Текст книги "Свинцовый шторм"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Часть четвертая

Анжелу мучила морская болезнь. Днем и ночью ее колотил озноб, и на нее было жалко смотреть. Я уговаривал ее перейти в кубрик, на свежий воздух, но она только отстранялась от меня. Совершенно беспомощная, Анжела лежала на подветренной койке, закутавшись в одеяла и придвинув поближе цинковое ведро.

Котенок чувствовал себя прекрасно.

Для него этот мир, постоянно убегающий от ветра и содрогающийся от ударов волн, был самым лучшим из всех возможных. Он спал на коленях у Анжелы, радуя ее своей доверчивостью. А днем носился по яхте, выделывая такие акробатические номера, что я все время боялся, как бы его не смыло за борт. Но этот маленький чертенок прекрасно знал, как надо избегать волн. Как-то раз он вскочил на галс грота и повис на парусе, растопырив лапы, а прямо под ним бушевал океан, сотрясая шлюпку на крыше кубрика. С тех пор котенок полюбил грот, и теперь, когда он быстро карабкался по парусу, я всерьез беспокоился, как бы он не разорвал его своими коготками. Он запутывался в усах гафеля и висел там, словно черный паук на большой белой стене. Потом Анжел каким-то образом выпутывался и спускался вниз. Другим его любимым местом был стол, и стоило только открыть карту, как он тут же прыгал на нее и сворачивался клубочком у циркуля. А когда я пытался сбросить его, он шипел на меня, и я прокладывал курс от одной его шерстинки до другой.

Для управления «Сикоракс» мы использовали все имеющиеся у нас средства. Небо по-прежнему закрывали облака, ночи были темные. Последнее, что мне удалось разглядеть, – это огоньки на ирландском побережье, а дальше мы пошли вслепую. Я никак не мог заставить работать этот хваленый радиопеленгатор Беннистера. Когда я нажимал на кнопку, загорался маленький красный индикатор, и все. А затем ничего. Наконец мое терпение иссякло, и я выбросил его за борт, понося при этом все современные штучки. «Мейфлауэр» достиг берегов Америки без единой силиконовой цепочки, и я смогу.

И вот мы, как и «Мейфлауэр», мчались на северо-запад под парусами. Анжела устроилась на подветренной койке, и, стало быть, ей не угрожала опасность свалиться во сне, а я спал соответственно с наветренной стороны и, выкроив для сна часок-другой, привязывал себя к стене, чтобы не проснуться на полу. Однажды я приготовил суп, но Анжела с отвращением оттолкнула его. У меня никогда не было морской болезни, но я хорошо знал, что это такое. В первый день ей казалось, что она умирает, правда, потом это ощущение пропало. Вот так спасительные полоски пластыря!

Зато «Сикоракс» все было нипочем! Она словно говорила мне, что за последние несколько месяцев ей пришлось пережить немало чепухи, но теперь, слава Богу, она делает то, что у нее получается лучше всего. Поначалу, правда, как всегда, возникало много проблем. Шкотовый угол кливера начал протираться, и я временно заменил его штормовым кливером и целый вечер штопал жесткую парусину. Уплотнитель, проложенный вокруг трубы, вылез. Это была моя вина, и два часа я под дождем забивал его обратно. Через два дня замолчало коротковолновое радио, и ни уговоры, ни постукивания, ни ругательства не могли его оживить. Я забеспокоился, потому что без радио невозможно проверить точность показаний хронометра. Мы плыли как Бог на душу положит, основываясь на интуиции и траверсных таблицах, пока не разошлась облачность и не выглянуло солнце. Тогда я смог с облегчением вздохнуть, надеясь, что хронометр показывает правильное время. В трюмы набиралась вода, и время от времени я откачивал ее, но это было в порядке вещей. Прокладки вокруг трубы вскоре уплотнились.

Но основной проблемой была моя усталость. Помощника из Анжелы не вышло, поэтому мне приходилось стоять у руля круглые сутки. Я так и не починил автоматическое управление, которое все еще лежало под тендером. В принципе «Сикоракс» замечательно держала курс, плывя с приспущенным парусом и зафиксированным рулем, но для этого направление ветра должно быть постоянным, и мне все равно приходилось часто вставать и уточнять его по компасу. Самая большая неприятность случилась на восьмой день, когда сорвало кронштейн на крепежной планке паруса. Я проснулся и к своему ужасу услышал, как полощется стаксель. Яхту шатало, как пьяную, и я еле добрался до палубы.

