Текст книги "Каратель"

Автор книги: Беркем аль Атоми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Собрав личные мелочи на бывшем столе, Нора перетащила коробку в отгороженный от work-flow[65]65
  Work-flow – рабочее пространство, не разделенное на кабинеты.


[Закрыть] кабинет, со стекла которого уже отскребали неактуальную самоклейку. К обеду все стало более-менее прозрачно – никакой особой работой Биг Боссу себя обременять не приходилось: так, заурядные хозоперации и контроль за порядком в зоне. Все технологические проблемы лежат на фирмах-арендаторах – они обеспечивают утилизацию русского наследства… И имеют с этого самую жирную верхушку… – отметила леди-босс, проматывая на экране тексты документов. – Ничего, парни; дайте только недельку… Я разберусь, откуда у кого тут уши торчат…

В кабинет просунулась голова первого посетителя:

– Мэм, у подъезда парни из Erynis. Утверждают, вы собирались с ними куда-то ехать.

Леди-босс на секунду задумалась. В принципе, только начала разбираться с наследством Эбрахамсона, и затевала-то эту проверку еще исходя из заместительских интересов… Послать Энн? Бедняжка и так завалена – не успела принять контрактный, а уже пора впрягаться в лямки зама… Ладно, сгоняю, повожу эту суку мордой по столу…

– О кей, сейчас буду. И вообще, почему бы не сообщить по коммуникатору? Не научились пользоваться? Кто там, русские?

– Не знаю, мэм. Вроде нет, разговаривают почти нормально.

Натягивая пухлый скрипящий анорак, Нора прошла к лестнице, на ходу блеснув самой доброжелательной улыбкой скорчившейся за монитором Новак:

– Well, Элишка, поехали. Посмотрим, как вы проследили за монтажом. Мистер Тобин, вы не проводите нас? Ваша квалификация может оказаться необходимой. Жду вас внизу, не забудьте бронежилеты.

Нора не отказала себе в удовольствии выделить интонацией «может» – и с наслаждением наблюдала, как сереет и без того застывшее лицо этой суки Новак, дешевой чешской шлюхи, посмевшей заглазно надуть губки на них с Энни – как же, нетрадиционный секс, что ты!… Это ты, сука, ебущаяся с вонючими самцами, нетрадиционная! Со своей мусорной страной, которую не всякий профессор найдет на вонючей карте! Сейчас я посмотрю, как ты будешь крутить своей жопой…

Вскарабкавшись в хамви, тут же пожалела, что не села рядом с подчиненными – было бы крайне интересно понаблюдать, как перенесет приближение расплаты эта сука. Впрочем, занятие нашлось и впереди – идиоту за рулем вздумалось продемонстрировать свои ковбойские замашки.

Еле разогнув натруженную спину, человек присел на кучу вывороченной из завала породы, перемешанной с разнокалиберными обломками бетона. Лаз готов, но отчего-то так не хочется уходить… Лечь у костра, с чисто вымытыми руками, вытянуть их вдоль тела и не двигаться – а проснувшись, продолжать лежать, ловя слабые, пока не уловишь ритма, выдохи земли. Здесь, конечно, нет ни одного подходящего места, но с недавних пор ему уже не надо искать те сочащиеся странной теплой прохладой пятаки, где выдыхает земля; ее дыхание можно уловить всюду, надо только… Человек дернулся, направляя в темноту мгновенно выдернутый из-за пазухи ствол. Нет. Просто оседает растревоженная порода… Так, о чем я думал? Как хорошо лечь, вытянуться – вот о чем. Зачем я, дурак, снял перчатки, куда их беречь-то… Ладно, "посидим маленечко, а потом пойдем". Хотя нет, полежим… Вспомнив про болтающийся сзади капюшон, человек нашел место посуше и лег, пристроив его под затылок. Трансформаторное гуденье крови в руках и ногах убаюкивающе стихает, приятно щекоча усталые мышцы.

