Текст книги "Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века"
Автор книги: Бенджамин Мозер
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Глава 2
Главная ложь
В 1949 году, вскоре после того, как Сьюзен начала учиться в Чикагском университете, она болтала в столовой с группой таких же первокурсников. Одна из девушек, Марта Эделхайт, упомянула, что, когда была ребенком, летний лагерь (англ. Camp) помог ей «полностью не сойти с ума». «Camp, – отвечала Сьюзен, – был самым страшным, что случилось в моей жизни». Марта продолжала рассказывать о том, каким прогрессивным был лагерь Эрроухэд в Понокосе. «Именно там я и была! – воскликнула Сьюзен. – И из него сбежала».
Марта с удивлением смотрела на Сьюзен. Дело в том, что в лагере Эрроухэд ходили легенды о девочке, которая убежала. Тогда Марте было шесть, а Сьюзен семь лет. «Все обитатели лагеря ночью проснулись, потому что одной девочки недосчитались», – вспоминала Марта. Вызвали полицию. «Это был просто кошмар». И вот через много лет эта девочка неожиданно появилась. «Ей этот лагерь был поперек горла, – вспоминала Марта. – Она ненавидела его всей душой и не хотела в нем находиться. И никто ее не слушал».
Побег Сьюзен из лагеря был реакцией на две глубокие травмы – смерть отца (интересно, сообщила ли Милдред дочерям к лету 1939-го о том, что их отец умер?), а также желание быть с матерью. «Я всегда пыталась привлечь ее внимание. – говорила Сьюзен. – Постоянно. Сделать то, за что она меня полюбила бы»[75]75
Author’s interview with Vincent Virga.
[Закрыть]. Но «мама отправила ее в лагерь, чтобы заниматься тем, что ей нравится»[76]76
Author’s interview with Martie Edelheit.
[Закрыть], – утверждала Марта.
Понятно, что женщине, потерявшей мужа и совершившей почти кругосветное путешествие, нужен был покой и отдых. Однако Милдред так бросала дочерей практически сразу после их рождения. В итоге страх быть брошенной и вследствие этого стремление бросить человека до того, как он или она бросит ее саму, стали одними из основополагающих страхов и черт характера Зонтаг.
Милдред пришлось смириться и подстроиться под новые условия жизни. У нее были деньги. Компания Kung Chen Fur в то время платила не менее 500 долларов в месяц, что в пересчете на деньги 2018 года составляет более 8000 долларов. Однако под руководством младшего брата Джека Арона, имевшего репутацию совершенно некомпетентного человека, бизнес Розенблатта рушился. Кроме этого, из-за начавшейся войны спрос на меха упал, а сложности ведения бизнеса, напротив, возросли. Через несколько лет этот источник дохода совсем иссяк[77]77
Author’s interview with Judith Cohen.
[Закрыть].
Милдред не бедствовала, хотя смерть мужа сильно ограничила ее возможности. Складывается ощущение, что она постоянно пыталась найти новую жизнь, постоянно куда-то ехала. Она продала дом в Грейт-Неке и переехала в Верону в штате Нью-Джерси. Там короткий период времени Милдред жила рядом со своим отцом, проживавшим в Монтклэре. Возможно, Милдред не понравилось это слишком близкое соседство, и она с девочками уехала в Майами-Бич, где они провели год, с 1939-го по 1940-й. После этого она снова вернулась на север и поселилась на Лонг-Айленде в Вудмере. В 1941 году она перебралась в Форест-Хиллз в Куинс, где они прожили до 1943-го, после чего отправились на запад и поселились в окруженном пустыней Тусоне. Там, ближе к Западному побережью, на котором Милдред выросла, она и осталась до конца своей жизни.
Кочевой образ жизни Милдред (который, кстати, передался по наследству ее дочери) оказался отягощен алкогольной зависимостью. Она начала пить, чтобы забыть о смерти мужа и из-за не особо удачных попыток построить новую жизнь. Милдред не упоминала о своем алкоголизме ни Сьюзен, ни уж тем более кому-либо из посторонних людей. Она всегда держалась в рамках приличий и хорошего тона и, встречая гостей с высоким бокалом водки со льдом в руке, интересовалась: «Не желаете воды?»[78]78
Author’s interviews with Terri Zucker and David Rieff.
[Закрыть] Ей было сложно бороться с проблемами этого мира, и поэтому она много времени проводила, лежа в спальне, переложив заботу о хозяйстве и детях на плечи Нелли и Роуз.
Милдред выходила из апатичного состояния, лишь когда рядом находился кто-то из ее ухажеров. «У нас было много «дядь», – вспоминает Джуди[80]80
Judith Cohen in Nancy Kates, dir., Regarding Susan Sontag, HBO, 2014.
