Текст книги "Испытание музой (СИ)"

Автор книги: Берта Рокавилли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Испытание музой

Человек бывает вполне человеком

лишь тогда, когда играет.

Шиллер

 

   За котов пили раньше, чем за счастье и здоровье.

   Былоо29 декабря, суббота. За окном взрывались петарды. Жители спального московского района были полны решимости праздновать всё – от католического Рождества до вступления китайской Змеи в свои права, т.е. полтора месяца кряду. Вчера отгуляли корпоратив, а сегодня, покрошив несложный салатик, подруги трещали на кухне о культуре и искусстве.

   – «Завтрак у Тиффани», «Красотка», «Вики, Кристина, Барселона» – фильмы, безусловно, талантливые и потому вдвойне вредные. Они разлагающе действуют на неокрепшие умы. Вуди Аллен – талантливый мерзавец. А вот «Маленькая Вера» – хорошее кино, там показано, что сексуальная свобода – это зло. Гоминиды пусть вернутся в стада, а у людей есть институт семьи. По крайней мере, должен быть...

   – В кинооуже всё снято. Режиссеры не предлагают новых идей – одни римейки. И хорошо еще, если они честно признаются, что это, мол, римейк. А то чаще просто списывают друг у друга, как школьники, причем троечники списывают у таких же невдохновенных троечников. Посмотри, как из картины в картину тиражируется образ роженицы: потное лицо, прилипшие волосы на лбу и «тужься, тужься». На самом деле никто не переплюнул «Унесенные ветром» – вот где лучше всего были показаны роды! Будущий отец мечется за дверью и, не находя себе места, пьет виски с чернокожей няней! Вот это называется художественный образ, а не «тужься, тужься».

   – Да! Кругом попса и шансон!

   – Марина! Не надо снобизма! Снобизм плохо пахнет. Дух Божий дышит, где хочет. И среди арт-хауса толпы бездарей, и среди русского шансона бывают таланты.

   – Кстати, о русском шансоне! На днях песню слышала «Одинокий мужичок за пятьдесят», не про твою ли музу?

   – Он больше похож на потертого принца в изгнании, чем на «мужичка». Мужичок – это кто-то с некрасивыми и грязными ногтями, – Вера налила еще. Из-за тонкой стены послышался страшный грохот. – Не обращай внимания, это мой сосед в шахматы играет. Азартен жутко! Хочешь, и мы с тобой в картишки перекинемся?

   – Я не люблю играть. Предпочитаю реальную жизнь.

   – Ага, – с сарказмом усмехнулась хозяйка. – Ты все ходишь в тот клуб?! – ничего более фальшивого и далекого от реальной жизни, чем клубы, Вера и представить себе не могла. Пожилая девушка врет, что первый раз на дискотеке, а младший менеджер говорит, что он директор компании.

   – Хожу иногда, – честно ответила гостья, не заметив в вопросе подвоха.

   – А знаешь ли ты, что на девушках, встреченных в клубах или на дискотеках, не принято жениться?

   – Ну, это чепуха! Ты уж прямо как в средневековье!

   – Отношения полов со времен каменного века не изменились.

   – А феминизм?

   – Дамы качают права, и те, которые качают, остаются в одиночестве. Всё кричит о том, что природу не переломить. Прочны только традиционные отношения. Даже если обратиться к фольклору и взять за пример такую одинокую леди, как Баба Яга, смотри, что получается. Живет одна в лесу, сама себе хозяйка, если удастся какого-нибудь Ивана съесть, то можно даже несколько омолодиться. Но и она, ожидая в гости Кощея, что-то стряпает, суетится. То есть, хоть отношения и вне брака, но нельзя сказать, что очень уж прогрессивные: он ее регулярно посещает, она ему готовит. И самое главное: умнее всего женщина кажется мужчине, когда молча его слушает...– грохот за стеной перемежался матерными воплями.

   – Может пора милицию вызывать?

