355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бернар Вербер » С того света » Текст книги (страница 5)
С того света
  • Текст добавлен: 9 февраля 2020, 10:30

Текст книги "С того света"


Автор книги: Бернар Вербер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Помещенные в прежнюю среду планарии, ко всеобщему удивлению, вспомнили, где их поощряли, а где им причиняли боль.

Этот эксперимент поднял вопрос: если память об удовольствии и о боли хранится не в мозгу, то где же?

Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том XII
20

Солнечный луч, добравшись до правого века, заставляет его дрогнуть и медленно приподняться. Люси видит в окне своей спальни небо, улыбается, зевает, потягивается, чтобы размять позвоночник, и аккуратно, одну за другой, опускает на пол ноги.

В ванной она тщательно чистит зубы. С облегчением замечает, что рана на запястье уже начала затягиваться.

Стоя перед зеркалом, она закрывает глаза и говорит: «Спасибо за то, что жива. Спасибо, что у меня есть тело. Надеюсь быть сегодня достойной права на существование».

Она складывает руки, делает реверанс в направлении солнца и идет в кухню.

Габриель парит над ней, наблюдает и не смеет заговорить. Она достает коробочку с таблетками, ампулами, всевозможными порошками, капает из пипетки что-то желтое в стакан с водой и выпивает ее одним глотком. Потом высыпает себе в ладонь горсть гомеопатических гранул и кладет под язык.

После завершения этого медицинского ритуала она включает свой планшет и, завтракая, просматривает страницы новостей.

– Вы все еще здесь? – бросает она как бы между прочим. – Я просила вас оставить меня в покое.

– Просто… я хочу сказать, это все потому, что… я подумал, что… – бормочет Габриель, удивленный тем, что обнаружен.

– Ладно, я не злопамятная. Ночь все исцелила, включая рану на руке. Я больше на вас не сержусь.

– Значит, мне разрешается оставаться рядом с вами? Обещаю не досаждать.

– Главное, не терзайте меня своим убийством, без этого я смогу, пожалуй, стерпеть ваше присутствие, – говорит она, допивая чай.

– Благодарю. Я чрезвычайно огорчен вчерашними событиями. Я собирался принести вам извинения за свое поведение, которое вы справедливо назвали эгоистичным. Не иначе, смерть помрачила мой рассудок.

– Теперь помрачение прошло?

– Я стараюсь установить для него рамки.

– Послушайте, вас это заинтересует: о вас пишут! – сообщает она, не отрывая глаз от планшета.

Габриель подлетает к ней, изнывая от любопытства.

– Полюбуйтесь на эти некрологи!

Заголовки посвященных ему статей приводят Габриеля в ужас:

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НОЛЯ

СМЕРТЬ ПИСАТЕЛЯ-БУМАГОМАРАТЕЛЯ

УЭЛЛС: ЗАУРЯДНЫЙ АВТОР

НАКОНЕЦ-ТО СКАЗАЛ ADIEU

Последняя из статей самая пространная: она занимает целые две страницы в популярной газете, ей предшествует неудачная фотография покойного. Подзаголовок гласит: «Счастливое избавление». Авторство статьи принадлежит Жану Муази.

Люси изучает другие сайты, на которых упомянута смерть Габриеля.

– Вывод неутешительный: в целом собратья ценят вас невысоко. Ни один не сподобился настрочить положительный некролог.

– Никакие это не собратся, так, парижские критики. Их всего пара-тройка десятков, одного не отличишь от другого. Всех их научили презрению к жанровой литературе, которую они обзывают «недолитературой».

– Где же ваши защитники?

– Если такие и существуют, то у них почти или совсем нет доступа к прессе.

Люси корчит насмешливую гримасу.

– Снова ваша паранойя?

– Хотелось бы мне, чтобы вы были правы, но посудите сами! Вы же видите, что здесь написано! Во Франции – а может, и не только здесь – любой автор, осмеливающийся писать для широкой публики, оказывается под подозрением.

– Она и есть – паранойя во всей красе! До встречи с вами я и представить не могла эту грань вашей личности. Я всерьез считала, что вы выше всего этого.

– Вам бы хотелось, чтобы вашу смерть назвали «счастливым избавлением»? Вот и я немного чувствителен.

– Раз критикам удалось вас огорчить – значит, они победили.

Она выключает планшет, наливает себе еще чаю и произносит, наконец, слова, которых заждался Габриель:

– Валяйте, месье Уэллс, сегодня утром у меня есть немного времени. Знаю, что вы сгораете от нетерпения поведать мне вашу историю.

21

«Как вы знаете, у меня есть брат-близнец Тома. Говорят, мы обнялись в животе нашей матери еще за несколько дней до родов. Которые пошли очень неважно. Говорят, было море крови, мать чудом выжила. Между прочим, она утверждала, что все предвидела, потому что занималась астрологией.