Мысли, сверкнув под внутренним солнцем серебряными спинками, пугливо устремляются прочь – и дно внимания проваливается, сливаясь с чернотой вокруг человека. Теперь тоннель маленький, а камни в нем большие, и в пустом тоннеле появляются все новые и новые участники этого мира. Здесь ясно видна смерть – она как жжение в затылке, чуть сбоку, как будто сидишь под стоваттной лампочкой; и если прислушаться, то можно услышать ее тихий комариный звон. Здесь то, что оставляет следы, неотделимо от своего следа; и не редкость, когда все наоборот – след проявляет себя тем, кто его оставляет. Здесь в обед упирается ясно различимая дорога, начавшаяся от забора, и, уйдя от обеда, разделяется – хочешь, иди к смерти, а хочешь – возвращайся к забору, но уже с той стороны, где он вовсе не забор; и все, все, чего не коснись, является одновременно и своенравным живым существом, и книгой про тебя – вот здесь ты можешь прочесть и снова пережить ослепительный мартовский полдень, когда ты, отдаляя приход в школу после безнадежно прогулянной первой половины уроков, решаешь не идти совсем, и на сердце становится так легко, что ты запросто можешь взлететь с этого рыхлого снега, и не взлетаешь лишь из нежелания перепугать прохожих – но небо все равно кажется домом, и ты глядишь на него не снизу вверх, а глаза в глаза… Здесь неприятное, ну его – вот получше, кусочек поздней осени в деревне, когда все утро колол ароматные дубовые плахи; вот лето у моря, с женой, она смеется и бросает карты – проиграла; и честно платит проигрыш – с визгом прыгает в бирюзовую воду, и волна шевелит темные пряди водорослей на стенке пирса… А вот здесь твоя смерть, и рука испуганно отдергивается – кто знает, может, запустив этот ролик, ты всерьез ощутишь падающую на лицо землю; смерть же не подписывалась играть по чьим-то правилам. Вот чьи-то следы, но следы наоборот – не серебрянный блеск следа, который уже кто-то оставил, а неуверенное желтоватое нечто, вытянутое и мятущееся, как вихляется, выкидывая замысловатые коленца, растворяющаяся в прозрачной воде капля крови – это след, который еще оставят. Несмотря на то, что он совсем короткий, он начался так давно, что дух упирается на краю этой пропасти, не желая в нее заглядывать и умоляюще оборачивается на равнодушно толкающего вперед человека. Человек смиряется и оставляет его в покое, но его внимание все больше концентрируется на следе, пробивает его дрожащую стенку и уходит внутрь, как игла, ныряющая в вену. След все уверенней сжимается и становится более прозрачным, странно: это значит, что по нему идут давно, вернее – едут, две неуклюже переваливающихся по сугробам штуки, странно знакомые человеку – он видел такие же совсем недавно, это же… да, машины, на них еще должны быть люди; да, два хамвика, опять хамвики?… Какие еще на хуй "люди"!!! – причудливый мир взрывается, вытесняясь вспышкой цвета темной крови. – Это – НЕ люди! Это… – захлебывается ненависть, не в силах подобрать слов – Это! Р-р-р-рвать!!! Падлы! Рвать их!!! Сучары… Окатив сжавшийся туннель багровой вспышкой, вырвавшись из человека сдавленным рычанием, ненависть переходит в шипение и деловито смолкает. Теперь она прагматична и тиха.

Оскалившийся как маска демона человек снова выглядит невозмутимо; его движения скупы и стремительны. Он снова видит потолок, и тихо радуется подспорью – он знает, что теперь это не уйдет так же внезапно, как и пришло. Выдернув из ножен кухаря, человек снимает куртку с разгрузкой, и аккуратно пристраивает их на сухом. Человек не думает о том, что вернется – он вообще не думает, не строит планов, не тревожится и даже не жаждет крови врага – его несет титанически мощный тихий ветер, который дует сквозь все – сквозь людей, собак, дома, планеты, миры, и даже время – лишь одна из чешуек на его нескончаемой броневой спине. Ветер поудобней перекладывает зажатый в побелевших пальцах нож, словно добродушный отставник-инструктор. Вот, так лучше – обратным хватом, режущей кромкой от себя, молодец… Правда ведь, так удобней? Вот видишь… А точить-то не забывай, не запускай оружие, оно ж ты и есть… Все, давай-ка на исходную. Вот. Не, так тебя могут заметить – хоть это и не воины, да на грех и вилы стреляют, так-то… Вот теперь хорошо.