   – Давай, Маришка, за игру! Все люди играют, потому что генетически предрасположены к игре. Жить серьезно – это значит постоянно помнить о смерти, о тщетности любых усилий, о бессмысленности бытия. А это очень тяжело, и поэтому лучше играть. Те, кто не любит или не умеет играть, смотрят, как играют другие: мужчины – футбол, женщины – сериалы. Исключений не существует. От первобытного ужаса перед реальностью жизни может спасти только игра.

   Сосед Веры, восьмидесятипятилетний отставной полковник Конторы глубокого бурения, запирал свою столь же старую жену на кухне, когда к нему приходил играть друг, вернее – противник. Старики играли бешено и азартно, шутили, смеялись, чем-то громыхали (видимо, фигурами), витиевато матерились и скандалили. Вера не переставала удивляться, как они могут, умирая и зная, что умирают, испытывать какие-то иные эмоции, кроме страха смерти. Но постепенно поняла, что в этом и есть смысл игры – отвлекать.

   – Если бы у зайцев было чуть больше мозгов, они бы все умирали от инфаркта – жить в постоянном страхе, вечно убегать от хищников! – разве можно это вынести? Они же играть не умеют...

   Постепенно за окном стемнело, хозяйка включила телевизор. Шел праздничный концерт. Марина прокомментировала любимца дам, которым уже за:

   – Он поет так, будто напрягает не голосовые связки, а кишечник.

   – Пусть журчит. Во все времена были скоморохи, от которых никогда не требовалось ни голоса, ни таланта. Бояре пировали, а скоморохи кривлялись.

   – Вот именно, что кривлялись, – недовольно пробурчала гостья, но смирилась. – Я слышала, что раньше Новый год справляли в день весеннего равноденствия, а еще раньше – осенью, после сбора урожая. Представь, как здорово! Изобилие, тепло, веселиться можно под открытым небом... А нам суждено только телевизор смотреть.

   – Да они вон и сейчас веселятся, – Вера махнула рукой на петарды за окном и на соседа за стеной. – Вообще, конец декабря – очень правильная дата для Нового года. Самые длинные ночи, самое темное время. Если год символизирует цикл жизни – рождение, развитие, зрелость, увядание и смерть, – то начинаться он должен не с весны (развитие) и уж конечно не с осени (увядание). Мы приходим из небытия и уходим в небытие, а конец декабря больше всего похож на небытие, – она прислушалась к ветру за окном, от которого гудел балкон, и налила по новой.

   В восемнадцать лет Вера вышла замуж по большой любви, а в девятнадцать уже всерьез думала о самоубийстве. Интимная жизнь была полна и разнообразна, но то, что эта жизнь должна приносить удовлетворение, она тогда не знала. Да и с чем было сравнить? Казалось, что всё как надо. Живя нервами наружу, Вера срывалась на истерику от каждого грубого слова в магазине или в ЖЭКе, от каждого неаккуратного слова или жеста молодого и, несомненно, любящего мужа. Это в олимпийских играх главное – не результат, главное – участие. А любовные нацелены на вполне осязаемый результат, которого-то как раз и не было. Против воли в душе копилось отчаяние, и она истолковала это так, что, стало быть, любовь прошла, и развелась, дабы не наложить на себя руки. Однако от отчаяния развод не освободил, только теперь к этому добавилось одиночество и бытовая незащищенность. Как мудро заметил Губерман в своих гариках, «жаль оставить дом без мужика», даже если тебе самой мужик не нужен. Больше всего раздражало отношение работников нашей доблестной службы быта – сантехников, электриков. Опытным глазом они мгновенно сканировали квартиру и, поняв, что хозяина тут и в помине нет, начинали диктовать условия. Одинокой женщине можно заломить любую цену – куда она денется, заплатит! Возможно, именно это и заставило ее поскорее снова выйти замуж, чтобы жить как все люди и иметь защитника – не от врагов, конечно, а от вот этого опытного глаза, которого не без оснований боялась.

   Говорят, дети разведенных родителей всегда разводятся. Что же тут удивительного? Детский опыт Веры не говорил, а просто кричал, что семья – это зло, а мужчина – если и не зло, то большая головная боль, лишние хлопоты, а в итоге все равно неудовлетворенность. В школе старый и сильно пьющий учитель по НВП говорил: не используйте слово враг. Это что-то очень личное. Говорите «неприятель». Вот и она, со своим багажом, доставшимся от родителей, считала мужчин стратегическим неприятелем, которого надо победить и подчинить.

   Ее подруга Марина, немолодая девушка со скорбной улыбкой, например, имела несколько другой тип личности, и потому этих неприятелей попросту избегала, побеждать и подчинять казалось ей слишком хлопотно – в клуб ходила по инерции, обманывая саму себя, что ищет пару (все ведь ищут). Всего лишь один негативный опыт отвратил ее от мужчин навсегда:

   – Мы год прожили под одной крышей, он уже о детях заговорил, гад, а на хозяйство денег ни разу не дал, что уж говорить о расходах «на булавки»! При каждом бытовом катаклизме он умело самоустранялся, у него якобы дела. Я всегда всё сама разруливала. Как я могу быть уверена, что он будет помогать, будет меня обеспечивать после, когда я буду в декрете? Ты, дорогая, прыгай в сухой бассейн, а я, может, воды налью, пока ты летишь. А может, и не налью! – зло говорила подруга.

   Но Вера тогда, после первой неудачи, решила, что сильная и потому справится. Она взяла себе за образец нашу бывшую соотечественницу, ставшую сильнейшим американским философом, Айн Рэнд, которая говорила себе: «Ты не должна быть ничем кроме воли. Ты – воля и контроль. Всё остальное посылай к черту».

   Новый брак стоил больших усилий воли, но был чуточку лучше: муж удовлетворял ее и физически, и морально, и даже, тьфу-тьфу-тьфу, материально, но отчаяние почему-то продолжало копиться. Переносить эмоциональный голод оказалось не легче, чем сексуальную неудовлетворенность. Повзрослев и поумнев, она, конечно, больше не думала о самоубийстве, а то, что копилось в глубине души, как-то само собой стало складываться в слова, а слова в тексты. Постепенно возможность поработать над текстом превратилась в главную цель и оправдание бытия, а брак, быт, работа стали восприниматься как помеха этому. Приходилось придумывать мужу какое-нибудь поручение, не всегда целесообразное, но необходимое, чтобы иметь возможность хоть пару часов поработать.

   Муж, конечно, знал, что жена у него поэтесса, и очень гордился, получая в День рождения и на 23 февраля поздравительные стихи, но в глубине души все-таки считал это недостатком. Ему совсем не нравилось, что посреди обеда или разговора жена может зависнуть, а то и убежать к компьютеру, чтобы записать десяток «нужных слов» в «нужное место». Однако и для нее всё это было как-то не всерьез. Муж не может быть музой! Ну невозможно же писать стихи тому, кто плоско и с повторами шутит, не закрывает крышку унитаза и вообще много досаждает в быту. Они жили ровно, благополучно, но без особых страстей. Словно пища для язвенников – хорошая, здоровая, но про нее нельзя сказать вкусная. Это было счастье, сердце отдыхало, то есть должно было отдыхать, – но поэту как раз это противопоказано.

   Постепенно она постигла смысл странного словосочетания: «Он действует мне на нервы». Слишком любила первого. Слишком равнодушна была ко второму. А черпать вдохновение где-то нужно было! И Вера полюбила двортерьера с автомойки, длинноногого, с благородной осанкой и умными грустными глазами. Мойщики построили ему некое подобие конуры и подкармливали, что не мешало ему чувствовать себя независимо. Он никого не считал своим хозяином и рук никому не лизал.

   Странную, мистическую связь ощущала она с этим псом, таким напряженным и недоверчивым. Его нельзя было увидеть с высунутым языком или весело задранным хвостиком. Он всегда был необычайно серьезен. Она его подкармливала, он с достоинством принимал, но не более того – никакого радостного лая или заискивания. И ведь было заметно, что он ее узнает, понимает, что это к нему специально пришла дама с куриной печенкой, но нет! Никаких фамильярностей.

   – Давай выпьем за собак!

   – Каких собак?

   – Всяких, домашних и не очень.

   – А, ты про кобелей? Объясни мне, Верка, как у вас с Андреем получилось? Еще совсем недавно ты была замужняя дама, а сегодня уже со мной, старой девой, водку пьешь? Ведь ничто не предвещало! Он у тебя непьющий, некурящий, домашний до коликов. Неужели из-за музы своей?

   – Нет, музу я встретила через полгода после развода. Да и вообще, не в этом дело!

   – А в чем?

   – В наших отношениях юмора стало больше, чем любви. Елена Степаненко своего клоуна за деньги показывает, но я не такая предприимчивая, мне клоун без пользы.

   – Дорогая моя! Из-за юмора не разводятся!

   – Шутка – она, как туалетная бумага, может использоваться только один раз. А то, что повторяется изо дня в день, называется навязчивой идеей. И вот этой туалетной бумаги вокруг меня стало слишком много. Я вглядываюсь в мир вокруг меня, ища предмета вдохновения, а нахожу только использованную туалетную бумагу. – Вера кивнула на работающий телевизор. – Я их всех сослала бы на остров к последнему герою, червей жрать, и Андрей это знал, и все равно шутил, шутил, шутил...

   – А ты когда проктолога на приеме кадрила, думала, что после свадьбы он станет тонок и остроумен, как Оскар Уайльд?! – съязвила подруга.

   – Ты на митинги ходила? – без перехода спросила Вера.

   – Нет, боже упаси. А при чем тут митинги?

   – Видишь ли, жизнь в России плохо ли, хорошо ли, но устоялась, и не надо ее баламутить. Это все равно, что баламутить загаженный пруд – всё дерьмо всплывет, как в 90-е. Мне кажется, что и в личной жизни так же – нельзя баламутить. Однажды Андрей сказал: «Нужно покормить животных», и мне всё стало ясно. Зверушки, ребятишки, детки, даже иждивенцы – любое название годилось, ибо подразумевало человеческое достоинство в тех, о ком шла речь. Но сказать животные – это совсем плохо. Я тогда поняла, что нам не о чем разговаривать. То есть, разговаривать-то можно, но в слова мы вкладываем совершенно разный смысл. И я занялась своим творчеством, в надежде, что он займется чем-то, что ему интересно – я ведь не против любого хобби. Так нет, ему надо было копать, выяснять!.. Так меня достал, что я ему честно сказала: не люблю и клонировать тебя не хочу – мне тебя и одного много.

   – А разве одной лучше?

   – А разве я одна? У меня есть муза, вдохновение, мне всё небо открыто – я снова пишу. А при нем как-то не очень писалось.

   – Но ты же говоришь, что на момент развода музы еще не было!

   – Музы не было, предчувствие было. Тем более, когда любовница плодовита, вопрос легко решается в пользу любовницы.

   – Да ты что?! А я и не знала, что он ходок!..

   – Да кто ж знал! – легко ответила Вера. – Я однажды с моим соседом в лифте ехала, он успел мне за две минуты рассказать, что он женился из-за слабого желудка. В Контору глубокого бурения устроился на работу, а еда в столовой так себе, он животом мучился часто, пропускал. Ему намекнули, что такого слабенького держать не будут. Так он женился на своей школьной соседке по парте, чтобы домашнее готовила. Она-то дура, наверное, до сих пор думает, что по любви. Мне кажется, и у меня с Андреем был похожий брак – очень рациональный. Меня, конечно, больно задело известие про любовницу, но ранено было лишь мое самолюбие. Что Бог ни делает – всё к лучшему. Кокто говорил, что мрамор, когда из него высекают шедевр, наверное, думает: «Меня убивают!» Возможно, и эта неудача открывает для меня новые возможности. Ты ведь не жалеешь, что со своим жлобом рассталась?

   – Ни одного дня не жалела! – уверенно ответила Марина. – Ностальгия – это когда ты наихудшее из настоящего пытаешься сравнить с наилучшим из прошлого. А я сравниваю то дерьмо с нынешним: то было в разы хуже. Есть люди-антенны, которые улавливают нужную ноту из космоса и транслируют ее – поэты, писатели, композиторы. Ты вот, например. А есть люди-громоотводы, ребята, которые пришли в этот мир, чтобы огрести люлей за себя и за того парня. Все его идеи были кошмарны, финансовые аферы убыточны, а для честолюбия у него не было дисциплины. При этом ноль энтузиазма. Как говорил Черчилль, иметь успех – значит терпеть поражение, не теряя энтузиазма. Не повезло – не ной! А этот еще и потому неудачник, что никогда не умел ценить маленьких жизненных радостей. Он даже не пил не из принципа, а из экономии!!! Вот мы с тобой сидим, у нас картошка, капустка квашеная, сало, селедочка – это же недорого! А сколько удовольствия!.. Тьфу на него, даже вспоминать не хочу! Сколько ни целуй жабу, она не превратится в прекрасного принца. – Маринка наверняка бы еще что-нибудь вспомнила, но в эту минуту с улицы раздался бешеный вой, музыка и стрельба одновременно. Обе приникли к окну.

   Во дворе, похожем на бетонный колодец, разворачивалась картина эпического размаха. Собачников распугали дети с петардами, а теперь и детей распугала серебристая Боевая машина вымогателя, оснащенная мощнейшей аудиосистемой. Упитанный браток истошным голосом пел под караоке «Лепестками белых роз». Веркин сосед, его гость и жена вылезли на заснеженный балкон, чтобы не пропустить такое зрелище – не каждый день в спальном районе бесплатный цирк для пенсионеров устраивают.

   Подруги вернулись к столу. Вера была в восторге:

   – Марина, как он прекрасен!

   – Кто?

   – Этот вокалист с золотой цепочкой и блестящей лысиной! Только бандюки и остались романтиками! Только у них живое непосредственное восприятие жизни! Он со своим приятелем к майским праздникам делал аэрографию на машине. У этого на BMW было написано «Трофей из Берлина», а у второго на «мерседесе» – «Спасибо деду за победу». А летом они купили радиоуправляемые самолеты и устраивали в этом самом дворе воздушные бои.

   – Так это же карлсоны!

   – В каком смысле?

   – Ну, не в том смысле, что толстые и с пропеллером. Карлсон – воплощение детской мечты, он обладает привилегиями и возможностями взрослого, но сохранил игривость и восприятие ребенка. Ребенок – это человек, с которым очень мало считаются. А он, как ты, наверное, догадываешься, злопамятен. Это не детство остается с нами навсегда, это обиды остаются. И особенно обиженные дети вырастают и начинают удовлетворять свои детские потребности в игрушках. Их на самом деле много, ты их не видишь, потому что они в основном не серенады по дворам поют, а сидят у себя дома, играют в бродилки и стрелялки на компьютере.

   – Да? – Вера застыла с недопитой рюмочкой, не зная, что сказать. Целый год она пыталась разгадать свою музу, нелюдимую и погруженную в компьютерные баталии, а оказывается он – Карлсон. Да и она сама, пожалуй, тоже продолжает любить игрушки, как в детстве. И что такое ее игра с рифмой и словом? Разве не то же самое? Бегство от детских обид, от реальности! Она пыталась иногда, глядя на свои детские фотографии, вспомнить утренники, стишки и песенки – и не могла. А помнила только воспитательницу с садистскими наклонностями и бесконечные унижения от взрослых, не считающих ребенка полноценной человеческой единицей. У Веры было обостренное чувство собственного достоинства сразу, с рождения, но поди ж ты докажи это родителям, воспитателям и учителям, если у тебя малый рост, сверхмалый вес и ничтожный словарный запас! О, сколько это порождало обид! И они никуда не делись, а каждый ноябрь выливались в затяжную депрессию.

   Что известно про ноябрь? Мрачно, промозгло. Бывает, что стучит по зонту и хрустит под ногами стеклянистая крупа. Иной раз ложится первый снег, но чаще не ложится, так весь месяц и квасит. Накатывают мысли о смысле жизни и вообще. Переосмысления, расставания, полный перекрой жизни – всё обнулить. А в прошлый ноябрь она встретила музу, влюбилась без памяти, как и положено поэту. Муза всем хорош, похож на первую любовь и немного – на серьезного пса с автомойки, только он, как бы это сказать, человек дождя. Не нужно ему тесное общение, особенно межорганизменное. Но Веру его нелюдимость ничуть не отталкивала – наоборот еще раз подтверждала, что вот он, единомышленник! И, оглянувшись на свой опыт, она вдруг осознала, что ее счастье было отнюдь не в романтических путешествиях к морю, южных закатах, шумных застольях и даже не в самом акте любви. Со своей первой любовью они ходили в кино и в темноте зала держались за руки, потом дома смотрели сериал «Зеленые просторы», а с Андреем – «Дживс и Вустер». И именно это сидение в обнимку на продавленном диване, лучше с ногами, можно с пивом, – именно это и было моментом истины. Вере хотелось усадить музу на свой диван, дать пульт в руки – и пусть так и сидит, ничего не делает, только вдохновляет.

   Она видела его только мельком на работе – и это была настоящая эйфория. Дух захватывало, сердце выпрыгивало из груди, голова кружилась, а уж если приходилось сказать «Привет!», то и голос дрожал. Как в 16 лет. Видимо, правы ученые, утверждая, что существуют адреналиновые наркоманы. Можно уйти на другую работу, найти другого парня – чтобы всё было, как у людей, – но как тогда восполнять недостаток адреналина? С парашютом прыгать? Воровать мелкий товар в супермаркетах?

   Психолог Уотсон в середине ХХ века проводил опыты с крысами. Между мальчиком и девочкой выстраивалась полоса препятствий, в том числе и дорожка под напряжением. Мальчик вскоре оставлял всякие попытки добраться к подруге, а девочка преодолевала все препятствия. И Вера понимала, что если для построения отношений нужны какие-то усилия, то это будут ее усилия – мальчик-крыса по дорожке под током не побежит, останется за своим компьютером. Но приручить Карлсона – задача не из легких. Конечно, когда мужская плоть твердеет, разум его размягчается. Но для этого необходимо было к нему приблизиться, а он к себе никого не подпускал. Оправдывая свое сходство с разочаровавшейся в людях собакой, он и вел себя так же.

   От наводнений и землетрясений страдают люди, отдельные люди, личности. Человечество как организм не страдает. Напротив, создается впечатление, что так природа регулирует численность популяции. Люди слетают с катушек и идут с автоматом расстреливать сограждан только в мегаполисах, где плотность населения противоестественная, а чуму побороли. Уже научно доказано, что муравейник или термитник – это единый организм, там активно борются с перенаселением. И даже в нашем организме есть клетки, которые призваны уничтожать другие клетки – для блага всего организма. Так что вполне возможно, что природа назначает Евсюковых на спецзадание – пойти в школу или в шумный офис и удалить некую опухоль. А мегаполисы – это, точно, опухоли. Социофобия – естественное следствие перенаселенности городов.

   Так что на взгляд Веры, муза, прячущийся от людей, от толпы, вел себя куда более естественно, чем те, кто в эту толпу стремился. Особенно это оправдано, если толпа когда-то обидела. Или отдельный представитель толпы. Девушка, например.

   «Вот я обидела моего первого возлюбленного. С его точки зрения мой уход ничем не оправдан – он меня любил и не изменял. А если первая любовь моей музы была похожа на меня и поступила похоже, есть ли шанс, что он вообще когда-нибудь подпустит меня близко?!»

   – Ну, ты чего? Мы пить-то еще будем? Или уже всё, сдулись? Я тогда пойду.

   – Нет-нет! Что ты! Веселье только началось! – рассказать подруге всё, что пронеслось в уме за эти мгновения, Вера, конечно, не смогла бы, но дружеская поддержка была ей необходима. Остаться наедине со своими мыслями было жутковато. Волки воют не для того, чтобы нас напугать, а потому что им самим страшно ночью в лесу.

   Раньше подружек было больше, но по мере того как девочки выходили замуж и заводили детей, Вере всё меньше хотелось слушать, кто как варит, кто как солит и самое ужасное – кто как рожает. Осталась только старая дева Маринка да сходившая пару раз замуж, но по иронии судьбы ведущая образ жизни старой девы Вера. Были, конечно, коллеги по работе, были веселые корпоративы, но Вера была убеждена, что если бы не фуршет, никто бы вообще на корпоративы не приходил. Люди достаточно устают друг от друга во время деловой коммуникации, и продолжать ее еще и в праздник – мазохизм.

   – Мы допьем, потом я тебе на диване постелю, а с утра мы с тобой в «Мегу» на шопинг поедем, оторвемся!

   – Стишок прочтешь? – Маринка никогда не гнушалась шантажом.

   – Прочту.

   Не летаю во сне, потому что живу по инерции,

   Мне не снятся сады в белоснежном весеннем цвету.

   Вместо трепетных чувств аритмия касается сердца

   И суставы скрипят. И на танцы уже не пойду.

   – Круто!!! Тока как-то бесперспективно...

   – Как наша жизнь.

   Подруги неспешно продолжали, сосед-шахматист отправился на боковую, а в этот момент под окнами снова взревела богатая аудиосистема местного Карлсона:

   – Лепестками белых роз!..

   Верины коты снова шарахнулись под диван. Загромыхала балконная дверь соседа. Подруги приникли к окну. Дед в пижаме стоял по колено в снегу и кричал на братка:

   – Летите, коршуны, по месту гнездования!

   – Дед, отвали, я предложение делаю. Оксана!

   – Оксана! – завопил дед. – Шалава, соглашайся, людям спать пора!

   Утро воскресенья было тяжелым. 30 декабря. Ощущение было такое, будто в голове, между черепной коробкой и мозгом, образовались пустоты, и кто-то заботливый заложил их ватой. Поскольку рядом никого, кроме Маринки, не было, ненависть обратилась на нее. Печали добавлял и тот факт, что вчера, по пьяни, Вера пообещала пойти с подругой на шопинг, а страшнее этого ничего и быть не могло. Но слово не воробей, «Мега» так «Мега» – заботливый начальник подарил сотрудникам на Новый год подарочные сертификаты, и отоварить их надо было немедленно.

   Вообще-то настроение давно было депрессивное, и никаких вечеринок, а уж тем более шопингов Вера не планировала. Но пару дней назад за Верин язык зацепилась песня, которую она на дух не переносит. Решила излечиться: послушала перед сном Беллини и Моцарта, и еще немножко Джорджа Майкла – пусть привяжется что-нибудь стоящее. Наутро обнаружился результат – в голове крутится мелодия. Вроде приятная, но не из числа тех, что слушала перед сном. Лишь к вечеру она осознала, что это Верка Сердючка:

Жизнь – такое спортлото,

Полюбила, да не то.

Выиграла в любви джек-пот,

Присмотрелась – идиот!

   а поскольку там были еще и слова:

Я на всех накрыла стол,

Есть и перчик и рассол,

Будем мы теперь гулять –

Наливать и выпивать! –

   пришлось праздновать – Вера всегда такие вещи воспринимала как указание свыше.

   Марина была из тех людей, для которых легкая промышленность не выпустила ничего достойного за все годы их жизни. Всё было убогое, страшное, кривое, хромое и плохо сшитое. Если бы Марине выдался случай поговорить с Богом о предоставленной жизни, то и Всевышний получил бы по первое число за такую некачественную продукцию. Поход за покупками с такой особой можно было расценивать как епитимью. Вера со вздохом принимала. Маринка же считала, что это первейшая обязанность настоящей подруги – выслушивать жалобы.

   В бутике Карло Пазолини на велюровой кушетке они поместились вдвоем. Вера мерила замшевые туфли.

   – Верка! Зачем такие каблучищи? Как ты в них ходить будешь?

   – Еще вчера я рассуждала так же. Мы не позволяем себе носить замшевые туфли на высоких каблуках, потому что грязно, утомительно, потому что ездим в общественном транспорте и ходим пешком. Но на работе-то почему нельзя?! Сижу за столом, хожу пешком только в туалет и в столовую. Почему?! Потому что бабы – дуры, им чтобы до чего-то дойти умом, надо безнадежно влюбиться.

   – Да почему же непременно безнадежно?! Может, всё у вас сложится. Пригласи его на свидание. Надо самой ковать свое счастье.

   – Видишь ли, по Юнгу, абсолютным принципом, господствующим в реальности, оказывается иррегулярность, – попыталась Вера увести беседу в научное русло. – И наши попытки ковать свое счастье могут привести совсем не к тем результатам, на которые мы рассчитываем... Лучше пусть все идет, как идет...

   – Это если ты неодушевленный предмет, летящий по воле ветра, или плавающий в проруби. А одушевленные существа не плывут по течению, а сами дают направление своему движению.

   Вера посмотрела на подругу, на туфли, губы ее задрожали, в носу защекотало и, к собственному изумлению, она расплакалась. Марина растерялась. Утешать она не умела, так как привыкла, что обычно все утешают ее. А Вера не могла рассказать подруге, что уже приглашала музу на свидание и получила отказ – это никак не вписывалось в Верин образ. Для Марины, как и для всех окружающих, она была роковая женщина, которая берет, что хочет, и бросает, когда надоест. И ведь ничто не предвещало отказа! Слишком очевидно было, что она ему нравится: у него даже тембр голоса менялся, когда он к ней обращался. Не могла она рассказать и о том, что этим летом, надеясь на перемены в личной жизни и не предвидя отказа, она переклеила обои в квартире, сменила весь домашний текстиль, а одеяла и подушки сносила в химчистку. Мужики – они ведь, как коты, чужого запаха не переносят. А теперь, зимой, она ныряла в эту красивую ледяную постель, как в прорубь на Крещение. И слезы, слезы...

   Молодая продавщица сказала своей напарнице:

   – Видишь тётку в мутном возрасте, в одной туфле сидит, плачет? Денег, наверное, не хватает. Жалко ее. Пойди, скажи, что на эти туфли скидка 50%. Все равно мы их не продадим – замша, каблуки высокие, в них ходить невозможно.

   Напарница сообщила плачущей покупательнице новость, слезы у Веры просохли, и она, подхватив коробку, помчалась на кассу. Маринка между тем осталась, что-то примерила, что-то сказала молоденькой пазолинщице, слово за слово – разразился скандал. На выходе Маринка все еще продолжала кипеть, как чайник:

   – Нет, ты подумай! Предлагает мне какую-то старушачью жуть!

   – Ты бы хоть померила из вежливости...

   – Чтобы идентифицировать дерьмо, его совсем не обязательно дегустировать! – парировала рассерженная Марина.

   – Априорные суждения редко бывают верными.

   – Губы силиконом надула, – бубнила та, не слушая, – джинсы на лобке еле держатся...

   – Если женщина хорошо выглядит, это не повод так ее ненавидеть, – пыталась утихомирить подругу Вера, наперед зная, что это бесполезно. Это был не первый их совместный шопинг – они дружили без малого тридцать лет и знали все достоинства, а особенно – недостатки друг друга.

   – Да что там хорошего?! Ни кожи, ни рожи!

   – Ты говоришь, как пенсионерка, поэтому не удивляйся, что и обувь тебе предлагают соответствующую. Пойдем, выпьем горячего шоколада – это эликсир счастья, а потом продолжим поиски идеальной пары обуви для тебя.

   – У-у! Это значит, мы здесь надолго! – самокритично заметила обиженная Марина. – А ты чего разрыдалась-то?

   – Вспомнила один эпизод, летом еще было, в выходной в метро. Народу было мало, и я рассматривала девушку напротив. Платье черное, под Диора, с мелким рисуночком: белые якоря и красные штурвалы. И на поясе пряжка в форме штурвала. Так мне понравилось, прямо загляденье. И входит другая девушка, одета кое-как, видимо, в темноте собиралась, но туфельки на ней – белые лаковые балетки с черно-красным бантиком, а посередине бантика золотая пряжка в форме штурвала.