[Закрыть]. – И далеко не всегда мы знали, как их зовут… Одного из них звали «Дядя» (Прим. пер.: UNK – сленг «дядя», а также сокр. Unknown / неизвестный)[81]81
Author’s interview with Judith Cohen.
[Закрыть]. Но когда рядом с Милдред не было мужчины, то, по словам одного из друзей Сьюзен, «мать в буквальном смысле перекладывалась в кровать дочери со словами: «О Боже, моя драгоценная, я без тебя и дня не протяну»[82]82
Author’s interview with Don Levine.
[Закрыть].
А если рядом был один из «дядь», Милдред было совершенно не до Сьюзен, от которой она полностью закрывалась. «Когда я была ребенком, М. мне не отвечала, – писала Зонтаг в своих дневниках. – Это было самым страшным наказанием и поводом для расстройства. Она всегда была в «выключенном состоянии», даже когда не злилась. (Один из симптомов алкогольной зависимости.) Но я не сдавалась»[83]83
Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 29.08.1964.
[Закрыть].
Вполне возможно, что Милдред и понятия не имела о том, как быть матерью. Но она была красивой и посвящала много времени своему внешнему виду. Она знала, как найти подход к мужчинам, и умело привлекала к этому своих дочерей. Милдред была в восторге каждый раз, когда кто-нибудь принимал ее за сестру Сьюзен. Сначала она использовала дочерей, чтобы выглядеть моложе, а позднее отказывала им в общении, когда стала на их фоне смотреться «просроченной»[84]84
Author’s interviews with Don Levine and Judith Cohen.
[Закрыть].
Уже в самом раннем возрасте умные не по годам сестры нашли способ, который заставлял маму обращать на них внимание. «Я знала, что одной из вещей, которая доставляла моей матери удовольствие, было эротическое обожание, – писала Сьюзен. – Она делала вид, что со мной флиртует, возбуждает меня, я делала вид, что она меня возбуждает (и действительно возбуждалась)»[85]85
Sontag Papers.
[Закрыть]. Когда никакого «дяди» на горизонтах не наблюдалось, Сьюзен исполняла эту роль. «Не бросай меня, – умоляла Милдред. – Ты должна держать меня за руку. Я боюсь темноты. Ты мне нужна, моя дорогая, моя драгоценная»[86]86
Author’s interview with Don Levine.
[Закрыть]. Сьюзен была матерью своей матери, а также и ее «мужем», вынужденным соперничать с мужчинами, которые увивались за молодой вдовой-красавицей. «Я победила ее бойфрендов, которые отнимали время, но не затрагивали чувств (как она мне сама неоднократно говорила). Со мной она была «женственной», я же исполняла роль застенчивого и обожающего мальчика. Я была деликатной, ее бойфренды – грубыми. Я ее любила и играла роль влюбленной в нее»[87]87
Sontag Papers.
[Закрыть]. Когда с мужчинами ничего не складывалось, у Милдред всегда была Сьюзен.
Зонтаг писала, что мать приписывала ей «магические качества» и считала, что «умрет, если я не буду ими делиться»[88]88
Ibid.
[Закрыть]. Милдред нагрузила ребенка грузом ужасной ответственности. При этом угроза того, что мать «бросит» Сьюзен, всегда была реальной, и Милдред действительно ее «бросала», как только на горизонте появлялся подходящий мужчина. Такой стереотип поведения с угрозой потери партнера передался от матери к дочери. Сьюзен жила в «постоянном страхе того, что она неожиданно и резко закроется»[89]89
Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 09.08.1967.
[Закрыть]. От Милдред Сьюзен научилась тому, что для поддержания огня обожания необходимо периодически отказывать во внимании человеку, который испытывает к тебе страсть.
Вот таким, по словам Сьюзен, был ее «важнейший опыт». Такой стереотип поведения создал садомазохистские тенденции, которые были свойственны Зонтаг всю последующую жизнь. В семье, в которой она выросла, любовь не дарили безоговорочно. В ее доме любили лишь на время и переставали любить тогда, когда заблагорассудится. Правила этой игры, в которую невозможно выиграть, Сьюзен выучила с самого детства. Милдред «нуждалась» в своей дочери, и Сьюзен пришлось научиться тому, как обезопасить себя от перепадов настроения матери. Сьюзен страстно желала того, чтобы она была нужна своей матери, но при этом презирала ее «слабость и несчастную долю», и когда поведение Милдред становилось уж совсем пафосным и гротескным, дочери не оставалось никакого другого выбора, как самоудалиться[90]90
Sontag Papers, n.d.
[Закрыть]. «Когда она нуждалась во мне, но я не пыталась получить от нее то, что было нужно мне, – писала Сьюзен, – я чувствовала себя подавленной, удалялась и делала вид, что не замечаю ее чар»[91]91
Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 09.08.1967.
[Закрыть].
Позднее Зонтаг по самым разным причинам не любила «ярлыки». Она отказывалась от предложений включить ее произведения в антологии женщин-писателей. Она советовала Дэррилу Пинкни не думать и не писать слишком много о черных, а Эдмунду Вайту – о геях. Она считала, что писатель должен стремиться быть максимально индивидуальным, чтобы его произведения приобрели общечеловеческий и универсальный характер. Несмотря на то что совсем немногим удавалось быть настолько индивидуальными, как Зонтаг, сама она осталась почти до карикатурных масштабов взрослым ребенком алкоголика со всеми вытекающими слабостями и сильными сторонами, обусловленными воспитанием пьющими родителями.
Уже будучи взрослой, Зонтаг писала о том, что рак поражает людей вне зависимости от их идеального характера, степени сексуальной репрессии, а также цветастых эвфемизмов, при помощи которых человек отрицает свою болезнь. Рак – это всего лишь заболевание. Говорят, что и алкоголизм – заболевание, потому что у него есть свои симптомы. Точно так же, как и в случае с любой другой патологией, развитие этой болезни достаточно предсказуемо.
Предсказуемым является также и влияние родителей-алкоголиков на своих детей. Правда, это влияние стали хорошо понимать лишь тогда, когда Сьюзен уже выросла. «На самом деле я никогда не была ребенком!»[92]92
Зонтаг. «Заново рожденная», 3 марта 1962. Ад Маргинем Пресс, 2013.
[Закрыть] – писала она, когда ей было за двадцать. Это восклицание показывает горечь, которую Зонтаг чувствовала по поводу своего украденного детства. «В каком случае ребенок не является ребенком? – задавала вопрос одна из специалистов в этой области Джэнет Войтитц. – Когда ребенок живет с родителями-алкоголиками»[93]93
Janet Geringer Woititz, Adult Children of Alcoholics (Deerfield Beach, FL: Health Communications, 1983), 3.
[Закрыть].
СЬЮЗЕН ДАЛИ ПОНЯТЬ, ЧТО ОТ ЕЕ ДЕЙСТВИЙ ЗАВИСИТ СУДЬБА МАТЕРИ.
Дети чаще всего стремятся сделать все идеально, и Сьюзен (которая, по словам ее матери, была ребенком с «исключительно хорошим поведением»[94]94
Sontag Papers.
[Закрыть]) была в ужасе от того, что может плохо выполнить возложенные на нее обязанности.
Дети алкоголиков остро осознают свои недостатки, страдают от низкой самооценки и, даже когда их хвалят, всегда чувствуют, что добились далеко не самых лучших результатов. Сьюзен понимала, что любовь ее матери не является безоговорочной, и во взрослом возрасте стала человеком, который требует уверений в любви, чтобы, получив их, отказать человеку во взаимности[95]95
This discussion relies on Woititz, Adult Children of Alcoholics.
[Закрыть].
Склонность Зонтаг к рефлекторному отталкиванию объясняется тем, что она выросла в семье алкоголички. К такому выводу можно прийти на основе появившихся относительно недавно научных исследований. Враги Зонтаг обвиняли ее в том, что она была слишком требовательной, суровой, негибкой и невеселой по отношению к себе. Утверждали, что Зонтаг не в состоянии перестать командовать и гнуть свою линию даже в самых тривиальных вопросах. Войтитц объясняет: «Ребенок родителей-алкоголиков никогда не чувствует, что контролирует ту или иную ситуацию. Он принимает на себя ответственность за все, что происходит вокруг него»[96]96
This discussion relies on Woititz, Adult Children of Alcoholics.
[Закрыть]. Дети алкоголиков часто становятся лгунами. Они не хотят рассказывать о том, что происходит дома, придумывают объяснения, создают сложные маски и утешаются собственноручно созданными фантазиями. Они не могут себе позволить чувствовать себя беззаботно, так, как ощущают себя их сверстники, поэтому становятся не по годам серьезными. Однако уже во взрослом возрасте такие «очень хорошо ведущие себя дети» могут при определенных обстоятельствах терять маску, под которой окружающие замечают взрослого, оставшегося ребенком.
«Королева отрицания» Милдред страшилась реальности и передала это качество Сьюзен. Впрочем, ее побег от реальности оказался более продуктивным, чем побег матери. Чувствуя себя дома «постоянно проживающим в другой стране иностранцем»[97]97
Sontag, “Pilgrimage,” The New Yorker, December 21, 1987.
[Закрыть], она мечтала о том, чтобы куда-нибудь убежать. «Кому принадлежит голос, зовущий уехать в Китай? – писала она. – Это голос шестилетней малышки»[98]98
“Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 7.
[Закрыть]. Она представляла себе «мир эксплуатируемых кули и конкубинов. Жестоких домовладельцев. Заносчивых и высокомерных мандаринов, скрестивших руки, спрятанные в рукавах мантий»[99]99
Ibid., 22.
[Закрыть].
Частично такие мечтания можно объяснить желанием увидеть отца. Однако литературную фразеологию игры своего воображения она заимствовала у матери. Милдред заставила Сьюзен захотеть убежать и предоставила ей все необходимые средства. В редком порыве материнской заботы Милдред научила Сьюзен читать. «Она написала ее имя мелом на доске, – вспоминал Пол Браун. – Произнесла «Сьюзен» и показала на дочь. Та повторила. Потом написала другое слово. После того как Сьюзен и его выучила, Милдред писала очередное новое слово. Так, в возрасте двух или трех лет, Сьюзен начала читать»[100]100
Author’s interview with Paul Brown.
[Закрыть].
Чтение помогло Сьюзен изменить и облагородить мир вокруг. Например, прочитав «Маленького лорда Фаунтлероя», она начала называть свою загадочную мать словом «дорогая». А еще книги помогали убежать от реальности. «Когда тебе что-то не нравится, – писала Милдред, – иди в свою комнату и читай»[101]101
Sontag Papers.
[Закрыть]. Надо сказать, что если бы Сьюзен чувствовала себя счастливой, то, вероятно, не стала бы так много читать. Милдред способствовала тому, что Сьюзен с головой погрузилась в чтение.
«Совершенно запуганная» не по годам ранними интеллектуальными способностями Сьюзен[102]102
Author’s interview with Judith Cohen.
[Закрыть], ее мать, как позднее и многие другие, боялась мнения собственной дочери. Когда однажды Милдред «застукали» за чтением журнала для домохозяек Redbook, она со стыдом спрятала его по одеяло[103]103
Author’s interview with Lucinda Childs.
[Закрыть]. Сьюзен не захотела лишний раз смущать мать и сделала вид, что не заметила «позорного» издания. «Я делаю все возможное, – писала Зонтаг, – чтобы не смотреть, не запоминать и никогда не использовать против нее то, что видела»[104]104
Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 10.08.1967.
[Закрыть].
Она делала вид, что не замечает своей матери, и в конце концов действительно перестала ее замечать. Состояние Сьюзен варьировалось между «пресмыкательством раба»[106]106
Ibid., 223, August 10, 1967.
[Закрыть] и его полной противоположностью. «Моя мать была ужасным человеком»[107]107
Author’s interview with Ferida Duraković.
[Закрыть], – заявила она подруге после смерти Милдред. «У меня не было матери, – говорила другу, с которым подробно обсуждала алкоголизм. – Все, что у меня от нее было, – это леденяще холодное чувство. Сплошная депрессия. Я постоянно пыталась привлечь внимание и завоевать ее любовь. У меня не было матери»[108]108
Author’s interview with Vincent Virga.
[Закрыть].
Все это было точно такой же карикатурой, как представление маленькой Сьюзен о том, что ее мать является романтической героиней. «Она была не в состоянии понять, что происходит с другим человеком, – заявил один из ее любовников. – Я имею в виду чувствительность, которую человек постоянно проявляет в обыденной жизни. Типа: «О чем ты думаешь, что ты чувствуешь, каково твое мнение по этому вопросу?» Сьюзен не была чувствительным человеком»[109]109
Eva Kollisch in Kates, Regarding Susan Sontag.
[Закрыть]. Она была не в состоянии увидеть разочарования, из-за которых ее мать закрылась от реальности. Такое ощущение, что Зонтаг не смогла увидеть связь между «главной ложью о том, кем является (ее мать)»[110]110
Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 10.08.1967.
[Закрыть] и тем человеком, которым была она сама. Она ненавидела ощущение «обмана», остававшееся от лжи. Однако несмотря на то, что она пыталась дистанцироваться («Я ненавижу в себе все – в особенности физиологию, все это так на нее похоже»), опосредованная связь с матерью оставалась[111]111
Ibid., 223.
[Закрыть]. Еще одна любовница говорила Сьюзен, что ею «управляет семейное представление о ней самой, и она играет роль дочери своей матери»[112]112
Зонтаг. «Заново рожденная», 29.02.1960. Ад Маргинем Пресс, 2013. Цитата Ирэн Форнес.
[Закрыть].
Глава 3
С другой планеты
Из всех обрывков воспоминаний, которые Сьюзен сохранила со времен смерти своего отца, есть вопрос пятилетней Сью Розенблатт, который дает нам некоторое представление о том, какой будет Зонтаг: «В чем разница между трахеей и пищеводом?»[113]113
Зонтаг. «Заново рожденная».
[Закрыть]
Другие обрывки воспоминаний тех времен свидетельствуют о состоянии, в котором тогда находилась Сью. Она помнила о том, что дядя Сонни бросил ее на глубоком месте реки, отчего у нее осталось легкая, но неисчезающая форма фобии к воде. Она запомнила паука в палатке на участке за домом, а также запах мочи в подвале сумасшедшего дома[114]114
Ibid., 115, январь 1957.
[Закрыть]. Волнения, пережитые ребенком, привели к появлению у Зонтаг астмы. Астма часто проявляется после душевных переживаний и тяжелого психологического состояния, а чувство того, что ты задыхаешься, испугает любого взрослого, не говоря уже о ребенке. Астма – первое серьезное заболевание в жизни Зонтаг, у которой было много недугов.
К «кошмарным обострениям астмы, во время которых чувствуешь, что тебя хоронят живьем»[115]115
Зонтаг. «Любовница вулкана», ЭКСМО, 2008.
[Закрыть], прибавилась другая серьезная напасть – полная неспособность Милдред помочь дочери в сложной ситуации. В неопубликованных мемуарах Зонтаг изменила имена, она писала о том, что во время приступов астмы мать «не могла облегчить страдания дочери, которая, откинув простынь, тянулась к потолку, пытаясь поймать легкими воздух»[116]116
Sontag Papers, dated 1948. Мэри – вымышленное имя, использованное Зонтаг в рассказах о Рози.
[Закрыть].
Милдред не могла находиться в спальне дочери, но и не оставалась равнодушной к ее страданиям. В 1939-м она в очередной раз (третий раз чуть более чем за год) затеяла переезд – семья вместе с Нелли и Роуз села на поезд и отправилась во Флориду.
Сьюзен пыталась понять заболевание, от которого, по словам Милдред, умер Джек. Тогда еще Сьюзен не говорили о том, что ее отец умер от туберкулеза. Девочка боролась с заболеванием дыхательных путей, ужасно переживая по поводу того, что и ее отец умер от подобной болезни. Несмотря на то, что Зонтаг не оставила практически никаких записей об этом периоде жизни в Майами-Бич, она многое поняла о заболеваниях легких, а пребывание в санатории останется в ее памяти на всю жизнь.
Флорида Сьюзен запомнилась «кокосовыми пальмами и белыми домами, украшенными имитацией мавританской лепнины»[118]118
David Rieff quoted in Daniel Schreiber, Susan Sontag: Geist und Glamour: Biographie (Berlin: Aufbau Verlag, 2010), 18.
[Закрыть], а также посещением бабушки Розенблатт, которая сообщила девочке, что Деда Мороза не существует[119]119
Sontag Papers.
[Закрыть].
В Майами было влажно, условия для лечения астмы оказались не самыми лучшими. В итоге семья прожила там менее года. В 1940 году Милдред перевезла девочек в Нью-Йорк, где они временно поселились в Вудмере на Лонг-Айленде, в районе гольф-поля Айдлвуд, на месте которого сейчас построен аэропорт им. Джона Кеннеди. Пребывание в этих местах не произвело на Сьюзен большого впечатления. Переехав в 1941-м в Хорест-Хиллз, она сама стала «большим впечатлением».
Уолтер Флегенхаймер был на несколько лет старше Сьюзен и учился в государственной школе № 144, в которой Зонтаг обучалась с пятого по шестой класс. Флегенхаймер вспоминал, как на детской площадке к нему с приятелем подошла девочка и спросила, учатся ли они в классе для «интеллектуально одаренных детей». Сьюзен начала ходить в ту школу не с начала учебного года, поэтому сама в такой класс не попала. Она с облегчение вздохнула, узнав, что мальчики обучаются именно по «интеллектуальной» программе. «Я могу с вами поговорить? – поинтересовалась она. – Все в моем классе такие тупые, что я не в состоянии с ними общаться».
Сью была остроумной, и это привлекло к ней более старших мальчиков. Они подружились, и Флегенхаймер с удивлением узнал, что она на два года его младше. «Она нисколько не уступала нам в интеллектуальном смысле, а мы тогда были совсем не глупыми ребятами». Они пообщались на площадке и потом зашли в квартиру семьи Розенблатт, в которой встретили «очень гламурную даму» Милдред, она была гораздо более «продвинутой, чем другие матери», вспоминал Флегенхаймер.
«Не припоминаю, чтобы Сьюзен тогда проявляла особый интерес к литературе, а также говорила о книгах и писателях», – говорил Флегенхаймер, но в памяти осталось ощущение харизмы Сью, которая всегда была «очень собранной», иногда «слишком сильно старалась», но при этом у нее были «звездные» качества, свидетельствующие о том, что ее ждет великое будущее.
«Когда мне было уже за двадцать и даже за тридцать, я в газетах искал имя Сью Розенблатт, потому что был уверен в том, что она стала великой. Но я нигде не встречал ее имени, поэтому решил, что она, в конце концов, не прославилась»[120]120
Author’s interview with Walter Flegenheimer.
[Закрыть].
На игровой площадке около школы № 144 Сью пока еще не говорила о книгах. По ее словам, в самом начале разговора с мальчиками она чувствовала себя изгоем. Дома – несчастная, в школе ей скучно, она мечтала о новой и прекрасной жизни.
ПОЗЖЕ ЗОНТАГ СТАЛА ПРИМЕРОМ ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ ВСЕХ ДЕВОЧЕК, ЛЮБЯЩИХ КНИГИ, ОДНАКО, КОГДА ОНА САМА БЫЛА РЕБЕНКОМ, ЕЙ НЕ НА КОГО БЫЛО РАВНЯТЬСЯ.
Критик и феминистка Кэролин Хейлбрун считала, что до недавнего времени написания и публикаций биографий заслуживали «только [женщины] члены королевских семей или женщины, сыгравшие роль в жизни великих мужчин». Женщины, которые сами добились успеха в жизни, даже не рассматривались. «Тогда писали мемуары про женщин, посвятивших себя и подчинивших свою жизнь судьбе мужчины. До 70-го для молодых читательниц, которые хотели получить от биографии женщины что-то большее, примеров для подражания было очень мало»[121]121
Carolyn G. Heilbrun, Writing a Woman’s Life (New York: W. W. Norton, 1988), 21. На стр. 12 она объясняет: «В 1984-м я достаточно произвольно назвала 1970 год началом новой женской биографии, потому что в тот год вышла книга «Зельда» Нэнси Милфорд. Значение этой биографии в том, что она указывает на предположение Скотта Фицджеральда, который думал, что обладает правом на жизнь своей жены Зельды в качестве своей художественной собственности».
[Закрыть]. В 1960-х годах даже творчество такой именитой писательницы, как Вирджиния Вулф, один из столпов американской литературной критики Лайонел Триллинг отверг как полностью несостоятельное[122]122
Carl E. Rollyson and Lisa Olson Paddock, Susan Sontag: The Making of an Icon (New York: W. W. Norton, 2000), 152.
[Закрыть]. Жена Триллинга горько шутила, что, чего бы она ни добилась в жизни, ее собственный некролог начнется словами: «Диана Триллинг, вдова профессора и литературного критика Лайонела Триллинга, умерла в возрасте 150 лет»[123]123
Michael Norman, “Diana Trilling, a Cultural Critic and Member of a Select Intellectual Circle, Dies at 91,” New York Times, October 25, 1996.
[Закрыть].
Среди мемуаров женщин-интеллектуалок поколения Зонтаг можно говорить об одном исключении из этого правила. В 1937-м вышли мемуары Евы Кюри под названием «Мадам Кюри». Сьюзен прочитала их, когда ей было семь или восемь лет. «После этого я захотела стать биохимиком и получить Нобелевскую премию, – говорила она потом. (Зонтаг не получила Нобелевской премии в отличие от Кюри, которая не только сама получила эту премию, но лауреатами этой премии были ее отец, муж, сестра, деверь и мать – последняя целых два раза). – Я не знала, что женщине довольно сложно получить такую награду»[124]124
Wendy Perron, “Susan Sontag on Writing, Art, Feminism, Life and Death”, Soho Weekly News, December 1, 1977.
[Закрыть].
Зонтаг всю жизнь с большим уважением относилась к «самой большой героине моего раннего детства»[125]125
Зонтаг. «В Америке», ЭКСМО, 2004.
[Закрыть] и в последнее десятилетие своей жизни даже рассматривала возможность написания биографического романа о Кюри[126]126
Author’s interview with Jarosław Anders.
[Закрыть]. Ева Кюри была надменной и умела вселять в людей страх, что заставило Сью размышлять о том, обладает ли она всеми необходимыми качествами для получения Нобелевской премии. Впрочем, она была уверена, что ее интеллект и способность «вкладывать больше, чем остальные», являются большим преимуществом. «Я решила, что смогу добиться всего, если только захочу (тогда я собиралась стать химиком, как мадам Кюри), что настойчивость и желание вкладывать в то, что считаю важным, больше, чем остальные, помогут мне добиться того, что пожелаю»[127]127
Зонтаг. «В Америке», ЭКСМО, 2004.
[Закрыть].
Из книг Сью вынесла представление о том, что социальная ответственность является социалистическим героизмом. В Форест-Хиллз она прочитала комикс о канадском враче Нормане Бетуне, который воевал на стороне коммунистов во время гражданской войны в Испании и после этого отправился в Китай, где героически погиб в борьбе за дело социалистического интернационализма (на службе Мао)[128]128
Зонтаг, «Заново рожденная», январь 1957.
