Текст книги "Жизнь Галилея"

Автор книги: Бертольд Брехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Галилей. Почти, почти умер. Нанесите на экран сетку меридианов и параллелей. Будем действовать систематически. И тогда уж мы сможем отвечать на их письма. Не так ли, Андреа?

Госпожа Сарти. "Почти"! По пятьдесят раз он взвешивает свои кусочки льда, но слепо верит во все, что ему нравится!

Ученики устанавливают экран.

Людовико. Если его святейшество умрет, господин Галилей, то следующий папа – кто бы он ни был и как бы велика ни была его любовь к наукам – должен будет считаться и с тем, как велика любовь к нему со стороны знатнейших семейств Италии.

Маленький монах. Бог создал физический мир, Людовико; бог создал человеческий мозг; бог разрешит физику.

Госпожа Сарти. Галилео, а теперь послушай меня. Я видела, как мой сын погряз в грехах со всеми этими "экспериментами", "теориями", "наблюдениями", и я ничего не могла поделать. Ты восстал против властей, и они уже однажды тебя предостерегли. Самые высокие кардиналы увещевали тебя, заговаривали, как больного коня. На какое-то время это помогло, но вот два месяца назад, сразу после благовещенья, я тебя поймала на том, как ты украдкой опять начал свои "наблюдения". На чердаке. Я ничего не сказала, но я все поняла. Я побежала в церковь, поставила свечку святому Иосифу. Но это уже выше моих сил. Когда мы бываем с тобой вдвоем, ты рассуждаешь довольно здраво, говоришь, что не должен так себя вести, потому что это опасно. Но стоит тебе дня два повозиться с твоими "экспериментами", и все опять как было. Если уж я лишаю себя вечного блаженства, потому что не расстаюсь с тобой, еретиком, – это мое дело, но ты не имеешь права растаптывать своими ножищами счастье твоей дочери!

Галилей (ворчливо). Принесите телескоп!

Людовико. Джузеппе, отнеси вещи обратно в карету.

Слуга уходит.

Госпожа Сарти. Она этого не вынесет. Можете сами сказать ей! (Убегает, не выпуская из рук кувшина.)

Людовико. Как я вижу, вы уже все приготовили. Господин Галилей... Мы с матерью большую часть года живем в имении в Кампанье и можем засвидетельствовать вам, что наших крестьян никак не беспокоят ваши трактаты о спутниках Юпитера. У них слишком тяжелая работа в поле. Однако их могло бы встревожить, если бы они узнали, что остаются безнаказанными легкомысленные посягательства на священные устои церкви. Не забывайте, что эти жалкие существа в своем полуживотном состоянии все путают. Они ведь почти животные, вы вряд ли даже можете себе это представить. Услышав, будто где-то на яблоне выросла груша, они удирают с работы, чтобы почесать языки.

Галилей (заинтересован). Вот как?

Людовико. Они – животные. Когда они приходят в имение жаловаться на какой-либо вздор, мать вынуждена приказывать, чтобы на их глазах отхлестали бичом одну из собак, чтобы напомнить им о послушании, порядке и вежливости. Господин Галилей, выглядывая из дорожной кареты, вы, может быть, иногда замечали поля цветущей кукурузы. Вы, ни о чем не думая, едите наши оливки и наш сыр и даже не представляете себе, сколько труда нужно, чтобы их получить, какой бдительный надзор требуется.

Галилей. Молодой человек, когда я ем оливки, я вовсе не перестаю при этом думать. (Грубо.) Ты меня задерживаешь. (Кричит ученикам.) Ну что, установили экран?

Андpea. Да, вы идете?

Галилей. Ведь вы хлещете не только собак, добиваясь послушания? Не так ли, Марсили?

Людовико. Господин Галилей, у вас великолепный мозг. Жаль его!

Маленький монах (изумленно). Он угрожает вам!

Галилей. Да. Ведь я мог бы смутить его крестьян, возбудить новые мысли у них, у его слуг, у его управителей.

Федерцони. Но как? Ведь никто из них не знает латыни.

Галилей. Я ведь мог бы писать на языке народа, понятном для многих, а не по-латыни для немногих. Для новых мыслей нужны люди, работающие руками. Кто еще захочет понять причины вещей? Те, кто видит хлеб только на столе, не желают знать о том, как его выпекают. Эта сволочь предпочитает благодарить бога, а не пекаря. Но те, кто делает хлеб, поймут, что ничто в мире не движется, если его не двигать. Твоя сестра, Фульганцио, которая работает у пресса, выжимающего оливки, не станет удивляться и, вероятно, даже посмеется, когда услышит, что Солнце – это не позлащенный герб, а рычаг и что Земля движется потому, что ее двигает Солнце.

Людовико. Вы навсегда останетесь рабом своих страстей. Извинитесь за меня перед Вирджинией – я полагаю, будет лучше, если я ее не увижу.

Галилей. Приданое в вашем распоряжении в любое время.

Людовико. Всего хорошего. (Уходит.)

Андреа. Кланяйтесь от нас всем Марсили!

Федерцони. Которые приказывают Земле стоять неподвижно, чтобы их замки не свалились!

Андреа. И всем Ченчи и Виллани!

Федерцони. И Червилли!

Андреа. И Лекки!

Федерцони. И Пирлеоии!

Андреа. Всем, кто целует папе ноги, только если он ими топчет народ!

Маленький монах (у приборов). Новым папой будет просвещенный человек.

Галилей. Итак, мы приступаем к наблюдениям над солнечными пятнами, которые нас интересуют, приступаем на собственный риск и страх, не слишком рассчитывая на покровительство нового папы.

Андреа (прерывает). Но с полной уверенностью в том, что рассеем звездные тени господина Фабрициуса и солнечные испарения, которые придумали в Париже и в Праге, и докажем вращение Солнца.

Галилей. Нет, лишь с некоторой уверенностью, что докажем вращение Солнца. Я вовсе не намерен доказывать, что был прав до сих пор; я хочу проверить, был ли я прав. Я говорю вам: "Оставь надежду всяк сюда входящий" – сюда, где исследуют. Может быть, это испарения, а может быть, и пятна. Но прежде чем мы сочтем их пятнами, как нам больше всего хотелось бы, мы лучше предположим, что это рыбьи хвосты. Да, мы будем все снова и снова подвергать сомнению. И мы не помчимся семимильными шагами в сапогах-скороходах, нет, мы станем продвигаться со скоростью улитки. И то, что мы обнаружим сегодня, мы завтра зачеркнем и только тогда запишем снова, когда обнаружим то же самое еще раз. И особенно недоверчивы мы будем, обнаруживая именно то, чего нам бы хотелось. Итак, мы приступим к наблюдениям над Солнцем с беспощадной решимостью доказать неподвижность Земли! И только если это нам не удастся и мы окажемся полностью и безнадежно разбитыми, то, зализывая раны, в самом печальном состоянии начнем мы спрашивать: а не были ли мы все-таки правы, а не вращается ли все-таки Земля? (Подмигивая.) И если у нас будут расползаться под руками все иные гипотезы, кроме этой, тогда уж никакой пощады тем, кто не исследует, но все же спорит. Снимайте покрывало с трубы и направьте ее на Солнце! (Устанавливает латунное зеркало.)

Маленький монах. Я догадался, что вы уже начали работать. Я понял это, когда вы не узнали господина Марсили.

Молча начинают работать. Когда на экране появляется пылающее отражение

солнца, вбегает Вирджиния в подвенечном платье.

Вирджиния. Отец, ты прогнал его? (Падает без чувств.)

Андреа и маленький монах бегут к ней.

Галилей. Я должен, должен узнать!

X

В течение последующего десятилетия учение Галилея широко распространилось в

народе. Памфлетисты и уличные певцы подхватывают новые идеи В карнавальную ночь 1632 года во многих городах в оформлении карнавальных

шествий многих гильдий использовались астрономические темы

Полуголодная чета бродячих певцов с пятилетней девочкой и грудным ребенком выходит на рыночную площадь, где толпа ожидает карнавальное шествие. Часть людей в масках. Певцы несут с собой узлы, барабан и другие приспособления.

Уличный певец (бьет в барабан). Почтенные жители, дамы и господа! Перед тем как начнется карнавальное шествие гильдий, мы исполним новейшую флорентийскую песню, которую мы добыли ценой значительных затрат. Эта песня озаглавлена: "Ужасающие учения и мнения господина придворного физика Галилео Галилея, или Предвосхищение грядущего". (Поет.)

"Да будет свет!" – провозгласил всевышний {*}

И приказал, чтоб солнце с этих пор

Вокруг земли, без проволочки лишней,

Вращалось впредь – и кончен разговор!

Хотел господь, чтоб каждый индивид

Вертелся вкруг того, кто выше чуточку стоит!

И холуи вращаться стали вкруг людей, имевших

вес,

И на земле, сырой и грешной, и в синих заводях

небес!

Вокруг папы зациркулировало кардинальство,

А вокруг кардинальства – епископат,

А вокруг епископата – светское начальство,

А вокруг светского начальства – секретарский

штат,

Городские гласные вокруг секретарского штата,

Вокруг гласных – мещане, ремесленный люд.

А вокруг ремесленников – слуги, куры, и цыплята,

И оборванцы, и псы, которых нищие бьют!

{* Перевод А. Голембы}

Вот это, добрые люди, и есть великий порядок мира, ordo ordinum, как говорят господа ученые богословы, regula aeternis, закон законов, правило правил. Но что же произошло с ним, представьте себе, добрые люди! (Поет.)

Вскочил ученый Галилей,

Отбросил святое писание,

Схватил трубу, закусил губу,

Осмотрел сразу все мироздание.

И солнцу сказал: шагу сделать не смей!

Пусть вся вселенная, дрожа,

Найдет иные круги;

Отныне станет госпожа

Летать вокруг прислуги!

Нет, братцы, с Библией я вовсе не шучу!

И так уже от рук прислуга вся отбилась!

Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь

хочу

Начальством быть себе! Не так ли, ваша

милость?

Почтенные жители, ведь такие учения совершенно недопустимы! (Поет).

Холоп хозяину дерзит,

Собаки разжирели,

А певчий встретить норовит

Заутреню в постели!

Уж это вон из рук! Нет-нет, я не шучу!

И так уже петля душить нас утомилась!

Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь

хочу

Начальством быть себе! Не так ли, ваша

милость?

Добрые люди, заглянем в грядущее, каким его предсказывает ученый Галилео Галилей. (Поет.)

Две дамы заохают в рыбном ряду:

– Так можно сойти с ума!

Рыбачка, забыв про простую еду,

Умяла всю рыбу сама!

А каменщик после работы дневной

Подрядчику объявил:

– Я тоже решил поселиться в одной

Из этих прелестных вилл!

Все изменилось вокруг! Нет-нет, я не шучу!

И так уже петля душить нас утомилась!

Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь

хочу

Начальством быть себе! Не так ли, ваша

милость?

Нога мужичья угостила

Барона в зад пинком;

Детей крестьянка напоила

Поповским молоком!

Нет, братцы, с Библией я вовсе не шучу!

И так уже петля душить нас утомилась!

Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь

хочу

Начальством быть себе! Не так ли, ваша

милость?!

Жена уличного певца. А я на днях у муженька Спросила, не таясь: Нельзя ли мне вступить пока С другим светилом в связь?

Уличный певец.

Нет! Нет! Нет-нет! Нет-нет! Пусть замолчит

мудрец!

Взбесившемуся псу намордник крепкий нужен!

Но шутки в сторону, признайтесь наконец,

Что с господами мы порой не слишком дружим!

Вместе.

Свой век влача в юдоли бедствий и скорбей,

Воспряньте! Мужество еще не испарилось!

Пусть добрый доктор Галилей

Обучит счастью вас по азбуке своей:

Мы свой свинцовый крест влачили много дней.

Мы сбросим этот крест! Не так ли, ваша

милость?

Уличный певец. Люди, глядите на необыкновенное открытие Галилео Галилея! Земля кружится вокруг Солнца! (Неистово бьет в барабан.)

Жена уличного певца и девочка выступают вперед. Женщина держит грубое изображение Солнца, а девочка, подымая над головой тыкву, изображающую Землю, кружится вокруг женщины. Певец возбужденно указывает на девочку, так, словно она производит смертельно опасные упражнения каждый раз, когда она передвигается рывками шаг за шагом в такт ударам барабана. Затем слышен

барабанный бой из глубины сцены.

Низкий голос (кричит). Шествие идет!

Входят два оборванца, они тянут повозку – на ней установлен карикатурный трон, на котором сидит в картонной короне закутанный в дерюгу "Великий герцог Флоренции" и смотрит в телескоп. Над троном на щите надпись: "Высматривает неприятности". За ним идут четверо мужчин в масках, несущих большой растянутый холст. Они останавливаются и подбрасывают на холсте куклу, изображающую кардинала. В стороне карлик с транспарантом, на котором написано: "Новое время". Из толпы выбирается нищий на костылях, подтягивается на них, пляшет, стуча по земле, и с грохотом падает. Входит на ходулях чучело, изображающее Галилея, раскланивается перед публикой, а перед ним ребенок держит огромную Библию, страницы которой перечеркнуты

крест-накрест.

Уличный певец. Галилео Галилей – разрушитель Библии!

Оглушительный хохот толпы.

XI

1633 год. Инквизиция вызывает всемирно известного исследователя в Рим

Глубина горяча; высота холодна.

В предместьях шум; во дворце тишина.

Прихожая и лестница во дворце Медичи во Флоренции. Галилей и его дочь

ожидают приема у великого герцога.

Вирджиния. Как долго это тянется.

Галилей. Да.

Вирджиния. Вот опять этот человек, который шел сюда за нами. (Указывает на субъекта, который проходит мимо них, не обращая на них внимания.)

Галилей (он плохо видит). Я не знаю его.

Вирджиния. Но я его часто вижу в последние дни. Он пугает меня.

Галилей. Чепуха! Мы во Флоренции, а не среди корсиканских разбойников.

Вирджиния. Идет ректор Гаффоне.

Галилей. Вот его я боюсь. Этот дурак сейчас опять затеет со мной разговор на несколько часов.

Вниз по лестнице спускается господин Гаффоне. Увидев Галилея, он явно

пугается и, отвернувшись, проходит мимо, едва кивнув головой.

Что это с ним? Сегодня я опять плохо вижу. Он вообще-то поздоровался?

Вирджиния. Едва кивнул. Что там написано в твоей книге? Может быть, ее сочли еретической?

Галилей. Ты слишком много слоняешься по церквам. Эти ранние вставания и беганье к утренней мессе совсем испортят цвет лица. Ты что, за меня молишься?

Вирджиния. Вот господин Ванни – владелец литейной, для которого ты делал чертежи плавильной печи, не забудь поблагодарить его за перепелок.

Вниз по лестнице опускается Ванни.

Ванни. Пришлись вам по вкусу перепела, которых я вам послал, господин Галилей?

Галилей. Перепелки были великолепные, еще раз весьма благодарю.

Ванни. А там, наверху, говорили о вас. Считают, что вы ответственны за те памфлеты против Библии, которые недавно продавались повсюду.

Галилей. О памфлетах ничего не знаю. Библия и Гомер – мое любимое чтение.

Ванни. Но если бы даже и так, хочу воспользоваться случаем и заверить вас, что мы, люди промышленные, на вашей стороне. Я не из тех, кто много смыслит в движениях звезд, но для меня вы человек, который борется за свободу обучения новому. Например, тот механический культиватор, изобретенный в Германии, который вы мне описали. Только за один последний год в Лондоне выпустили пять книг по сельскому хозяйству, а мы здесь были бы благодарны хотя бы за одну книжку о голландских каналах. Те же самые господа, что чинят затруднения вам, не разрешают врачам в Болонье вскрывать трупы для исследований.

Галилей. Ваш голос будет услышан, Ванни.

Ванни. Надеюсь. Знаете ли вы, что и в Амстердаме и в Лондоне есть уже особые рынки, на которых продают деньги. Там существуют ремесленные школы. Там постоянно издают печатные новости, так называемые газеты. А здесь у нас нет даже свободы наживать деньги. Здесь возражают против устройства литейных, потому что считают, будто скопление слишком большого числа рабочих в одном месте содействует безнравственности. Я целиком и полностью на стороне таких людей, как вы, господин Галилей. Если против вас попытаются что-нибудь затеять, то вспомните, пожалуйста, что у вас есть друзья среди всех деловых людей. За вас все города Северной Италии, господин Галилей.

Галилей. Насколько мне известно, никто не собирается предпринимать что-либо против меня.

Ванни. Нет?

Галилей. Нет.

Ванни. А по-моему, в Венеции вы были бы в большей безопасности. Там меньше черных сутан. И оттуда вы могли бы вести борьбу. У меня здесь дорожная карета и лошади, господин Галилей.

Галилей. Я не могу стать беглецом. Я слишком ценю удобную жизнь.

Ванни. Разумеется. Но судя по тому, что я слышал наверху, вам нужно спешить. У меня создалось впечатление, что именно сейчас было бы лучше, если бы вы оказались вне Флоренции.

Галилей. Чепуха! Великий герцог – мой ученик, и к тому же сам папа решительно отвергнет любую попытку сплести для меня петлю, какой бы там повод ни придумали.

Ванни. Кажется, вы не слишком хорошо отличаете друзей от врагов, господин Галилей.

Галилей. Я хорошо отличаю силу от бессилия. (Резко поворачивается и отходит.)

Ванни. Пусть будет так. Желаю вам счастья. (Уходит.)

Галилей (возвращается к Вирджинии). В этой стране каждый обиженный хочет, чтоб я был его ходатаем, и как раз там, где это мне вовсе не на пользу. Я написал книгу о механике вселенной. Вот и все. А что из этого делают или не делают другие, меня не касается.

Вирджиния (громко). Если бы только люди знали, как ты осуждаешь все то, что происходило в последнюю карнавальную ночь.

Галилей. Да, протянув медведю мед, потеряешь и руку, если он голоден.

Вирджиния (тихо). Великий герцог сам пригласил тебя на сегодня?

Галилей. Нет, но я просил известить его, что приду. Он хотел получить книгу. Он заплатил за нее. Найди кого-нибудь из чиновников и пожалуйся, что нас заставляют ждать.

Вирджиния (сопровождаемая субъектом, подходит к одному из чиновников дворца). Господин Минчо, его высочество извещен, что мой отец просит его о приеме?

Чиновник. Откуда мне знать?

Вирджиния. Это не ответ.

Чиновник. Вот как?

Вирджиния. Вы обязаны быть вежливым.

Чиновник отворачивается от нее и зевает, покосившись на субъекта.

(Возвращаясь.) Он говорит, что великий герцог еще занят.

Галилей. Я слышал, ты сказала что-то о вежливости. В чем дело?

Вирджиния. Я только поблагодарила его за любезное сообщение. Не мог бы ты просто оставить здесь книгу? Ведь ты зря теряешь время.

Галилей. Я начинаю спрашивать себя, какую цену имеет это время. Может быть, я все же последую приглашению Сагредо и поеду недели на две в Падую. Со здоровьем у меня неважно.

Вирджиния. Ты ведь не сможешь жить без твоих книг.

Галилей. Немного сицилийского вина можно будет в одном-двух ящиках погрузить в карету.

Вирджиния. Ты же всегда говорил, что оно не выносит перевозок. А двор еще должен тебе жалованье за три месяца. Тебе не пошлют этих денег вслед.

Галилей. Да, это правда.

Кардинал-инквизитор спускается по лестнице.

Вирджиния. Кардинал-инквизитор.

Кардинал, проходя, низко кланяется Галилею.

Зачем это кардинал-инквизитор приехал во Флоренцию, отец?

Галилей. Не знаю. Он вежливо поздоровался. Да, я правильно поступил, что уехал тогда во Флоренцию и восемь лет молчал. Они меня так расхвалили, что теперь уж должны принимать меня таким как есть.

Чиновник (громко). Его высочество великий герцог!

Козимо Медичи спускается по лестнице. Галилей идет ему навстречу. Козимо

останавливается, он несколько смущен.

Галилей. Ваше высочество, позвольте мне вручить вам написанные мною диалоги об обеих величайших системах мироздания...

Козимо. Ах да. Как ваши глаза?

Галилей. Неважно, ваше высочество. Если ваше высочество соблаговолит, то моя книга...

Козимо. Состояние ваших глаз меня очень беспокоит, очень беспокоит. Оно свидетельствует о том, что вы, пожалуй, слишком ревностно пользуетесь своей замечательной трубой, не правда ли? (Проходит, не беря книги.)

Галилей. Он не взял книги, да?

Вирджиния (очень взволнованно). Отец, я боюсь.

Галилей (тихо и решительно). Не подавай виду. Отсюда мы пойдем не домой, а к стеклорезу Вольпи. Я условился с ним, чтобы во дворе соседнего трактира постоянно стояла телега с пустыми винными бочками, которая смогла бы увезти меня из города.

Вирджиния. Значит, ты знал...

Галилей. Не оглядывайся.

Идут к выходу.

Важный чиновник (спускается по лестнице). Господин Галилей, мне поручено известить вас о том, что флорентийский двор не в состоянии долее отклонять требования святой инквизиции, которая вызывает вас для допроса в Рим. Карета святой инквизиции ожидает вас, господин Галилей.

XII

Папа

Покой в Ватикане. Папа Урбан VIII (о прошлом кардинал Барберини) принимает кардинала-инквизитора. Во время аудиенции его облачают. Снаружи слышно

шарканье многих ног.

Папа (очень громко). Нет, нет и нет!

Кардинал-инквизитор. Итак, ваше святейшество, вы хотите сказать это всем собравшимся здесь – профессорам всех факультетов, представителям всех святых орденов и всего духовенства, которые пришли сюда, исполненные детской веры в слово божие, изложенное в писании? Они пришли, чтобы получить от вашего святейшества подтверждение своей веры, – и вы хотите им сказать, что писание больше нельзя считать истинным?

Папа. Я не позволю разбить аспидную доску. Нет!

Кардинал-инквизитор. Что речь идет об аспидной доске, а не о духе мятежа и сомнения – так говорят эти люди. Но дело обстоит иначе. Ужасное беспокойство проникло в мир. И это беспокойство, царящее в их собственных умах, они переносят на неподвижную Землю. Они кричат, что их вынуждают числа. Но откуда эти числа? Любому известно, что они порождены сомнением. Эти люди сомневаются во всем. Неужели же нам строить человеческое общество на сомнении, а не на вере: "Ты мой господин, но я сомневаюсь, хорошо ли это. Это твой дом и твоя жена, но я сомневаюсь, не должны ли они стать моими". А тут еще и общеизвестная любовь вашего святейшества к искусству. Этой любви мы обязаны столькими прекрасными коллекциями, но она встречает совершенно издевательское толкование. На стенах домов здесь в Риме появляются надписи: "То, что варвары оставили Риму, грабят теперь Барберини". А за границей? Господу угодно подвергнуть святой престол тяжелым испытаниям. Испанская политика вашего святейшества непонятна для людей недостаточно проницательных, они сожалеют о ваших раздорах с императором. Вот уже полтора десятка лет, как вся Германия превращена в бойню, люди убивают друг друга с цитатами из Библии на устах. И вот теперь, когда вследствие чумы, войн и Реформации число истинных христиан сократилось до нескольких маленьких кучек, в Европе распространяются слухи, что вы заключаете тайный союз с лютеранами-шведами, чтобы ослабить императора-католика. В то же самое время эти математики, эти жалкие черви, направляют свои трубы на небо и сообщают миру, что, оказывается, и здесь, в последнем пространстве, которого у вас еще яикто не оспаривал, вы тоже не слишком сильны. Спрашивается, откуда этот внезапный интерес к такой отвлеченной науке, как астрономия? Не все ли равно, как именно вращаются эти шары? Но тем не менее вся Италия вплоть до последнего конюха заражена дурным примером этого флорентийца и болтает о фазах Венеры. Пока еще никто из них не задумывается о других вещах. Ведь многое в жизни для них в тягость. Много такого, что освящено церковью. Но что же произошло бы, если бы все они, необузданные, грешные, стали верить только своему разуму? А ведь этот безумец объявляет единственным верховным судьей именно разум. Усомнившись однажды в том, что Солнце остановилось по велению Иисуса Навина, они обратили бы свои грязные сомнения и на церковные сборы. С тех пор как они стали ездить по морям – впрочем, я ничего не имею против этого, – они уже полагаются не на господа бога, а на медную коробку, которую называют компасом. Этот Галилей, еще будучи юношей, писал о машинах. С помощью машин они хотят творить чудеса. Какие чудеса? Бог, во всяком случае, им уже не нужен, но какие же это должны быть чудеса? Например, не будет больше различия между верхом и низом. Они в этом больше не нуждаются. Аристотель, с которым они, кстати говоря, обращаются как с дохлой собакой, сказал – и это они цитируют, – что если бы ткацкий челнок сам ткал и цитра сама играла, то мастеру не нужны были бы подмастерья и господам не нужны были бы слуги. И вот сейчас им кажется, что они уже достигли этого. Этот негодный человек знает, что делает, когда пишет свои астрономические труды не на латыни, а на языке торговок рыбой и торговцев шерстью.

Папа. Это свидетельствует об очень плохом вкусе. Я скажу ему.

Кардинал-инквизитор. Он подстрекает одних и подкупает других. В портовых городах Северной Италии мореплаватели все настойчивее требуют звездные карты господина Галилея. Им придется уступить; это деловые интересы.

Папа. Но ведь эти карты основаны на его еретических утверждениях. Речь идет именно о движении некоторых созвездий, о движении, которое оказывается невозможным, если отрицать его учение. Нельзя же предать проклятию его учение и принять его звездные карты.

Кардинал-инквизитор. Почему же нет? Иначе поступить мы и не можем.

Папа. Это шарканье действует мне на нервы. Простите, что я все прислушиваюсь.

Кардинал-инвизитор. Может быть, это скажет вам больше, чем могу сказать я, ваше святейшество. Неужели все они должны уйти отсюда, унося в сердцах сомнение?

Папа. Но, в конце концов, ведь этот человек – величайший физик нашего времени, светоч Италии, а не какой-нибудь путаник. У него есть друзья: версальский двор, венский двор. Они скажут, что святая церковь стала выгребной ямой для гнилых предрассудков. Нет, руки прочь от него!

Кардинал-инквизитор. Практически нам не придется заходить слишком далеко. Он человек плоти. Он немедленно уступит.

Папа. Да, он склонен к земным наслаждениям больше, чем кто-либо другой из известных мне людей. Он и мыслит сластолюбиво. Он не может отвергнуть ни старое вино, ни новую мысль. Однако я не хочу осуждения научных данных. Я не хочу, чтобы звучали враждебные боевые кличи: "За церковь!" и "За разум!". Я разрешил ему издать книгу, поставив одно условие, чтобы в конце было указано, что последнее слово принадлежит все же не науке, а вере. Он выполнил это условие.

Кардинал-инквизитор. Но как? В его книге спорят глупец, который, конечно, защищает воззрения Аристотеля, и умный человек, конечно, представляющий господина Галилея. И кто же, ваше святейшество, как вы думаете, произносит это заключительное суждение?

Папа. Что еще за новости! Кто же выражает наше мнение?

Кардинал-инквизитор. Уж конечно, не умный человек.

Папа. Какова наглость! Однако этот топот невыносим. Что там, весь свет собрался?

Кардинал-инквизитор. Не весь, но его лучшая часть.

Пауза.

Папа (уже в полном облачении). В самом крайнем случае пусть ему только покажут орудия.

Кардинал-инквизитор. Этого будет достаточно, ваше святейшество. Господин Галилей ведь разбирается в орудиях.

XIII

Галилео Галилей отрекается от своего учения о вращении Земли по требованию

инквизиции 22 июня 1633 года

День тот июньский скоро угас,

А был он так важен для вас и для нас.

Разум вышел из мрака вперед

И стоял у дверей весь тот день напролет.

Дворец флорентийского посла в Риме. Ученики Галилея ожидают известий. Маленький монах и Федерцони играют в шахматы по-новому (делая ходы через всю

доску). В углу Вирджиния на коленях читает молитву.

Маленький монах. Папа его не принял. Теперь с учеными диспутами покончено.

Федерцони. В этом была его последняя надежда. Да, правдой оказалось то, что он ему сказал много лет тому назад в Риме, когда еще был кардиналом Барберини: ты нам нужен. Теперь они его заполучили.

Андреа. Они убьют его. "Беседы" останутся недописанными.

Федерцони (смотрит на него искоса). Ты думаешь?

Андреа. Да, потому что он никогда не отречется.

Пауза.

Маленький монах. Когда по ночам не спится, в голову лезут всегда какие-то посторонние мысли. Сегодня ночью, например, я все время думал о том, что ему не нужно было покидать Венецианскую республику.

Андpea. Там он не мог бы написать свою книгу.

Федерцони. A во Флоренции он не смог ее издать.

Пауза.

Маленький монах. И еще я думал – оставят ли они ему его камешек, который он все время носит в кармане. Его камень для доказательств.

Федерцони. Там, куда они его уведут, носят одежду без карманов.

Анд pea (кричит). Они не осмелятся! Но даже если так, он не отречется. "Кто не знает истины, тот просто глуп, но кто знает истину и называет ее ложью, тот преступник".

Федерцони. Я тоже не верю этому, и я не хотел бы жить, если он поступит так. Но ведь у них сила.

Андреа. Не все можно сделать силой.

Федерцони. Может быть.

Маленький монах (шепотом). Он просидел в тюрьме двадцать три дня. Вчера его вызывали для большого допроса, а сегодня заседание. (Заметив, что Андрей прислушивается, говорит громче). Когда я пришел к нему сюда в тот раз, через два дня после декрета, мы сидели вон там, и он показал мне на маленькую статую Приапа в саду, у солнечных часов, – вон она видна отсюда, и он сравнивал свой труд со стихотворением Горация, в котором тоже ничего нельзя изменить. Он говорил о своем чувстве красоты, которое побуждает его искать истину. И он вспомнил девиз: Hieme et aestate, et prope et procul, usque dum vivam et ultra {Зимой и летом, вблизи и вдали, пока я живу и после смерти (лат.).}. И он подразумевал искания истины.

Андpea (обращаясь к маленькому монаху). Ты рассказывал ему, как он стоял перед римской коллегией, когда они испытывали его трубу? Расскажи ему!

Маленький монах качает головой.

Он был таким же, как всегда. Уперся руками в свои окорока, выпятил брюхо и заявил: "Я прошу вас быть разумными, господа". (Смеясь, копирует Галилея.)

Пауза.

(Показывает на Вирджинию.) Она молится, чтобы он отрекся.

Федерцони. Оставь ее. Она совсем запуталась с тех пор, как они с ней поговорили. Они вызвали сюда из Флоренции ее исповедника.

Входит субъект, который следил за Галилеем во дворце великого герцога

Флоренции.

Субъект. Господин Галилей скоро прибудет сюда; ему может понадобиться постель.

Федерцони. Его отпустили?

Субъект. Ожидается, что в пять часов господин Галилей выступит на заседании инквизиции с отречением. Тогда зазвонят в большой колокол собора Святого Марка и текст отречения будет прочтен всенародно.

Андpea. Я не верю этому.

Субъект. Ввиду большого скопления людей на улицах господина Галилея проведут через садовую калитку позади дворца. (Уходит.)

Анд pea (внезапно повышая голос). Луна это Земля, и она не имеет собственного света. И Венера тоже не имеет собственного света. И тоже подобна Земле и движется вокруг Солнца. А четыре луны вращаются вокруг Юпитера, который находится на высоте неподвижных звезд, но не прикреплен ни к какой сфере. И Солнце является центром вселенной, и оно неподвижно, а Земля – не центр и не неподвижна. И показал нам это он.

Маленький монах. И никакое насилие не может сделать невидимым то, что уже было увидено.

Молчание.

Федерцони (глядит в окно на солнечные часы в саду). Пять часов.

Вирджиния молится громче.

Андреа. Я не могу больше ждать! Слышите, они обезглавливают истину.

Андреа и маленький монах зажимают уши. Но звона колокола не слышно. После короткой паузы, заполненной бормотанием Вирджинии, Федерцони отрицательно

качает головой. Андреа и маленький монах опускают руки.

Федерцони (хрипло). Ничего. Уже три минуты шестого.

Андреа. Он устоял!

Маленький монах. Он не отрекся.