Четверо. Четверо более-менее опасных, и один никакой. Две суки еще – их-то что несет к чорту в дупу? Ну, дело хозяйское. Ахмет одними губами улыбается случайно выскочившему каламбуру; ему он почему-то кажется добрым знаком. На вашей земле я бы с бабами не воевал, а здесь – простите, пойдете общим порядком. Могу лишь пообещать, что сдохнете быстро; впрочем, тут уж как выйдет.

Хозяйки, по-хозяйски нагло, буквально наступая на пятки идущему впереди охраннику, входят в огромное здание, что стоит наверху. Один, самый щуплый, остался у машин – даже не вылез, даже винтовку на колени не положил. Давай-давай, воин, неси службу. Кто тут тебя обидит… Шестеро спускаются по грохочущему трапу и идут по тоннелю, словно на прогулке. Оставили одного у бронестворок входа в тоннель. Ага, сразу закуривает. Молодец, солдат, че сказать. Дальше идут пятеро. Три овцы, и… две овцы с винтовками. Двести. Сто. След окончательно уплотнился и дрожит, как перетянутая струна. Вот уже дергается на изгибе тоннеля свет фонарей – все. "Мне очень все понравилось, Все так чудесно справилось…" – пролетает фраза из дурацкой песенки, и человек замирает в норе, прикрыв выход куском бетона и полностью отключившись – вдруг среди овец попадется чуткая на присутствие.

Снаружи мечутся лучи мощных фонарей, звучит приглушенная вязким безмолвием тоннеля ненавистная речь, не пробивая стеклянную пустоту в голове человека; слова отскакивают от его тишины, и, растеряв инерцию, сдутыми оболочками уносятся по невидимому плавному течению. Время остановилось, человек, превратившись в теплое облачко, парит посреди пустоты, безучастно следя за игольными вспышками звуков далеко внизу. Время. Мягко отставив бетонный обломок, человек змеей выскальзывает из норы – сзади слышится шорох катящихся со склона камешков, но это уже неважно. Важно успеть вывалить всю гоп-компанию, пока их беспорядочно заметавшиеся фонари не увидит тот, который пасется у выхода – именно этого человек решил взять живым.

Бесшумно догнав последнего, Ахмет ускоряется, и на обгоне перехватывает глотку, смутно белеющую в расстегнутом вороте куртки. Этим же движением, собрав всю массу в вытянутых кулаках, бьет в спину бабу, сбивающую с ног переднего охранника. Тот дергается встать, но обрушившееся сверху колено прибивает его к воняющей креозотом шпале и лезвие кухаря проваливается под челюсть – мелко задрожав, охранник замирает. Обернувшись, Ахмет на ходу оценивает картину – мужик стоит, открыв рот, еще ничего не понял; обе бабы копошатся на рельсах, нашаривая раскатившиеся фонари, сделаный первым охранник пытается зажать распоротое горло, но уже помалу валится набок. Еще не успев принять решения, Ахмет снизу вверх бьет широким кухарем мужика, наполовину погружая лезвие. Войдя чуть выше кадыка, нож с костяным скрежетом упирается во что-то – но уже все нормально, взгляд мужика гаснет, и из криво раззявленного рта вместо крика выплескивается немного крови.

Сука нащупала-таки фонарь, и уже поднимает его, пытаясь… Оп! Мощным ударом ноги Ахмет выбивает у бабы фонарь, баба ойкает от боли и тут же валится от прилетевшего из темноты удара в голову. Теперь можно поспокойнее – Ахмет быстро дорезает бестолково щупающих тьму баб, и бежит дальше… Оба-на, сука, услышал, что ли… – охранник стоит, подобравшись, и шарит стволом в направлении тоннеля. Но психические закономерности – вещь упрямая, не может человек спокойно стоять спиной к неизвестному, и охранник, наконец, коротко оборачивается к уходящему во тьму тоннелю. Три выстрела сливаются в один, разнося не успевшую повернуться башку. Сбросив пинком накрывшее винтовку тело, Ахмет хватает его кургузую уродку, и летит по трапу, пытаясь опередить последнего. Рассматривать помещение, в котором оказался, на ходу не очень-то удобно, но в общих чертах примерно понятно – это триста двадцать пятый, то место, куда приходили вагоны с отработанными топливными сборками… Блин, работал же рядом, че б не зайти как-нибудь, щас бы расположение знал… – мелькает в голове, но запоздалых сожалений уже не нужно – в приоткрытой воротине мелькает зад хамвика.

…Твою мать! – подобравшись вплотную, Ахмет восхищенно разглядывает последнего оставшегося в живых врага. – Донт, ептыть, ворри. Би хеппи, да, чмо? Плежа-межа, да? Ща, родной… Нервное напряжение выбрасывает на поверхность памяти насмерть, казалось, забытые уроки английского: чахлая бегония, вся в меловой пыли, портрет Шекспира над доской, унылый голос Русика Шестопалова, безнадежно пытающегося выговорить "зэ вэжа ыз файн", и мягкие, круглые титьки англичанки, опять сука пришедшей без лифчика, заставляющие весь урок ерзать, пристраивая в режущих штанах ноющий кол члена – сука, ах ты сука…

В хамвике, под вой печки и рокот двигателя, качает головой в такт плееру Римас Пакачюс. В принципе, нарушение – но какой, скажите, дурак будет вышагивать вокруг джипов с винтовкой наперевес? В двадцать-то с лишним градусов? Внутри зоны, окруженной интеллектуальными минными полями, нашпигованной датчиками, регулярно просматриваемой спутниками. Да и янки не идиоты, будь здесь хоть чуть-чуть опасно, хрен бы они полезли в эту дыру. Римас насмотрелся на них – нет в мире более трусливого народа, у них мужики как бабы, а бабы… Бабы – да, это нечто. Не дай Бог пододвинешь такой банку пива за стойкой – все, море ужаса: что ты, как будто по заднице ее шлепнули, все ее права разом нарушили, только сами, только они могут подойти к парню… Наверное, не стоит так уж стараться попасть в Штаты; хоть там, говорят, платят чуть ли не так же, как в этой дыре.

Римас рефлекторно оглядел панораму заснеженного завода, мрачно обступившего громадный пустырь с двумя крохотными джипами перед воротами в сером бетонном корпусе. Что-то царапнуло по вниманию… Что там, вроде еще вот недавно ничего не было… – Римас не спеша обернулся, пытаясь разглядеть через покрытое разводами стекло то ли тряпку, то ли еще какой мусор, не замеченный им ранее – и замер, пытаясь проморгаться: тряпка встала, обернувшись каким-то незнакомым человеком, с длинной черной бородой. Человек шел к Римасу, сотрясаясь то ли от кашля, то ли… да, от смеха. Римас попытался приоткрыть дверь, чтоб лучше рассмотреть неожиданного визитера, но очки тут же прихватило, и стало нисколько не лучше, чем через примороженное окно… Форма наша, индиец какой-то; точнее, сикх? Вроде они бороды носят; че-то я не видел его раньше. И смеется – че смешного? Напугать хотел, что ли… – до литовца все никак не могло дойти, и так и не дошло, пока рыдающий от смеха Ахмет не саданул прикладом ему в переносицу, разбрызгивая хрупкую пластиковую оправу.

Сережик проснулся от странного звука – по тоннелю приближались голоса… С кем это он? – никак не мог взять в толк парнишка, но на всякий случай положил у щели фонарь и взбежал на второй ярус, изготовившись к стрельбе. Решил выпустить, если что, рожок и дунуть наверх, в потерну. В голове у Сережика крутились самые дикие варианты, один хлеще другого, но расслышав, как у самых дверей Ахмет повелительно прикрикнул на своего собеседника, Сережик успокоился и стал с интересом наблюдать за происходящим.

В щель между взорванными дверями полетели такие же куртки, штаны и ботинки, в каких ходит Старый – и сердце Сережика дало алчный перебой – …Похоже, и я нынче прибарахлюсь… За одеждой последовало оружие – Сережик насчитал четыре точно таких же, как та, кургузая, винтовки; три одинаковых пистолета, весь в пятнах крови сверток из военной камуфлированной футболки, какой-то пластиковый сундучок, тяжко звякнувший чем-то железным – Сережик, присвистнул про себя: "Да, со Старым, похоже, не соскучишься…", а из темной щели все летели и летели всякие разности, глухо шлепаясь о кучу одежды. Наконец, поток иссяк, и из щели раздался голос Старого:

– Ну и че там дрочим, Сяр-рожа?! А ну бегом сюда!

– Здеся я! – сбежав по лестнице, доложил в темную щель Сережик.

– Спал, что ли?! Щас тут к тебе один тормоз вылезет, веди его к дальней стене и ложи мордой вниз. Хоть чуток дернется – вали на хуй, еще наловлю. Понял?

– Да, давай его! – откликнулся Сережик, по легкому изменению тона поняв, что последняя фраза предназначалась не столько ему; но тогда кому?

Кого мог прищучить в тоннеле Старый? Только хозяйку, кого еще; но ведь хозяйки-то по-нашему вряд ли понимают… Однако внутри дырки Старый втолковывал кому-то злым голосом, совсем не упрощая языка и не стараясь быть понятным:

– Ну, Раймонд Паулс, лезешь в дырку, и быстро – быстро, сука, понял? отбегаешь вперед-вправо и ложишься у стены! Малейший намек – пристрелю к ебени матери. Понял, бибис[66]66
  Бибис – грубое выражение в литовском языке, означающее член.


[Закрыть]?

В ответ раздалось какое-то тихое бубнение, и снова злющий голос Старого:

– Смотри, сука. Пошел!

В щели показалось залитое кровью лицо человека – но даже сквозь размазанные потеки крови Сережика изумила чистота. Человек был невозможно, удивительно чистым! Щурясь на Сережиков фонарь, он на секунду замешкался, но Старый тут же с ноги его поторопил: человек вылетел из щели, неловко растянувшись на бетоне.

– Ты! Ползком давай! – срывающимся голосом закричал Сережик, от волнения танцуя на месте – у него на прицеле была самая настоящая хозяйка!

Хозяйка оказался сметливым и въехал, чего от него хотят. Отполз к стене и затих, сложив руки на затылке. Сережик въехал ему носком под ребра, но хозяйка тоненько завыл и начал корчиться на полу, словно пытаясь залезть под себя… Тьфу, сука, чмо поганое, никакой твердости в нем… – плюнул про себя Сережик, – Даже пинать тебя в падлу… – и едва не укатился в угол, выронив волыну: в затылке сразу запекло от щедрой затрещины.

– Старый, ты че-е-е-е-е… – удивленно протянул Сережик, тряся звенящей головой.

– Ты баран. Знаешь, почему пленных бить не надо?

– А че, не надо? Ну и почему это – "не надо"? – набычившись, буркнул парнишка.

– Он может тебя специально разводить. Пока ты в трех-четырех шагах, тебя трудно достать. А тут ты сам подошел: нате, товарищ враг, ломайте мне кадык. Понял, дурила?

– И че, как он меня с пола достанет? Мордой вниз?

– Узнать хочешь? – уже не злобно, а насмешливо спросил Старый.

Почтя за лучшее не спорить, Сережик решил и впредь пользоваться чужим опытом,… а че? Грех рыло воротить, когда само прет. Че спорить-то, Старый по-любому знает че впаривает – вон, до зачистки Дом держал, считай что один – и говорили, что аж с Самого Начала. И сейчас вон – где все? Нету. А Старый – вот он, не успел появиться, как все у него в шоколаде, сидит вон на самой настоящей хозяйке, ветки ей крутит… В Сережиковой душе даже затрепетала надежда – вот сейчас Ахмет всяко сделает себе Дом, и обязательно пристегнет Сережика. И все станет… ну, не совсем по-старому, но хотя бы… Почему нет-то? Че, вот так выгонит, что ли? Нет, своими не кидаются, а… Тут Сережика пронзила очень простая мысль, он даже удивился, как не подумал об этом раньше: а куда подевались старые Ахметовы семейники? Как так – он живой, а где они?

– Старый! Слышь! А почему… – Сережик повернулся к Ахмету, энергично возящемуся с чем-то, сидя на ногах хозяйки.

– Чего тебе? – обернулся Старый, и по крови, блеснувшей в глубине его зрачка парнишка понял, что едва не совершил одну из самых больших ошибок в своей жизни.

– Почему ты ему руки сразу не покрутил? – на ходу переобулся Сережик.

– А всю эту херню сам бы тащил, да? – весело оскалился Старый. – Не, Сереж, ты вроде ушлый пацан, но иногда как ебнешь че-нибудь… Кстати, собирай давай всю эту срань и тащи на третий, к дверям нашей потерны. Что кровью ухуйкано – то на самый верх и ототри снегом. Только сразу, понял? Засохнет – все, пиздец.

Сережик поплелся исполнять порученное, размышляя о приобретенном опыте. Вроде бы ничего такого не произошло, но эти размышления словно пробили какую-то перегородку в его голове, и он как-то сразу и в целом понял человеческую повадку. Судьба снова воспользовалась ногой Ахмета, второй раз отвешивая ему пинка – первым она выпнула его из смерти, когда именно Ахмет приказал Немцу отвести к базарным чумазого волчонка, найденного среди развалин; вторым она вбила в юную голову понимание простых вещей, отчего-то упорно игнорируемое большинством живущих. Стирая куртки мертвых врагов горстями сухого снега, тут же превращающегося в вонючую кровавую кашу, Сережик удивленно смотрел внутрь себя – как многого он не замечал… Теперь он сам, сам сможет все сделать, даже если Старый прямо сейчас исчезнет так же внезапно, как появился…

Развесив стиранное на перилах, Сережик развел еще один костер и спустился вниз – че там Старый возится с хозяйкой? Спускаясь, он своим новым взглядом увидел многое, до сих пор отделенное от его понимания стеной легкомысленного, наплевательского безразличия, которую многие, можно даже сказать – подавляющее большинство, и принимают за настоящий мир… Вон как Старый сидит – сверху его не пристрелишь, спускаться надо. Пока будешь спускаться, он тебя сам десять раз достать успеет. Даже если с пол-лестницы спрыгнуть – все равно получается, что его этот прикрывает. Нет, надо же! Это че выходит, что он и от меня всегда бочины ждет? Получается – да…

Заметив чуть намеченное поворотом головы недовольство Старого, Сережик сел на вторую ступеньку и выключил фонарь, всем видом давая понять, что помехой не будет. Тем временем его накрывало все сильнее – в голове неслась вереница кадров его жизни, неправильно понятых тогда ситуаций, неверно решенных задач – хотя все так просто… Но ничего уже не поправить, да и зачем – все идет как надо, потому что по другому просто не бывает.

Хозяйка сидел перед Старым и то плакал, то смеялся каким-то дурацким смехом, от которого Сережику хотелось подбежать к нему и пнуть со всей дури в поганую чистенькую башку, чтоб заткнулся и не дергал за что-то внутри, слабенькой, но непереносимой щекоткой откликающееся на его дебильное ржание.

…Ишь, сука, весело ему. Ниче-е-е, пидарас, как Старый все у тебя узнает, че ему надо, я его попрошу, чтоб мне кончать тебя дал. Я тебя, урода, выверну… – Сережик вдруг ярко-ярко вспомнил, как они с матерью отбивались от соседей по подвалу, когда отец умер, и соседи хотели его поделить. До него вдруг дошло, что отцом бы дело не кончилось – Кузнецовы точно подбили бы остальных сожрать и Сережика тоже. Из памяти всплыл смрадный беззубый рот старшего Кузнецова – здоровенного носатого дылды, хитрого и трусливого… Эх, жалко, сдохли падлы… – скрипнул зубами парнишка, успевший в свои годы понять, что никаких прощений не бывает, ни за что… Я бы вас без ножа разорвал, руками, сука… И это все вы, вы, бляди, все из-за вас!… Хозяйка явно почувствовал Серегин взгляд, и несколько раз попытался рассмотреть что-то во тьме, окружающей небольшой костерок, на котором светится алым тире так и не пригодившийся Ахмету шомпол.

…А вот, когда зачистка?! Как вы нас, суки?! Как, блядь, тараканов, сука, как тараканов… Сережик, содрогаясь, вспомнил, как с неба упало что-то непонятное, жгущее и выворачивающее наизнанку. Ошалев от боли, ржавой кочергой размешивающей мозги в черепе, Сережик тогда не удержался на краю воздуховода, ведущего в огромный гулкий бункер опилосборника, и рухнул в его пыльное нутро, едва не размозжив голову о собственную казну. Прочихавшись и очистив глаза, он заметил, что боль, сбившая его вниз, скачкообразно усиливается, стоит ему покинуть область, равноудаленную от краев и центра. Это, в общем, его и спасло – сумей он преодолеть боль и выбраться, его бы прикончил не выстрел, так газ: население Базара потребовало большого расхода, и зачистка плотно нашпиговала здание шашками. Поздним утром следующего дня, практически днем, он впервые решился пошуметь и вылез из циклона. Мертвая, невозможная тишина сразу подтянула желудок к горлу; он еще не умел принимать решения автоматически, и это спасло его во второй раз. Инстинктивно обходя свою кафушку, Сережик двинулся по пустому базарному залу в сторону главного входа, то и дело замирая и прислушиваясь. Толкнув дверь в вестибюль, он тотчас зажмурился, пытаясь выкинуть из головы маячащую перед глазами картинку, и ринулся к дверям.

