы, вытащить из болота, называемого человеческой массой. Только в мыслях об этом душа уединится, обретя бесконечность, пишет Ницше. И конечно, он имеет в виду самого себя, говоря: настанет день подняться так высоко, как никогда не поднимался ни один мыслитель, в чистый, студеный альпийский воздух.

Для этого он должен сбросить балласт. Должен расстаться. Сперва с Шопенгауэром, затем с Вагнером. Медленно и мучительно вытесняет он из сознания героев своей молодости. Вытеснить их до конца из сердца ему не удастся. Но он должен быть свободен, должен быть пуст для собственного демона, который вселяется в него, заполняет его целиком, не оставляя места никакому иному влиянию.

В том числе и вагнеровскому. Вагнер – тиран. А тираны по определению верят только в себя. Ни в кого другого. Значит, и Вагнер верит только в себя, а не в Ницше. Ницше для композитора – всего лишь стилистический лавровый венок. Вагнер многим рискует, не признавая Брамса и др., а также евреев, пишет Ницше, подразумевая под др., конечно, и себя.

Начинается борьба титанов. После победы немцев в 1871 году Брамс и Вагнер сочинили произведения, пронизанные ощущением триумфа. Вагнер – короткий "Императорский марш", надеясь – как выяснилось, напрасно – получить от молодого монарха, и прежде всего от Бисмарка, субсидии для реализации байройтского проекта. Брамс – большую "Триумфальную песню".

Отправляясь в августе 1874 года к Вагнерам в Байройт, Ницше кладет в чемодан ее клавир. В поклаже у него – "бомба". Первый вечер проходит мирно и весело. Но уже на второй – "бомба" взрывается. Вагнер играет гостям фрагмент из "Гибели богов" – оперы, которая дается ему очень тяжело. Ницше вскоре напишет, что эта музыка рассчитана не на художественное восприятие, а на то, чтобы действовать на нервы. Музыка хаотичная, сумбурная, как дурной сон.

Протест рвется наружу. И когда Вагнеру аплодируют, а он отвечает легким наклоном головы, Ницше встает, подходит к роялю – и играет Брамса. Его "Триумфальную песню". Вагнер, который находит творения Брамса ужасными, громко смеется. Разве можно класть на музыку такое громоздкое слово, как "справедливость"! Не звучит. Режет слух даже дилетанту. Вечер испорчен. Третий день тянется медленно, монотонно.

На четвертый Вагнер наносит контрудар. Играет "Триумфальную песню" сам, разымает ее и – разбивает в пух и в прах. Вот так. И довольно! Убогая музыка! Однако Ницше пылко защищает ее. И тогда Вагнер начинает метать громы и молнии. Разгорается яростный спор – о стиле, о политике, о новом рейхе. Говорить надо на чистом немецком языке, гневно требует Вагнер. Иностранные слова ему ненавистны. А Ницше вновь заявляет, что желал бы изъясняться только по латыни: от всего немецкого он заболевает. Вагнер же хочет знать, на кой дьявол Ницше стал педагогом. Дабы проучить строптивца, садится за рояль и прямо-таки вколачивает в клавиши свой "Императорский марш".

Грюндерская суперактивность сменяется депрессией. Биржу лихорадит, курсы акций летят вниз, многие фирмы и банки объявляют о банкротстве. Экономический кризис – во всей Европе. От стремительности перемен захватывает дух. Поезда грохочут по рельсам со скоростью 70 километров в час. Общая мощность паровых машин в Германии превышает 2,5 миллиона лошадиных сил. Впереди по этому показателю только Америка и Англия. Растут города. Люди теряют работу. Подаются за океан.

А что же Ницше? Философ становится отшельником, ищет уединения в своей пещере, на горных высях, где быть значит больше, чем иметь. Действительность вызывает в нем отвращение. Плохо понимает народ великое, т. е. творящее, скажет его Заратустра. Медленно течет жизнь всех глубоких родников... Беги, мой друг, в свое уединение! Я вижу, ты оглушен шумом великих людей и исколот жалами мелких. Где кончается уединение, там начинается базар. Его он атакует.

Он вообще все атакует. Мишенью становятся прогресс, всеобщее образование, современное государство, национальное, культуркампф. Он нападает на дух времени, который с такой огненной страстью защищают богачи. Но у элегантных есть все основания, пишет Ницше, остерегаться этого немецкого огня, иначе может статься, что пожрет он их вместе со всеми их куклами и восковыми идолами.

Кто захочет это читать? Предсказаниям Кассандры не верят. "Несвоевременные размышления" лежат у издателя мертвым грузом. Первое эссе разошлось тиражом 500 экземпляров, второе – чуть более 200. Это давит на психику, изнуряет. Моя весьма проблематичная склонность денно и нощно размышлять, пишет Ницше, всегда делала меня больным. Пока я действительно был ученым, я был здоров.

Теперь же вся эта скверна дает о себе знать регулярно – головные боли, длящиеся часов тридцать, рези в желудке, колики, запор. И почти неодолимая рвота, при пустом желудке. Короче, машина, казалось, хотела разлететься на куски, пишет он Герсдорфу, добавляя, что не раз желал, чтобы это случилось.

Врач прописывает раствор азотнокислого серебра (ляписа). Принимать в течение двух недель. Не помогает. Тогда хинин большими дозами. Тоже без пользы. Значит, надо вернуться к домашним средствам – обливаниям ледяной водой и диете. Сухарям и хлебу из пшеничной муки грубого помола. И к сливам для лучшего пищеварения.

Он с трудом добирается от постели до кафедры, по-прусски пунктуальный, читает лекции, у него теперь двадцать слушателей, но его письма к матери, к сестре, к друзьям полны жалоб: Завтра снова жду приступа... Со вчерашнего вечера не отступает дикая боль... Мигрень усиливается... В довершение ко всем бедам он, страдающий близорукостью, разбивает очки, поскользнувшись на обледенелой дороге, падает на руку с уже поврежденным пальцем. Вынужден поэтому каждый день ходить к врачу.

С философской точки зрения собственное существование видится Ницше адским падением в неприкаянность. Мое одиночество велико, пишет он, будущее – в густом тумане, теперешняя жизнь ненавистна. И подчас меня охватывает такое чувство опустошенности, что хочется кричать. Ах, он бы так желал, чтобы хоть раз извне пришло что-нибудь радостное и хорошее.

Но радостное и хорошее приходит изнутри. Рождается в нем самом. Счастье переполняет его, когда он бродит по лесам, когда в голове вдруг молнией сверкнет мысль, когда он пишет афоризмы о книгах, которые учат танцевать. Да, он умеет писать, умеет формулировать – дерзко и по-весеннему свежо, мягко и неистово. И мыслить он умеет. Мыслить для Ницше – самое необузданное желание и величайшее наслаждение. Мыслить – значит любить, значит жить в роскоши, предаваться сладострастию, быть на верху блаженства. И при этом расцветает его высокомерие, это духовное молчаливое высокомерие страждущего, эта гордыня избранного.

Домашнее хозяйство у него теперь ведет сестра Элизабет, ведет прилежно и по-обывательски. Привезла из Наумбурга мебель, чехлы для кресел, безвкусно разукрашенные узорами из фиалок и роз, марлевые гардины с голубыми петлями. С лекций Ницше приходит обессиленным и ложится отдохнуть. Элизабет в это время готовит. Длинными зимними вечерами он читает ей греческие трагедии, а когда болен и почти не встает с постели, она берет с полки Вальтера Скотта. Роман за романом, всего шестнадцать. Да, пишет он матери, они с Элизабет бегут в упряжке рядышком, как две добрые лошадки.

А потом появляется человек, родственный ему по духу, – Пауль Ре, философ, занимающийся проблемами этики, на пять лет моложе его. Ницше знакомится с тихим, застенчивым сыном померанского помещика в Базеле. И как он сам одержим гордыней избранного, так и Ре одержим гордыней познающего.

Ре – настоящая находка для Ницше. Равный ему. Партнер. Еврей по национальности, и антисемит Вагнер никогда не простит Ницше дружбы с ним. На свете есть клопы, есть вши. Ладно. В какой-то момент они завелись! Но их выводят, – скажет Вагнер о Ре и евреях. Люди, которые этого не делают, свиньи!

Ре очищает своего друга от вагнеровской грязи и мерзости. А Ницше, побуждаемый острым аналитическим умом Ре, еще острее затачивает стрелы собственных мыслей. Снимает с предохранителя свое оружие – слово. Пишет: Вера в ценность жизни основана на нечистом мышлении. Пишет: Бог совершенно не нужен. Заменяет Бога пророком Заратустрой. И в конце концов – самим собой, Фридрихом Ницше.

В долине Роны Ре и Ницше проводят медовый месяц своей дружбы. Здесь, в Бе, они готовятся к путешествию, которое продлится, быть может, целый год: именно на такой срок Ницше взял отпуск в Базельском университете, мотивировав просьбу состоянием здоровья.

Они отправятся в одно из красивейших мест мира, на взморье в Сорренто. Сопровождать их будет по-матерински заботливая, остроумная, свободомыслящая Мальвида фон Майзенбуг, страстная поклонница Вагнера, феминистка. Она всем сердцем привязалась к молодому господину Ницше и хотела бы его сосватать.

27 октября 1876 года путешественники прибывают в Сорренто и останавливаются на вилле Рубиначчи. Синее море, рощи оливковых и апельсиновых деревьев, клубящиеся над Везувием облака – чудесный пейзаж. Ах, как хорошо они отдохнут тут!

Но кто живет в пяти минутах ходьбы от них? Вагнеры. Все семейство. А ведь перед самым отъездом Ницше получил от Вагнера телеграмму из Венеции. Тот просил выслать в Болонью две пары теплых шелковых рубашек и кальсон базельский фабрикат, первоклассный товар... А сам, оказывается, в Сорренто. Случайность? Или Мальвида задумала помирить их, упрямых спорщиков?

Конечно, они все должны ходить в гости к Вагнерам. Ре сразу вызывает у Козимы и Рихарда антипатию – своей холодностью и сарказмом. Что ж, израильтянин иным быть не может! Ницше всецело занят собственным здоровьем. Разговор не клеится. Друзья облегченно вздыхают, когда 7 ноября Вагнеры уезжают. Наконец они одни, можно пораньше лечь спать. Ницше, однако, никогда больше не увидит Вагнера.

Здоровье его между тем не хочет идти на поправку. Даже здесь, в мягком климате итальянского Юга. Значит, причина не в перегрузке работой, а в нем самом. Моей голове, кажется, по-прежнему не хватает крови, пишет он матери в Наумбург, последние десять лет я слишком много размышлял.

Но себя ему не переделать. В размышлениях и думах – его жизнь. Изо дня в день он и Пауль Ре подолгу сидят в саду виллы Рубиначчи под деревом, срывая с него свои мысли. Ежедневно надо все-таки рождать пять мыслей, не меньше, полагает Ницше.

Они живут как в монастыре. Ницше встает в половине седьмого и будит других. Затем из его комнаты слышится шум низвергающейся воды – он обливается. В семь пьет молоко. В восемь все завтракают. Потом пишут, бродят по окрестностям, выходя, случается, к Салернскому заливу, читают, дискутируют. Но все чаще Ницше вынужден оставаться в постели.

Он пробует все. Дышит настоями трав, принимает душ, лечится бромом и натрием, парит ноги с горчицей и золой. Но ничто не помогает. Заключение врача: или болезнь отступит, или перестанет работать мозг.

Никто еще не оценивал состояние его здоровья столь сурово. Ницше вердиктом убит. Ему всего лишь тридцать два, а он, похоже, одной ногой в могиле. Страх овладевает им, когда он вспоминает об отце. Тот умер в тридцать шесть от размягчения мозга. Возможно, пишет Ницше, со мной это случится еще скорее.

"Я учу вас о сверхчеловеке"

Ницше идет в собор Св. Петра. Хотя уже не первый год во всеуслышание заявляет: Бог мертв. Попадает со света в сумрак и должен сперва привыкнуть, ведь он наполовину слеп. Потом видит ее. Лу Саломе. Она стоит в длинном черном, наглухо застегнутом монашеском платьице; так облачаются недотроги. Он подходит к ней улыбаясь и говорит: Какие звезды свели нас здесь вместе? А рядом, в исповедальне, сидит Ре и что-то записывает. Конец апреля 1882 года.

Пауль Ре в Риме уже несколько недель. Примкнул здесь к любителям чтения, группирующимся вокруг Мальвиды фон Майзенбуг: преуспев на писательском поприще, она живет теперь на улице Польверьера, поблизости от Колизея. Ах, в каких только восторженных выражениях не расписывал Пауль Ре своему другу девушку по имени Лу, с которой познакомился у Мальвиды.

Русская, говорит по-немецки, голубые глаза, кроткая, интеллигентная... Чем не невеста для Ницше? Ответ его Паулю Ре гласил: Я охоч до душ такого рода. Скоро выступаю, дабы увести одну из них в полон. В письме к Овербеку Ницше еще откровеннее: О женитьбе разговор особый, я мог бы в крайнем случае согласиться на двухгодичный брак, да и то лишь принимая во внимание мои планы на ближайшие десять лет.

Какой замах! Для начала запросто дает себе десять лет жизни, при том что подолгу чувствовал себя прескверно. Чуть не помер. Глаза видят все хуже. Чтобы подлечить их, новый врач, д-р Эйзер, запретил читать и писать на протяжении двух-трех лет. Но разве он может себе это позволить, если тем лишь и живет, что читает и пишет!

И вечно этот страх перед помешательством, умопомрачением! Врач дружен с Рихардом Вагнером и распространяется в письмах о хворях своего пациента. В студенческие времена тот ведь, говорят, заразился сифилисом. А в Италии, узнает далее Вагнер, Ницше по совету врача не раз совершал коитус.

Байройтский патриарх, привыкший называть вещи наигрубейшими именами, пишет д-ру Эйзеру, что такие случаи ему знакомы. Всему виною онанизм. Да, можно Ницше так и сказать. Он сам ему неоднократно советовал жениться. Как и врач в Неаполе, это он знает. Но Ницше ведь занят только собой и своими мальчиками. Что не может не вредить здоровью.

Вагнер в ту пору для Ницше уже за облаками, превратился в Вотана, он далеко, взошла другая звезда. Генрих Кёзелиц, молодой композитор, робкий, милый, располагающий к себе. Приехал в Базель ради того, чтобы слушать лекции Ницше. Значит, приверженец и ученик. Вот он, новый Моцарт, воскликнет Ницше вскоре с несколько преувеличенным восторгом и добавит: как убого, искусственно и театрально звучит теперь в моих ушах вся вагнерщина.

Ницше дает Кёзелицу новое имя – Петер Гаст. И тот становится его писарем, корректором, чтецом. Для полуслепого – человеком незаменимым.

Потребность в уединении тем не менее усиливается. Ницше отсылает Элизабет к матери в Наумбург. Хочет жить один. Без экономки. Уединенность лечит. Он больше не может слышать болтовню своей сестры. Все-то она знает лучше! Говорит, например, что ему достаточно регулярно пить воду, и тогда он избавится от головных болей.

Ницше поселяется за городом. Дешевле. Составляет план работы, прогулок и питания на ближайшие 200 недель. Обед: бульон Либиха, 1/4 чайной ложки до еды. 2 бутерброда с ветчиной и 1 яйцо. 6 – 8 орехов с хлебом. 2 яблока. 2 имбирных и 2 бисквитных печенья.

Прекращает отношения почти со всеми знакомыми. Скрывается в горах. Сочиняет афоризмы, объединяя их под названием "Человеческое, слишком человеческое". Когда добродетель выспится, она встает более свежей. Размышляя, он, посадивший себя по части секса на абсолютную диету, приходит в состояние крайнего возбуждения. Говорит об Exstasis сладострастии интеллекта. Его половой акт – мышление. А мыслит он непрерывно. Большинство мыслителей пишут плохо, потому что они рассказывают нам не только о своих мыслях, но и о процессе мышления.

"Человеческое, слишком человеческое" я сотворил на высоте 7200 футов над уровнем моря, пишет он Петеру Гасту. Быть может, это единственная в мире книга, у которой столь высокое происхождение. То, что на благо мыслям, во вред здоровью. Вот уже девять дней непрерывные головные боли и рвота. Организм его не знает иных ощущений, кроме судорог и страха.

Петер Гаст, живущий теперь в Венеции, приглашает глубокоуважаемого профессора приехать. Ницше еще раз уносится мечтами в рай: Сидеть на площади Сан-Марко и слушать военный оркестр, под солнышком... Есть сладкий инжир. И устриц... Великая тишина. Захвачу с собой несколько книг. Теплые ванны у Барбезе (адрес у меня имеется). Но нет сил. Отправиться в дальнюю дорогу он не в состоянии. Не верит больше и в выздоровление. Вы не можете себе представить, до какой степени изнурен мозг, утрачено зрение.

И он срывается в Аид, в царство мертвых. Заканчивается тридцать пятый год моей жизни. А его отец умер в тридцать шесть. Ницше пробует окружить себя иными усопшими. Ведет беседы с Эпикуром, Платоном, Паскалем, Гёте. Голова раскалывается, по телу пробегает дрожь, а я, жалкий пациент, раздумываю, терзаю себя, при таких-то болях, раздумьями над тем, как "получше выразиться". Да, стиль он доводит до такого совершенства, что сравниться с ним просто некому. Великолепный слог рождается, когда прекрасное одерживает победу над чудовищным. Отец Карл Людвиг в нем умирает. Но мать, цепкая, жизнестойкая мать, из него не ушла. И потому, как гомеровский герой, он снова в конце концов поднимается из Гадеса – Одиссей в облике Ницше.

Только вот преподавать он больше не может. Просит разрешения оставить профессуру. В тридцать четыре года выходит на пенсию. Получает отныне 3000 франков, три четверти оклада. Базельцы не умерят своей щедрости до его смерти – в течение двадцати лет.

Итак, Ницше отправляется в путь. Неуклонно держа курс навстречу климату, благоприятному для больного организма, сам таскает чемоданы, делает пересадки, путая поезда, щурит подслеповатые глаза в поисках пансионов. Так рассеянный профессор перебирается с высокогорья в Ниццу, из Венеции в Геную, оттуда в Милан. Как-то оказался в одном купе с юной балериной. Camilla era molto simpathica, пишет он Мальвиде. О, Вам надо было слышать мой италианский. И будь он пашой, немедля увез бы прелестное создание с собой, дабы оно могло станцевать ему что-нибудь, когда напрягать ум станет невмочь.

Зима в Генуе такая холодная, что Ницше вынужден надевать две пары носков и писать в перчатках. Тем не менее он чувствует себя как Колумб, который родился в этом городе. И тоже выходит вскоре в открытое море – отправляется вместе с другими пассажирами на паруснике к югу, на Сицилию. Однако отважный мореплаватель ступает на берег с позеленевшим от приступов рвоты лицом.

Итак, я добрался до моего "края земли", где, согласно Гомеру, должно обитать счастье. И в самом деле, он нигде и никогда не был в таком хорошем настроении, как здесь и в эти дни. Люди невероятно любезны, балуют и портят меня. И он весь отдается во власть этой безмятежной жизни. Остались две приличные рубашки – плевать!..

Но вот задул сирокко, его вечный враг и в метафорическом смысле. Знойный ветер заставляет Ницше покинуть райскую Мессину, гонит к северу, в Рим, где под сводами собора Св. Петра он и встречает Лу, свою самую большую любовь.

Фройляйн Саломе производит на него столь сильное впечатление, что он сразу же делает ей предложение – поспешно, как уже бывало в его жизни. Причем самому ему отваги недостает, и сделать это за него он просит Пауля Ре. Но и тот уже влюблен в Лу. Даже просил у ее матери, генеральской вдовы, приехавшей в Италию вместе с дочерью, руки капризной барышни. И получил гневный отказ. Лу не желает выходить замуж. С любовью в своей жизни, говорит девушка, которой едва за двадцать, она покончила. Три года назад в Санкт-Петербурге у нее был роман с одним проповедником – драматическая история... Пришла пора дать волю неукротимому стремлению к свободе. Так что и Ницше она отвечает отказом.

В отношении влюбленных мужчин у нее другие планы. Анемичная девушка, нередко кашляющая кровью и страдающая обмороками, хочет жить и с тем и с другим. В духовном союзе. Хочет, чтобы у нее было два брата: спокойный аналитик Ре и неистовый философ Ницше.

В мае все снова встречаются у озера Орта, в северной Италии. Ницше предлагает совершить прогулку в горы – по этой части он дока. Но у матери Лу нет желания шагать по крутым каменистым тропам. Ре поневоле приходится остаться со старой дамой. Никто наконец не стоит у Ницше на пути...

Они с Лу поднимаются на Монте-Сакро. Лучезарный майский день. Перед ними зеркальная гладь озера. Рука об руку они взбираются выше и выше. Эта девушка привязана теперь ко мне так крепко, как вообще мыслимо на земле, напишет он Мальвиде.

Поцеловал ли он ее на священной горе? Спустя много лет после смерти Ницше Лу с недвусмысленной улыбкой скажет: может быть. И вот еще в чем он ей признался тогда: Монте-Сакро, самой восхитительной мечтой моей жизни, я обязан Вам. А ликующий Ницше сообщит Петеру Гасту в Венецию: Она зоркая, как орел, и бесстрашная, как лев, и при том все же очень кроткое дитя.

Они слишком долго пребывают на их горе – горе любви. Когда наконец возвращаются – мать в негодовании. Где вы так долго пропадали? Ре встревожен. Что они делали там, наверху? А Ницше? Ницше чувствует себя как в своей новой книге, книге откровений, "Веселой науке": Ни один победитель не верит в случайность.

Потом они в Люцерне. Ницше хочет вновь попытаться завоевать сердце Лу. Кто знает, что сказал ей или о чем умолчал Пауль Ре у подножия Монте-Сакро. 13 мая 1882 года, возле скульптуры умирающего льва, работы Торвальдсена, Ницше делает Лу предложение, которое она опять отклоняет – на сей раз мягко, по-дружески. А значит, у влюбленного остается надежда. Семь лет спустя, находясь в психиатрической лечебнице Базеля, помешавшийся рассудком, он изобразит этого льва в виде мрачного, внушающего ужас призрака.

Пока же пенсионер с профессорским званием влюблен по уши. Лу и он сочинили себе девиз: От полумеры отвыкать, / А только в целое вникать / И жить решительно, прекрасно / С добром, которое всевластно. А ведь еще совсем недавно из-под его пера вышли такие стихи: Редко думает бабенка, / Но в пословице – совет: / Руководствуй, как ребенком, / Чуть размыслит – сладу нет.

И вот он у ног умной женщины, пишет любовные письма, подчас, в романтическом порыве, рисует между строчками соловьев: Ночи напролет заливаются они под моим окном. Сердечная тоска не дает уснуть. Когда я совсем один, признается он, то часто, очень часто повторяю Ваше имя – к величайшему моему удовольствию!

Только бы ничего не испортить... Главное – держать на расстоянии сестру Элизабет, маленькую противную ревнивицу. Я твердо решил, пишет Ницше Овербеку, не подпускать ее к нам, она способна лишь внести смуту.

Лу и Элизабет встречаются в Байройте. Лу хочет непременно послушать "Парсифаля". Элизабет – тоже. Ей поручено представлять брата, который не приедет, потому что Вагнер для него в прошлом. Мальвида тоже здесь, берет Лу под свое крылышко, вводит в дом, именуемый Ванфрид, в круг близких Вагнеру людей, где Лу беспечно заявляет, что совсем не разбирается в музыке. Тем не менее вовсю развлекается в этом безумном обществе, флиртует, рассказывает, разумеется, о Ницше, кокетливо цитирует его – да, он познакомил ее со своей философией, как же иначе, ведь она его подруга.

Элизабет уязвлена. Ей тридцать шесть лет, и есть все шансы остаться старой девой. Нет, еще никто не просил ее руки. Правда, она прилежно учит языки, успевает посещать различные кружки, но ни ухажер, ни тем более любовник пока не нашелся. А что видит добродетельная дама, как, впрочем, и вся почтенная публика, здесь? Девица, которой всего лишь двадцать один год, безо всякого стеснения соблазняет солидных мужчин. Стыд и срам! К тому же утверждает, что она лучшая подруга Фрица.

Лу, ничего не подозревая, радостно пишет Ницше, который ждет ее в Таутенбурге под Йеной: Ваша сестра, ставшая теперь, можно сказать, и моей, поведает Вам обо всем, что здесь происходит. О, она уже это сделала. Поведала все без утайки. Ницше в ужасе, шлет Лу обидное письмо. Барышня отводит все упреки, вынуждая Ницше тут же снова взяться за перо: Я хотел жить один. – Но тут над дорогой пролетела милая пташка Лу, и я решил, что это орел. И захотел видеть его парящим вкруг меня. Приезжайте же, я слишком страдаю от того, что причинил Вам страдания. Сносить их вдвоем будет легче. Ф. Н.

Он просит Лу приехать в Тюрингию, в Таутенбург. Сестра встретит ее в Йене, у друзей. Но как только Лу там появляется, Элизабет опять принимается за свое: колкости, насмешки... И тогда Лу решает дать отпор. Но не тонкими отравленными стрелами, а пустив в ход тяжелую артиллерию.

Итак, Ницше отнюдь не блюститель нравственности, за коего Элизабет принимает брата. И не аскет. И уж конечно не святой. Ре ведь рассказывал, как в Сорренто молодая селянка приходила к Ницше на виллу. И как он осторожничал, чтобы фройляйн Майзенбуг ни о чем не догадалась. Между прочим, ей, Лу, он предлагал свободный брак. Вот так-то.

Неправда, возражает Элизабет, у брата всегда были чистые помыслы, это сама Лу предложила жить в свободном браке втроем – она, Ницше и Ре. В Риме Лу бегала за братом с одной целью: связать себя с ним – и таким образом прославиться. В Байройте же она потешалась над ним и его философией.

Потешалась? Смешно слышать. Элизабет понятия не имеет – ни о своем брате, ни о его мыслях. Ницше даже два раза делал ей предложение. – Вранье! Элизабет это лучше знает. Брат дал ей от ворот поворот. И Ре ее отшил... В общем, сидели Кримхильда и Брунхильда бок о бок у окна.

Тем не менее они вместе едут в Таутенбург, где останавливаются в доме пастора, Элизабет – как дама, сопровождающая молодую девушку. В тот же вечер она докладывает брату, что о нем намолола эта особа. Ницше сбит с толку, растерян – и объясняется с Лу. Каждые пять дней у нас разыгрывается маленькая трагедия, пишет он Петеру Гасту.

Затем почти три недели Лу и Ницше живут в идиллии. Как бы и не замечая Элизабет. Каждый день бродят по лесу. Ницше – все еще женихом. Предложений Лу он больше не делает, зато искушает ее разговорами.

Они беседуют часов по десять в сутки. В комнатке любимой ученицы Ницше засиживается до глубокой ночи. Чтобы поберечь его глаза, они обвязывают лампу красной материей. Если кто-нибудь подслушал бы наш разговор, пишет Лу, то подумал бы, что ведут его два черта.

И "кто-нибудь" нашелся. Элизабет, живущая с Лу под одной крышей, подслушивала у двери. А может, через стену. Во всяком случае, она пишет об ужасных речах, которые брат и его пассия вели друг с другом. Чем была ложь? Ничем!.. Чем был бесстыднейший разговор о бесстыднейших вещах? Ничем! Чем было исполнение долга? Дурачеством... Чем было сострадание? Чем-то презренным! Собеседники то и дело хохочут в ночи... Уходя от Лу, Ницше дважды целует ей ручку. А однажды начал, по ее словам, говорить то, что осталось невысказанным.

Ревность в груди Ре вскипает с новой силой, когда он, третий в их союзе, узнает от Лу, что Ницше человек настроения, склонный к насилию. И что она знает: если мы будем общаться, чего мы поначалу в бурном порыве чувств избегали, то довольно скоро, невзирая на мелочную болтовню, найдем друг друга в наших глубоко родственных натурах.

У Лу опять начинается лихорадка с приступами кашля – нужен постельный режим. Ницше посылает больной письма и записки, разговаривает с ней через дверь. А потом она опять надевает свою шляпку и бродит с беспредельно счастливым товарищем по тюрингским лесам. В местном трактире все считают их супружеской парой.

Но проходят и томительно-прекрасные дни Таутенбурга. С одним Ницше можно выдержать в лучшем случае три недели, пишет Лу. Ах, он такой сложный, такой страстный и неожиданный, как сам говорит. И вечно эти излияния. Милая Лу, простите за вчерашнее, пишет он каракулями перед отъездом на клочке бумаги. В 12 часов я провожу Вас до Дорнбурга. Но прежде нам надо еще с полчасика поговорить... Согласны? Да! Ф. Н.

Сумрачным видится Лу Саломе потаенно-глубинное в господине Ницше. В характере Н., как в старом замке, есть темницы и подвалы, которые не бросаются в глаза при беглом осмотре, но могут хранить в себе главное, подлинное.

Мыслей Ницше она никогда не боялась, и значит, судя по всему, то был страх перед его чувственностью, его порывами и инстинктами, которые он еще в юные годы запер в такой вот не сразу заметный подвал. Прикованный Ницше. Скованный хорошими манерами. Слабость Ницше – в его утонченности, пишет Лу Паулю Ре. Незадолго до умопомрачения он скажет в "Ecce homo": Всякое презрение половой жизни, всякое осквернение ее понятием "нечистого" есть преступление перед жизнью – есть истинный грех против святого духа жизни. Волю своим сексуальным влечениям он даст лишь в доме для умалишенных, где будет постоянно требовать, чтобы к нему привели бабу, и назовет Козиму Вагнер своей женой.

Лу Саломе вскоре после разрыва недолгих и неровных отношений напишет роман. "В борьбе за Бога". Ницшевская тема. И пасторский сын Куно мыслит у нее так же, как пасторский сын Фридрих. И героиня романа Маргарита, студентка на тропе к эмансипации, – ее alter ego.

Старая история о Фаусте и Маргарите, которые здесь, однако, – как Ницше и Лу – хотят всего лишь жить вместе, не стремясь к последнему акту. То есть целомудренно и благопристойно. Но Куно не догадывался, что в нем дремлют животные инстинкты. А они неукротимы, как дикие звери. Он соблазняет будущую эмансипе – Куно, завоеватель, раскованный Ницше. Кончается все скверно...

Как в реальной жизни. Лу уходит. Оставляет Ницше и испытывает Ре. А Элизабет начинает против Лу войну. Распространяет слухи о якобы распутной жизни фройляйн Саломе. Истеричным голосом мелочного синего чулка оповещает свет о своих домыслах. Сплетничает. Фальсифицирует и шельмует. Русская девка испортила ее брата! Теперь она на содержании у некоего господина. И живет в незаконном браке. Убийственные обвинения в глухие времена. Рухнет самая добрая репутация. К тому же эта русская – наглая. И нечистоплотная. Чего только не рассказывали о ней таутенбургские прачки!