Текст книги "Философский словарь разума, материи, морали"

Автор книги: Бертран Артур Уильям Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

28. Знать

Вообще, я предпочитаю употреблять слово «знать» в смысле, предполагающем отличие знания от того, что известно, и принимать как следствие, что, как правило, мы не знаем своего текущего опыта.

29. Свобода (freedom)

Из подчинения наших желаний вырастает добродетель смирения; из свободы наших мыслей вырастает целый мир искусства и философии и видение красоты, благодаря которому все же удается наполовину отстоять неподатливый мир. Но видение красоты возможно только для освобожденного созерцания, для мыслей, не отягощенных грузом пылких желаний; свобода приходит только к тем, кто не просит у жизни, чтобы она одарила их личными благами, подверженными превратностям Времени.

30. Свободная воля

Первой догмой, в которую я отказался верить, была свобода воли. Мне казалось, что все движения материи определяются законами динамики и не могут поэтому быть объектом воздействия человеческой воли, даже в случае, когда материя является частью человеческого тела. Я никогда не слышал ни о картезианстве, ни о какой-либо другой из великих философских теорий, но мои мысли спонтанно двигались путем картезианства.

Коротко говоря, свобода в сколько-нибудь существенном смысле этого слова требует лишь, чтобы наши волеизъявления были результатом наших собственных желаний, а не внешних сил, заставляющих нас стремиться к чему-то другому. Все остальное – ошибка мысли, возникающая из ощущения, что знание принуждает к существованию того, что известно, когда это относится к будущему, хотя совершенно очевидно, что знание не имеет такой силы по отношению к прошлому. Таким образом, свободная воля существует только в одной форме, которая является важной; а желание других форм – это всего лишь результат недостаточного анализа. [А.Б. – комментарий: Имеется (видимо) в виду, что хотим мы на самом деле всегда чего-то одного, своего, но внешние воздействия искажают это, и заставляют нас помыслить, что мы хотим совсем другого. «На самом же деле все хотят одного – смерти» (а смерть Бог отнял, даровав всем жизнь вечную).]

Выхода из этой дилеммы некоторые ищут, предполагая свободную волю в живых существах, а детерминизм – везде, кроме них; другие – опираясь на искусные софистические попытки примирения свободы с детерминизмом. На самом деле у нас нет оснований принять ни одну из этих альтернатив, но у нас также нет оснований предполагать, что истина, какова бы она ни была, состоит в соединении привлекательных сторон обеих, или что истина в какой-либо степени определяется нашими желаниями.

31. Бесконечный

Совокупность элементов является бесконечной, когда в качестве составных частей она содержит другие совокупности, которые имеют точно такое же число элементов.

32. Беспристрастность

Есть другая интеллектуальная добродетель – отстраненность или беспристрастность. Я рекомендую следующее упражнение: если в предложении, выражающем политическое мнение, встречаются слова, вызывающие сильные, но различные эмоции у разных читателей, попытайтесь заменить их символами A, B, C и так далее и забыть конкретный смысл символов. Предположим, что A является Англией, B – Германией, С – Россией. Пока вы помните, что обозначают эти буквы, большая часть того, во что вы верите, будет зависеть от того, кто вы – англичанин, немец или русский. Это логически неприемлемо.

33. Бессмертие

Не очень ясно, что именно должна сказать наука в отношении бессмертия. Конечно, есть одно направление аргументации в защиту жизни после смерти, которое является, во всяком случае по замыслу, полностью научным – я имею в виду направление аргументации, связанное с психическими исследованиями. Лично я не обладаю достаточным знанием предмета, чтобы оценить уже имеющиеся факты, но ясно, что возможны факты, которые убедили бы разумных людей. Необходимо, однако, сделать определенные оговорки. В первую очередь, надо иметь в виду, что факты в лучшем случае могут доказать, что мы живем после смерти, но никоим образом не то, что мы живем после смерти вечно.

Те, кто верит в бессмертие, будут возражать против физиологических аргументов, подобных тем, которые я использую, на том основании, что душа и тело в корне отличаются друг от друга, и что душа представляет собой нечто совершенно отличное от ее эмпирических проявлений в наших телесных органах. Я убежден, что все это – метафизический предрассудок. И разум, и материя являются удобными для определенных целей терминами, но не являются последними реальностями. Подобно душе, электрон и протон – логические фикции; и то и другое – на самом деле история, серия событий, а не единая устойчивая во времени сущность.

Бессмертие, если бы мы смогли в него поверить, позволило бы нам избавиться от мысли о безнадежности физического мира. Мы бы считали, что хотя наши души во время своего пребывания на земле находятся в плену материи и физических законов, они перейдут с земли в вечный мир, возвышающийся над империей разложения, которую, по-видимому, наука открывает в чувственном мире. Но в это невозможно поверить, не предполагая, что человеческое существо состоит из двух частей: души и тела, которые отделимы и могут существовать независимо друг от друга. К сожалению, все факты говорят против этого.

Если есть будущая жизнь и если небо является вознаграждением за нищету, существующую здесь, внизу, мы поступаем совершенно правильно, противясь любому улучшению земных условий, и мы должны восхищаться бескорыстием промышленных магнатов, которые позволяют другим монополизировать небольшое доходное мучение на земле. Однако если вера в потустороннее окажется ошибкой, значит мы отбросили существующее ради его тени и оказались так же несчастливы, как те, кто вкладывает все свои сбережения, накопленные за жизнь, в предприятия, которые становятся банкротами. [или МММами – А.Б.]

34. Бессмертие личное

Вопрос о личном бессмертии покоится на несколько иных основаниях. Здесь возможны доказательства. Люди являются частью каждодневного мира, которым занимается наука, и условия, определяющие их существование, познаваемы. Капля воды не является бессмертной: ее можно разложить на кислород и водород. Поэтому, если бы о капле воды было сказано, что она имеет качество водянистости, которое будет жить после ее разложения, мы были бы склонны отнестись к этому скептически. Нам известно, что мозг также не бессмертен и что организованная энергия живого тела исчезает со смертью и, таким образом, становится непригодной к действию.

35. Создатель Милосердный

Большинство из нас воспитывалось в вере, что вселенная обязана своим существованием мудрейшему и всемогущему Создателю, чьи цели милосердны даже в том, что может нам показаться злом. Я не думаю, что было бы справедливо не подвергнуть это убеждение той проверке, которой мы подвергаем не столь глубокие и сокровенные убеждения. Существует ли хоть какое-то подтверждение существования такого Создателя? Несомненно, вера в Него утешает и иногда положительно воздействует в нравственном смысле на характер и поведение. Но это не является доказательством истинности веры. Я, со своей стороны, думаю, что вера утратила какую бы то ни было разумность с тех пор, когда стало ясно, что земля не является центром вселенной.

36. Созерцание

Привычка находить удовольствие не столько в действии, сколько в мысли предохраняет от глупости и излишней любви к власти; она помогает сохранить спокойствие в несчастьи и мир в душе среди забот. Жизнь, ограниченная только личным, рано или поздно станет невыносимо болезненной; лишь окна в более широкий и не столь капризный космос могут облегчить наиболее трагические моменты жизни.

37. Созерцание и практика

Я думаю, что Плотин был прав, ратуя за созерцание вечных вещей, но он был неправ, думая, что этого достаточно для устройства достойной жизни. Созерцание, для того чтобы стать благотворным, должно сочетаться с практикой; оно должно вдохновлять действие и облагораживать цели практической государственной деятельности. Если же оно уединяется в монастыре, оно не более чем способ бегства.

38. Одиночество

Определенная степень изоляции как в пространстве, так и во времени существенна для создания независимости, необходимой для серьезной работы; должно быть нечто, обладающее для нас большей важностью, нежели восхищение толпы современников. Мы страдаем не от забвения теологических убеждений, а от утраты одиночества.

39. Сознание

Человек развился из животных, и между ним и амебой не существует серьезного разрыва. Нечто очень близкое знанию и желанию, в отношении их влияния на поведение, существует среди животных, причем даже там, где нелегко поверить в наличие «сознания». Нечто подобное существует и в нас самих в тех случаях, когда ни о каком «сознании» не может идти и речи. Поэтому естественно предположить, что независимо от того, какое определение «сознания» признать правильным, «сознание» не составляет сущности жизни или разума.

Если это верно, то когда стол находится в нашем сознании – как говорит здравый смысл – происходит приблизительно следующее. Во-первых, имеется некий физический процесс, внешний по отношению к нашему телу, который служит раздражителем для глаза, что редко, но все же иногда случается и при отсутствии действительного физического стола. Далее происходит процесс в глазу, нервах и в мозгу, в результате чего получается цветное изображение. Это цветное изображение по закону ассоциации возбуждает осязательные и другие ожидания и образы, а возможно, также воспоминания и другие привычки. Однако весь этот ряд состоит из непрерывной каузальной цепи в пространстве и времени, и у нас нет никакого основания утверждать, что события внутри нас так уж сильно отличаются от событий вне нас: должно быть, относительно этого нам придется остаться в неведении, поскольку все, что мы знаем о внешних событиях – это только их абстрактные математические характеристики, исходя из которых нельзя заключить, подобны ли они «мыслям» или нет.

40. Разум

Исходя из привычки, можно воссоздать особенности того, что мы называем «разумом»; разум – это след совокупностей соприсутствующих событий в некоторой области пространства-времени, где есть материя, особенно склонная к формированию привычек. Чем больше склонность, тем более сложным и организованным становится разум. Таким образом, разум и мозг в действительности не различаются, но когда мы говорим о разуме, мы думаем главным образом о совокупности событий, соприсутствующих в рассматриваемой области, и об их отдельно взятых отношениях к другим событиям, составляющим части других периодов истории рассматриваемого нами пространственно-временного туннеля. В то же время, говоря о мозге, мы берем совокупность соприсутствующих событий как целое и рассматриваем его внешние отношения к другим совокупностям соприсутствующих событий, также взятых как целое; одним словом, мы рассматриваем форму туннеля, а не события, из которых составлен каждый его срез.

Таким образом, «разум» и «ментальное» – всего лишь приблизительные понятия, дающие удобное сокращение для некоторых приблизительно верных законов. В законченной науке слова «разум» и «материя» должны исчезнуть и быть заменены на каузальные законы, связывающие «события».

Единственными событиями, известными нам иначе, чем через их математические и каузальные свойства, являются перцепты – события, расположенные в той же области, что и мозг, и обладающие последствиями особого рода, которые называются «реакциями знания».

Что есть разум? Очевидно, разум должен быть прежде всего группой ментальных событий, поскольку мы отказались от точки зрения, согласно которой разум является единичной простой сущностью, такой же, какой прежде считалось эго.

41. Жизнь разума

Жизнь разума – это жизнь в стремлении к знанию, от чисто детского любопытства до величайших усилий мысли.

Любопытство присуще и животным, служа очевидной биологической цели; но только у людей оно идет дальше исследования отдельных предметов, которые могут быть съедобными или ядовитыми, дружелюбными или враждебными.

Любопытство – это тот первичный импульс, из которого выросла вся система научного знания.

42. Разум непредубежденный

Совершенно непредубежденный разум – либо болезнь, либо притворство; совершенно предубежденный разум – это бесполезное собрание неоправданных предрассудков.

43. Защита непредубежденного разума

Но человечество столь склонно к предвзятым мнениям, партийным предубеждениям, коллективной истерии и бездумному принятию пропаганды, что почти везде и почти всюду слишком мало, а не слишком много непредубежденного разума. Таким образом, в то время как истина заставляет меня признать теоретическую ограниченность непредубежденного разума, на практике я почти всегда нахожу благоразумным выступать в его защиту, поскольку самая большая защита едва ли даст достаточно непредубежденности, и поскольку ее отсутствие – это одна из главных причин тех ужасающих опасностей, которыми в нашу эпоху окружен человеческий род.

44. Употребление непредубежденного разума

Предпочтительный образ действия, как для отдельного человека, так и для нации, состоит в том, чтобы вначале тщательно и совершенно непредубежденно подумать, и затем, прийдя к решению, не пересматривать его, пока некоторое очень важное новое обстоятельство не изменит ситуацию.

45. Наука

Внезапные изменения, произошедшие под влиянием науки, нарушили равновесие между нашими инстинктами и обстоятельствами нашей жизни, однако недостаточно было сказано о направлении этих изменений. Переедание не является серьезной опасностью, в отличие от чрезмерной борьбы. Если мы хотим добиться успеха индустриализма, человеческие инстинкты власти и соперничества, подобно волчьему аппетиту собаки, должны искусственно сдерживаться.

Наука способна, если она захочет, помочь нашим внукам прожить достойную жизнь, давая им знание, самоконтроль и воспитывая людей, склонных скорее к гармонии, чем к борьбе. Пока что она учит наших детей убивать друг друга, потому что многие люди науки готовы принести будущее человечества в жертву своему сиюминутному обогащению. Однако этот этап завершится, как только человек приобретет такую же власть над своими страстями, какой он уже обладает над физическими силами внешнего мира. И тогда, наконец, мы добьемся своей свободы. [но обретение власти над страстями – разве сфера науки? – А.Б.]

Разнообразные формы безумия – коммунизм, нацизм, японский империализм – являются естественным результатом воздействия науки на нации с сильной донаучной культурой. Для Азии последствия только начинаются. [как не вспомнить нынешнее, 1999x годов, Азиатское производство! – А.Б. – так где же была выше духовность: в Азии или у нас?] Для коренных народов Африки они еще впереди. Поэтому мир едва ли образумится в ближайшем будущем.

Наука, о чем свидетельствует само это слово – прежде всего знание. Принято считать, что это знание особого рода, а именно, знание, которое стремится найти общие законы, связывающие множество отдельных фактов.

Постепенно, однако, взгляд на науку как знание оттесняется на задний план взглядом на нее как на силу, управляющую природой. Именно потому, что наука дает нам власть над природой, она имеет большую социальную значимость, чем искусство. Наука как поиск истины равноправна с искусством, но не выше его. Наука как метод, хотя может и не иметь особой самостоятельной ценности, обладает практическим значением, недостижимым для искусства.

Человек науки (я не имею здесь в виду каждого, так как многие люди науки не являются учеными – я говорю о человеке науки, каким он должен быть) – это человек внимательный, осторожный, последовательный. Он опирается только на опыт в своих выводах и не готов к всеохватывающим обобщениям. Он не примет теорию лишь потому, что она изящна, симметрична и обладает синтетическим характером; он исследует ее в деталях и в приложениях [к реальности].

Иногда люди говорят о прогрессе науки как о том, что безусловно должно стать благодеянием для человечества, однако, я опасаюсь, что это всего лишь одно из удобных заблуждений девятнадцатого века, которое предстоит развеять нашей более реалистической эпохе. Наука позволяет власть предержащим осуществлять свои цели более полно, чем они могли бы сделать это без нее.

Из того, что было сказано о субстанции, я сделал вывод, что наука скорее имеет дело с группами «событий», чем с «вещами», отличающимися изменением «состояний». Это также естественным образом следует из замены пространства и времени пространством-временем. Старое понятие субстанции достаточно успешно применялось в течение столь длительного времени, что мы смогли убедить себя в существовании единого космического времени и единого космического пространства; однако это понятие уже не подходит, если мы принимаем четырехмерную пространственно-временную структуру.

Помимо возврата к донаучному обществу (который может произойти только в результате процесса, ведущего к массовому голоду и устрашающей нищете), единственное лекарство против отклонения науки в направлении деструктивных методов состоит в создании единого сверхгосударства, достаточно сильного для того, чтобы сделать невозможными серьезные войны. Однако, это проблема политиков, а не ученых.

46. Дух науки

Научный склад разума не является ни скептическим, ни догматическим. Скептик утверждает, что истина недостижима, в то время как догматик доказывает, что истина уже открыта. Человек науки считает, что истина достижима, но не открыта, во всяком случае, в той области, которую он исследует. Но даже сказать, что истина достижима – означает сказать гораздо больше, чем думает подлинный ученый, поскольку он не рассматривает свои открытия как окончательные и абсолютные.

Отсутствие завершенности составляет сущность научного духа.

47. Работа

Привычка рассматривать жизнь как целое является существенной частью как мудрости, так и подлинной нравственности, и представляет собой одну из тех вещей, которые следует поощрять в процессе образования.

Постоянной цели недостаточно для того, чтобы сделать жизнь счастливой, однако она является почти неотъемлемым условием счастливой жизни. А постоянная цель воплощается главным образом в работе.

48. Философия

Моя цель – представить философию как неотъемлемую часть общественной и политической жизни; не оторванные от жизни спекуляции замечательных людей, но следствие и причину характера того общества, где процветает та или иная философская система.

Философия в том смысле, как я понимаю это слово, является чем-то средним между теологией и наукой.

Подобно теологии, она требует размышлений о предметах, в отношении которых определенное знание было до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому рассудку, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Я сказал бы, что все определенное знание относится к науке; все догмы о том, что выходит за пределы точного знания, относятся к теологии. Но между теологией и наукой есть нейтральная территория, открытая для атак с обеих сторон. Эта нейтральная территория и есть философия.

Философия, в отличие от науки, исходит из некоторой самонадеянности, связанной с представлением о том, что наши цели имеют существенное отношение к цели универсуума и что в конечном счете ход событий должен быть таким, как мы желаем. Наука отвергла эту форму оптимизма, но склоняется к другой его форме, утверждая, что мы можем силой нашего интеллекта сделать мир соответствующим значительной части наших желаний. Это – практический оптимизм, в противоположность метафизическому. Я надеюсь, что будущим поколениям он не покажется столь же глупым, как оптимизм доктора Панглоса [Вольтер, «Кандид» – «все к лучшему в этом самом лучшем из всех возможных миров»].

Философия должна быть всеобъемлющей; она должна выдвигать такие гипотезы об универсуме, которые наука еще не в состоянии подтвердить или опровергнуть. Но их всегда следует представлять как гипотезы, а не как непреложные истины наподобие религиозных догм. (К сожалению, так делают слишком часто) Более того, хотя создание всеобъемлющих систем – это часть философской работы, я не думаю, что это самая важная ее часть. По моему мнению, наиболее важная часть этой работы состоит в критике и прояснении понятий, которые считаются фундаментальными и принимаются некритически. ["очевидное" – А.Б.]

Ценность философии, на самом деле во многом связана с самой ее неточностью. Человек, лишенный вкуса к философии, живет в плену предубеждений, подсказанных здравым смыслом, представлениями своего века или своей нации, взглядами, не проверенными зрелым рассудком.

Такому человеку мир кажется определенным, конечным и ясным; обычные предметы не вызывают никаких вопросов, и неизвестные возможности с презрением отвергаются. Как только мы начинаем философствовать, наоборот, даже самые обычные вещи приводят к вопросам, на которые можно дать лишь очень неполный ответ.