Оскальзываясь на сплошном ковре неокоченевших еще мертвецов, он несколько раз поверхностно хапнул отравы, и с раздирающимися легкими вышиб незапертую дверь. Даже этой малости хватило на несколько дней, проведенных им в бреду от разламывающей голову боли в самом дальнем сарае Базара, но потом жирнеющий смрад выгнал его и оттуда. А потом пришли чужие… Сережик исжевал себе тогда все губы, бессильно глядя, как чужаки дербанят его наследство. И все из-за этих ублюдков, сломавших жизнь уже по второму разу! Кишки им, пидарасам, выпускать надо, а не беседовать!… Че он, сколько можно лясы точить! Резать эту мразь давно пора!…

– Сереж, у тебя там ниче не горит? – отвлекся от беседы с хозяйкой Ахмет: парня пора было немного одернуть, больно уж разогнал сам себя, аж запекло с его стороны.

…Сука, да он че, в башке у меня сидит, гад старый?!… – молча сорвавшись, дунул вверх по лестнице Сережик, коря себя за разгильдяйство – на подолах курток уже образовались поджаристые темные пятна. – …Бля, вроде костерчик-то еле дышит, а вон че… Куртки верхом еще парили, в то время как низ просох до соломенной пухлой легкости… Ух ты, во добрые ватники-то! – по-детски легко отвлекся от мрачных воспоминаний парнишка. – А ну, че он еще там добыл…

Добычи хватало, одних сигарет три пачки; начатые, да из трех две-то всяко выйдет. Батончики из войскового рациона – стараясь не хрустеть, Сережик быстро набил рот одним из них, выпучив глаза от вязкой натуги в челюстях. Классные здоровые фонари, если раскрутить, то вываливается аж четыре здоровенных батарейки, таких же, как в их со Старым маленьких фонариках. Связка пластиковых хомутов – гуманные наручники… Вы тут в плен кого-то брать собрались, да? – злорадно подумал Сережик. – А тут на тебе, облом. Встретили случайно Старого… Крохотный серебристый брусочек с поролоновыми шариками на концах проводков. Это музыка, Сережик видел такие у богатых медных пацанов, заходивших пожрать вкусной стряпни Сан Иналыча. Вставив шарики в хлюпнувшие серой уши, Сережик тут же их выдернул и протер – потом, когда уши почищу. Большие складышки с прищепкой для пояса – здорово, все черные, в темноте не блеснет, не попалишься… Интересно, а че это Старый их за хуй не считает? С поварешкой своей все ходит… – Сережик вспомнил, с каким пренебрежением Ахмет кидал их тогда в мешок, и тут же прицепил один к матерчатому натовскому ремню, стягивающему его щегольские серые штаны. Пистолеты. Так, это лучше не трогать. Протереть, сложить аккуратно, и все. Сережик тщательно перерыл кучу добычи, складывая обоймы рядом с глоками. Теперь ихние волыны посмотрим… Да-а, во уебище-то… – неодобрительно оглядел Сережик положенную на колени винтовку. Кургузый пластиковый приклад, короткий штырь ствола неладно вылазит из корявого нагромождения черного пластика и такого же черного алюминия. На узле газоотвода торчит высоченный складной намушник, на салазках странная коротенькая оптика – сплошь острые выступающие углы, вся какая-то рифленая, в руках держать несподручно, ужас один. С такой по завалам не полазать, среди арматурки-то, наскрозь проросшей кустами. Сережик развязал хрустящую запекшейся кровью футболку… эх, бля, забыл состирнуть. Ладно, по утрянке… и вывалил магазины. Присоединил, выкинул патрон. Затвор работал как-то мелко и неразмашисто, чувствовалось, что немного грязного снега с песочком – и все, тушите свет, ведите люсю… Гавно у них волы-ы-ы-ны… – зевнул угревшийся Сережик, потихоньку вырубаясь.

– Вставай! – в бок откуда-то прилетел увесистый тычок, выбив Сережика из мутного и тревожного сна. – Проклятьем, м-м, заклейменный…

Сережик резко подскочил, забыв спросонья, что хвататься теперь надо не за голенище. У костерка сидел Старый, пристроив к углям свою кружку с каким-то варевом. Приятно просыпаться даже от пинка, зная, что начавшийся день сулит тебе что-то хорошее… Если только этот его уже не кончил…

– А этот? Ахмет, где хозяйка? Ты не кончал его?

– Ух ты, кровожадный какой. Нет, не кончал. И ты расслабься.

– Почему это? Мы его че, не будем валить?

– Мы его за пазухой носить теперь будем. С ложечки кормить и носик вытирать. На-ка. – Старый бросил на колени Сережику половину батончика. – Ты, правда, один срубал уже вчера, ну да хуй с ним. Детство твое, так уж получилось, протекает без буфета с вареньем, значит – косяка тебе не пишем. Ну, че вылупился. Давай, пей чай-то.

– Эт че у тебя, багульник, что ль? Ща, поссу…

Пристыженный и ничего не понявший Сережик поплелся на первый, мимо дрыхнущего с покрученными назад руками хозяйки. Прицелился, и коротко вбил носок чуть выше лобковой кости – по утрянке оно самый смак, наспал ссаки-то за ночь. Не обращая внимания на ругань Старого, проскользнул в тоннель и удовлетворенно полил ржавые рельсы, слушая захлебывающийся хозяйкин вой.

Вернулся, сел к костру, и едва протянул руки погреть, как голову бросило чуть ли не в пламя. В ушах зазвенело, и затылок словно опустили в кипяток… Эх, пригнуться не успел, как быстро, гад, хрен среагируешь…

– Ты слышал, что я сказал за хозяйку?

– Ну… – по спокойному голосу Старого Сережик понял, что все выебоны лучше пока отложить подальше. Но грозу обнесло стороной – Старый начал просто ругаться:

– Хуй гну! Баран! Ты че, не понимаешь, что так и привалить недолго?

– Да ну, че там… – покорно склоня голову, начал технично тупить Сережик. – Пад-у-умаешь, пнул раза…

Получилось. Старый чуял лукавство, но конкретно предъявить не мог, и потому удалось отъехать выслушиванием сердитого объяснения про опасность ударов по мочевому пузырю… Ниче, Старый уйдет, я тебе еще выпишу пару саечек…

– Иди теперь перекидывай его в сменку. А то не доведу мокрого-то. Пиздить его больше не вздумай.

Куда? – едва не сорвалось с языка, но Сережик вовремя спохватился и только кивнул, срываясь с места – сделаем, мол, не извольте беспокоиться, и с отвращением сменил штаны жмущемуся, как баба, хозяйке. Литовец, на самом деле, едва не умер от страха, когда к нему вновь спустился злобный как хорек подросток, и начал стягивать с него обувь и штаны… Во сыкло-то, а?! Что по жизни ссыт, что в штаны, у-у, блядина, все равно запорю тебя, пидораса…

– Когда кто-нибудь из вас последний раз видел хаслинского?

Народ молчал. Ахмет видел, что молчат из инстинктивного желания противостоять. То, что он стоит здесь и задает вопросы, в их глазах уже огромная уступка. Ладно.

– Не увидите больше. Хасли – все, зачищены, до земли. Сейчас это чмо расскажет, как это все было. Давай, бибис. Подробно, понятно, с расстановкой.

Литовец начал рассказывать, поначалу запинаясь через каждое слово. Ахмет уж собрался достать кухарь и немного поковырять ему возле уха, но внезапно догадался и потянулся собой к голове врага, распутывая нервно сокращающиеся белесые трубочки. Дело пошло на лад – рассказ пошел побойчее, оставалось только подправлять в нужную сторону. Пыштымцы слушали молча, не перебивая и даже не шевелясь. Когда рассказано было достаточно, Ахмет насмешливым "Ачу уш докладас"[67]67
  Ачу уш – «спасибо за», выражение в целом – издевательство над литовским номогенезом. В случае отсутствия литовского эквивалента обычно просто заимствуется русское или английское с прибавлением окончания «-ас».


[Закрыть] прервал докладчика и обратился к мужикам: