Текст книги "Гром небесный"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

3

Было ещё темно, когда я проснулась на следующее утро. Я не поняла, где нахожусь. Сначала я спросила себя, отчего я проснулась так рано, это я-то, которая спала до 10 часов, как плоха бы ни была постель. Эта же постель была очень хорошей. Я долгое время лежала неподвижно, напрягая слух, пока не поняла, что меня разбудила тишина. У меня дома, уже с утра за окном гудела вся улица. И в отелях тоже всегда было шумно из-за того, что клиенты и персонал всё время шастали взад-вперёд. Ветра больше не было. Дом окружила тишина. Тишина и тьма.

Внезапно я вспомнила, что было накануне. Поезд, ночь, мужчину и женщину, а ещё большую комнату с печкой.

И тут же подумала о Марселе. Я поняла, что, сама того не желая, сбежала из Лиона[6]6
  Лион – административный центр департамента Рона, а также высокоразвитый индустриальный центр, третий по значению город Франции.


[Закрыть], что я сделала то, что, возможно, ни одна девушка не осмеливалась сделать.

Однако я никогда и не думала бежать.

Моей первой мыслью было сейчас же встать и уехать, чтобы успеть вернуться в Лион до наступления дня. Но, поразмышляв, я поняла, что это бесполезно. Я бы могла уехать и в полдень.

Где-то далеко прокукарекал петух, а потом другой, совсем рядом. Я поняла, что скоро наступит день. И снова у меня возникло желание одеться на ощупь и уйти без звука. Но не из-за Марселя, нет, а потому, что я не смогла бы взглянуть в глаза этой женщине.

А ещё я спросила себя, что подумает этот мужчина, когда протрезвеет?

Однако я не шевелилась.

Я легла спать голой, и сейчас мне было так хорошо. Простыни были нежные, и их приятное тепло обволакивало моё тело. Я люблю одной понежиться в постели, по утрам, когда впереди много времени. Я подумала, что сейчас, наверное, часов 5, и что эти люди вряд ли потревожат меня раньше 10 или 11.

Я вытянулась под одеялом, чтобы подольше насладиться этой прекрасной постелью, перевернулась и зарылась лицом в подушку.

Простыня приятно пахла. Поначалу я не замечала этого запаха. Я вдохнула его несколько раз. Разумеется, сюда примешивался запах моих волос, но был ещё и какой-то другой аромат, казавшийся мне незнакомым.

Я отползла в другой угол, туда, куда я не клала голову, и снова вдохнула, потом медленнее. И на короткое мгновение я ощутила странное чувство, что я уже вдыхала когда-то точно такой же запах. Я сказала себе, что это невозможно, и не хотела больше ни о чём думать. Мне это почти удалось. Я уже дремала, как вдруг вспомнила этот запах.

И при этом я, кажется, даже вздрогнула.

Долгое время я была без сил. Я чувствовала, как меня наполняют далёкие воспоминания. Пришедшие из самых глубин моей памяти.

И причиной тому был этот простой запах. Запах, который я вдруг узнала.

В течение некоторого времени я, почти забывшись, с усилием вдыхала этот пьянящий аромат полевых растений, которые деревенские женщины обычно кладут в свои шкафы.

Я позабыла их название, но их форма, их цвет ясно предстали передо мной. Это были сухие серо-зелёные растения со сморщенными листьями, которые трещали, как костёр от ветки, стоило до них только дотронуться, – их-то и разбрасывали на стопки белых простыней, на аккуратные стопки сложенных простыней, на стопки тряпок с красными полосами, на вышитое бельё на средней полке.

У шкафа было две дверцы. Две дверцы, что скрипели, когда их потихоньку открывали.

Я почувствовала, что мне становится плохо. Почувствовала, что сейчас совершаю глупость. Но было слишком поздно. Весь этот такой далёкий мир заворочался внутри меня.

Теперь дверцы шкафа были закрыты. Стопки простыней не наполняли больше комнату своим ароматом. Но прожилки на деревянной дверце шкафа рисовали в тени двухголового монстра. С необыкновенной ясностью я различала у него каждую морщинку, каждую неровность.

Что-то подсказывало мне, что напрасно я годами старалась избавиться от этих воспоминаний. Но мне не хотелось об этом думать.

Только когда руки старой женщины скользнули по стенкам шкафа, я, кажется, закричала. Мне почудилось. Я села в постели и попыталась думать о предстоящем дне. О дороге. О поезде, в который нужно будет сесть. О Лионе. О своей работе. И ещё о Марселе, который вернётся в субботу.

Потом, ощутив холод, я снова легла.

Когда я опять открыла глаза, потолок был совсем серым от света. И я могла видеть каждую трещинку, каждое пятнышко. И тогда я подумала, что мне никогда прежде не приходило в голову изучать потолок у себя дома или в номерах отеля, где я часто ночевала.

Конечно же, этот потолок не был похож на те другие. Он был для меня тем же, чем был тот запах постели.

Мне было страшно, я, в самом деле, чувствовала себя одинокой.

А потом всё, что меня пугало, постепенно стало чем-то вроде тумана, находиться в котором было, должно быть, очень приятно. И, должно быть, здесь можно было бы спокойно отдохнуть.

Впрочем, если бы кто-то зашёл сейчас в комнату, чтобы объявить о том, что я приговорена провести вечность, лёжа в этой постели, глядя на этот потолок, думаю, я бы не возражала. Мне бы больше ничего другого не оставалось. Мне бы больше не нужно было думать, но в то же время я могла бы жить, наслаждаясь ласкающим теплом этой постели.

Наверное, прошло несколько часов, но я даже не пошевелилась.

Только услышав под окном шаги, я вздрогнула. Это забвение увлекло меня от реальности ещё дальше, чем мой ночной сон. Я действительно верила, что нахожусь в доме одна, и этот стук шагов напомнил мне, что здесь живут ещё два человека. Это было ничто по сравнению с тем количеством мужчин и женщин, с которыми я ежедневно соприкасаюсь в обычной жизни, но я понимала, что встретиться с этими двумя людьми будет для меня куда тяжелее, чем увидеть всех тех, с кем я каждый день общаюсь в Лионе.

Шаги прекратились, и кто-то внизу очень громко постучал в дверь. Почти сразу же я услышала, как эта дверь отворилась и снова закрылась, а потом до меня донёсся сбивчивый шёпот. Потом я узнала голос Брассака. Он кричал. А вот женщину было едва слышно. Они говорили недолго. Дверь снова отворилась, а потом захлопнулась с такой силой, что у меня стёкла в окнах задребезжали. Тяжёлые шаги, которые могли принадлежать только Брассаку, удалялись от дома. Я услышала, как жалобно завыла собака. Мне даже показалось, что выло несколько собак. Тогда Брассак вернулся. Послышался радостный лай, а потом тишина снова охватила двор.

Несколькими минутами позже дверь опять открылась и закрылась, и раздались уже другие шаги. Я сразу выскочила из кровати и подбежала к окну. Сквозь жалюзи я увидела уходившую женщину.

Я очень быстро оделась, взяла свою сумочку и вышла из комнаты. Я смутно сознавала, что мне надо уйти из этой комнаты и больше не возвращаться.

Когда я спустилась на кухню, то ещё не знала, что буду делать дальше. Но я чувствовала, что в любом случае нужно воспользоваться отсутствием Брассака и его жены, чтобы сбежать.

Я торопливо обвела комнату взглядом в поисках зеркала. Оно висело около окна. Я посмотрелась в него и не узнала себя – у меня было впечатление, что я вижу лицо другого человека. Это длилось не больше секунды, а я слишком торопилась, чтобы выяснять, откуда взялось это чувство. Волосы у меня спутались, и я не могла уйти, не причесавшись. Ещё я хотела накраситься. Всё так же быстро я нашла в своей сумочке расчёску и помаду.

Я была уже готова и надела манто, как вдруг дверь отворилась. Я ничего не слышала. Женщина вошла внутрь и посмотрела на меня, как и вчера, без какого-либо выражения на лице. Затем она приблизилась ко мне и поздоровалась. Я ответила ей тем же.

– Что вы делаете? Вы уходите? – спросила она.

Я кивнула, спрашивая себя, должна ли я поблагодарить её, но она не дала мне времени подумать.

– Нельзя уходить вот так.

– Можно, если мне надо идти. – Голос мой звучал не очень уверенно.

– Нет, нужно, чтобы вы остались.

– Но мне незачем оставаться у вас.

Женщина поколебалась одно мгновение и слегка нахмурилась, как будто мой ответ поставил её в затруднительное положение, после чего она сказала:

– Нет, вам нужно остаться. Иначе… Иначе он подумает, что это я заставила вас уйти.

– Но я же сама хочу уйти.

– Да, но он мне не поверит.

Я задумалась и спросила, где сейчас Брассак.

– Не знаю, – ответила она. – Он в поле, но, где точно, он мне не сказал.

Она нахмурила лоб в точности, как вчера, когда переживала за костюм мужа. На мгновение она сложила свои большие руки, а потом вытерла их о передник и сказала:

– Останьтесь хотя бы до полудня, чтобы он увидел, что я вас не прогнала.

Я не ответила, но сняла манто и положила сумочку. У женщины как гора с плеч вдруг свалилась. Она принялась крутиться между шкафом и плитой, говоря, что на завтрак угостит меня молоком своей коровы. Свежим парным молоком!

4

Женщина дала мне большую чашку кофе с молоком, хлеба, масла и мёда. Затем она вышла. Но прежде взяла с меня обещание, что я никуда не уйду, пока не вернётся её муж. Её голос был по-прежнему мягким и ровным, а взгляд бесцветным, однако мне казалось, что она была искренна и в самом деле хотела, чтобы я осталась.

Оставшись одна, я села завтракать. Я не очень хотела есть, но всё, что она мне дала, было таким вкусным, что я с удовольствием поела. Большой ломоть хлеба с толстой хрустящей корочкой, прозрачный ароматный мёд, жирное молоко и большой кусок масла на зелёной тарелке с нарисованными листьями. Всё это было так ново для меня и так отличалось от того, что я ела обычно. Всё было очень вкусно, у меня даже возникло ощущение, что я играю.

Однако пока я ела, мне показалось, что я знаю эту игру. И скоро я поняла, что те чувства, что вызвали во мне трещины на потолке и запах простыней, снова возвращаются.

Вот только я не умею лишать себя удовольствия. Я всегда иду на поводу у наслаждения, даже если в последствии я должна буду заплатить за него дорогой ценой. Я съела ещё три тартинки, после чего вытащила из сумочки сигарету и закурила. Во-первых, потому что я хотела курить, а во-вторых, табак был единственным отголоском моей жизни в Лионе.

За это время я сделала всё, что могла, чтобы не поддаваться своим мыслям. Чтобы не видеть ничего, кроме дыма сигареты. Я осторожно вдыхала этот дым, чтобы он оставался со мной подольше. Но, не смотря ни на что, он испарялся, а я следила за ним взглядом.

Тогда я стала рассматривать всё, что было в этой комнате. Мебель и все предметы были низкие и тяжёлые. И тишина тоже была тяжёлой.

Я почувствовала себя неловко. Казалось, даже мебель смотрела на меня. Все предметы мебели были похожи на огромных котов, которые вроде бы спали, но на самом деле они всё видели сквозь приоткрытые веки. И их присутствие меня действительно тяготило. Я всё повторяла себе, что это глупо, но ясно чувствовала, как они смотрят на меня, а потом друг на друга, чтобы обменяться мнениями, что они думают на мой счёт. И мне казалось, что я их узнаю.

Я не люблю бороться, но сейчас хотела освободиться любой ценой. Я поднялась и подошла к большому пузатому сундуку. Я дотронулась до него, мои руки пробежали по гладкому дереву. Теперь я больше не была в полусне в этой тёмной комнате. Погода прояснилась, и мысли мои тоже стали более ясными. Больше я не сходила с ума.

Разумеется, не в это старый сундук я когда-то складывала резные тарелки своей бабушки. Однако, чем дольше я на него смотрела, тем больше он казался мне знакомым.

Я села перед ним на корточки, чтобы вернуть себе рост той маленькой девочки, которой я была, и посмотреть на крышку, на толстые железные оковы, какими я их видела во времена моей бабушки. Это всё больше волновало меня. Если бы тут был только этот сундук, то достаточно было бы просто отвернуться от него. Пока я думала об этом, мне казалось, что этот простой жест недовольства восходит ещё к моему детству, и вообще меня привлекал не только этот сундук, а всё, что стояло в этой комнате.

Я принялась обходить её, подолгу останавливаясь перед каждым предметом мебели. Я как раз поглаживала потемневший от времени посудный шкаф, заставленный безделушками, как вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. Резко повернувшись к окну, я увидела, что со двора за мной наблюдает женщина. Она тут же ушла, а я осталась неподвижно стоять, как дура, не зная, что делать. У порога я услышала стук её башмаков, дверь отворилась, и женщина не спеша зашла внутрь. Она долго смотрела на меня прежде, чем сказать почти шёпотом:

– Вы не подумайте… Я бы не хотела, чтобы вы думали…

– Что вы за мной подглядываете?… Это ваше право. Вы же у себя дома и знаете, кто я такая.

Я была раздражена и потому говорила очень громко.

Женщина робко подошла ближе. Она положила свои полные руки на живот и принялась теребить пальцами передник, как ребёнок, не выучивший урок. Мне это показалось очень смешным. Она только и повторяла:

– Нет, мадемуазель, не думайте так. Не надо…

Больше всего меня раздражало в ней то, что никогда нельзя было угадать её мысли. Чтобы избежать спора, я пожала плечами и отвернулась. Пока я шла к окну, она продолжала говорить всё тем же жалобным тоном, который так меня нервировал:

– Вы считаете, я думаю о вас плохо? Уверяю вас, это не так. Я ни слову не поверила из того, что он мне сказал. Вчера вечером он был пьян, а сегодня утром – зол.

Мне было любопытно узнать, что мог сказать этот мужчина, когда протрезвел. Я обернулась и спросила:

– Сегодня утром он говорил вам обо мне?

– Да.

– И он повторил то, что сказал вчера?

Секунду она колебалась, а потом стала сжимать и разжимать свои руки.

– Да, но я знаю, что это не правда.

– А вы-то как думаете, кто я такая?

– Не знаю. Но не то,… что он говорил.

Её глаза оставались такими же пустыми, но неуклюжее движение рук уже не так действовало мне на нервы. В этом жесте было что-то трогательное.

В какой-то момент мне хотелось закричать: «Да, я проститутка! Настоящая. И что с того! Не надо прикидываться! Это такая же профессия, как и любая другая!» Но я не смогла. Я просто сказала:

– Тем не менее, это правда.

Её руки на мгновенье остановились, а потом снова продолжили своё занятие. Женщина слегка наклонила голову. Должно быть, она подбирала слова, и, наконец, решилась:

– Это ничего не меняет. И это не причина, чтобы воображать, будто я за вами слежу.

Я видела, что она хочет добавить что-то ещё, но, вероятно, не знала, как это сказать. Я пришла к выводу, что она совсем глупа. В заключение я спросила:

– Но тогда зачем вы на меня смотрели?

– Когда я вас увидела, вы как раз трогали сундук, и в тот момент вы казались совсем не такой грустной.

Произнеся эти слова, женщина взглянула на меня. Она выглядела испуганной и сразу ушла, как будто я ей чем-то угрожала.

5

Я обещала подождать до полудня, а потому села у окна на низкий, но довольно удобный стульчик. Мне было хорошо и даже не хотелось двигаться.

Вернувшись, женщина взялась за готовку. Время от времени я оборачивалась, чтобы посмотреть, что она делает. Два или три раза наши взгляды встретились, и всякий раз мне казалось, что она пытается улыбнуться.

Должно быть, был уже полдень, когда о порог заскреблись башмаки с железными набойками. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась свора собак. Они разбежались в разные стороны, обнюхивая пол и едва не опрокидывая стулья. Через минуту они всё собрались вокруг меня. Самый смелый из них, большой пёс с жёсткой сероватой шерстью, поставил лапы мне на бёдра, и прежде, чем я успела их убрать, несколько раз лизнул мне лицо.

Брассак крикнул что-то непонятное, и собаки вернулись к его ногам. Придя в себя от удивления, я расхохоталась.

Брассак подошёл ко мне и протянул руку. Он поздоровался и спросил, не испугалась ли я. Я отвечала, что очень люблю собак, и только немного струсила от неожиданности.

Собаки снова обступили меня, и я наклонилась, чтобы их приласкать. На самом деле, их было всего пять, но они внеслись так резко и стремительно, что показались мне целой сворой. Брассак стал мне их представлять:

– Вот этого большого беспородного пса, что лизнул вас в нос, зовут Брут. Самый надоедливый, но и самый ласковый из всех. Только лучше его остерегаться, он весит килограмм сорок и запросто свалит вас с ног. Маленькая чёрненькая короткошёрстная собачка, которая обнюхивает вам ноги, это Диана, тоже храбрая, но попугливее. Боб – большой купированный пёс с мордой боксёра, – самый лучший сторож!

Ещё Брассак рассказал мне, что Мики, маленькая чёрно-белая собачонка, – настоящая землеройка! А что до старого Дика, то это именно он встречал нас вчера вечером во дворе.

Не глядя на нас, женщина расставляла к обеду три прибора. Мы сели за стол, и даже во время еды Брассак продолжал говорить о своих собаках. Он всегда разговаривал громко и активно жестикулируя. Но так как я очень люблю собак, я проявляла интерес к тому, что он говорил, и не обращала внимания на его тон. Даже его громадный рост больше не изумлял меня. Наоборот, всё в этой кухне казалось мне вполне пропорциональным ему. Всё это время я молчала и слушала его с большим удовольствием.

– Вот увидите, – говорил он мне, – они быстро к вам привыкнут. Даже малышка Диана. Животные хорошо чувствуют тех, кто их любит.

И я не удивлялась его словам. Произнеся это, он повернулся к жене. Она доставала из духовки противень, а потому не могла видеть гримасы, которую он скривил в её адрес. Однако, повернувшись к нам с дымящимся блюдом в руках, она сказала:

– Леандр думает, что я не люблю их, потому что не ласкаю.

– Да нет, потому что ты всегда дуешься, когда я привожу их в дом.

– Ещё бы! Послушай я его, и он приведёт сюда целую сотню. А их же ещё и кормить надо!

– С Роже тебе это слишком дорого не выходит!

Я спросила, кто такой Роже, и Брассак ответил, что это их сосед. Он показал мне в окно на дом вдали, наполовину скрытый деревьями, с другой стороны долины. Оказалось, что этот Роже работает в Живоре[7]7
  Живор (Givors) – город во французском департаменте Роны, на реке Роне и канале Живор (21,5 км. дл.), известен своими стеклянными и металлургическими заводами.


[Закрыть], на заводе по изготовлению клея. На своём грузовике он объёзжает все мясные лавки района и собирает кости. Каждую неделю он берет мешок с костями и привозит их сюда на мотоцикле.

Когда женщина заметила, что к супу для собак нужно добавить ещё хлеба и каштанов, Брассак повысил голос. Тогда она молча продолжила есть.

Весь обед Брассак не прекращал говорить о своих собаках. О тех, что были у него сейчас, и о тех, что были раньше. По его мнению, собаки были куда лучше, чем люди. Он также настаивал, что никакая собака не сердится просто так, и утверждал, что он, Брассак, может безо всякого риска подойти даже к самому злому сторожевому псу. Без волшебной силы или какого-то особенного угощения. Он любит собак, вот и всё. Но он любит их по-настоящему. Впрочем, он любит всех животных. Только рептилии внушают ему необъяснимый страх, но это не даёт ему права их убивать. Это сильнее его, он не может поднять руку на животное. Его жена заметила, что эта его мания часто обходится им очень дорого, и он снова стал кричать, что, делая добро, денег не считают.

– Я лучше куплю нам рай на земле, чем отдам свои деньги какому-то кюре[8]8
  Кюре – католический приходский священник во Франции, Бельгии и некоторых других странах.


[Закрыть].

Сказав это, он снова засмеялся. И, как и вчера, его громогласный смех отдавался во всей комнате. Но женщина не смеялась. Напротив, она казалась очень сердитой, когда сказала, что не хотела бы слушать о рае из уст человека без религии.

Но Брассак был решительно настроен не выходить сегодня из себя. Он объяснил мне, что, как только он сюда приехал, то потратил значительную сумму денег, чтобы обнести большой участок своих земель. С тех пор он запретил там охотиться, так что дичь могла жить спокойно. Он и вправду ненавидел охотников и даже подрался с несколькими из них. Когда он говорил это, его большие ладони сжимались в кулаки, а вены на волосатых руках вздувались. Женщина воспользовалась его молчанием и уточнила, что эти траты были ещё и бессмысленными. Она сказала, что Брассак всегда вылетает в трубу. Три раза ему приходилось возмещать убытки и платить большие штрафы. Брассак пытался заставить её замолчать. Но на самом деле, думаю, он был горд своими подвигами и доволен, что и я теперь о них знаю. И я спросила себя, а довольна ли этим его жена? Как бы то ни было, после третьего суда он обнёс свою землю ограждением. Он также купил ружьё, но не для охоты, а для охотников.

Всё, что он говорил, казалось мне правильным. В любом случае, слушать его было очень интересно.

Утром, когда я была в кухне одна, то решила, что уйду после полудня. Но, пока Брассак говорил, я бросала взгляды за окно. Ярко светило солнце. Из-за красных и жёлтых деревьев можно было подумать, будто лес на холме загорелся. А наверху, там, где росли сосны, наоборот было очень темно. А дальше было небо. Почти бесцветное.

Пока женщина готовила кофе, я снова почувствовала оцепенение. Голос Брассака отдалялся от меня. У меня возникло то же ощущение, что и в буфете на вокзале Перраш, но только здесь не было других шумов, кроме голоса Брассака.

Думаю, причиной тому больше не была усталость, которой я дала одолеть себя тогда, в полусне. Нет, это было просто блаженство. Потому что оно было так близко, и я не хотела его лишаться.

Мы выпили кофе, а потом Брассак встал из-за стола и спросил, не хочу ли я пройтись с ним по «его владениям». Я кивнула, даже не думая, и тоже поднялась. Когда мы уже собирались уходить, женщина обратила моё внимание на то, что я не смогу идти по полю в своих городских туфлях. Она одолжила мне свои собственные башмаки и, так как они были мне слишком велики, дала ещё в придачу пару носков из грубой шерсти.