Наш отец был настроен гораздо более философично. Он преподавал в университете биологию и параллельно был независимым исследователем. Он надеялся прославиться своими опытами, но увлекавшие его области мало кого интересовали. Например, работая в США, он выяснил, что червь планария умеет находить дорогу в лабиринте после того, как у него отрастет ранее отрезанная голова. Он всерьез верил, что своим открытием сумеет в один прекрасный день продлить человеческую жизнь. О его опытах рассказано в энциклопедии моего двоюродного деда Эдмонда Уэллса, и они долго завораживали нас с братом. Из-за этого мы очень рано стали задаваться вопросами о жизни и смерти, о памяти, о месте, где обитает душа.

Мой отец больше любил Тома, а я был скорее маминым любимчиком: она меня душила своей любовью. Дед с отцовской стороны, Игнас Уэллс, лейтенант полиции, был моим сообщником. Мы с ним подолгу беседовали на берегу озера в Булонском лесу, бросая лебедям кусочки хлеба.

Вы – не единственная, кого мучила избыточная родительская любовь. Вы – «Коза господина Сегена» Альфонса Доде, я – «Гадкий утенок» Андерсена. На случай, если вы забыли эту сказку, я вам ее напомню: утенок, затравленный другими птенцами, вырастает и оказывается вовсе не уткой: к утиным яйцам по ошибке подложили лебединое. Поняв свое отличие, причинившее ему столько страданий, он обретает счастье. «Любой изъян может стать козырем. Понятая ошибка может сойти за художественный выбор».

Так лебедь стал символом нашего с дедом заговора, а озеро – нашей «конспиративной квартирой».

Если не считать восхитительных моментов в обществе деда, жизнь среди других «утят» была непростой. В отличие от брата, я плохо учился, был неспортивным. Он сидел на первой парте, я – на задней, у батареи. Учителя отзывались обо мне как о «мечтателе, которому надо вернуться на землю». Мы превратились для учителей в объекты изучения: близнецы, похожие во всем, только один – первый ученик, второй – безнадежно отстающий.

Я не любил книги, которые нужно было читать по программе. Мне казалось, что их авторы преподают нам урок, морализируют, восторгаясь собой; я чувствовал, что сами они не следовали в жизни тем мудрым советам, которые навязывают читателям.

Дедушка, заметив, что я отвергаю «официальную» литературу, сказал мне как-то раз: «Знаешь, хорошую книгу можно пересказать хорошим анекдотом». И стал сыпать анекдотами. Это давало мгновенный эффект. Его анекдоты удлинялись, пока он не посоветовал мне прочесть «особенную книгу», которую считал хорошим анекдотом на триста страниц – «Собаку Баскервилей» англичанина Конан Дойла. Она стала для меня откровением, я переворачивал страницы как околдованный. Я залпом проглотил весь роман, забыв о времени. То же самое, что чувствовали вы, читая в тюрьме «Мы, мертвецы», я почувствовал, читая Конан Дойла. Мне не терпелось узнать, что за чудовище прячется среди пустошей, наводя ужас на всех, кто туда сунется. С тех пор литература перестала быть для меня вереницей округлых фраз, нанизываемых, как жемчужины на нить, и превратилась в загадку, разрешить которую можно только при помощи волшебства.

Мне тоже не годился мир, предлагаемый родителями и школой. Я тоже совершил побег, только не физически, а психологически.

После «Собаки Баскервилей» я проглотил всего Конан Дойла, а потом придумал моего собственного сыщика по прозвищу Лебедь. Я представлял его чрезвычайно белокожим, длинношеим, становившимся очень агрессивным, когда его разозлят. Его девиз гласил: «Истин две: та, в которую нас заставляют верить, и та, которую хотят от нас скрыть».

Сначала я придумывал 10-страничные расследования с небольшим набором персонажей, простенькие рассказики, но всякий раз с максимально неожиданным концом. В голове у меня для каждой такой истории складывалась собственная архитектура: некоторые имели форму круга (до сыщика доходило, что виновник загадки торчал у него перед глазами с самого начала), другие – форму спирали (история неуклонно усложнялась, расширялась, описывала нежданные виражи); бывали также треугольники (один персонаж использовал для достижения своих целей другой), пирамиды (несколько параллельных интриг, сходившихся в вершине), кресты, готические переплетения… В качестве повествовательной структуры я использовал принципы магического искусства: отвлечение, вынужденный выбор, двойное дно, зеркальность, парность… Да, я могу сказать, что расследования Шерлока Холмса вместе со всем, что они во мне разбудили, стали моим спасением.

В школе я по-прежнему отставал, только учителя французского все больше меня хвалили. Помнится, один из них так и заявил: «Откровенно говоря, я обожаю вас читать; я смеялся от души, ваша финальная находка меня ошеломила, но вам следует потрудиться над формой. Вы допустили десять орфографических ошибок, так что мне опять пришлось влепить вам «0». Но хочу, чтобы вы знали: читать вас для меня такое удовольствие, что я всегда начинаю с вашей работы, чтобы хватило запала на остальные, часто безупречные в плане орфографии, зато смертельно скучные».

Преподаватели оценивали меня по заслугам – по-прежнему низко, в отличие от одноклассников, полюбивших мои рассказы об инспекторе Лебеде на уроках физкультуры.

Я нашел свое место: стал рассказчиком. С незапамятных времен существовали барды, гриоты, сказители, создававшие коллективную культуру. Мои расследования лейтенанта Лебедя собирали особое племя слушателей, что привело к тому, что девочки тоже стали обращать на меня внимание.

С тех пор между мной и братом вспыхнула конкуренция: он преуспевал в классических предметах, я набирал очки в своем новом призвании. В каком-то смысле я стал продолжателем дела нашей матери-астролога, веселившей своими историями клиентов.

Тома хотел стать серьезным ученым, подхватить отцовское знамя, пусть и избрал впоследствии вместо биологии физику. Он стремился стать конструктором волновых приборов, это была его изюминка.

Когда дедушка попал в больницу, мне было 13 лет; я его навещал, и мы продолжали наши долгие беседы. Ему было тогда 82 года, и он быстро слабел. Он говорил мне, что хочет умереть, но бабушка неизменно отвечала ему: «Брось глупить, твой врач убежден, что у тебя есть шансы выздороветь». Помню, он пытался сорвать с себя трубки капельницы, из-за этого его пристегивали к койке ремнями. Он умолял меня помочь ему умереть, но я не представлял, как это сделать. Наконец, я узнал, что у него хватило сил сбросить ремни и самостоятельно положить конец своим дням. Для меня стала ударом сама его смерть, как и отказ бабки соблюсти его волю. «Если человек даже не может сам решить, когда ему умереть, то для чего вообще нужна свобода?» – задавался я вопросом.

Меня глубоко удручила эта утрата, но моего брата она оставила равнодушным. Он твердил: «Медицина сделала все, что могла, но дедушка решил сражаться с решениями врача и поплатился за это». Видя, что я совершенно убит смертью деда, Тома предложил мне изготовить «некрофон» – прибор для бесед с мертвыми, вдохновленный подлинным изобретением Томаса Эдисона, преследовавшего ту же самую цель. Я пришел в восторг от этой затеи и решил, что, пока он будет доводить до ума свой потрясающий прибор, я использую свой талант начинающего писателя и придумаю, как его применить. Написанный тогда рассказ с простым названием «Некрофон» лег в основу романа «Мы, мертвецы», который я написал спустя десять лет.

Потом я поступил на юридический факультет, но там мне быстро наскучило; зато меня сразу увлекла криминология. Я легко сдал выпускные экзамены и за отсутствием конкуренции (учившиеся на журналистов предпочитали криминологии политику и культуру) был легко принят в крупный левый еженедельник, подыскивавший журналиста, специализирующегося в криминологии.

Первые же мои статьи имели большой успех: читателям приглянулся мой романный стиль, напрямую заимствованный у Конан Дойла. Я следил за судебными процессами, а затем театрализованно представлял их в своих статьях, приводя много подробностей из психологии участников – как убийц, так и жертв.

Главный редактор быстро предложил мне повышение – весьма завидный ранг «крупного репортера». Мне было дозволено писать объемные репортажи и снабжать их фотографиями; я даже получил время на собственные расследования и допросы свидетелей. Мне предложили высокую зарплату, предоставили журнальную площадь для высказывания, а я в ответ наращивал журналу аудиторию. Первые же мои репортажи заметили, меня цитировали на радио, мой анализ воспроизводили в журналах-конкурентах, на моем рабочем столе неуклонно росла гора читательских писем.

А потом я опубликовал материал о бельгийском педофиле, обвиненном в похищении детей. Считалось, что он действовал один. Но я, проведя собственное расследование, выяснил, что он был звеном целой сети из сотни людей, к которой принадлежали видные немцы и даже бельгийские министры. К моему удивлению, судьи отказались даже рассматривать гипотезу о преступной организации, более того, заткнули рот обвиняемому, стоило тому заикнуться о сообщниках. Я не верил своим глазам и ушам. Пришлось написать статью, разоблачавшую старания юстиции замять дело. Правда, мне не удалось изложить все свои умозаключения, потому что главный редактор испугался последствий и сам признался мне в этом: «Иногда люди исчезают и по менее веским причинам».

Я не настаивал и отказался от этой публикации, занявшись менее «будоражащими» делами. В одном фигурировал, например, популярнейший телеведущий, употреблявший, как я выяснил, кокаин и успевший серьезно ранить под воздействием наркотика нескольких девушек; при этом в своих передачах он клеймил насилие в семьях, вызывая у бесхитростных телезрителей обильное слезотечение. И снова я не стал обнародовать свои открытия: у этого человека была слишком большая аудитория, чтобы на него покушаться.

После этого эпизода меня вызвал главный редактор. Он сказал, что запрещает мне продолжать работать в том же духе. Он высмеял мою наивность, склонность путать ремесло журналиста с призванием всесильного судьи. Так или иначе, у журнала, по его словам, иссяк бюджет на длинные расследования. «Габриель, – сказал он под конец, – будьте скромнее, бросьте рисоваться, довольствуйтесь украшением сухих депеш в вашем неподражаемом стиле и изображением запоминающихся действующих лиц. Журналу это обходится дешевле, а нашим читателям этого хватает с лихвой».

Я снова засел за статьи, в которых никого не беспокоил, хотя не оставлял мыслей о более содержательной работе. В конце концов возможность представилась. Третье углубленное расследование, за которое я взялся по собственной инициативе, касалось директора правительственного агентства по контролю нравственности на телевидении, на глазах у нескольких свидетелей убившего в разгар садомазохистской оргии проститутку. Несколько политиков бросились его выгораживать, сам он оправдывался тем, что является отцом образцового семейства, столпом незапятнанной морали, ставшим жертвой заговора производителей фильмов категории Х, которым он не позволял залить своим непотребством телеэкран. Обеляя себя, этот оплот телевизионной нравственности составил собственную версию происшедшего и издал ее брошюрой под названием «Поруганная честь». Накануне судебного процесса одного из главных свидетелей, трансвестита, нашли задушенным в тюремной камере. Проститутки, вызванные как свидетельницы, отказались от своих прежних показаний, а телевизионный журналист, поддерживавший версию убийства, был уволен.

В беседах со мной с глазу на глаз девушки признались, что им грозили лишением родительских прав, если они будут «упорствовать во лжи и дискредитировать добродетельного гражданина». Они подробно поведали мне о вечере, когда произошло преступление; все их показания совпадали, и я настрочил на их основании длинную статью. Опасаясь вето главного редактора, я предоставил текст в последний момент, перед самой версткой, соврав, что он одобрен. Все бы получилось, если бы не секретарша редакции: у нее возникли сомнения, она поделилась ими с главным редактором, и тот заблокировал набор. Впоследствии я узнал, что он сам водил дружбу с обвиняемым. Назавтра, вызвав меня, он заявил, что чаша его терпения переполнена и что я параноик, видящий преступников там, где их отродясь не водилось. Он посоветовал мне пройти лечение и уволил с такой формулировкой: «Путает личную интуицию с фактической действительностью».

Год после этого я не имел работы и с трудом платил за жилье. Репутация «смутьяна» мешала мне наняться в конкурирующие журналы. Я обитал в крохотной, в десять квадратных метров, студии под самой крышей, делил туалет и душ с другими жильцами и питался раз в день – главным образом сублимированной лапшой с томатным соусом.

Зато я использовал свободное время для превращения своей первой статьи о бельгийской педофильской сети в остросюжетный роман, начиненный малоизвестной криминологической информацией. Это была первая моя рукопись, и называлась она «Лебедь».

Я разослал ее в дюжину издательств. Она не приглянулась ни одному, отовсюду я получил типовой ответ: «К сожалению, произведение не вписывается в издаваемые нами серии. Советуем предложить его другим издательствам, работающим с подобного рода текстами, предварительно внеся в него исправления. Успеха с новыми публикациями!» Переписав текст, я отправил его в те же самые издательства – и опять получил из всех вежливые письма с отказом.

А потом в один прекрасный день мне позвонили из большого издательского дома «Александр де Виламбрез» и сообщили о желании незамедлительно со мной встретиться. Со мной захотел познакомиться сам владелец! Я не мог поверить своим ушам.

При первой встрече он сказал: «Берем, только это слишком длинно. Тысяча пятьсот страниц о расследовании проделок бельгийских педофилов не тронут широкую публику. Предлагаю сократить ваше детище до трехсот пятидесяти страниц и перенести действие из Бельгии в Люксембург во избежание юридических затруднений. Само собой, никаких имен. Пускай читатели сами находят сходство с реальными событиями, если обладают хотя бы минимумом любопытства».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю