Текст книги "Бледный всадник"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Тут Одда дернул здоровяка за рукав, и они ушли.

Теперь остался один лишь отец Беокка.

– Поцелуй алтарь, – приказал он мне, – и ляг плашмя.

Вместо этого я встал.

– Можете поцеловать меня в задницу, святой отец.

Я был вне себя от злости, и Беокка отшатнулся, испугавшись моего гнева.

Но я все-таки сделал то, чего хотел король: принес покаяние.

* * *

Как выяснилось, свирепого великана, стоявшего рядом с Оддой Младшим, звали Стеапа. Все называли его Стеапа Снотор, что означало Стеапа Мудрый.

– Это шутка, – пояснил Вульфер, когда я сорвал с себя покаянное рубище и натянул кольчугу.

– Шутка?

– Потому что на самом деле Стеапа туп, как вол, – сказал Вульфер. – Вместо мозгов у него лягушачья икра. Хотя дерется он будь здоров. Ты видел его у Синуита?

– Нет, – коротко ответил я.

– А что это ты вдруг заинтересовался Стеапой? – спросил Вульфер.

– Да просто так, – ответил я.

Не говорить же, что я решил выяснить, как зовут телохранителя Одды, чтобы знать имя того, кто, возможно, попытается меня убить. Вульфер, похоже, заподозрил неладное, но больше вопросов задавать не стал.

– Когда придут датчане, – сказал он, – я буду рад, если ты присоединишься к моим людям.

Этельвольд, племянник Альфреда, держал оба моих меча. Он вытащил из ножен Вздох Змея и разглядывал неясный узор на клинке.

– Если придут датчане, – сказал он Вульферу, – тебе придется позволить мне сражаться.

– Ты не умеешь сражаться.

– Тогда тебе придется меня научить. – И юноша сунул Вздох Змея обратно в ножны, заметив: – Уэссексу нужен король, который умеет биться с врагами, а не молиться.

– Следи за своим языком, парень, – велел Вульфер, – не то его отрежут.

Выхватив меч у Этельвольда, он передал оружие мне.

– Датчане и вправду однажды придут. Присоединяйся ко мне, когда это случится.

Я кивнул, но ничего не сказал, а сам подумал: «Когда датчане придут, я уж лучше присоединюсь к ним».

Судьба распорядилась так, что меня вырастили датчане, после того как я попал к ним в плен в возрасте девяти лет. Они могли бы меня убить, но не сделали этого, а, наоборот, хорошо со мной обошлись. Я выучил их язык и поклонялся их богам до тех пор, пока сам не перестал понимать, кто я: датчанин или англичанин. И, будь ярл Рагнар до сих пор жив, я бы никогда не оставил датчан, но он погиб, его убили в ту страшную ночь предательства и огня, и я бежал на юг, в Уэссекс. Так что теперь я вернулся к своему народу.

И все-таки я не задумываясь присоединился бы к Рагнару Младшему, как только датчане оставили Эксанкестер, если бы только знал, что тот жив. Его судно было в числе судов датского флота, побежденных чудовищным штормом. Множество кораблей потонуло тогда, а остатки флота дотащились до Эксанкестера, где сгорели дотла на берегу реки близ этого города. Я не знал, выжил ли Рагнар. Я надеялся, что он жив, и молился, чтобы он спасся из Эксанкестера. Я мечтал, что однажды смогу отправиться к нему, предложить ему свой меч и обратить оружие против Альфреда Уэссекского. А потом в один прекрасный день я одену Альфреда в рубище и заставлю проползти на коленях до алтаря Тора. После чего убью его.

Вот о чем я думал, пока мы скакали в Окстон – поместье, которое Милдрит принесла мне в приданое.

То были красивые места, но над поместьем висел долг, поэтому владеть им было скорее бременем, чем удовольствием. Пахотные земли лежали на склонах холмов, обращенных к широкому берегу Уиска, а неподалеку от нашего дома зеленели густые дубовые и ясеневые рощи; сверху текли маленькие чистые ручьи, прорезавшие поля с посевами ржи, ячменя и пшеницы. Дом наш представлял собой насквозь продымленное строение из дуба, ржаной соломы, грязи и навоза – такое длинное и низкое, что оно скорее походило на поросшую мхом насыпь; дым поднимался через дыру в центре крыши. В пристройках жили свиньи и цыплята, а кучи навоза вокруг были высотой почти с дом.

В свое время всем владел покойный отец Милдрит, который вел хозяйство с помощью проныры Освальда. В то дождливое воскресенье, когда мы прискакали на ферму, этот хитрец управляющий стал моей первой головной болью.

Поскольку Альфред унизил меня, я был взбешен, возмущен и жаждал мести. К несчастью для Освальда, который выбрал именно тот воскресный день, чтобы притащить дуб из леса выше фермы. Я как раз вынашивал приятные планы мести, позволив лошади самой выбирать путь между деревьев, когда вдруг увидел, что восемь быков волокут к реке какой-то огромный ствол. Три человека погоняли этих волов, в то время как четвертый, Освальд, ехал верхом на стволе с бичом в руке. При виде меня он спрыгнул. На мгновение мне показалось, что Освальд сейчас ринется наутек под защиту деревьев. Но тут управляющий понял, что я его все равно узнал и бежать бесполезно, поэтому он просто стоял и ждал, пока я подъеду к гигантскому срубленному дубу.

– Добрый день, господин, – приветствовал меня Освальд, поклонившись.

Он явно очень удивился, увидев хозяина. Небось считал, что меня убили вместе с остальными заложниками, и утратил бдительность.

Моя лошадь забеспокоилась, почуяв кровь на воловьих боках, и приплясывала до тех пор, пока я не успокоил ее, похлопав по шее. Потом я внимательно осмотрел ствол дуба, который был около сорока футов в длину, а толщиной в рост человека.

– Прекрасное дерево, – заметил я Освальду.

Тот взглянул на Милдрит, остановившуюся в двадцати шагах позади.

– Добрый день, госпожа, – сказал управляющий, стащив с головы шерстяную шляпу, покрывавшую его курчавые рыжие волосы.

– Ну и погодка сегодня, Освальд, – ответила она.

Поскольку отец моей жены много лет назад назначил этого человека своим управляющим, Милдрит до сих пор наивно полагала, что Освальд надежный и порядочный слуга.

– Я сказал «прекрасное дерево», – проговорил я громко. – Интересно было бы узнать, где же его срубили?

Освальд сунул шляпу за пояс.

– На вершине холма, господин, – туманно ответил он.

– И что, этот холм находится на моих землях?

Управляющий заколебался, без сомнения борясь с искушением заявить, что на соседских, но такую ложь было бы легко раскрыть, поэтому он промолчал.

– На моих землях? – повторил я.

– Да, господин, – признался хитрюга.

– И куда вы его везете?

Он снова заколебался, но ему пришлось-таки ответить:

– На мельницу Вигулфа.

– Вигулф купил это дерево?

– Он его распилит, господин.

– Я не спрашиваю, что он с ним сделает. Я спрашиваю, купил ли он дерево?

Милдрит, испуганная моим резким тоном, вмешалась и сказала, что отец ее время от времени посылал лес на мельницу Вигулфа, но я жестом велел жене замолчать.

– Заплатил ли он за ствол? – спросил я Освальда.

– Нам нужна древесина, господин, чтобы кое-что починить, – ответил управляющий. – А Вигулф за плату обрабатывает древесину.

– И ты тащишь к нему это дерево в воскресенье?

Управляющий промолчал.

– Скажи, – продолжал я, – если нам нужны доски для починки, почему бы нам не расщепить ствол самим? У нас что, не хватает людей? Или клиньев? Или кувалд?

– Этим всегда занимается Вигулф, – кислым тоном проговорил Освальд.

– Всегда? – повторил я.

Освальд хранил молчание.

– Вигулф живет в Эксанминстере? – спросил я.

Эксанминстер лежал в миле к северу отсюда и был ближайшим к Окстону поселением.

– Да, господин, – кивнул управляющий.

– А что, если я сейчас поскачу в Эксанминстер и поинтересуюсь у Вигулфа, сколько таких деревьев ты привез ему за минувший год?

Наступила тишина, нарушаемая только стуком дождя, капающего с листьев, и, время от времени, птичьим пением. Я заставил свою лошадь сделать несколько шагов к Освальду, который сжал рукоять хлыста, будто готовясь меня ударить.

– Так сколько? – спросил я.

Освальд молчал.

– Сколько? – громко и требовательно повторил я.

– Утред! – робко вмешалась Милдрит.

– Молчи! – крикнул я жене, и Освальд перевел взгляд с меня на нее и обратно. – И сколько же, интересно, Вигулф тебе платит? – спросил я. – Какой доход тебе приносит дерево вроде этого? Восемь шиллингов? Девять?

Гнев, который накануне толкнул меня на столь безрассудное поведение во время королевского богослужения, снова вскипел в моей груди. Было ясно, что Освальд потихоньку ворует хозяйский лес и выручает за него деньги. Вообще-то мне следовало бы отдать его под суд за воровство, чтобы присяжные решили, виновен он или нет. Но у меня было не то настроение, чтобы затевать судебный процесс. Я вытащил Вздох Змея и послал лошадь вперед. Милдрит протестующе вскрикнула, но я не обратил на нее внимания.

Освальд бросился бежать, и это было с его стороны ошибкой, потому что я мигом его догнал. Вздох Змея легко раскроил негодяю череп, так что я увидел его мозги, когда он рухнул, обливаясь кровью, и задергался на опавших листьях. Я заставил лошадь слегка отступить назад и пырнул управляющего в горло.

– Это убийство! – закричала Милдрит.

– Это правосудие, – прорычал я, – как раз то, чего нет в Уэссексе!

Я плюнул на Освальда, который все еще дергался.

– Этот негодяй обворовывал нас!

Милдрит пришпорила лошадь, за ней вверх по склону холма последовала нянька с нашим ребенком. Я дал им уехать.

– Отвезите ствол домой, – приказал я рабам, которые погоняли волов. – Если он слишком велик, чтобы втащить его на холм, распилите его на доски прямо здесь и привезите доски к дому.

Тем же вечером я обыскал жилище Освальда и обнаружил пятьдесят три шиллинга, закопанных в земляном полу. Я забрал у него все: серебро, горшки, вертел, ножи, пряжки и плащ из оленьей шкуры, а потом выгнал жену и троих детей бывшего управляющего с моей земли.

Хозяин вернулся домой.

Глава вторая

Убийство Освальда не утолило мой гнев.

Смерть негодяя управляющего не возместила чудовищной несправедливости. Сейчас Уэссексу не угрожали датчане, но лишь потому, что я убил Уббу Лотброксона, а в награду за это получил унижение.

Бедная Милдрит. Теперь эта добросердечная, миролюбивая женщина, хорошо относившаяся к каждому встречному, поняла, что вышла замуж за вспыльчивого и жестокого воина. Представляю, как тяжело было на душе у моей жены. Ее пугал гнев Альфреда, ее ужасало, что церковь может наказать меня за то, что я помешал богослужению, и беспокоило, что родственники Освальда потребуют от меня виру.

Именно так они и поступили.

Вирой называлась плата за смертоубийство – цена крови любого, будь то мужчина, женщина или ребенок. Убей человека – и тебе придется заплатить за это или самому умереть. Я не сомневался, что семья Освальда отправится к Одде Младшему, которого назначили олдерменом Дефнаскира после того, как его отец был ранен так тяжело, что уже не мог сам исполнять эту должность. Одда Младший прикажет шерифу разобраться и отдать меня под суд, но мне было на это плевать.

Вернувшись в поместье, я охотился на кабанов и оленей, предавался хандре и ждал новостей от торговцев из Эксанкестера. Я надеялся, что Альфред заключит с датчанами мир и таким образом развяжет им руки. После чего сам я отправлюсь на помощь Рагнару.

И вот, ожидая всего этого, я нашел своего первого вассала. Он был рабом, когда в один прекрасный весенний день я увидел его в Эксанкестере. Там устраивалась специальная ярмарка, на которой хозяева искали работников в хлопотливые дни жатвы и сенокоса. Как и на всех ярмарках, на этой тоже имелись жонглеры, рассказчики историй, люди, расхаживавшие на ходулях, музыканты и акробаты.

А еще там был высокий седой старик с серьезным морщинистым лицом, который продавал волшебные кожаные мешки, якобы превращавшие железо в серебро. Он показывал, как это происходит, и я своими глазами видел, как он положил два обычных гвоздя в такой мешок и мгновение спустя достал гвозди из чистого серебра. Торговец сказал, что сначала нужно положить в мешок серебряное распятие, а потом проспать одну ночь, привязав мешок на шею, после чего волшебство обретет силу. Я заплатил ему три серебряных шиллинга и приобрел мешок, который так никогда и не стал действовать. Потом я много месяцев искал этого человека, но не нашел.

Я и сейчас время от времени натыкаюсь на подобных обманщиков, мужчин и женщин, продающих «волшебные» мешки и шкатулки, но теперь я предаю их бичеванию и выгоняю со своей земли. Однако тогда мне было всего двадцать лет, и я верил в то, что видел собственными глазами.

Помнится, тот человек собрал вокруг себя множество зевак, но еще больше народу толпилось возле церковных ворот, из-за которых каждые несколько минут доносились крики.

Я верхом протиснулся в передние ряды, причем люди, знавшие, что я убил Освальда, награждали меня сердитыми взглядами. Но никто не осмелился открыто обвинить меня в убийстве, потому что при мне были Вздох Змея и Осиное Жало, мои верные меч и кинжал.

Возле церковных ворот стоял молодой человек, голый по пояс и босой. Вокруг его шеи была обмотана веревка, привязанная к воротному столбу, в руке он держал короткий прочный шест. Я внимательно рассмотрел юношу: длинные распущенные светлые волосы, голубые глаза и упрямое выражение лица; его грудь, живот и руки были окровавлены. Возле него полукругом стояли трое – тоже голубоглазые и светловолосые. Они громко выкрикивали с каким-то странным акцентом:

– Подходите и деритесь с язычником! Три пенни за то, чтобы пустить засранцу кровь! Подходите и деритесь!

– Кто он? – спросил я.

– Датчанин, мой господин, язычник и безбожник! – Тот, кто мне ответил, сдернул шляпу, а потом снова повернулся к толпе: – Подходите и деритесь с ним! Отомстите своему врагу! Пустите датчанину кровь! Будьте добрыми христианами! Пустите кровь язычнику!

Трое светловолосых были фризами [1]1
  Фризы – древнегерманское племя, принимавшее участие в завоевании Британии в V–VI вв. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]. Я подозревал, что они состояли в армии Альфреда, который теперь предпочитал вести переговоры с датчанами, а не биться с ними, так что эти трое остались не у дел. Фризы явились сюда из-за моря по единственной причине – желая разбогатеть. Эти трое каким-то образом взяли в плен датчанина и теперь собирались извлекать из него выгоду столько времени, сколько тот сможет продержаться. И пожалуй, получат они не так уж мало, потому что дрался датчанин хорошо.

Какой-то сильный молодой сакс заплатил три пенса, получил меч и начал дико размахивать им перед пленником, но датчанин парировал каждый удар. Щепки летели от его шеста во все стороны, а когда сакс приоткрылся, пленник стукнул его по голове так сильно, что из уха сакса потекла кровь. Оглушенный сакс, шатаясь, отступил, датчанин ткнул его палкой в живот, а когда противник согнулся, хватая ртом воздух, нанес свистящий удар, расколовший бы саксу голову, как яйцо… Но фризы потянули за веревку так, что датчанин упал на спину.

– Найдется еще один герой? – крикнул фриз, когда молодому саксу помогли подняться и уйти. – Давайте, парни! Покажите свою силу! Искромсайте датчанина!

– Я его побью! – Заявив это, я спешился и протиснулся сквозь толпу.

Передав поводья мальчику, я вытащил Вздох Змея и хотел было заплатить фризам три пенса. Но один из них возразил:

– Нет, господин, так не пойдет.

– Что такое?

– Нам ведь не нужен мертвый датчанин, верно?

– Еще как нужен! – крикнул кто-то из толпы.

Местные жители не жаловали меня, но еще меньше они любили датчан и сейчас возликовали при мысли о том, что у них на глазах искромсают пленника.

– Ты можешь только ранить его, господин, – сказал фриз. – И ты должен будешь драться нашим мечом. Таковы условия.

Он протянул мне оружие, и я презрительно плюнул при виде тусклого клинка, возмутившись:

– Вы еще ставите мне условия, вот как?

Фриз не захотел спорить.

– Ты можешь только пустить ему кровь, господин, – повторил он.

Датчанин отбросил волосы с глаз и посмотрел на меня, низко держа свою палку. Я видел, что он нервничает, но страха в его глазах не было. Небось сражался в сотнях битв перед тем, как его взяли в плен фризы. Но сейчас датчанин догадался, что перед ним бывалый воин. Его тело украшали синяки и кровавые царапины, он наверняка приготовился получить новые отметины от Вздоха Змея, но был полон решимости драться.

– Как тебя зовут? – спросил я датчанина.

Тот удивленно моргнул.

– Как твое имя, мальчик? – Я назвал его мальчиком, хотя сам был не намного старше.

– Хэстен, – ответил он.

– Хэстен – а дальше как?

– Хэстен Сторрисон, – назвал он имя своего отца.

– Дерись с ним! Не разговаривай! – прокричал кто-то из толпы.

Я повернулся и уставился на крикуна, и тот не смог выдержать моего взгляда. Потом я снова повернулся – очень быстро – и взмахнул Вздохом Змея. Хэстен машинально парировал удар, и меч рассек его палку, словно она была гнилая. В руках у датчанина остался только кусок деревяшки, в то время как толстая ясеневая палка длиной в ярд упала на землю.

– Убей его! – выкрикнул кто-то.

– Только пусти ему кровь, господин, – проговорил фриз. – Пожалуйста, господин, не надо его убивать. Он неплохой парень для датчанина. Просто пусти ему кровь, и мы тебе заплатим.

Я пинком отшвырнул обрубок палки и велел Хэстену:

– Подними!

Тот неуверенно посмотрел на меня. Чтобы поднять палку, ему требовалось подойти на всю длину привязи, потом нагнуться – и тогда он подставил бы спину под удар Вздоха Змея.

Кинув на меня полный горечи взгляд из-под гривы грязных волос, Хэстен решил, что я не нападу, когда он нагнется. Датчанин подошел к палке, наклонился – и тогда я пинком отбросил ее еще на несколько дюймов.

– Подними! – приказал я снова.

Он все еще держал обломок шеста и, сделав еще один шаг и натянув свою привязь, внезапно попытался воткнуть сломанный конец мне в живот.

Датчанин действовал быстро, но я почти ожидал этого и перехватил его запястье левой рукой.

– Подними! – велел я в третий раз, крепко, до боли, сжав его руку.

На сей раз пленник послушался, наклонившись за палкой. Пытаясь ее достать, он крепко натянул свою привязь, и я полоснул лезвием меча по натянутой веревке. Хэстен упал вниз лицом, когда веревка порвалась. Наступив датчанину на спину, я упер в него кончик меча.

– Альфред велел привести к нему всех датских пленников, – обратился я фризам.

Все трое смотрели на меня, но молчали.

– Так почему же вы не отвели к королю этого человека? – вопросил я.

– Мы об этом не знали, господин, – ответил один из них. – Нам никто не сказал.

И это было неудивительно, потому что Альфред не отдавал такого приказа.

– Теперь мы отведем его к королю, господин, – заверил меня второй.

– Я сэкономлю вам время и силы. – Я снял ногу со спины Хэстена. – Вставай! – велел я на датском.

Затем бросил монету мальчику, державшему мою лошадь, сел в седло и протянул Хэстену руку, приказав:

– Садись сзади!

Фризы запротестовали, надвигаясь на меня с обнаженными мечами. Вытащив Осиное Жало, я отдал его Хэстену, который все еще не сел на коня, потом развернул лошадь к фризам и улыбнулся.

– Эти люди, – махнул я мечом в сторону толпы, – уже и так считают меня убийцей. А еще я тот самый человек, который сошелся в смертельном поединке с Уббой Лотброксоном на берегу моря и убил его. Я говорю это, чтобы твои друзья могли похвастаться, что ты пал от руки не кого-нибудь, а самого Утреда Беббанбургского.

Я опустил меч, нацелив острие на ближайшего ко мне фриза, и тот отшатнулся. Остальные, больше уже не жаждавшие драки, последовали его примеру. Хэстен сел сзади меня в седло, и я пришпорил лошадь, послав ее в толпу, которая нехотя расступилась.

Когда мы покинули ярмарку, я заставил Хэстена спешиться и отдать мне Осиное Жало.

– Как ты попал в плен? – спросил я.

Он рассказал, что был на одном из судов Гутрума, которые угодили в шторм, и судно его затонуло, но он вцепился в какой-то обломок и был выброшен на берег, где его и нашли фризы.

– Нас было двое, господин, но мой товарищ умер.

– Теперь ты свободен, – сказал я.

– Свободен? – не понял он.

– Теперь ты мой вассал, – пояснил я, – и принесешь мне клятву верности, а я дам тебе меч.

– Но почему ты так поступаешь? – изумился он.

– Потому что когда-то меня спас датчанин, – ответил я, – и мне нравятся датчане.

А еще Хэстен был очень кстати, потому что я нуждался в людях. Я не доверял Одде Младшему и боялся Стеапу Снотора, воина Одды, вот почему мне требовались в Окстоне мечи.

Милдрит, конечно, не хотела, чтобы в доме ее отца жили вооруженные датчане. Ей нужны были слуги и крестьяне, чтобы пахать землю и доить коров, но я заявил, что ее муж как-никак – лорд, а лордам просто необходимы воины.

Я и впрямь был лордом, лордом нортумбрийским. Утред Беббанбургский, вот как меня зовут. Мои предки, которые вели свой род от бога войны Вотана (датчане называют его Один), когда-то были полноправными властителями в Северной Англии, и если бы родной дядя бессовестно не украл у меня Беббанбург, когда мне было десять лет от роду, я бы все еще жил там, в безопасности – нортумбрийский лорд в своей омываемой морем крепости. Датчане покорили Нортумбрию, и король Риксиг, который во всем подчинялся им, словно кукла, которую дергают за веревочки, правил в Эофервике, но Беббанбург был слишком неприступен, чтобы датчане его взяли, и в этой крепости сейчас засел мой дядя, именовавший себя олдерменом Эльфриком. Датчане не трогали его, пока он не причинял им неприятностей, и я частенько мечтал, как однажды вернусь в Нортумбрию и потребую то, что принадлежит мне по праву рождения. Но вот только как этого добиться?

Чтобы взять Беббанбург, мне требовалась армия, а у меня имелся лишь один-единственный воин – молодой датчанин Хэстен.

А ведь помимо дяди у меня в Нортумбрии были и другие враги. Ярл Кьяртан и его сын Свен, потерявший из-за меня глаз, с радостью бы меня убили, а дядя еще и заплатил бы им за это. Так что сейчас мне в Нортумбрию лучше не соваться. Но я туда еще непременно вернусь. Этого жаждала моя душа, и я хотел бы вернуться туда вместе с моим другом Рагнаром Младшим: он был жив, его корабль выдержал шторм. Я услышал это от священника, который следил за переговорами близ Эксанкестера. Он заверил меня, что ярл Рагнар входил в делегацию знатных датчан, явившихся от Гутрума.

– Настоящий великан, – сказал мне священник, – и на редкость громогласный.

Услышав это описание, я удостоверился, что Рагнар жив, и сердце мое возрадовалось, потому что я знал: мое будущее связано с ним, а вовсе не с Альфредом. Когда переговоры закончатся и заключат перемирие, датчане, без сомнения, покинут Эксанкестер, и тогда я принесу свой меч Рагнару и обращу клинок против ненавистного Альфреда.

Я сказал Милдрит, что мы оставим Дефнаскир и отправимся к Рагнару, что я стану сражаться под орлиным знаменем Рагнара и буду преследовать по законам кровной мести Кьяртана и вероломного дядю. Услышав это, Милдрит разразилась слезами и никак не могла успокоиться.

Я не выношу женского плача. Милдрит очень страдала от моего решения и пребывала в растерянности, а я в ответ на нее злился – и мы рычали друг на друга, как дикие коты, а дождь все лил и лил. Я ярился, словно зверь в клетке, желая, чтобы Альфред и Гутрум поскорей закончили свою болтовню, потому что все знали: Альфред позволит Гутруму уйти. А как только тот покинет Эксанкестер, я смогу присоединиться к датчанам. И не важно, пойдет со мной Милдрит или не пойдет, только бы сын, носивший мое имя, был со мной.

Время шло. Днем я охотился, а ночью пил и мечтал о мести. И вот однажды вечером, вернувшись домой, я обнаружил, что меня ждет отец Виллибальд. Виллибальд был хорошим человеком, он служил капелланом на флоте Альфреда в ту пору, когда я командовал этими двенадцатью кораблями. Как выяснилось, теперь он возвращался в Гемптон, но по дороге заглянул к нам, поскольку подумал, что мне интересно узнать, чем закончились долгие переговоры между Альфредом и Гутрумом.

– Заключен мир, господин, – сказал он. – Слава богу, заключен мир.

– Слава богу, – эхом откликнулась Милдрит.

Я молча вытирал кровь кабана с наконечника охотничьего копья и думал, что теперь Рагнара точно отпустят и я смогу к нему присоединиться.

– Вчера договор был скреплен торжественными клятвами, – продолжал Виллибальд, – и теперь наступил мир.

– Они давали друг другу торжественные клятвы и в прошлом году, – хмуро проговорил я.

Альфред и Гутрум заключили мир в Верхаме, но Гутрум нарушил договор и убил заложников. Одиннадцать из двенадцати заложников тогда погибли, и только я выжил благодаря Рагнару, который меня защитил.

– Итак, на чем же они порешили? – спросил я.

– Датчане отдадут всех своих коней, – ответил Виллибальд, – и пешком вернутся в Мерсию.

«Вот и хорошо, – подумал я, – потому что туда-то я и отправлюсь».

Но вслух, разумеется, ничего не сказал, только позлословил насчет того, что Альфред позволил датчанам уйти.

– Почему он не сражался с ними? – спросил я.

– Потому что их слишком много, господин. И в бою погибло бы слишком много народу с обеих сторон.

– Альфред вполне мог бы убить всех своих врагов.

– Мир лучше войны, – возразил Виллибальд.

– Аминь, – заключила Милдрит.

Я принялся точить наконечник копья, проводя по нему точильным камнем. Мне казалось, что Альфред проявил неуместное благодушие. Гутрум, в конце концов, был единственным оставшимся в живых вождем датчан, и он попал в ловушку. Окажись я на месте Альфреда, то не заключал бы никаких договоров. Только осада, которая закончилась бы тем, что власть датчан в Южной Англии оказалась бы сломлена. А вместо этого Гутруму разрешили оставить Эксанкестер.

– Все в руках Божьих, – сказал Виллибальд.

Я посмотрел на него. Священник был на несколько лет старше меня, но всегда казался мне младше. Как из человека честного, пылкого и доброго, из него получился хороший флотский капеллан. Вот только бедняга до сих пор страдал от морской болезни и бледнел при виде крови.

– Значит, это Бог заключил мир? – скептически вопросил я.

– А кто же, по-твоему, послал шторм, потопивший корабли Гутрума? – горячо ответствовал Виллибальд. – Кто предал Уббу в твои руки?

– Ну, с Уббой я разделался сам, – вставил я.

Он не обратил внимания на мои слова.

– У нас набожный король, мой господин, – сказал Виллибальд, – а Бог вознаграждает тех, кто верно Ему служит. Альфред победил датчан! И они поняли, что именно произошло! Гутруму ясно: это божественное вмешательство! Он спрашивал о Христе.

Я промолчал.

– Наш король – искренне верующий человек, – продолжал священник. – Пройдет немного времени, и Гутрум увидит истинный свет Христовой церкви. – Он подался вперед и прикоснулся к моему колену. – Мы постились, господин, мы молились, и наш король верит, что датчане тоже придут к вере Христовой, а когда это случится, настанет вечный мир.

Виллибальд нес всю эту чушь совершенно серьезно, и, разумеется, его слова звучали для ушей Милдрит, как сладкая музыка. Моя жена была хорошей христианкой и всем сердцем верила в Альфреда. Раз король считал, что Бог дарует ему победу над датчанами, она тоже в этом не сомневалась. Лично мне это казалось безумием, но я промолчал.

Слуга принес ячменное пиво, хлеб, копченую макрель и сыр.

– У нас будет истинно христианский мир, – заявил Виллибальд, начертав знак креста над хлебом, прежде чем приступить к еде, – мир, скрепленный передачей заложников.

– Мы снова отправим к Гутруму заложников? – удивился я.

– Нет, – ответил Виллибальд. – Но он согласился прислать заложников к нам. Среди них шестеро ярлов!

Я перестал точить наконечник копья и посмотрел на Виллибальда.

– Шестеро ярлов?

– Да! И в том числе твой друг Рагнар!

Виллибальда, казалось, радовали такие новости, а вот я пришел в ужас. Если Рагнар сейчас не с датчанами, выходит, я не смогу к ним присоединиться. Он был моим другом, его враги были моими врагами, и без Рагнара, который защитил бы меня, я окажусь абсолютно беззащитным перед Кьяртаном и Свеном – так звали отца и сына, убивших Рагнара Старшего и мечтавших добраться и до меня тоже. Без Рагнара Младшего я не мог оставить Уэссекс.

– Рагнар – один из заложников? – переспросил я. – Ты уверен?

– Разумеется, уверен. Его будут держать у олдермена Вульфера. Всех заложников будут держать там.

– И как долго?

– Пока их не отпустит Альфред или пока Гутрум не примет крещение. А Гутрум, между прочим, уже согласился, чтобы наши священники поговорили с его людьми. – Виллибальд бросил на меня умоляющий взгляд. – Мы должны верить в Господа. Мы должны дать датчанам время, чтобы Бог вошел в их сердца. Гутрум понимает, что теперь пришло время христианства!

Я встал и пошел к двери, отодвинул кожаный занавес и уставился на широкий плес Уиска. На душе у меня было скверно. Я ненавидел Альфреда и не хотел жить в Уэссексе, но теперь, похоже, был обречен остаться тут.

– И что же мне делать? – вслух спросил я.

– Король простит тебя, господин, – нервно проговорил Виллибальд.

– Простит? – Я повернулся к нему: – За что? Что же, интересно, по мнению короля, случилось в Синуите? Ты был там, святой отец, так что наверняка он тебя об этом спрашивал!

– Я все ему рассказал.

– И?

– Король знает, что ты храбрый воин и что твой меч – ценное приобретение для Уэссекса. Он снова примет тебя, я уверен, и примет с радостью. Посещай церковь, заплати свои долги и покажи, что ты хороший подданный Уэссекса.

– Я не восточный сакс, а нортумбриец! – прорычал я.

Увы, я до сих пор был здесь чужаком. Мое произношение отличалось от того, как говорили в Уэссексе. Местные жители были связаны между собой семейными узами, а я пришел с севера, загадочного и непонятного, и здешний люд верил, что я язычник. Меня называли убийцей, потому что я убил Освальда, а иногда, когда я верхом объезжал поместье, люди поспешно крестились, словно повстречали нечистую силу. Они называли меня Утредэрве, что значило Утред Нечестивый, и меня даже радовало это прозвище, чего никак нельзя сказать о Милдрит. Она убеждала всех, что я христианин, но то была ложь, и так продолжалось все лето. Мы не были счастливы. Жена молилась за спасение моей души, я жаждал свободы и, когда она умоляла меня вместе посетить богослужение в Эксанминстере, возмущенно рычал, что никогда больше ноги моей в церкви не будет. Милдрит плакала, услышав это, и ее слезы выгоняли меня из дома на охоту.

Иногда, преследуя дичь, я в пылу погони оказывался у края воды и смотрел на «Хеахенгель». Он лежал заброшенный на грязном, постоянно затопляемом приливом берегу, и волны без устали то поднимали, то опускали его. То был один из кораблей флота Альфреда, один из двенадцати больших военных судов, которые были построены, чтобы нападать на корабли датчан, грабивших побережье Уэссекса. Мы с Леофриком привели сюда «Хеахенгель» из Гемптона, следуя за флотом Гутрума, и пережили на этом судне шторм, погубивший так много датчан. Тут мы вытащили «Хеахенгель» на берег, сняв с него парус и мачту, и теперь брошенное судно гнило на берегу Уиска.

«Хеахенгель» означало «Архангел». Так назвал судно Альфред, и я всегда ненавидел это имя. Кораблю пристало носить гордое имя, а не плаксиво-набожное, и у него должно красоваться на носу свирепое чудовище – голова дракона, чтобы бросать вызов морю, или же скалящийся волк, дабы внушать ужас врагам.