[Закрыть]. Сью прочитала и книгу о побегах из тюрьмы «20 000 лет в Синг-Синге» Льюиса Лоуза, а также роман о несправедливости и мести «Отверженные» Виктора Гюго. В одном из интервью Зонтаг сказала, что «в течение нескольких месяцев жила в горе и напряжении», читая пятитомное издание Гюго. «Сознательным социалистом я стала после главы, в которой Фантина вынуждена продать свои волосы»[129]129
Quoted in Craig Seligman, Sontag & Kael: Opposites Attract Me (New York: Counterpoint, 2004), 16.
[Закрыть].
Существует одно объяснение тому, почему Зонтаг тогда ассоциировала себя с угнетенными. В годы проживания семьи в Форест-Хиллз Зонтаг узнала о нацистской политике истребления евреев. Полный масштаб этой трагедии стал известен после войны, однако евреи США понимали, что грозит их собратьям в Европе. В город приехали тысячи иммигрантов. Даже приятель Сью Волтер Флегенхаймер родился в Германии.
Позднее в жизни Зонтаг делала весьма неоднозначные заявления по поводу своей национальности. Израильскому писателю Йораму Канюку она заявила, что является «в первую очередь еврейкой, во-вторых, писательницей и, в-третьих, американкой»[130]130
Rollyson and Paddock, Making of an Icon, 161.
[Закрыть]. Канюк был в шоке, потому что «в ней не было ничего, что могло бы ассоциировать ее с евреями». Многие другие были с ним совершенно согласны. «Сьюзен не была похожа на еврейку», – говорил кинокритик Дон Эрик Левин и добавлял: «Если она и старалась вести себя, как еврейка, то из нее получалась Ханна Арендт»[131]131
Author’s interview with Don Levine.
[Закрыть]. Польский писатель Владислав Андерс, сопровождавший в поездке по стране группу американских писателей, вспоминал о том, что Джон Эшбери расплакался в Освенциме. «Но она не расплакалась. Она много говорила о манипуляции историческими фактами, о том, что некоторые аспекты страданий еврейского народа замалчивают, но для нее это были лишь философские размышления, а не вопрос, который затрагивает ее лично».
Иногда, как, например, в разговоре с Канюком, она подчеркивала свои еврейские корни. В других случаях, наоборот, умалчивала о них. Одной итальянской подруге она сказала, что первой синагогой, в которой она оказалась, была богатая синагога во Флоренции, хотя ее отчим основал синагогу на территории гораздо более прозаичной долины Сан-Фернандо[132]132
Author’s interview with Paolo Dilonardo. Паоло сказала, что первая синагога, которую она посетила, была во Флоренции. Ее сестра рассказывает об основании синагоги в долине.
[Закрыть]. Писателю Джонатану Сафрану Фоеру Зонтаг заявила: «У меня нет никакой еврейской истории, и я никогда не отмечала песах»[133]133
Sontag to Jonathan Safran Foer, May 27, 2003, Sontag Papers.
[Закрыть], хотя в ее семье, по воспоминаниям сестры, отмечали не только этот, но и другие еврейские праздники. Бабушка Зонтаг ела только в кошерных ресторанах, Милдред вела занятия еврейской школы прямо на ступеньках их дома, и Сьюзен сдавала кровь на нужды граждан Израиля[134]134
Author’s interview with Judith Cohen; Зонтаг. «Заново рожденная», сентябрь 1957.
[Закрыть].
Не будем утверждать, что Зонтаг выросла в семье ортодоксов. Милдред разрешала ставить дома рождественскую елку и разрешала дочерям ходить с Роуз в церковь. Зонтаг выросла в совершенно обычной еврейской семье среднего класса, и совершенно непонятно, почему она это отрицала.
Зонтаг родилась за две недели до того, как Гитлер пришел к власти, следовательно, одной из составляющих ее совершенно нормального еврейского воспитания стало чувство страха. Вне зависимости от того, насколько сильно она ощущала свои еврейские корни, она знала, что людям ее национальности грозит опасность. Зонтаг понимала, что, даже если она сама считала себя «номинально» еврейкой, для нацистов этого было вполне достаточно.
Однако опасность подстерегала ее не только во сне. Однажды, когда она возвращалась домой из школы в Форест-Хиллз, кто-то обозвал ее грязной еврейкой и ударил камнем по голове; да так, что пришлось накладывать швы. Травма оставила и психологические последствия. «Я думаю, нет, знаю, – говорила Джуди по поводу этого нападения, – что Сьюзен ненавидела ярлыки»[136]136
Author’s interview with Judith Cohen.
[Закрыть]. Зонтаг боялась ярлыков и старалась их избегать, в особенности наиболее опасных, то есть тех, которые имели отношение к национальности, полу и сексуальной ориентации.
Зонтаг боялась, что на нее могут навесить ярлыки, однако это не означало, что страдания еврейского народа были «проблемой, но не личного характера». На протяжении всей жизни, сталкиваясь с той или иной проблемой личного характера, она пыталась осмыслить ее интеллектуально. Абстрактные вопросы приобретали глубокий эмоциональный подтекст, что позволяло придать отвлеченным умозаключениям и конструкциям неожиданно свежий заряд актуальности. В книге «Болезнь как метафора» она не упоминает о том, что сама больна раком. Многие предметы ее интеллектуальных исследований имеют прямое отношение к страданиям еврейского народа, как, например, фотографии узников концлагерей, которые изменили всю ее жизнь.
Вскоре после окончания войны (возможно, сразу после того, как она увидела эти фотографии) Зонтаг написала стихотворение, в котором затронула многие вопросы, которые разрабатывала позднее, например, проблему того, как надо помнить, а также как стоит воспринимать боль других людей и как относиться к ней.
Прах сожженных в лагерях,
Истощенные тела расстрелянных, избитых, покалеченных,
Расскажите мне о том, что выпало на вашу долю,
Дайте мне вас запомнить…
Я не считаю, что ваш прах будет что-либо питать и сделает почву богатой,
Я не считаю, что в вашей смерти есть какой-либо смысл
И от нее будет какая-либо польза,
Простите за то, что у меня нет силы – даже если бы у меня было право —
Их преобразить.
В возрасте 12 или 13 лет она осознавала, что изувеченные тела выглядят непристойно, но тем не менее не отводила взгляда. При этом она решила не принижать жертв, навешивая на их мучения ярлык счастливого конца страданий. Зонтаг волновал вопрос о том, как нам помнить этих жертв. «Если в таких страшных картинах, рисуемых воображением, есть какое-либо чувство такта, я буду его искать», – обещала она[137]137
Sontag Papers.
[Закрыть]. И она действительно всю жизнь его искала. Но искала так, чтобы не затрагивать и не упоминать людей, которые, по ее мнению, привели к этой катастрофе. «Я пытаюсь делать это абстрактно»[138]138
Ibid.
[Закрыть].
В Нью-Йорке астматику Сью стало хуже. Милдред решила перевезти семью в Тусон, где в условиях пустынного климата с 1920-х годов строили санатории для людей с болезнями легких и дыхательных путей. К тому времени рекламщики уже придумали «козырь» для жаркой Аризоны. Они утверждали, что вопрос не в жаре, а во влажности. Вот что писали в рекламных брошюрах санатория «Пустыня»: «В середине лета температура резко повышается, но благодаря сухости воздуха у людей не случаются солнечные удары или перегревы. В сухом климате пережить высокую температуру воздуха гораздо проще, чем в условиях высокой влажности»[139]139
“The Desert Sanatorium and Institute of Research: Tucson, Arizona”, http://www.library.arizona.edu/exhibits/pams/pdfs/institute1.pdf
[Закрыть].
Сложно представить себе место на территории США, более не похожее на Нью-Йорк, чем пустыня Аризоны. Сью на всю жизнь запомнила безлюдные улицы Тусона, индейцев, экзотические флору и фауну, также удаленность от цивилизации. В одном из ее романов герой говорит о пустынях на юго-западе страны так: «Даже болотистые джунгли Панамского перешейка не произвели на них такого сильного впечатления»[140]140
Зонтаг. «В Америке».
[Закрыть]. После трех дней в поезде Сью выбежала из вагона и обняла кактус цереус.
Семья сняла дом № 2409 по Ист Драхман-стрит. Сейчас эта улица находится практически в центре города, но в 1943-м она представляла собой грунтовую дорогу и была так далека от цивилизации, что по пути к расположенной поблизости Arizona Inn Сьюзен часто встречала гремучих змей[142]142
Author’s interview with Larry McMurtry.
[Закрыть]. Они жили в стоящем на цементном фундаменте доме из четырех небольших комнат. Это жилище было настолько хуже всех домов, в которых Милдред жила в Китае и на Лонг-Айленде, что ей было сложно представить себе, что она задержится там надолго. Джуди, Сьюзен, Милдред, Роуз и собака Лэсси с трудом умещались в этом небольшом домишке. Впрочем, для девочек размер дома не имел большого значения, они предпочитали проводить время на улице или прятались от жары в дыре под землей (через некоторое время Сьюзен введет написание этого слова с большой буквы), которую вырыли на лужайке перед домом. Эта дыра надолго запомнилась как Сьюзен, так и ее сестре Джуди.