Я вымок до нитки, пока поворачивал «Сикоракс» по ветру, укреплял кливер и заводил шкоты грота. Затем, зацепив страховочный фал, я отправился на поиски потерявшегося шкота. У меня ушло десять минут на то, чтобы разыскать его и вернуться в кубрик. Затем я зацепил шкот на планке кливера и выровнял курс. На вантах горели ночные ходовые огни, а за ними, пугающие, как призраки, вставали волны, накатывающиеся на нашу яхту. Я откачал из трюма воду и, валясь с ног от усталости, забрался в каюту.

Анжела проснулась и простонала:

– Что случилось?

– Отскочила планка, не о чем беспокоиться.

– Почему у тебя нет нормальных лебедок, как у Тони?

Я подумал, что появление интереса к окружающему – первый признак воскрешения.

– Потому что эти блестящие современные штучки не будут смотреться на «Сикоракс», а кроме того, они стоят по сто фунтов каждая. – Я почувствовал боль в спине, пока стаскивал с себя тяжелый непромокаемый костюм. – Хочешь поесть?

– О Боже, нет. – Она опять застонала, когда яхта ударилась о волну. – Где мы?

– К западу от Ирландии и к востоку от Канады.

– Мы тонем?

– Пока что нет. Но ветер явно чего-то от нас хочет.

Через час я снова проснулся, потому что яхту бросало и крутило. Я опять облачился в непромокаемый костюм, вышел на палубу и увидел, что дело дрянь. Я спустил грот и поднял штормовой трисель, спустил кливер и поднял бизань. Яхту качало так, словно ее пытались опрокинуть в это свистящее море. Я спустил трисель и переоснастил его как бизань-стаксель. Это сразу придало «Сикоракс» равновесие, необходимое в такой сумасшедший шторм. Мы уже далеко забрались на север, ночи стали светлее и короче, и мне было ясно видно, как ветер и ливень словно покрывают верхушки волн кремом, а ямы между ними заполняют бурлящей пеной. Дважды бушприт «Сикоракс» зарывался в воду, и гора воды, смешанной с дождем, обрушивалась на палубу, докатываясь до самого кубрика. Мне даже негде было укрыться – только перевернутый тендер в какой-то степени защищал меня от разъяренной стихии. Мне приходилось часто откачивать воду из трюмов.

Такая погода сохранялась весь остаток ночи, следующий день и следующую ночь. Утром мне удалось поспать часок, а когда я проснулся, погода была такая же сумасшедшая. Я откачал из трюмов воду и опять поспал. Затем выпил бензедрин. К середине второй ночи ветер стал понемногу стихать и удары волн уже не были такими сильными. Я зафиксировал руль, оставил паруса приспущенными и забрался на койку. Анжела плакала от отчаяния, но у меня не было сил успокоить ее. Я хотел одного – забыться во сне.

Я проспал пять часов, вернее, продремал. Выбравшись из сырой койки, я увидел, что шторм кончился. Я с отвращением натянул промокший свитер и вышел на палубу. Передо мной расстилалась бесконечная водяная пустыня, прорезаемая маленькими сердитыми волнишками, отголосками ушедшего шторма. Я спустил бизань-стаксель, отвязал гик и гафель, поднял грот и кливер, а затем распустил бизань. Потом я отправился в трюм и откачивал воду до тех пор, пока боль в спине не стала совсем уж нестерпимой. У меня болел каждый мускул, каждая клеточка. Это и называется хождением под парусами. Ветер стих до четырех баллов. Среди утренних облаков уже проглядывало чистое небо, и день обещал быть солнечным. На западе поверхность воды серебрилась, и я сел, привалившись к кубрику, не имея сил двинуться дальше. Поглаживая кубрик, я похваливал «Сикоракс» и благодарил ее за то, что она сделала. Котенок, услышав мой голос, замяукал, напоминая, что его не кормили уже несколько часов. Я открыл люк и спустился в промокшую каюту. Котенок терся о мои ноги. Я больше не называл его Анжелом, так как каждый раз на это имя откликалась Анжела. Я открыл банку кошачьих консервов и с трудом удержался, чтобы самому их не съесть. Потом я подмел пол в каюте, вытер то, что выплеснулось из цинкового ведра, и попытался убедить себя, что это как раз и есть та жизнь, о которой я так долго мечтал длинными больничными ночами.

Через час на горизонте показался русский крейсер-торпедоносец класса «Аврора» в сопровождении двух эсминцев, которые подозрительно направили свои бинокли на «Сикоракс». Я, как полагается, просигналил английским флагом. В ответ на эсминце поднялся красный флаг с серпом и молотом. После обмена любезностями я включил высокочастотный передатчик.

– Русское судно, ответьте яхте «Сикоракс». Слышите меня?

– Доброе утро, малыш. Прием.

Радист, наверное, ожидал моего выхода в эфир, так как ответил сразу же. Его голос был таким жизнерадостным, будто он только что позавтракал ветчиной с яйцами или что там еще едят на завтрак русские.

– Вы можете уточнить мне координаты и время? Прием.

Мы переговаривались на аварийной волне, которую вряд ли кто еще слушал.

– Я не знаю, работают ли наши американские приборы спутниковой связи, – усмехнулся он. – Ждите.

Я улыбнулся его словам, и на моем лице треснула солевая корка. Через минуту он дал мне координаты и время с точностью до секунды. Пожелав мне удачи, три серых судна проследовали в южном направлении по океану, покрытому рябью.

Мы шли хорошо. Уже прошли оконечность плато Рокэлл, хотя и севернее, чем я предполагал. Если Беннистер продвигался на своей яхте почти с такой же скоростью, то он уже должен был обогнуть Сен-Пьер. Погрешность хронометра не превышала секунды, и это успокоило меня.

– С кем ты разговаривал? – Анжела перевернулась на своей койке.

– С русским эсминцем. Он дал наши координаты.

– Русские помогли тебе? – с недоумением спросила она.

– А почему бы, черт возьми, им не помочь? – Я тихонько столкнул котенка с плато Рокэлл и поставил на карте крест карандашом. – Может, выпьешь кофе?

– Да, пожалуйста.

Явно начиналось возрождение. Я приготовил кофе и поджарил омлет. Но Анжела сказала, что не в состоянии есть яйца, хотя через пять минут попробовала съесть немного из моей тарелки. Затем схватила ее и съела все до конца.

– Еще?

– Пожалуйста. – Я сделал еще. Возрождение шло полным ходом. Она нашла сигареты и закурила. Когда мы загружали «Сикоракс», Анжела спрятала двадцать блоков сигарет в форпике и туда же сунула второй спальный мешок и комплект непромокаемой одежды. – Это на случай, если я решу прийти сюда, – объяснила она. Сейчас она сидела в кубрике, курила и смотрела из-под опущенных ресниц на дымку над горизонтом. Она оторвала полоску пластыря за ухом. – Хватит дурацких экспериментов. – И с этими словами она выкинула пластырь за борт.

Выглядела она ужасно: бледная как мел, волосы спутаны, глаза красные.

– Доброе утро, моя красавица, – сказал я.

– Надеюсь, на этой чертовой яхте нет зеркала? – Она мрачно осмотрелась вокруг и ничего не увидела, кроме серых волн. Позади нас висели облака, черные, как наши грехи, а впереди небо было серым, словно промокашка. Она нахмурилась. – Ник, и тебе действительно нравится такая жизнь?

– Да, очень.

Котенок делал свои дела в желоб для стока воды с наветренной стороны, как будто знал, что море все смоет. Затем он осторожно забрался на колени Анжелы и там немедленно приступил к ритуалу утреннего умывания.

– Ты не можешь звать его Анжел, – сказал Анжела.

– Почему?

– Потому что мне это не нравится. Давай назовем его Прикси?

– На моем судне не может быть кошки с таким именем.

– Хорошо, – она почесала кошке шейку, – тогда Вики.

– Почему Вики?

– В честь Креста Виктории, конечно.

– Это нескромно.

– А кто узнает, если ты никому не расскажешь?

– Я буду знать.

Недовольная моим упрямством, Анжела проворчала:

– Ее будут звать Вики, и точка. Я правда выгляжу ужасно?

– Ужасно – не то слово. Отвратительно.

– Спасибо, Ник.

– А сейчас, – сурово сказал я, – ты спустишься вниз, разденешься, помоешься, оботрешься насухо, наденешь все чистое, причешешься, а потом поднимешься сюда с песней на устах.

– Ай-ай, сэр.

– Когда вернешься, откроешь передний люк, проветришь каюту и встанешь за руль, курс 289, а я посплю.

– Как, совсем сама? – забеспокоилась она.

– Возьми себе в компанию кошку.

– Вики.

– Можешь взять для компании Вики, – согласился я.

С тех пор кошку стали звать Вики.

* * *

К ночи небо опять затянуло тучами, и, когда поздно вечером меня разбудил звук волн, бьющих по корпусу, я сразу понял, что надвигается новый шторм.

Анжеле опять стало плохо, но уже не так, как раньше. Она начинала привыкать к качке. Я заверил ее, что запор не может продолжаться в течение всего нашего плавания по Северной Атлантике, и в награду получил кислый взгляд.

Но в течение следующих двух дней ее щеки стали приобретать розовый цвет и она начала нормально есть. Готовил, правда, я, так как на яхте этот процесс иногда вызывает чувство тошноты.

Мы двигались довольно быстро. Другие яхты нам не встречались, только, пыхтя, прошел на запад траулер да еще один военный корабль на север. Зато небо сплошь исчертили самолеты, осуществляющие грузовые перевозки между крупными городами. Пассажиры, будь они там, увидели бы из окна только морщинистое однообразное море, а мы, подгоняемые ветром, смотрели, как кит выпускает свой фонтанчик. Анжела испугалась, как ребенок.

– Никогда не думала, что увижу такое, – в изумлении повторяла она.

Но в основном она говорила о своем муже, и я заметил, как отчаянно она ищет оправдания для своего присутствия на «Сикоракс».

– Он скорее поверит, если увидит меня? – вопрошала она. – Он поймет, что это серьезно, если я пошла на такое ради него, правда ведь?

– Конечно, – обычно отвечал я.

Я обращался с ней, как с хрустальной вазой. Лично я предполагал, что Беннистер будет зол, как лев, обнаружив, что его молодая жена проплыла через Атлантику с другим мужчиной, но такая правда Анжеле была ни к чему.

– Не могу поверить, что он действительно в опасности, – сказала она как-то вечером.

– Такое уж у нее свойство, – заметил я. – На Фолклендах опасность тоже казалась нереальной. Впрочем, война всегда нереальна. Все мы прошли специальную подготовку, но о военных действиях никто из нас всерьез и не думал. Господи, какая это была бессмыслица! Лучше не вспоминать. От меня требовалось вести подсчет выпущенных пуль. Вот чему нас учили. Считать патроны и знать, когда надо сменить магазин. А я все посмеивался! Все это казалось нереальным. Я продолжал жать на курок, и вдруг выяснилось, что у меня больше нет патронов, а этот тип с пулеметом уже обходил мой бункер слева, и все, что мне... – Я пожал плечами. – Прости. Я что-то разговорился.

Анжела сидела рядом со мной в кубрике.

– ...И все, что тебе...

– Может, принесешь банку маринованного лука?

– Это случилось, когда тебя ранили? – не отставала она.

– Да.

– И что произошло?

Я изобразил удар штыком:

– Ничего интересного.

Она нахмурилась:

– И тогда в тебя выстрелили?

– Не сразу. Я был похож на мокрую курицу и не мог повернуть назад, потому что это было уже бессмысленно. Вот я и шел вперед. Кричал, помню, как ненормальный маньяк, хотя, честное слово, совершенно не помню, что именно. Глупо, конечно, но иногда мне хочется знать, что же я кричал тогда.

Анжела опять нахмурилась.

– А почему ты боишься рассказать это перед камерой?

– Не знаю... – Я помолчал. – Если честно, то, может, потому, что я все послал к черту. Я оказался не там, где нужно, я был страшно испуган и думал, что вот-вот на нас нападут эти чертовы аргентинцы. Я ударился в панику, вот и все.

– Но в приказе говорится по-другому.

– Просто было темно, и никто толком не видел, что происходит.

Она неправильно поняла меня:

– А сейчас ты жалеешь об этом?

– О Господи, нет, конечно!

– Нет?

– За королеву и Отечество, любовь моя.

Не понимая, она уставилась на меня:

– Ты говоришь правду?

Конечно, я говорил правду, но у меня не было времени распространяться на этот счет, так как солнце село и настало время полюбоваться наступившим вечером. Я взял другой секстант Беннистера со встроенным электронным секундомером и продолжил траекторию звезды до закатного горизонта.

На следующий день ветер совсем стих. Днем еще хоть как-то грело, а к вечеру мы уже натянули свитера, замотали шеи шарфами, а сверху надели непромокаемые костюмы. Ночью, отметив наше местонахождение, я позвал Анжелу на палубу, чтобы показать ей переливающееся северное сияние, охватившее все огромное северное небо. Она смотрела как завороженная.

– Я думала, северное сияние бывает только зимой.

– Круглый год. Иногда его видно и из Лондона.

– Нет!

– Две или три ночи в году, – сказал я, – но вам, горожанам, видно, не до того. Или оно тонет в море неоновых огней.

Огромный, кораллового цвета поток света блеснул и потух в сумерках, а гики «Сикоракс» медленно повернулись. Будь я участником гонок, я бы уже вышел из себя при виде окружающего нас спокойствия. Поверхность моря была абсолютно гладкой и блестела, как полированная сталь. А мы с Анжелой сидели в кубрике и любовались волшебным светом, украшавшим северное небо.

– Ты знаешь, что я забыла? – нарушила молчание Анжела.

– Что?

– Паспорт.

Я улыбнулся:

– Я скажу канадцам, что украл тебя.

Она повернулась так, чтобы можно было опереться о меня. Это был первый интимный жест, который кто-либо из нас допустил за все время пребывания на борту «Сикоракс». Она смотрела на бескрайнее синее небо, усыпанное звездами.

– Знаешь, почему я поехала с тобой, Ник?

– Скажи.

– Я хотела быть рядом. Но дело не в твоей ноге и даже не в Тони – собственно, я до сих пор не уверена, что он в опасности. Я знаю, что должна поверить в это, но у меня почему-то не получается. – Она закурила. – Видишь ли, я очень разозлилась.

– Разозлилась?

– Когда он сказал про нервы новобрачной. И потому, что он не верил мне. – Она принесла из каюты бутылку ирландского виски и стаканы. – Это и есть бегство в море?

– Да, – ответил я. – Так почему ты не воспользуешься случаем и не бросишь курить?

– А почему ты не заткнешься? – И я заткнулся. Какое-то время мы сидели молча. Вспышки северного сияния отражались в воде. – Я вышла замуж за Тони от отчаяния, – неожиданно сказала она.

– Неужели?

– Из-за тебя. – Анжела повернула голову и посмотрела мне в глаза. – Я ведь не должна быть здесь, да?

– Мне хотелось, чтобы ты здесь была, – увернулся я от ответа.

Она улыбнулась.

– Может, я пойду затоплю печку?

– Ты хочешь уйти в каюту, когда сам Господь Бог зажег эти огни?

– А ты хочешь заниматься любовью в холодной каюте? – поинтересовалась она. Я колебался, и Анжела резко спросила: – Ник?

– Но ты же замужем, – неуклюже пробормотал я, сам того не желая, и замер в надежде, что Анжела разобьет все мои жалкие попытки соблюсти приличия.

Она в отчаянии закрыла глаза.

– Мне холодно и одиноко, я испугана и торчу на этой чертовой яхте только потому, что хотела быть с тобой, а ты корчишь из себя какого-то бойскаута. – В гневе она была прекрасна. – Ты знаешь, когда я последний раз просила мужчину лечь со мной в постель?

– Прости меня, – произнес я, чувствуя себя ничтожеством.

Анжела сорвала с левой руки кольца и сунула их в карман.

– Может, так тебе будет проще?

Принципы – это замечательная вещь, особенно когда они полностью растворяются в желании. Мы спустились вниз и разожгли в каюте печь.

* * *

– Ты действительно веришь в Бога? – спросила меня Анжела на следующий день.

– Не знаю, кто может отправиться в океан на маленьком суденышке и при этом не верить в Бога.

– А я не верю. – Анжела забралась на крышу кубрика и нежилась там на вялом северном солнышке, а я сидел в каюте, разложив вокруг себя запчасти. Если мы хотим достичь цели и перехватить «Уайлдтрек», нам непременно понадобится этот треклятый мотор.

За ночь море совершенно успокоилось, и к рассвету паруса висели, как белье на веревке. Все вокруг замерло в неподвижности – стрелка барометра, бледные, невинно прозрачные облачка на небе и даже струйка дыма из камбуза.

– А я не могу поверить. – Анжела, вероятно, размышляла вслух.

– Побудь на яхте подольше, и ты поверишь. – «Интересно, – подумал я, – а может ли молитва оживить мотор?»

– Ух! – услышал я в ответ.

– Что такое?

– Вики.

– Кинь ее за борт. – Чертова кошка всю ночь проспала с нами в мешке. Всякий раз, когда я вышвыривал ее, она тут же возвращалась, громко мурлыкая и требуя тепла.

– Если ты уверен, что плавание под парусом способствует возникновению веры, – педантично проговорила Анжела, – стало быть, Фанни Мульдер тоже верит в Бога? Или нет?

– В глубине своей темной души, – ответил я, – безусловно. Согласен, что Фанни – не лучшая реклама божественной веры, но тем не менее. Впрочем, у меня тоже есть свои теологические проблемы, как и у тебя. – «А кроме них, – подумал я, – у меня есть еще куча проблем с электропроводкой». Поразмыслив, я обрызгал мотор силиконом.

– Что ты там делаешь? – спросила Анжела, услышав шипение баллончика.

– Освобождаю электрическую систему от жучков.

– Может, ты и меня освободишь от этой кошки?

– А сама ты не можешь?

– Но я хочу, чтобы это сделал ты.

Я залез на крышу и засмеялся. Дело было не в кошке, а в том, что Анжела лежала абсолютно голая на левом комингсе. Я подбросил Вики вверх, на болтающийся грот, где она превратилась в паука, наклонился и поцеловал Анжелу.

– Ты чувствуешь себя развратником? – спросила она.

– Я чувствую себя счастливым.

– Бедный Ник. – Она смотрела на блестящую воду. – А Мелисса тебе изменяла?

– Все время.

Анжела повернулась ко мне.

– Это было обидно, больно?

– Конечно.

Анжела погладила меня по щеке.

– А вот это никому не причинит боли, нет?

– Нет.

– Ты уродина, Ник, но я люблю тебя.

Она впервые произнесла эти слова, и я поцеловал ее.

– Но... – начала она.

– Никаких «но»! – выпалил я. – Только не сейчас!

Мы находились в абсолютно пустынном море. Стрелка барометра стояла на месте. В Северной Атлантике был полный штиль.

* * *

Молитвой можно добиться гораздо большего, не-жели полагают атеисты. Двигатель заработал.

Под мотором мы пошли на запад, оставляя за собой след, прямой, как борозда в поле. Пока заряжались аккумуляторы, я держал высокочастотный приемник включенным на канале 16. Радиус его действия не превышал пятидесяти – шестидесяти миль, и если в пределах этого расстояния будут переговариваться яхты, я услышу их и, в свою очередь, спрошу, есть ли у них новости об «Уайлдтреке». Но я так ничего и не услышал, а разобрав приемник, увидел, что туда каким-то образом проникла вода и его можно выкидывать. В довершение этого несчастья я потерял лаг – тот наткнулся на какое-то бревно и оторвался. Я перевернул всю яхту, но так и не нашел запасного, хотя точно помнил, что брал его.

Море было уже не таким спокойным. Небольшой ветерок нагонял рябь, и под корпусом ощущалось нарастание волны. Я постучал по барометру, и стрелка чуть-чуть сдвинулась вниз. Облака становились все гуще. За неимением лага мы измерили нашу скорость с помощью щепочек, брошенных в воду. На планшире с правого борта я сделал отметку «25 футов», а моя подруга стояла с секундомером и засекала время. Щепочки покрыли дистанцию за три с половиной секунды. Эту цифру я умножил на сто, результат поделил на двадцать пять и то, что получилось, умножил на шестьдесят. В итоге я получил 4,6 узла. При этом мы шли против течения, имеющего скорость в пол-узла. В общем, двигались мы довольно медленно.

– Но почему же, о великий мореплаватель, у тебя нет спидометра? – ехидно поинтересовалась Анжела.

– Ты имеешь в виду электронный лаг?

– Я имею в виду спидометр, ты, чудак.

– Потому что эта ужасная современная штучка может выйти из строя в любой момент.

– И секундомер может сломаться.

– Положи его обратно в сумку, – посоветовал я, – а я пока обдумаю ответ.

Мы как раз достигли середины нашего путешествия, и Анжела начала понемногу осваивать тонкости управления яхтой. Она бодрствовала, пока я спал. Мне стало намного легче, да и ей тоже. Морская болезнь прошла, и Анжела стала новым человеком. Вся ее нервозность и амбиции исчезли без следа благодаря совершенно иному образу жизни. Выглядела она прекрасно, часто смеялась, а ее тощее тело значительно окрепло. Ветры, кстати, тоже окрепли, и теперь мы шли только под парусами, держа курс на запад. Но я знал, что скоро нам придется повернуть на юг, чтобы попасть к месту гибели Надежны. День за днем карандашная линия приближалась к роковому крестику, но все-таки цель нашего плавания по-прежнему казалась нам не совсем реальной.

Реальными были только мы сами. Мы играли в детскую игру и называли ее любовью. Как и все влюбленные, мы думали, что эта игра никогда не кончится. Мы вели себя так, словно вместе сбежали навстречу приключениям и не имели ничего общего ни с Кассули, ни с Беннистером, и левая рука Анжелы, казалось, подтверждала это. Но, как бы мы ни были счастливы, как бы ни обманывали себя, никто из нас ни на секунду не забывал о темном облаке, висящем над нашим горизонтом. Просто мы перестали об этом говорить.

Да и дел у нас, честно говоря, было невпроворот. Небольшая яхта, сделанная из дерева и оснащенная холщовыми парусами, требует постоянного внимания. Я чинил сломанную крепежную планку, штопал паруса, подкрашивал лаком некоторые места. От состояния яхты зависела наша жизнь, и потому главным правилом на борту было – ничего не откладывать на завтра. Самая крошечная дырочка в шве паруса, если ее вовремя не зачинить, грозила превратить его в лоскутки. Мы много работали, но еще больше радовались.

– Навсегда? – спросила Анжела.

– На сколько понадобится.

– А сколько понадобится?

– Я не знаю.

– Ник!

Я откинулся на банку.

– Я помню, как очнулся в вертолете. Я знал, что ранен очень тяжело. Действие морфия заканчивалось, и я вдруг страшно испугался смерти и дал себе клятву, что, если выживу, посвящу себя морю. Вот как сейчас. – Кивком я указал на однообразные зеленовато-серые волны. – Океан – самая опасная вещь в мире. Если ты будешь лениться или попытаешься его обмануть, он убьет тебя. Такой ответ подойдет?

Анжела уставилась на воду. Мы шли под всеми парусами и развили неплохую скорость. «Сикоракс» вел себя отлично: четко, дисциплинированно и целеустремленно.

– А как же дети? – вдруг спросила Анжела. – Ты бросишь их?

Она затронула самое больное место и, безусловно, это понимала. Я вернулся к работе.

– Я им не нужен.

– Ник! – с упреком воскликнула она.

– То есть я нужен им такой, какой есть. Но, черт побери, кроме меня у них есть и достопочтенный Джон, и Мелисса, и этот чертов бригадир, и эта ленивая огромная нянька, и даже пони. Я для них просто бедный родственник.

– Ты бежишь от них, – снова упрекнула меня Анжела.

– Я прилечу, чтобы повидаться с ними, – это была отговорка, и я знал это сам, но другого ответа придумать не мог. Некоторые вещи должны вылежаться.

На следующий день мы повернули на юг, и наше настроение сразу же изменилось. Мы снова вернулись к мыслям о Беннистере, и в ту же ночь на пальце у Анжелы появились кольца. Заметив мое разочарование, она просто пожала плечами.

Мы опять много говорили о Тони. Теперь Анжела упирала на его невиновность, снова и снова рассказывая, как она настаивала на том, чтобы ей сказали всю правду до свадьбы. Надежна погибла, повторяла она, когда огромная волна обрушилась на корму «Уайлдтрека». Основания для такого утверждения были у нее столь же зыбкими, как и у Кассули, но я промолчал.

– Если мы не найдем его, – сказала она, – значит, с ним все в порядке. Тогда я успею вернуться из Канады, пока Тони доплывет до Шербура?

– Успеешь, – пообещал я. Она уже готовилась к нашему расставанию, и я ничего не мог с этим поделать. Вообще-то меня куда больше тревожил барометр. Он стремительно падал, и было ясно, что нам предстоит очень тяжелое испытание, потому что, направляясь на юг, мы плывем прямо в пасть очередной депрессии.

Мы опередили гонщиков на несколько часов и дошли до цели раньше, чем начался шторм. Место, где недавно погибла девушка, было бесцветным, пустынным и совершенно неприметным. Тучи нависали все ниже, стремительно темнело, и поднимался порывистый ветер. Море стало шероховатым и пятнистым. Паруса я убрал еще днем. Говорить нам не хотелось. Судов поблизости не было, радио молчало. Я подумал – хорошо бы иметь на борту какой-нибудь цветок, чтобы бросить его в воду, но потом решил, что этот жест выглядел бы чересчур сентиментально.

– Мы в нужном месте? – спросила Анжела.

– Максимально близко. – Мы могли быть и довольно далеко от него, но я сделал все, что мог.

– У нас даже нет полной уверенности, что Кассули решил встретить их именно здесь, – заметила Анжела, – это всего лишь наше предположение.

– Здесь, и нигде больше, – возразил я, но на самом деле мы и впрямь ничего не знали наверняка. Мы плыли наобум, но все равно это лучше, чем бездействовать. Но вот мы здесь, а какой от этого толк?

Анжела, с огрубевшим от морских ветров лицом и спутанными волосами, поставила «Сикоракс» носом на запад. Я дал ей возможность самой держать курс и только наблюдал, как она выбирает паруса и фиксирует руль. Вики точила когти о мешок с парусами.

– Может, они еще не дошли? – с надеждой спросила Анжела.

– Может быть. – На своей карте я помечал приблизительное продвижение «Уайлдтрека», и, если мои догадки были верны, наша встреча должна состояться очень скоро. Только надвигающийся шторм может ей помешать.

Анжела озирала пустынный горизонт.

– Может, они даже не пойдут здесь?

– Возможно.

Волнение усиливалось, и из-за пены, сдуваемой ветром с гребешков волн, резко упала видимость. Не спрашивая меня, с обретенной за дни нашего путешествия новой уверенностью, Анжела подобрала грот и спустила стаксель. Набегающие волны разбивались о форштевень, рассыпаясь на мелкие брызги, и под их натиском уверенность Анжелы тоже начала рассыпаться.

– Начинается шторм, да, Ник?

– Пока что только сильный ветер. Это еще не так плохо. Шторм нам ни к чему.

К сумеркам мы оставили только штормовой кливер и бизань-стаксель, и эти маленькие паруса несли нас среди вспенившихся волн. Мы с Анжелой облачились в водонепроницаемые костюмы и привязались страховочными ремнями. Вики мы отправили вниз, в каюту. «Сикоракс» проваливалась во впадины между зеленовато-черными волнами, верхушки которых покрывала белая пена. По небу неслись низкие тучи, ветер громко хлопал оснасткой. Анжела поежилась.

– А где спасательные пояса? – прокричала она.

– У меня их нет. Если ты свалишься, тебя уже ничто не спасет. Может, спустишься к Вики?

Я видел, что Анжела готова согласиться, но она лишь отрицательно покачала головой.