Текст книги "Сюннёве Сульбаккен"

Автор книги: Бьёрнстьерне Бьёрнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава восьмая

Прошло еще несколько недель, и вот рано утром все семейство Сульбаккенов направилось в церковь. Сегодня там будет конфирмация. В этом году конфирмация происходила раньше, чем в предыдущие годы. По всей деревне дома были заперты, потому что жители ушли на богослужение. Шли пешком, ибо погода стояла ясная, и, хотя утром было прохладно и немного ветрено, день обещал быть чудесным. Дорога огибала деревню, проходила мимо Гранлиена, потом поворачивала направо и отсюда шла прямо до самой церкви. Хлеб был почти весь сжат и уложен в копны, коров перегнали с горных выгонов вниз в долину, где они и паслись на привязи. Луга местами снова зеленели, а местами, где земля была похуже, казалось, были подернуты сероватой коркой. Вокруг стояли леса, расцвеченные всеми оттенками красок, от нежной зелени до густого багрянца. Березы были уже тронуты холодом, осины оделись золотом, а рябина покрылась кроваво-красными ягодами, хотя листья на ней сморщились и засохли. Несколько дней подряд шли дожди, и придорожный-кустарник, всегда покрытый пылью и песком, теперь дышал чистотой и свежестью. Но склоны гор еще тяжелее нависали над лугами, после того как осень безжалостно лишила их зелени и придала их облику холодную суровость, а горные ручьи, почти высохшие летом, теперь вздулись, забурлили и с грохотом низвергались в долину. Гранлиенский ручей мчал свои воды тяжелыми скачками, и в том месте, где горы внезапно обрывались и отступали назад, он обрушивался вниз к Гранлиену. Здесь он ударялся об огромный валун и с ревом несся дальше, так что скалы содрогались от грохота. За свою трусливую измену они получали хорошую головомойку, потому что горный ручей гневно обливал их могучей струей холодной воды. Слишком любопытный кустарник, неосторожно приблизившийся к краю обрыва, едва не свалился в поток и теперь зябко икал, попав под холодный душ, ибо сегодня ручей не скупился на брызги.

Как раз в это время мимо ручья проходили, глядя на бурлящий поток, Торбьорн, его родители, брат и сестра. Торбьорн уже совсем оправился от болезни и много помогал отцу по хозяйству. Их постоянно видели вместе, вместе они шли и сейчас.

– Уверен, что Сульбаккены идут за нами, – сказал отец.

Торбьорн продолжал идти не оглядываясь, но мать вдруг заметила:

– Ведь и она тоже… но я ее что-то не вижу… ах да, она немного отстала.

То ли обитатели Гранлиена шли слишком быстро, то ли семейство Сульбаккенов не торопилось, но только расстояние между ними стало быстро увеличиваться, и скоро они почти потеряли друг друга из виду.

Судя по всему, в церкви должно было собраться очень много народу. Вся дорога до самой церкви казалась живой черной лентой; кто шел пешком, кто ехал в повозке или верхом. К осени лошади, как это обычно бывает, одичали, отвыкли от сутолоки и теперь беспокойно ржали. Это создавало известную опасность для пешеходов, но зато движение по дороге казалось более оживленным.

Чем ближе была церковь, тем шумнее становилось вокруг. Лошади, только что подошедшие, громким ржанием приветствовали тех, что уже стояли у коновязей. Те били копытами, тщетно пытаясь освободиться от привязи, и в свою очередь встречали ржанием вновь прибывших. Здесь же собрались и собаки со всей деревни. Целую неделю они вынуждены были довольствоваться тем, что, сидя на цепи, злобно переругивались и облаивали друг друга, вызывая на смертный бой. Зато теперь они свирепо грызлись, один на один или целыми стаями, и с громким лаем носились по всему полю.

Вдоль церковной стены с одной стороны и вдоль домов с другой стояли прихожане. Они шепотом переговаривались друг с другом, но с теми, кто стоял напротив, лишь обменивались взглядами. Дорога в этом месте была узкая, и дома почти прижимались к церковной стене, возле которой стояли женщины, мужчины же стояли, у домов. Перейти к своим знакомым напротив можно было лишь значительно позднее, и поэтому прихожане старались до поры до времени не узнавать друг друга. Лишь в том случае, когда люди сталкивались лицом к лицу и было невозможно избежать приветствий, разрешалось коротко поздороваться, да и то полуотвернувшись, после чего обычай рекомендовал немедленно разойтись.

Когда Гранлиены подошли к церкви, там было почти тихо. Семунду не с кем было особенно здороваться, и они с Торбьорном быстро прошли вперед мимо выстроившихся вдоль дороги прихожан. Однако женщины сразу же застряли среди своих приятельниц, и поэтому мужчинам пришлось вернуться за ними, когда пора было входить в церковь.

В эту минуту к церкви с грохотом подкатили три повозки. Они ехали быстрее, чем другие повозки, и остановились лишь после того, как врезались в самую гущу толпы. Семунд и Торбьорн, которые чуть-чуть не попали под колеса, одновременно взглянули на вновь прибывших: на первой повозке они увидели Кнута Нордхауга и еще какого-то старика, на второй сидели его сестра с мужем, а на третьей – остальные домашние. Отец и сын посмотрели друг на друга. У Семунда ни один мускул на лице не дрогнул, но Торбьорн страшно побледнел. Потом они отвернулись и стали смотреть по сторонам. Вдруг они увидели семейство Сульбаккенов, которые остановились как раз напротив них, чтобы поздороваться с Ингеборг и Ингрид Гранлиен.

На минуту их разделили телеги Нордхаугов, и им поневоле пришлось прервать только что начатую беседу. Они проводили взглядом Нордхаугов и были настолько поражены, что не сразу пришли в себя от удивленья. Они уже было хотели продолжить прерванный разговор, как вдруг увидели Семунда и Торбьорна, которые стояли и смотрели на них. Гутторм Сульбаккен отвернулся, но Карен была внимательнее и успела перехватить взгляд Торбьорна, брошенный на Сюннёве. Сюннёве тоже поймала этот взгляд и поспешно повернулась к Ингрид, словно для того, чтобы пожать ей руку, хотя незадолго перед тем она уже здоровалась с ней. И вдруг все они почувствовали, что и их работники и просто знакомые – все наблюдают за ними. Тогда Семунд наклонил голову, подошел к Гутторму и, не глядя на него, пожал ему руку.

– Здравствуй!

– Здравствуй! – ответил тот.

Ингеборг тоже поздоровалась и тоже старалась не глядеть на него. Потом с Гуттормом поздоровался Торбьорн, а Семунд в это время подошел к Сюннёве, потому что она стояла к нему ближе всех. Сюннёве взглянула на него и даже забыла ответить на приветствие: к ней подходил Торбьорн.

Торбьорн ничего не сказал, лишь молча посмотрел на нее, она тоже молчала, потом они поздоровались за руку, но руки их тотчас же разъединились.

Они стояли и не решались взглянуть друг на друга, оцепенев от волнения.

– Сегодня наверняка будет хорошая погода, – сказала Карен, глядя то на Торбьорна, то на Сюннёве.

– И я так думаю. Ветер прогонит тучи, – ответил Семунд.

– Тем лучше для хлеба, ему надо теперь как следует просохнуть, – заметила Ингеборг и зачем-то стала чистить куртку Семунда, верно думая, что она запылилась.

– Господь послал нам хороший урожай, а вот удастся ли нам его собрать – это еще неизвестно, – снова сказала Карен Сульбаккен, с тревогой поглядывая на Сюннёве и Торбьорна, которые все еще не двигались с места.

– Все зависит от того насколько у нас хватит сил, – ответил Семунд и встал перед Карен так, чтобы закрыть от нее молодую парочку. – Я часто думал о том, что хорошо бы соединить каких-нибудь два хутора в одно хозяйство и работать сообща. И дела, тогда пошли бы лучше.

– Что ж, тогда, им никакая засуха не будет страшна, – сказала Карен, делая шаг в сторону.

– Ну конечно, – подхватила Ингеборг, став рядом с мужем, чтобы Карен все равно ничего не увидела, – ведь есть же участки, где урожай созревает раньше, – чем на других местах. Вот, например, Сульбаккен идет обычно дней на четырнадцать впереди нас.

– Это дело легко поправить, – медленно сказал Гутторм, подходя поближе. Карен метнула на него быстрый взгляд. – Но тут многое надо принять в расчет, всякое ведь может случиться, – добавил он.

– И я говорю то же самое, – вставила Карен, подвигаясь то вправо, то влево, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.

– Ах да… всякие, конечно, бывают препятствия, – заметил Семунд, – невольно улыбаясь при этом зрелище.

– Твоя правда, – подтвердил Гутторм, но его жена резко прервала его:

– Не все в нашей власти. Лишь один бог всемогущ, и все будет так, как угодно господу

– Ну, вряд ли господь станет возражать против того, чтобы мы помогали друг другу, когда будем убирать урожай.

– Думаю, что не станет, – ответил Гутторм и серьезно посмотрел на жену.

Та предпочла перевести разговор на другую тему.

– До чего много народу сегодня в церкви, – сказала она. – Как хорошо, когда люди находят дорогу в обитель господню.

По-видимому, ни у кого не было охоты отвечать ей, и Гутторм сказал:

– Мне кажется, что в наши дни у людей прибавилось страха божьего. Теперь в церкви куда больше народу, чем в дни моей молодости.

– Да… и народу вообще стало больше, – согласился Семунд.

– Так-то оно так, – заявила Карен, – но, боюсь, многие из них пришли сюда просто по привычке.

– Возможно, молодые… – подумала вслух Ингеборг.

– Да, для молодежи церковь стала местом встреч, – сказал Семунд.

– А вы слышали, что от нас уходит наш, пастор? – Карен снова перевела разговор на другую тему.

– Как жалко, – отозвалась Ингеборг. – Он и крестил и конфирмовал всех моих детей.

– А ты бы хотела, чтобы он их и венчал? – шутливо спросил Семунд, откусывая щепку от палочки, которую срезал по дороге в церковь.

– Когда же наконец начнется служба? – сказала Карен, с нетерпением поглядывая на церковную дверь. – Да, сегодня что-то жарко, – ответил Семунд в том же шутливом тоне.

– Идем, Сюннёве, уже пора.

Сюннёве вздрогнула и повернулась к матери, потому что в это время она как раз разговаривала с Торбьорном.

– Ты разве не подождешь, пока зазвонит колокол? – спросила Ингрид, украдкой посмотрев на Сюннёве.

– И мы пойдем все вместе, – прибавила Ингеборг. Сюннёве совсем растерялась и не знала, что отвечать.

Позади нее стоял Семунд.

– Подожди немного, скоро колокола зазвонят… и для тебя, – сказал он.

Сюннёве сильно покраснела, а ее мать в упор посмотрела на Семунда. Однако он улыбнулся и сказал:

– Все будет, как угодно господу, ведь ты сама только что говорила об этом.

И он пошел к церкви, остальные последовали за ним.

У дверей толпились прихожане, ибо оказалось, что церковь еще заперта. Они подошли ближе, чтобы спросить, в чем дело, но в это время двери открылись и народ повалил внутрь. Однако всем сразу войти было трудно, некоторых оттеснили назад, и те, кому удалось войти первыми, потеряли из виду отставших. У церковной стены стояли двое мужчин. Один из них был высок ростом, широкоплечий, со светлыми прямыми волосами и тупым носом. Это был Кнут Нордхауг. Увидев Гранлиенов Кнут сразу замолчал и немного смутился, но продолжал стоять на том же месте.

Когда Семунд проходил мимо, он посмотрел на Кнута в упор, но тот не отвел взгляда, хотя и смотрел уже не так уверенно. За Семундом шла Сюннёве и когда она совершенно неожиданно для себя увидела Кнута, то побледнела как смерть. На этот раз Кнут опустил глаза и отошел от стены, чтобы куда-нибудь уйти. Но едва он сделал несколько шагов, как увидел перед собой четыре хорошо знакомых ему лица: перед ним стояли Гутторм, его жена, Ингрид и Торбьорн. Кнут так растерялся, что пошел пряма на них и, сам не сознавая того, очутился лицом к лицу с Торбьорном. Он сделал движение, словно сразу хотел повернуть обратно, но вокруг уже собралось много народу, и теперь ему было не так-то просто уйти.

Эта сцена разыгралась на паперти, возле самой лестницы. Выше по лестнице, у входа в ризницу, стояла Сюннёве, а за ней Семунд. Они были хорошо видны на своем возвышении, и сами тоже могли легко наблюдать за всем происходящим внизу. Сюннёве забыла обо всем на свете; она стояла и видела одного Торбьорна; смотрели на него и Семунд, и Ингеборг, и Гутторм с женой и Ингрид. Торбьорн чувствовал их взгляды и словно окаменел. Однако Кнут подумал, что надо что-то предпринять, и после минутного колебания сделал едва заметное движение рукой, словно протягивал ее Торбьорну, но по-прежнему молчал. Торбьорн тоже слегка приподнял руку, но не настолько, чтобы их руки могли соединиться.

– Здрав… – начал Кнут и вдруг осекся, вспомнив, что это приветствие было очень неуместно в данном случае. Он даже слегка попятился, но в этот момент Торбьорн поднял голову и встретил взгляд Сюннёве, которая была бледна как полотно. Тогда Торбьорн решительно шагнул вперед, крепко пожал Кнуту руку и громко сказал, чтобы стоящие поблизости могли слышать его:

– Здравствуй, Кнут! Я думаю… все, что случилось между нами, пошло нам обоим на пользу.

С губ Кнута стали срываться звуки, очень похожие на рыдания; несколько раз он пытался заговорить, но не мог сказать ни слова. Торбьорну нечего было говорить, он просто стоял, опустив голову, и ждал, что скажет Кнут. Но тот не мог вымолвить ни слова. Торбьорн тоже молчал и крутил в руках молитвенник. Вдруг молитвенник выскользнул у него из рук и упал на землю. Кнут тотчас же нагнулся, поднял его и подал Торбьорну. Торбьорн слегка наклонил голову и поблагодарил его. Но когда он снова взглянул на Кнута и увидел, что тот по-прежнему не смотрит на него, он подумал, что самое лучшее сейчас – это уйти. И он вошел в церковь.

Остальные тоже направились к церкви; когда Торбьорн, усевшись на свое место, посмотрел на скамью для женщин, он увидел лицо Ингеборг, сияющее материнской нежностью. Рядом с ней сидела Карен Сульбаккен, которая, несомненно, ожидала, что Торбьорн посмотрит в ее сторону. Поймав его взгляд, она трижды кивнула ему в ответ, и так как это явно удивило его, она снова трижды кивнула ему еще приветливее, чем раньше. А Семунд шепнул ему на ухо:

– Я так и думал.

Они прослушали начальную молитву и пропели псалом; потом вперед выступили конфирманты, а Семунд снова шепнул Торбьорну:

– Вряд ли у Кнута надолго хватит кротости; чем больше будет расстояние между Гранлиеном и Нордхаугом, тем лучше.

Начинается конфирмация, из алтаря выходит пастор, и дети поют конфирмационный псалом. Их нежные голоса, сливающиеся в общем хоре или звучащие отдельно, такие звонкие и ободряющие, всегда глубоко трогают молящихся, особенно тех, кто сам недавно конфирмовался. Потом наступает тишина, и когда пастор, тот самый пастор, что стоит здесь вот уже двадцать лет и за эти двадцать лет столько раз будил в каждом из присутствующих то лучшее, что обычно дремлет в его душе, когда он выходит из алтаря, сложив на груди руки, – это трогает до слез. А когда пастор обращается к родителям и просит их вознести молитву за детей, дети начинают плакать. Торбьорн, который еще совсем недавно был на краю могилы и думал, что на всю жизнь останется калекой, тоже плачет, особенно, когда молодые конфирманты дают перед алтарем обет в непоколебимом убеждении, что никогда не нарушат своей клятвы.

За все время службы Торбьорн ни разу не взглянул на скамью для женщин, но когда служба кончилась, он подошел к Ингрид и что-то шепнул ей на ухо, потом быстро протиснулся к двери и вышел из церкви. Злые языки утверждали, что, вместо того чтобы сразу выйти на дорогу, он поспешно поднялся по склону горы и исчез в лесу, однако достоверно никто ничего не знал. Семунд хотел было поискать сыно, но тут заметил, что Ингрид тоже пропала и почему-то раздумал. Тогда он решил найти Сульбаккенов, чтобы вместе идти домой.

Оказалось, что они тоже потеряли свою Сюннёве и теперь ходили вокруг церкви, расспрашивая, не видел ли кто ее; но увы ее никто не видел. Бедным родителям ничего не оставалось, как вернуться домой без своих детей.

А немного опередив их, – по дороге шли Сюннёве и Ингрид.

– Я почти жалею, что пошла с тобой, – сказала Сюннёве.

– Теперь в этом нет ничего страшного, раз отцу все известно, – ответила Ингрид.

– Но ведь он твой, а не мой отец, – возразила Сюннёве.

– Кто знает? – загадочно сказала Ингрид, и больше они не говорили об этом.

– Кажется, нам придется немного подождать его, – сказала Ингрид, когда они дошли до места, где дорога круто поворачивала в сторону, и их со всех сторон обступил густой лес.

– Да, ему нужно сделать большой крюк, – ответила Сюннёве.

– Я здесь, – отозвался Торбьорн, появляясь из-за большого камня.

Он заранее продумал все, что скажет Сюннёве, а сказать ему нужно было немало. Ведь сегодня, казалось бы, все было так просто; отец знал, что он любит ее, и был целиком на его стороне, – Торбьорн был уверен в этом после всего, что произошло в церкви. Все лето он тосковал по ней, как никогда в жизни, и это тоже должно было прибавить ему смелости.

– Пойдем лучше через лес, – предложил он, – здесь дорога короче.

Девушки ничего не ответили, но пошли за ним. Торбьорну очень хотелось поскорее заговорить с Сюннёве, но сначала он решил подождать, когда они поднимутся на гору, потом когда пройдут болото. Но вот они прошли и гору и болото, и Торбьорн решил тогда, что самое лучшее будет начать разговор вон в той роще, что виднелась неподалеку. Ингрид, которой показалось, что дела подвигаются слишком медленно, пошла тише и начала постепенно отставать, так что скоро ее почти не стало видно… Сюннёве сделала вид, что не замечает этого, – она рвала ягоды у обочины дороги.

"Как странно, я даже не могу заговорить с ней", – думал Торбьорн. Наконец, он решился и сказал:

– Какая сегодня хорошая погода!

– Да, очень хорошая, – ответила Сюннёве.

И снова молчание, она рвала ягоды, а он просто шел рядом, с ней.

– Как хорошо, что ты согласилась пойти со мной, – сказал Торбьорн.

Сюннёве ничего не ответила.

– Нынче лето затянулось, – снова сказал Торбьорн, и снова она ему не ответила. "Нет, пока мы идем, мы ни о чем не договоримся", – подумал Торбьорн и сказал:

– Давай лучше подождем немного Ингрид.

– Давай подождем, – согласилась Сюннёве и остановилась.

Ягод здесь не было, но Сюннёве сорвала длинную травинку и стала нанизывать на нее ягоды, которые собрала раньше.

– Я вспоминал сегодня, как мы с тобой тоже шли к конфирмации, – сказал Торбьорн.

– Я тоже вспоминала об этом, – ответила Сюннёве.

– Да, много воды утекло с тех пор.

Сюннёве ничего не ответила, и Торбьорн продолжал:

– И произошло много такого, чего мы никак не ждали.

Сюннёве усердно нанизывала ягоды одну за другой, низко склонив голову. Торбьорн сделал движение, пытаясь заглянуть ей в лицо, но, заметив это, она снова отвернулась. Тут Торбьорн почти испугался, что ему так и не удастся поговорить с ней.

– Сюннёве, неужели ты так ничего и не скажешь мне?

– А что я должна тебе сказать? – спросила она. Она посмотрела на него и засмеялась.

Тообьорн собрался с духом и хотел было обнять ее за талию, но едва он приблизился к ней как решимость снова оставила его, и он лишь тихо спросил:

– Разве Ингрид не говорила с тобой?

– Говорила, – ответила она.

– Значит, ты все знаешь?

Она молчала.

– Ведь знаешь? – повторил он, подойдя к ней вплотную.

– Ты ведь тоже знаешь, – ответила она; лица ее Торбьорн не видел.

– Знаю, – вымолвил он и хотел взять ее руку, но она быстро спрятала ее.

– Когда я с тобой, я становлюсь трусом, – жалобно сказал Торбьорн.

Он не видел, как она реагировала на его слова, улыбнулась ли или рассердилась, и поэтому не знал, что говорить дальше.

– Давай говорить прямо, – вдруг сказал он решительно, но в голосе его не было уверенности. – Что ты сделала с моей запиской?

Она снова ничего не ответила и отвернулась. Тогда он подошел к ней, положил руку ей на плечо и склонился к самому ее лицу.

– Ну, отвечай же! – прошептал он.

– Я сожгла ее…

Торбьорн быстро обнял ее, повернул к себе, но тут заметил, что она вот-вот разрыдается, и сразу отпустил ее. "Как ужасно, чуть что она начинает плакать!" – подумал он. А Сюннёве вдруг тихо спросила:

– Зачем ты написал эту записку?

– Ведь Ингрид говорила тебе.

– Говорила… но это было жестоко с твоей стороны.

– Этого хотел отец…

– Все равно…

– Он думал, что я на всю жизнь останусь калекой… "Я сам буду ухаживать за тобой", – говорил он.

В это время у подножья горы показалась Ингрид, и Торбьорн с Сюннёве тотчас же пошли дальше.

– У меня такое чувство, словно ты стала мне самой близкой на свете именно тогда, когда я не мог даже мечтать о тебе, – сказал Торбьорн.

– Лучше всего проверить себя, когда остаешься один, – ответила Сюннёве.

– Да, и разобраться в своих чувствах, – добавил Торбьорн очень серьезно.

Сюннёве больше не рвала ягод.

– Хочешь? – спросила она, протягивая ему травинку с нанизанными на ней ягодами.

– Спасибо, – ответил он и оглянулся на Ингрид; та отошла в сторону. Торбьорн задержал руку Сюннёве в своей руке. – Значит, теперь у нас все будет по-старому? – спросил он тихо.

– Да, – прошептала она едва слышно и отвернулась. Они шли все дальше и дальше, и, пока она молчала, он не решался коснуться се, не решался даже заговорить.

Он чувствовал, что тело его стало совсем невесомым, а вокруг все мечется в какой-то бешеной пляске. Вдруг в глаза ему ударило солнце, и, когда они поднялись на пригорок, откуда был виден Сульбаккен, ему показалось, что он прожил там всю свою жизнь и тоскует по нему, как по родному дому. "Как бы мне хотелось уже сейчас пойти за ней", – думал он и чувствовал, как при виде Сульбаккена в нем с каждым шагом растет твердость и решимость. "Отец поможет мне, – думал он. – Я не могу больше выносить это положение, хватит, мы должны быть вместе!" И он шел все быстрее и быстрее вперед, не глядя по сторонам. Над Сульбаккеном, над всей деревней сияло солнце. "Да, сегодня же, больше я не стану выжидать ни одной минуты". И он вдруг почувствовал себя таким сильным, что готов был сокрушить все препятствия на своем пути.

– Ты совсем убежал от меня, – услышал он за собой жалобный голос Сюннёве.

Она едва поспевала за ним и наконец взмолилась о пощаде. Торбьорн ужасно смутился и повернулся, протянув к ней руки. Он подумал, что сейчас поднимет ее, но когда она подошла к нему, он не решился даже обнять ее.

– Я иду слишком быстро, да? – спросил он.

– Да, очень быстро, – ответила Сюннёве.

Они уже выходили на проселочную дорогу, когда заметили Ингрид. Очевидно, она все время шла за ними, хотя они ее и не видели, и теперь решила, что ей незачем больше прятаться.

– Ну, хватит вам гулять вдвоем, – сказала она.

Торбьорн даже вздрогнул от неожиданности, он не думал, что им придется расстаться так скоро.

Сюннёве тоже удивилась.

– Мне так много нужно тебе сказать, – прошептал Торбьорн.

Она невольно улыбнулась.

– Ну ладно, в другой раз, – сказала она.

Торбьорн нежно взял ее за руку.

Она посмотрела на него таким ясным и глубоким взглядом, что на душе у него стало тепло-тепло. И вдруг у него промелькнула мысль: "А что, если мы вместе пойдем на Сульбаккен уже сейчас?" Но Сюннёве осторожно высвободила свою руку, повернулась к Ингрид и, попрощавшись, стала медленно спускаться вниз к дороге. Торбьорн остался стоять, провожая ее долгим взглядом.

Брат и сестра возвращались домой, через лес.

– Вы обо всем переговорили? – спросила Ингрид.

– Нет, дорога оказалась слишком короткой, – ответил Торбьорн и пошел быстрее, словно желая избежать дальнейших расспросов.

– Ну, как дела? – спросил Семунд, когда Торбьорн с Ингрид вошли в комнату. Сам он сидел за столом и обедал.

Торбьорн ничего не ответил; он прошел через всю комнату к скамейке и стал раздеваться. Ингрид следовала за ним, лукаво ухмыляясь.

Семунд продолжал обедать; изредка он поглядывал на сына, который, казалось, был страшно занят своим туалетом, улыбался и снова принимался за еду.

– Садись и поешь с нами, – сказал он, – а то все простынет.

– Спасибо, мне что-то не хочется, – ответил Торбьорн, усаживаясь.

– Правда? – Семунд снова взялся за ложку. Через минуту он сказал:

– Вы что-то очень быстро ушли сегодня из церкви. Я оглянуться не успел, как вас уже не стало.

– Нам надо было кое о чем поговорить, – ответил Торбьорн.

– Ну и как, поговорили?

– Не знаю, мы почти не говорили.

– Черт возьми! – сказал Семунд, продолжая есть. Он быстро доел, встал из-за стола и подошел к окну, постоял минуту, глядя на улицу, потом повернулся к Торбьорну и сказал:

– Давай-ка пойдем с тобой посмотрим, как там наш урожай.

Торбьорн встал.

– Нет, ты лучше оденься.

Торбьорн начал было одевать поверх рубашки старую куртку, висевшую тут же, но отец сказал ему:

– Ты же видишь, что я одеваю новую куртку.

Торбьорн не стал спорить, и через минуту они уже выходили из дому. Впереди шел Семунд, за ним Торбьорн.

Они направились к дороге.

– Разве мы не ячмень идем смотреть? – спросил Торбьорн.

– Нет, – ответил Семунд, – сначала посмотрим пшеницу.

Когда они выходили на дорогу, по ней медленно ехала повозка.

– Повозка из Нордхауга, – сказал Семунд.

– Это кто-нибудь из молодых Нордхаугов, – прибавил Торбьорн, – а молодые люди – это все равно что новобрачные.

Проезжая мимо Гранлненов, повозка остановилась.

– Какая красивая женщина эта Марит Нордхауг, – прошептал Семунд, не сводя с нее глаз.

Марит сидела, немного откинувшись назад, голову она свободно повязала платком, другой платок был наброшен на плечи. Она в упор смотрела на Гранлиенов, при этом ее красивое энергичное лицо поражало своей неподвижностью, – оно словно оцепенело. Муж ее был бледен как смерть; он очень похудел и казался еще более подавленным, чем обычно, словно у него было горе, о котором никто не должен знать.

– Что, пошли посмотреть на урожай? – спросил он.

– Да, надо взглянуть, – ответил Семунд.

– В этом году урожай выдался на славу.

– Да, что и говорить, могло быть хуже.

– Как поздно вы из церкви, – заметил Торбьорн.

– Надо было попрощаться со всеми знакомыми.

– А ты что, уезжаешь? – спросил Семунд.

– Да, уезжаю.

– И далеко?

– Да, довольно-таки далеко.

– Куда же?

– В Америку.

– В Америку! – воскликнули одновременно отец и сын – Ведь ты же только что женился, – прибавил Семунд.

Тот горько улыбнулся.

– Посижу-ка я, отдохну, а то лапа что-то побаливает, как сказала лисица, угодив в капкан.

Марит посмотрела на мужа, потом перевела взгляд на Гранлиенов и слегка покраснела, но лицо ее оставалось по-прежнему неподвижным.

– А жена поедет с тобой? – спросил Семунд.

– Нет, не поедет.

– Говорят, в Америке легко разбогатеть, – сказал Торбьорн. Он чувствовал, что нужно как-то поддержать разговор.

– Да, это верно.

– Но ведь Нордхауг – тоже хороший хутор, – заметил Семунд.

– Нас там слишком много.

Жена снова посмотрела на него.

– Один, стоит поперек дороги у другого, – добавил он.

– Ну что ж, счастливого пути, – сказал Семунд, пожимая ему руку. – Дай бог тебе найти там то, чего ты ищешь.

Торбьорн пристально посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

– Что же, это хорошо, когда есть с кем поговорить, – ответил муж Марит, водя кнутовищем по дну повозки.

– Приходите, к_нам, – вдруг сказала Марит. Торбьорн и Семунд удивленно посмотрели на нее. Они и забыли, что у Марит такой мягкий голос.

Повозка поехала дальше; она двигалась медленно, оставляя за собой маленькое облачко пыли, озаренное последними лучами солнца. Рядом с темно-серой курткой из грубого сукна ярко сверкал, переливаясь на солнце, шелковый платок Марит. Но вот повозка въехала на пригорок, и они исчезли.

Отец и сын долго шли молча.

– Мне почему-то кажется, что он не скоро вернется домой, – сказал Торбьорн.

– Кто знает, может, оно и к лучшему, раз уж он на родине не нашел счастья, – ответил Семунд.

И они снова замолчали.

– Вот наше пшеничное поле, – сказал Торбьорн.

– Ничего, пшеницу мы посмотрим на обратном пути. – И они пошли дальше. Торбьорн не стал больше спрашивать, куда они идут, потому что Гранлиен остался позади.