Текст книги "Шахматистка"

Автор книги: Бертина Хенрикс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Для достижения амбициозной цели она использовала все новые уловки. Она узнала, что иной раз лучше пожертвовать фигуру в начале партии, чтобы обеспечить себе наступательное или позиционное преимущество. Эта хитрость называлась красивым словом “гамбит”.

В ее пособии приводились знаменитые партии, сыгранные известными мастерами начиная с XV века. Все дебюты и стратегии как-нибудь интересно назывались. Так, Элени уже попробовала “гамбит Эванса”, который показался ей очень полезным. Она была не столь уверена в “венгерской партии” и решительно отказалась от “гамбита Геринга”. Не станет она разыгрывать дебют, носящий такое имя. Может, это простое совпадение, но “гамбит Геринга” – нет, у нее тоже есть свои принципы.

Элени читала о великих партиях, сыгранных в мире на протяжении веков, и все больше приходила в растерянность. Имена великих мастеров из разных стран и просто тех, кто так или иначе повлиял на развитие шахматной науки, названия городов, где проходили турниры, – все это пугало обыкновенную горничную, не представлявшую, как соотнести себя со всем этим.

Каждый день ей приходилось набираться мужества, чтобы вновь и вновь садиться за игру. Однако простое любопытство, желание узнать, что же там дальше, всегда одерживало верх и придавало ей стойкости, которую прежде никто не мог бы в ней заподозрить.

Пусть неуверенно, но она продолжала двигаться вперед. Ей даже доставляло удовольствие перебирать в уме почерпнутые из пособия названия разных шахматных дебютов: “испанская партия”, “венецианская партия”, “усовершенствованная защита Корделя” и просто “защита Корделя”, “система Раузера”, “атака Макса Ланга”, “сицилианская защита”… Эти названия переносили ее в другие века, в царский дворец XVIII века или в венецианские палаццо XV века. В ее воображении партии игрались то двумя роскошно одетыми соперниками, сидящими за доской в полной тишине, а то мастерами, окруженными болтливыми куртизанками, чей беспрерывный щебет и хождения взад-вперед мешали сосредоточиться.

Особенно ей полюбилась “сицилианская защита”, в частности “вариант дракона”: название автоматически вызывало у нее представление о Китае, о Запретном городе^[4], о мире, окрашенном в пурпурный цвет, полном магии и тайн. Она уже попробовала “вариант дракона” в деле, этот дебют показался ей прекрасным способом дестабилизировать противника и очень быстро обеспечить преимущество белым.

Обычно она отдавала предпочтение открытой игре перед закрытой, казавшейся ей слишком осторожной. В полузакрытой игре ее внимание привлекала “французская партия”, быть может, из-за ностальгии: название напоминало ей зарождение ее страсти, тот пьянящий аромат, который она ощутила в номере парижан.

Она медленно, но упорно осваивала всё новые стратегии. В то же время она любила играть, повинуясь инстинкту, создавать неожиданные ситуации, делая ходы, лишенные на первый взгляд логики. Противник терял время, пытаясь разгадать ее замысел, а она удерживала преимущество.

Что касается Куроса, то он отдавал предпочтение более классическим схемам. Он быстрее, чем она, усваивал материал пособия и выучил несколько полезных комбинаций. Память у него была еще хоть куда, и он без особого труда применял их, тогда как Элени иной раз никак не могла реализовать какую-нибудь тактику.

Тем не менее Курос не переставал удивляться смелости своей бывшей ученицы. За шахматной доской Элени была совсем другой, чем та, какой он видел ее в обыденной жизни.

Она приходила к нему в пятницу после обеда, всегда с новыми идеями. Всю неделю она обдумывала новые ходы и сгорала от нетерпения испробовать их. Чем дольше они играли, тем труднее становилось Куросу одерживать победу.

В одну из пятниц ноября Элени пришла к Куросу взволнованная, щеки у нее пылали. Едва расставив фигуры, Элени целиком сосредоточилась на игре. Курос спросил, не хочет ли она кофе. В ответ он услышал нечто нечленораздельное – сказано было вежливо, но что именно, Курос не разобрал. Элени не отрываясь смотрела на доску: она вспоминала дебют, который хотела разыграть. Глядя на нее украдкой, Курос улыбнулся. Как же далек тот день, когда шахматистка она пришла к нему просить, чтобы он купил ей шахматы! Тогда она до того смущалась, что осмелилась разве что присесть на краешек стула, а теперь, похоже, не испытывает ни малейшего стеснения. Она относилась к старому учителю с прежним почтением, однако вела себя гораздо увереннее.

Курос перво-наперво вскипятил воду, поинтересовался, как поживают общие знакомые, – обстоятельного ответа, впрочем, не дождался. Затем он скрутил про запас несколько папирос и наконец уселся за доску, поставив перед Элени чашку горячего кофе.

Элени стала поспешно выдвигать фигуры. После четвертого хода она могла сделать рокировку, но не сделала. Курос, слегка удивленный, осторожно напомнил ей правило, согласно которому рокировку надо делать как можно раньше, чтобы защитить короля и обеспечить большую свободу ладье. В ответ Элени улыбнулась:

– Позвольте я сделаю по-своему, учитель. Вы сейчас увидите.

Она продолжала выдвигать фигуры, в том числе ферзя, которого поставила в выгодную позицию с краю, откуда он контролировал большое количество клеток. После восьми разменных ходов у Элени на исходной позиции оставались только король и две ладьи, что давало ей возможность сделать либо длинную, либо короткую рокировку, по желанию.

Курос не знал, с какого фланга атаковать. Элени воспользовалась его замешательством. Она пожертвовала важной фигурой и проскользнула в брешь, нечаянно открытую Куросом. Когда тот решился наконец пойти в наступление, она предприняла длинную рокировку и обезопасила короля. Сделав еще пять ходов, она выиграла партию.

Элени не верила своим глазам. Впервые ей удалось поставить мат учителю. Курос тепло поздравил ее, хотя в душе чувствовал себя немного униженным. “Вот что значит возраст”, – с грустью подумал он, однако достал бутылку хорошего вина, припасенного на такой случай, и чокнулся с Элени, которая была вне себя от радости. Стаканы приятно зазвенели. Элени поцеловала учителя в щеку, отчего тот весь зарделся.

Внезапный физический контакт, пусть даже самый невинный, всегда смущал учителя. Такой способ выражения чувств был ему совершенно чужд. Всякие там объятия, поцелуи, даже мужские, даже под влиянием эмоций, – нет, это не его жанр. Близость тел, по его мнению, уместна только в интимной обстановке, в постели. И вообще, слишком тесную близость он терпеть не мог.

И все же краска залила его лицо скорее потому, что он никак не ждал от Элени ничего подобного. Признаться, он даже привык к спорадическому присутствию в его доме этой женщины, которая ухитрилась его взволновать. Ее простой и естественный жест напомнил ему детство, когда он совсем иначе относился к людям; то, что было возможно в ту далекую пору, потом ушло безвозвратно.

Слава богу, Элени так упивалась своим счастьем, что не заметила смятения учителя, которое сама же и вызвала. Она осушила полный стакан вина и смотрела на старика сияющими глазами. Не зная, как выразить ему свою благодарность, она неловким движением подняла свой стакан и сказала:

– Выпьем за удачу, учитель.

На следующий день Элени казалось, что работа делается сама собой. Напевая, она легко катила тележку, радостно здоровалась с постояльцами и убирала номера так же тщательно, как и обычно. Единственное, что омрачало ее счастье, – это невозможность ни с кем поделиться. Победа, о которой никто не знает, утрачивает свой вкус. Радость переполняла Элени и рвалась наружу – так птица ищет ветку, чтобы сесть на нее и запеть.

Несколько раз у Элени возникало желание рассказать о своей страсти хозяйке “Диониса”. Но, походив вокруг да около и так и не решив, с чего начать, Элени оставила эту идею. Убрав последний номер, она красиво разложила на постели ночную рубашку молодой итальянки, которую видела накануне, и ушла.

На холме она опять встретила своего знакомого бродячего пса. Он посмотрел на нее с упреком. Во всяком случае, ей так показалось, ведь она уже много месяцев ничего ему не приносила. Хуже того: она совсем забыла о нем.

– Ты прав, – сказала она собаке. – Завтра я искуплю свою вину. Но знаешь, у меня есть уважительная причина. Я училась играть в шахматы, а это трудно.

Собака равнодушно посмотрела на нее.

Элени шла и думала о том, как ей все-таки хочется с кем-нибудь поделиться своей радостью. Она вспомнила о Катерине, с которой уже давно не виделась. Купив букет гвоздик и попросив завернуть их в красивую бумагу, она отправилась к подруге. Катерина удивилась ее приходу.

Несмотря на радушный прием, Элени почувствовала, что Катерина на нее обижена. Подруга, как всегда, принялась варить кофе по-турецки. Пока Катерина караулила турку, стоя у плиты, женщины обменялись парой малозначительных фраз. Элени понимала, что должна что-то объяснить, но как выразить в нескольких словах то, что она пережила за последние месяцы? Она колебалась, придумывала подходящие фразы и тотчас отбрасывала их, отчего разговор получался каким-то тягучим, и наконец решила просто признаться.

– Я не приходила к тебе, потому что была очень занята, я училась играть в шахматы, – выпалила она.

И добавила:

– Это секрет. Никто, кроме тебя, не знает.

Катерина смотрела на нее, открыв рот. Кофе закипел и полился через край, на безупречно чистую газовую плиту. Катерина, обжигая пальцы, сняла медную турку с плиты, вылила кофе в раковину, вымыла турку и машинально стала варить кофе заново. Она ничего не ответила Элени. Та уже начала волноваться, но не решалась прервать молчание подруги.

Катерину обуревали противоречивые чувства. Первой ее реакцией было сомнение. Элени сообщила ей эту небылицу только для того, чтобы скрыть что-то другое. В какой-то момент Катерина подумала о любовнике. Однако, варя кофе, она искоса оглядела подругу и пришла к выводу, что вряд ли. Вид у Элени неухоженный, волосы непонятного цвета – смесь светлых крашеных с тусклыми темными, отросшими у корней, возраст за сорок… Правда, в глазах появился блеск, но одного этого все-таки мало, чтобы привлечь мужчину. Катерина делала свои наблюдения не без удовольствия: сама она уже давно потеряла всякую надежду найти мужа.

– А играешь-то ты с кем? – поинтересовалась Катерина, вытирая тряпкой плиту. Ей хотелось продлить разговор.

Элени, обеспокоенная долгим молчанием подруги, вдруг засомневалась, правильно ли она сделала, что сказала.

– Да ни с кем. С машиной.

Часы, проведенные за шахматной доской, развили в ней наблюдательность и осторожность.

– С машиной? – повторила Катерина, решительно ничего не понимая.

Элени принялась объяснять, что подарила Панису на день рождения электронные шахматы, но вместо того чтобы увлечь игрой мужа, увлеклась сама.

У Катерины все услышанное не укладывалось в голове.

– Шахматы – это ведь жутко трудная игра, люди часами сидят схватившись за голову и думают, какой следующий ход сделать, верно? – спросила Катерина, чтобы убедиться, что она правильно понимает, о чем идет речь.

– Всё так, – простодушно ответила Элени.

Катерина налила кофе в чашки и направилась к столику, покрытому кружевной скатеркой. Элени последовала за ней. Хозяйка уселась в кресло, подлокотники которого украшала вышивка, и принялась медленно, маленькими глотками пить кофе. Элени села на стул, на котором лежала плоская подушка с нарисованной собачкой.

Сделав несколько глотков, Катерина спросила:

– Но зачем тебе это нужно?

Элени сразу не нашлась, что ответить. Немного подумав, она сказала:

– Мне нравится.

Элени прекрасно понимала, что это далеко не все, что надо было бы сказать. Она могла бы описать странное ощущение, возникающее у нее всякий раз, когда она садится за шахматную доску, – ощущение, что она переходит в совсем другой мир. Она могла бы рассказать о том, как в самый разгар партии наступает момент, когда она начинает отчаянно биться с противником, которого ценит за силу и опыт, о сообщничестве двух игроков, примеривающихся друг к другу, о странной близости между ними, которая изолирует их от остального мира. Она бы с удовольствием рассказала об удивительных возможностях королевы и слабости короля… Но ничего этого она не сделала.

Даже если бы она умела складно говорить, ей бы все равно не удалось убедить Катерину, которая видела лишь внешнюю сторону игры: шахматная доска, поделенная на клетки, белые и черные фигуры и два человека, которые часами о чем-то думают, а потом молча, с очень серьезным видом эти фигуры передвигают.

Элени хотелось бы рассказать об элегантных парижанках, которые играют в шахматы со своими мужьями, но она была почти уверена, что этот рассказ ни в чем не убедит Катерину.

Глядя на подругу, Элени догадывалась, что Катерина воспринимает все, что с ней, Элени, происходит, как отказ от того мира, в котором они жили всегда и который в глазах Катерины незыблем, точно скала в Эгейском море. Ни в коем случае нельзя менять своих привычек, нарушать обыденный ход вещей, ведь на этом только и стоит вся твоя жизнь.

Заговори Элени о парижанках, она совершила бы и вовсе непростительную ошибку – выдала бы свои сокровенные мысли, которые иногда, в совсем уж безрадостные дни, навязчиво вертелись у нее в голове.

А потому Элени молчала и только улыбалась. Желание говорить о своей большой победе уже не было таким острым. Она ни словом не обмолвилась об учителе – значит, не могла рассказать и о выигранной партии.

Катерина попробовала было разузнать поподробнее, но, видя, что подруга не склонна вдаваться в детали, переменила тему. Она заговорила, по своему обыкновению, о последних сплетнях, благо Элени была совершенно не в курсе событий.

Поговаривают, у Никоса дела идут не очень хорошо. Его молодая жена слишком много тратит. А для чего она каждый месяц отправляется в Афины, как не за покупками? Разумеется, она уверяет, что ездит по делам, для ресторана, но люди-то не дураки… Кроме, может, самого Никоса, насмешливо добавила Катерина.

По городу ходят слухи, что дочка Йоргоса беременна. Пока еще ничего не видно, но скоро уже не скроешь. Кто отец – узнать трудно, она ведь путалась с кем попало.

Катерина наблюдала за реакцией Элени – ее, похоже, не очень-то впечатлило это известие. Элени слушала с отсутствующим видом, потом ответила, что, конечно, лучше дождаться, когда беременность станет очевидной, а потом уж строить гипотезы. Непривычное слово “гипотезы” вырвалось у нее само собой. Может, она слышала его от учителя, а может, оно всегда сидело у нее в голове, в дальних уголках памяти, и только ждало случая, чтоб вырваться наружу. Элени и сама не понимала. Реакция Катерины не заставила себя ждать – хозяйка удивленно взглянула на подругу и рассмеялась:

– Как-то ты говоришь чудно, дорогуша моя.

Элени смутилась, но виду не подала. Она тоже рассмеялась и ответила:

– Ты права, странное слово. Я, наверное, по телевизору его слышала.

Разговор продолжался, Элени оживилась и рассказала три анекдота, слышанные в гостинице. Подруги болтали почти так же задушевно, как прежде. Катерина даже налила себе и Элени по стаканчику анисовой водки, и они выпили за встречу.

Примерно через час Элени засобиралась домой: ее ждал Панис. В дверях подруги поцеловались, пообещав друг другу в ближайшее время опять встретиться.

Выйдя от Катерины, Элени с грустью подумала: “Напрасно я разоткровенничалась. Как глупо вышло! Понятное дело, победа в шахматной партии интересует только того, кто сам играет”. Надо смириться с одиночеством. Она начинала в одиночестве – так же придется и продолжать. Единственный ее собеседник – учитель, которого послало Небо, сжалившись над ней.

Когда Элени ушла, Катерина вымыла посуду и принялась готовить себе ужин. “Играть в шахматы! – недоумевала она. – Это ж как надо помирать со скуки, чтобы придумать такое!” Она вдруг представила себе Элени, с ее высветленными прядями и натруженными руками, склонившуюся над шахматной доской, – и прыснула со смеху. “В конце концов, хоть посмеяться можно ”, – подумала она, чистя картошку.

– Эле-е-е-ни! – завопил на следующий день Панис, вернувшись домой посреди дня, чего с ним прежде не случалось.

Едва узнав новость, он бросил все дела в автосервисе и помчался домой.

– Эле-е-е-ни!

Она выбежала на крик.

– Ты хочешь моей смерти?! – визгливым голосом выпалил Панис, увидев жену.

Элени с тряпкой в руке смотрела на него, ничего не понимая. Она быстро перебирала в уме все, что в последнее время сделала такого, отчего мог так взбеситься муж.

Но ничего не находила.

– Как же ты могла?! – прокричал он, тряся ее за плечи.

Наверное, именно от этих толчков у нее в голове молнией мелькнула догадка: “Катерина”.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – спокойно сказала она Панису, который перестал ее трясти и с почти умоляющим видом смотрел ей прямо в глаза.

– Вся Хора в курсе, что ты проводишь время за игрой в шахматы.

– Ну и что с того?

– Да я стал посмешищем всего города, – простонал Панис.

– Не понимаю почему, – с достоинством ответила Элени. – К тебе это не имеет отношения.

– Если ты выглядишь смешно, то и я тоже выгляжу смешно. Меня считают мужем сумасшедшей. Обо мне где только не болтают. Вот так, моя милая. И ты это прекрасно знаешь. Надо уважать правила.

Элени не ответила. Что она могла сказать? Обстоятельства против нее. Она знала, что для Паниса стать предметом насмешек – настоящая мука. Но она знала и то, что это ненадолго: люди поговорят-поговорят да и привыкнут. Случится что-нибудь другое, более интересное, и старое забудется.

Панис, который вообще-то не любил ссориться с женой, первым нарушил паузу:

– Ладно. Но надо же найти какой-то выход! В сущности, эти разговоры – чепуха, да и только. И если ты немедленно прекратишь играть и скажешь, что все это сплетни, выдумки разных там кумушек, я тебя прощу.

И услышал в ответ:

– Ни за что.

Реакция последовала немедленно. Панис залился краской и с такой силой хватил кулаком по столу, что стоящий на нем подсвечник подпрыгнул. Элени повернулась и пошла в гостиную – заниматься домашней работой. Панис, вбежав в комнату, принялся с шумом распахивать дверцы и выдвигать ящики с целью найти ту вещь, которая толкнула его жену на преступление. Дверцы хлопали, предметы летали по комнате и падали на пол. Ваза, подарок на свадьбу, – ее берегли двадцать пять лет – упала и разбилась. Стоя посреди комнаты, Элени смотрела, как Панис, багровый от злости, все больше распалялся. Разумеется, он ничего не нашел. Шахматы лежали в морозильнике.

После часа напрасных поисков Панис ушел из дому, громко хлопнув дверью. Элени принялась не спеша убирать разбросанные вещи.

В течение следующих трех недель Панис и Элени не обмолвились ни словом, стараясь лишний раз не встречаться. Существовать так оказалось непросто, но вполне возможно.

Парадоксально, но для этого требовалось подробно знать распорядок дня другого и, как следствие, обращать на другого больше внимания. Супруги, живущие в обстановке раздора, вынуждены шпионить друг за другом, чтобы знать, когда муж или жена уйдет из дому или вернется. Теперь Элени и Панис общались друг с другом только в случае крайней необходимости, и то через посредство детей. Яннис находил эту новую ситуацию скорее забавной, однако старался реже быть дома. Пересуды приятелей, прослышавших об увлечении его матери и о скандале в семье, задевали его очень глубоко. Он сердился на мать, которая все эти годы вела себя безупречно, а потом вдруг взяла да и выкинула номер. Он привык видеть, как она тихо-спокойно, в хорошем настроении занимается повседневными делами. Она никогда особенно не стремилась ни к какой умственной деятельности, даже газет не читала. Яннис вообще не видел в доме книг, за исключением школьных учебников и книги кулинарных рецептов, которую матери подарил на свадьбу какой-то дальний родственник. Она восприняла этот подарок как личное оскорбление, засунула книгу подальше в шкаф и никогда не вынимала. Для отца и матери образование закончилось в тот день, когда они покинули школу, – иными словами, очень и очень давно.

Тем более странным и нелепым было, по его, Янниса, представлениям, увлечение матери шахматами. Он втайне задавался вопросом, не связаны ли столь радикальные перемены в ее поведении с ранней менопаузой. Один из друзей навел его на такое объяснение, и оно показалось ему вполне правдоподобным. Он попытался было поговорить на эту тему с отцом, но тот обдал его презрением, смешанным с горечью. Одно дело – потерять способность рожать детей, и совсем другое – дурацкие увлечения… Панис сам втихаря провел кое-какое расследование, и результат не оставил у него ни малейших сомнений. Никто из жителей Наксоса не мог припомнить ни одной женщины, которая работала бы себе горничной, а потом в один прекрасный день стала бы играть в шахматы да еще считать такое времяпрепровождение своим неотъемлемым правом. И вот надо же было, чтоб такое случилось именно с его женой!

Весь город, посмеиваясь, только об этом и говорил. Панис шагу не мог ступить без того, чтобы кто-нибудь из знакомых не отпустил в его адрес какую-нибудь шутку. Да если б жена наставила ему рога – и то ему было бы легче это пережить! Измена, конечно, дело паршивое, но понятное. С предательством супруги хоть и невозможно смириться, зато ему можно дать определение. Существует, наконец, закон чести. Но тут, против этих идиотских подтруниваний, он совершенно бессилен. Ну что прикажете ему делать? Объявить во всеуслышание, что его жена умом тронулась? Он не мог вот так, сразу, решиться на это. Жить с женой, у которой поехала крыша, еще обременительней, чем с изменницей.

Димитра, не зная, куда сбежать от гнетущей домашней атмосферы, очень страдала из-за молчания, которое повисло в их доме, словно мартовский утренний туман, не имеющий сил рассеяться. Она бы охотно вступилась за мать, поскольку никак не могла взять в толк, какое такое преступление она совершила. Но не понимала она и причин, по которым та упрямо стояла на своем. За всю свою жизнь она ни разу не видела, чтобы мать с таким упорством отстаивала что-то для себя. Да неужели же эти шахматы – такие, по ее, Димитры, мнению, скучные – заслуживают того, чтобы вести из-за них такую ожесточенную войну?

Элени очень переживала за дочь. Ей было невыносимо больно думать, что та страдает из-за сложившейся ситуации. Бедный ребенок ни за что ни про что оказался заложником. Элени это понимала, но не умела объяснить Димитре, почему она, мать, не может уступить. Она много раз пыталась, но по робкому выражению лица дочери было видно, что та ничего не понимает, и от этого у Элени пропадала всякая решимость. Конечно, язык у нее плохо подвешен, да и шахматы учат молчать, а не вдаваться в рискованные объяснения. Она уже наделала множество непростительных ошибок, думая, что может пренебречь неписаными законами острова, и впредь надо быть осмотрительней. Уже выбрала самую худшую наперсницу, которую только можно было выбрать. Теперь лучше лишний раз не напоминать о себе и покинуть свой последний бастион – не втягивать в свои дела дочь.

Элени совсем пала духом. Много раз она была на грани того, чтобы прекратить борьбу, публично заявить, что все, что о ней болтали, вранье, и она никогда не играла ни в какие шахматы и вообще не занималась подобной ерундой. Но было поздно. Теперь, что бы она ни сказала, никто ей не поверит. Катерина сделала свое дело. Элени слишком хорошо знала, что ее подруга ничего не делает наполовину. Ославить так, что не отмоешься, – в этом ей не было равных.

Кроме ее верного учителя, который часто ей звонил, никто не посылал Элени ни малейших знаков дружеского расположения. Люди смотрели на нее как на диковинную зверюшку, и она впервые в жизни на себе ощутила, что это такое – оказаться в центре всеобщего внимания. В городе она шагу не могла ступить без того, чтобы кто-нибудь не обернулся ей вслед. Она спиной чувствовала устремленные на нее взгляды.

Последние события со всей ясностью показали, что в том сообществе, которое до недавних пор казалось ей средоточием тепла и доброты, у нее совсем нет друзей. Та среда, в которой она выросла, никогда не побуждала ее искать верного союзника. В ее четко определенном, раз и навсегда данном окружении человеческие связи редко подвергались испытанию. Люди виделись каждый день, здоровались, улыбались друг другу, обменивались новостями и кулинарными рецептами. В мире, где все друг друга знают, дружба представляется излишней роскошью. Внезапное открытие, что она одна-одинешенька, немало удивило Элени, ей легче было вообразить, что никому просто нет до нее дела. Работа и повседневные семейные заботы так поглотили ее, что она не задумывалась о том, чтобы намеренно идти к людям с целью приблизить их к себе или даже завоевать.

Познакомившись с Панисом, она больше уже никогда ни к кому не испытывала интереса, будь то мужчина или женщина. Никогда ее не влекло желание. Она не ведала ни печали от того, что ее отвергли, ни радости от того, что она нравится. Даже то, что Катерина стала ее подругой, тоже вышло как-то само собой. Они вместе учились в школе, учитель посадил их за одну парту. Их сблизили обстоятельства, помноженные на привычку, – вот и все. Элени не задумывалась над тем, какие чувства она испытывает к Катерине. Исчезни та из ее жизни – она не испытала бы горечи утраты. Предательство подруги не причинило ей боли. К ее поступку она отнеслась довольно прохладно.

Но что действительно ее беспокоило, так это невозможность свободно видеться с Куросом и тренироваться. Какое-то время она почти не меняла своих привычек, лишь стала чуть более тщательно готовиться к отлучкам из дома. Но затем, чувствуя, что за ней все больше следят, даже ее собственный сын, сменила тактику. В последний свой визит к учителю она оставила у него шахматы на хранение.

К счастью для Элени, атмосфера в семье никогда не вынуждала ее бросить работу. Гостиница была для нее особым миром, где она могла спрятаться, этот мир был населен беззаботными существами, даже не подозревавшими о страданиях горничной в халате фисташкового цвета, везущей свою тележку по длинным коридорам. Слава богу, даже в низкий сезон гостиница не закрывала своих дверей. Работы было, конечно, меньше, но на остров всегда приезжали измученные горожане, желавшие отдохнуть. “Дионис” был уютным местечком, довольно закрытым, со своими постоянными клиентами. Некоторые номера отапливались и служили прибежищем для преданных гостей даже зимой. Чета пенсионеров из Англии проводила здесь часть холодного времени года, здесь часто жил один американский писатель и всегда какие-нибудь туристы останавливались проездом. Благодаря этим людям жизнь теплилась в “Дионисе” на протяжении всего мертвого сезона.

До хозяйки, понятное дело, доходили слухи, бродившие по городу, точно крысы в подземелье. Сначала она им не поверила, а потом даже посмеялась. Сын настоятельно советовал ей не подавать Элени ни малейшего виду, и Мария согласилась, что так будет лучше всего. Она до сих пор ничего ей не сказала, не станет говорить и теперь. Однако в душе она чувствовала даже некоторое уважение к своей работнице, нарушавшей общественные устои с упорством, которого от нее никто не ждал. Марии, разумеется, было трудно представить себе свою горничную играющей в шахматы. Эта мысль казалась ей даже немного комичной, но дело не в этом. Мария восхищалась тем, какое сопротивление оказывала Элени общественному мнению, и даже хотела ей чем-нибудь помочь.

Так прошел целый месяц – в сомнениях и вражде. Рождество и Новый год не принесли заметного улучшения в отношения между супругами. Каждый жил сам по себе, согласно своему собственному выбору, сделанному в этом жестком мире – с камнем на сердце, с головой, пухнущей от всяких мыслей, со взглядом, обращенным внутрь себя.

Панис изображал хорошее настроение вкупе с наигранной жизнерадостностью, но на душе у него кошки скребли. Элени замкнулась в себе и делала вид, что ей все безразлично. Совсем сбитые с толку дети старались поменьше бывать дома, а старый учитель стал до крайности рассеянным. Когда он делал покупки на халкинском рынке, торговцам нередко приходилось бежать за ним, потому что он забывал взять купленный товар. “Что ты хочешь, – говорили люди, видя, как он идет по улице, погруженный в себя, – он постарел. Мир вокруг его уже не интересует. Это в порядке вещей”.

Но как они ошибались! В действительности Курос был занят вполне земными делами, и от этого у него было ощущение, что к нему вернулась молодость. Вот только он колебался, как поступить дальше. Он знал, какая тяжесть легла на плечи бедной Элени. Изгойство – вот наказание, которому общество подвергает тех, кто пренебрегает его неписаными правилами. Переживания Элени заставляли его быть осторожным. По опыту он знал, что собственная исключительность – это клеймо и от него невозможно избавиться. Приключение манит нас вдаль, рассуждал он как-то вечером, готовя себе ужин, мы уплываем, а когда у нас появляется желание вернуться на берег, оказывается, что мы не можем этого сделать. “Я должен был ее предупредить”, – упрекал он себя. Угрызения совести мучили его и не давали уснуть.

Что станет с Элени, если ей в самом деле придется развестись с мужем? Ведь она не готова к одиночеству. Она не найдет утешения в книгах, которые для него самого стали верными друзьями. Между ним и Элени разница большая. В его жизни чтение занимает такое место, какое никогда не занимал ни один человек. К чему терять время на ежедневную пустую говорильню, когда можно общаться с лучшими, самыми блестящими умами всех времен и народов? Зачем впускать в свою жизнь людей посредственных, жалких болтунов, пусть даже и симпатичных, если ты можешь обратиться к Платону, Сенеке или Прусту?

Культ того, что люди обычно называют реальностью, твердой почвой, был совершенно чужд Куросу. Воинственный вид, с которым его современники кидались в ежедневную житейскую борьбу, вызывал у него разве что улыбку. Он никогда не понимал, какое такое геройство нужно, чтобы вести однообразное и унылое человеческое существование в самом банальном его проявлении. Когда он был ребенком, родители часто упрекали его в бегстве от действительности, они даже усматривали некоторую трусость в том, что он старается побыстрее покончить с повседневными делами, чтобы вернуться к своим книгам и мечтам. Их обижало то обстоятельство, что ему была явно скучна жизнь, которой они жили и к которой относились с такой серьезностью. Между ним и родителями очень скоро образовалась пропасть, ставшая непреодолимой. В тринадцать лет он уже был страстным любителем литературы, “интеллектуалом”, как называли его окружающие, которого ждала блестящая карьера. В своей семье он был первым, кто зарабатывал на жизнь не руками, кто, для того чтобы выжить, не должен был дни напролет трудиться в поле. Ему очень нелегко было объяснять, что его увлечение – отнюдь не вынужденное бегство, а то, во что он искренне верит. И он вовсе не бежит от чего-то, а движется по направлению к чему-то. Но как рассказать о бескрайнем мире мысли, в который он отважился ступить, тому, кто ни разу в жизни не открыл книгу ради собственного удовольствия, кто и знать-то не знал, что это такое – удовольствие от чтения. Понятие “удовольствие” почти отсутствовало у его родителей или же сводилось к нескольким стаканам анисовой водки, выпитым субботним вечером в каком-нибудь трактире. Удовольствие было роскошью, для которой требовалось время, а физический труд – необходимостью, судьбой, которую надлежало разделить с многочисленными поколениями тех, кто жил здесь до тебя, и с большинством твоих современников. Поэтому Курос очень быстро научился красть время. Он читал в туалете, где никто не мог его потревожить, читал на природе, искал любой предлог, чтобы уйти из дому.