Текст книги "Жестянка, полная червей (ЛП)"

Автор книги: Бен Бова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Бен Бова
Жестянка, полная червей

Царственная – иного слова для нее и не подберешь.

Взгляд, который журналистка устремила на собеседницу, был полон ничем не замутненного восхищения. Элверда Апачета предстала перед ней – худощавая, длинноногая, стройная, великолепная, величественная, мудрая. Царственная, одним словом.

Меж тем, отметила корреспондентка, в одеянии скульпторши ничего величественного: так, комбинезончик какой-то потрепанный линяло-серого цвета. Благородство проявлялось в манере держать себя, в поведении, а больше всего – в лице. Аристократическое лицо. Лицо царицы инков – цвета красной меди, со скульптурной лепкой высоких скул и надбровий и резко очерченным носом жительницы Анд. От ее миндалевидных, темных, будто омут, глаз не могло укрыться ничто. Казалось, они проникали в душу даже тогда, когда в них искрилась вся радость мира. Густые черные волосы тронула седина (тут космическая радиация поработала, а не только возраст, подумала журналистка). Волосы были аккуратно убраны в серебряную сеточку. Из украшений – только массивный серебряный браслет, скрывавший, вероятно, коммуникатор.

– Да, Сэма я хорошо знала, – ответила художница низким грудным голосом, когда журналистка задала свой первый, довольно неловкий, вопрос. Из уважения к корреспондентке Элверда Апачета говорила по-английски, но ее акцент таил память о высокогорье Анд. – Очень хорошо знала.

На журналистке был обычный парашелковый комбинезон цвета красного коралла с эмблемой Телевидения Солнечной Системы (стилизованное лучистое солнце), напыленной над левым нагрудным кармашком. В пояс у нее был вмонтирован миниатюрный диктофон. Корреспондентка сама поразилась тому чувству благоговения, с каким встретила Элверду Апачета. Положим, знаменитость. Из женщин первая, ставшая космоскульптором, и, что важнее, лучшая среди них. Так ведь на своем репортерском веку журналистка повидала немало, со многими встречалась – попадались люди и очень знаменитые, и властные, и скандально известные, и талантливые. Всяких хватало. Но ни от кого из них так не захватывало дух, ни в ком не видела она такого царственного величия. Интересно, эта царица инков на всех так действует? И на Сэма Ганна так же действовала?

Две женщины сидели в комнате отдыха Межпланетного Космического Университета. Небольшая и тихая, она была со вкусом убрана коврами теплых земных расцветок, покрывавшими не только пол, но и стены. Идеальное место для записи интервью. «Немалых денег, должно быть, стоило все это добро сюда доставить», – подумала журналистка.

Помещение располагалось в той части МКУ, что вращалась достаточно быстро, чтобы искусственно создать небольшую, примерно как на Луне, силу тяжести: компромисс между привычкой Элверды Апачета к чрезвычайно низкой гравитации и периодически подступавшими в полной невесомости приступами тошноты у журналистки. Она даже сейчас старалась не смотреть в единственный иллюминатор, где каждые несколько минут проплывал великолепный голубой шар Земли, тут же сменяемый черным провалом космоса.

Художница царственно откинулась на высокую спинку кресла, обитого мягкой буклированной псевдошерстью. В этот момент она выглядела владычицей с головы до пят, повелительницей, которая единым движением бровей способна и суд творить, и милостью одаривать. Журналистка, сидевшая на диванчике по правую руку от нее, чувствовала себя замарашкой, даром что комбинезон на ней был новехонький, а одеяние на Апачета протерлось едва не до дыр.

– Ходили слухи, что вы и Сэм были… – Девушка смущенно запнулась на миг, – …ну… любовниками.

Художница печально улыбнулась.

– Сэма я любила до безумия. Было время, считала, что и он, возможно, меня любит. Теперь же, после всех этих лет, – тут, как ни странно, улыбка ее сделалась еще нежнее, – я в этом не так уверена.

* * *

– Мы все тогда были куда моложе, – повела рассказ Элверда Апачета, – и любые страсти в нас быстрее пробивались на поверхность. Меня всякий пустяк из себя выводил, чуть что – и я, поверьте, бешеной делалась.

Вы, должно быть, помните, что я тогда переселилась на астероид, где и прожила в одиночестве почти три года. Даже припасы мне забрасывали на беспилотных ракетах. Представьте же, каково было мое удивление, когда проходивший мимо космический корабль пошел на сближение и пристроился на орбите свидания в каких-нибудь сотнях метров от моего астероида.

Это я так считала (и так называла его) – мой астероид. В соответствии с международным правом владеть им не мог никто. Однако никаких ограничений заниматься на небесном теле скульптурой не существовало. Астрономы назвали астероид Атен-1994-ЭД, и это должно было означать, что речь идет о 131-ом астероиде, открытом в 1994 году в группе Атен. Астрономы, ничего не скажешь, научились насыщать свои названия информацией, но романтики или поэтичности в них и в помине нет.

Сама я звала мой астероид Кипи-Камайос, что означает «Хранитель Памяти». И собиралась изваять на нем историю моего народа. В такой идее была не просто романтика – она дышала чистой поэзией. Ведь мы жили в горах с незапамятных пор. Даже самое имя моего народа, собственное мое имя, – Апачета, – означало собрание магических камней. Ныне мой народ покидает древние горные селения, разбредается по городам в долинах, теряя родовые черты и отличия в новом мире конвейерной монотонности и электронных утех. Кто-то должен был рассказать историю этого народа и рассказать ее так, чтобы она осталась в памяти вовеки.

Еще в университете Ла-Паса, прослышав про астероид, я поняла – это моя судьба. Даже в названии, данном астрономами, астероид нес приметы моего имени: Атен-1994-ЭА – Элверда Апачета. То было знамение. Я не суеверна, конечно, и вообще не верю ни в знамения, ни в приметы. Но я осознала, что судьбой мне назначено высечь историю моего народа на скалах Атен-1994-ЭА и обратить его в памятник исчезающей расе.

Кипи-Камайос – это сплошной камень с обильными прожилками металлов, кусок горы, плавающей в космосе, глыба почти в целый километр длиной. Его орбита была немного ближе к Солнцу, чем земная, поэтому почти каждый год астероид подходил к Земле достаточно близко, чтобы долететь до него можно было примерно за неделю, – тогда-то я и получала все мои припасы.

Как я уже говорила, меня удивило, когда вместо беспилотной ракеты рядом оказался целый космический корабль-товарняк. И еще больше удивило, когда кто-то на полном газу рванул от корабля к моему жилищу, даже не потрудившись испросить разрешения подняться на борт.

Я жила в мастерской, небольшой капсуле, где умещалось все необходимое: мои инструменты для ваяния, системы жизнеобеспечения, ну, и всякие личные вещи – одежда, спальник и прочее.

«Кто идет?» – послала я сигнал и вывела в центр экрана коммуникатора увеличенное изображение приближающейся фигуры. Ничего увидеть я, конечно, не могла, кроме белого скафандра и пузыря-шлема. Фигуру к тому же скрывала реактивная установка индивидуального перемещения – все это походило на человека, сидящего в кресле, у которого нет ножек.

Пришел ответ: «Меня зовут Сэм Ганн. На борту моего корабля припасы для вас».

Тут только до меня дошло, что я голая. Живя в одиночестве, я редко утруждала себя одеванием. И сразу же здорово рассердилась.

– Ну, так отгрузите припасы и ступайте себе дальше своей дорогой. У меня нет времени принимать гостей.

Он рассмеялся. И это меня поразило.

– Леди, – сказал он, – я ведь не просто в гости на чай-кофе собрался. Мне поручено вручить вам официальный юридический документ. Вручить лично. Из рук в руки. Вы же знаете этих крючкотворов.

– Нет, не знаю. И знать не хочу.

А сама бросилась к шкафчику, где содержался весь мой гардероб, и принялась рыться в нем, отыскивая что-нибудь поприличнее.

Теперь-то я понимаю, что мне следовало бы задраить входной люк наглухо, так чтобы незнакомец не смог войти. Это задержало бы применение против меня любых юридических санкций. Правда, всего-навсего задержало бы, но никак не избавило бы меня от них вовсе. Если взвесить все «за» и «против», то, позволив Сэму войти в мою мастерскую, войти в мою жизнь, я все же сделала, наверное, наилучший выбор.

К тому времени, когда до меня долетел шум заработавших насосов в шлюзовой камере, я уже натягивала на себя старенький джинсовый комбинезон, и, когда раздался лязг заглушки входного люка, успела рвануть молнию до самого горла.

Сэм вплыл через люк, шлем он уже снял и тот парил внутри шлюза. Сэм был невысок, и до ста семидесяти сантиметров не дотягивал, хотя готов был до хрипоты убеждать всех и каждого, что в нем метр семьдесят семь. Абсолютная чушь. Я была на добрых три сантиметра выше него.

Поймать его лицо в скульптуре было бы трудно. Черты чересчур подвижны – не воплотишь их в камне. Да даже и в глине. В лице Сэма имелась легкая неправильность: одна его половина не во всем совпадала с другой, – отчего казалось, будто лицевая ось на волос смещена и лицо чуть-чуть кривовато. Сэму это шло как нельзя лучше.

Глаза его могли быть и голубыми, и серыми, а то и вовсе зелеными – все зависело от освещения. Рот невероятно подвижен: только улыбаться умел на тысячу ладов, – к тому же Сэм почти всегда говорил и говорил не умолкая. Коротко подстриженные каштановые волосы слегка отдавали рыжиной. Округлое лицо с едва приметным смещением влево. Слегка кривоватый курносый нос казался перебитым, возможно, и не единожды. Россыпь веснушек. Если попытаться подобрать ему Norte Americano типаж в литературе, так, пожалуй, Гекльберри Финн – подросший, ставший мужчиной, но сохранивший все мальчишечьи ухватки – подошел бы.

Он так и застыл: изваянием самого себя, обрамленным проемом люка, ботинки зависли в нескольких сантиметрах над решетками пола. Висел и глаз с меня не сводил.

Непонятно с чего, я вдруг ужасно сконфузилась. В жилище-то моем полный кавардак царил. Каюта – повернуться негде, вся барахлом завалена. Куда ни ткнись, повсюду приборы, оборудование всякое, консоли для компьютеров, а соединительные провода вились и колыхались в невесомости, словно лианы в джунглях. Спальник, тот вообще выглядел эдаким в комок сбитым районом бедствия. Словом, вся каюта забита обломками крушения, которое потерпела отшельница, три года не видевшая ни единой живой души. Как я выглядела, я знала: кожа да кости. Скелет. Я даже и не пыталась припомнить, куда подевала свой последний тюбик губной помады. О волосах и не говорю – жуть нечесаная витала вокруг головы.

– Боже, как же вы прекрасны, – восхищенно прошептал Сэм. – Прямо, богиня, из меди литая.

И тут же лишился моего доверия.

– У вас для меня какой-то документ? – спросила я как смогла холодно. Понятия не имею, что за бумага, возможно, что-то из университета в Ла-Пасе о новом гранте, за которым я обращалась.

– А? Ну да… – Сэм, казалось, слегка голову потерял и никак не мог в себя прийти. – Я, ну… Не взял я его с собой. Там, у меня на корабле, остался.

Мне его взглядом испепелить хотелось. Каков! Да как он посмел так вот, без спросу, вломиться ко мне? Помешать моей работе? Искусству моему?

Сэм под моим испепеляющим взглядом не увял. Даже как-то расцвел весь.

– А почему бы вам не пообедать со мной, а? То бишь, с нами, я хотел сказать. Со мной и моим экипажем.

Я отказалась наотрез. И все же несколько часов спустя, сама не пойму как и почему, мчалась к товарняку, усевшись на заднее сиденье двухместного реактивного космоката. А до того уже успела принять ванну и переодеться, пока Сэм летал на свой корабль. Отыскала даже где-то золотистый шарф и затянула его на поясе своего лучшего зеленого комбинезона, да еще ленту для волос в тон подобрала. Внутри скафандра стоял аромат духов. Просто диву даешься, как все, что казалось давным-давно утраченным, при желании оказывается под рукой.

Чего я хотела? Уж, конечно, не получить некий юридический документ. Нежданное появление Сэма заставило с болью осознать, до чего же ужасно одиноко было мне все это время. Нет, мне мила была прелесть одиночества. Но только до той поры, пока воздушный шарик этой прелести не проткнул Сэм. Поначалу я, разумеется, рассердилась. Но, скажите, долго ли можно было сердиться на человека, который так откровенно пленялся моей, с позволения сказать, красотой?

Пока мы двигались к товарняку, астероид мой оставался в тени, так что Сэм не видел уже сделанные мною фигуры. Заслоняя Солнце, астероид нависал над нами черной ноздреватой глыбой, наваливаясь темной массой и как будто угрожая. Сэм, пользуясь внутренней радиосвязью, ни на миг не давал разговору умолкнуть. Он спрашивал меня и о том, чем я занималась и как у меня работа подвигается, только все равно выходило так, что говорил все время он сам.

Корабль его назывался «Адам Смит» – название, не говорившее мне ничего. Выглядел он обыкновенным товароперевозчиком: раздавшийся и нескладный, с паучьми лапами опор, торчащими из корпуса, и вздутиями остекленных сфер, в которых помещались экипаж и жилые модули. Но по мере того, как мы приближались к кораблю, я убеждалась, что Сэмов товарняк воистину велик. Громадина. Таких больших кораблей я никогда не видела.

– Пока что один-единственный такой на всю солнечную систему, – бодро подтвердил Сэм. – Мне еще три таких строят. Хочу заделать бизнес с грузовыми перевозками как надо.

И дальше трещал без умолку, мимоходом сообщив мне, что является основным владельцем орбитального туристического комплекса-гостиницы «Вид на Землю».

– Вид на Землю из каждого номера. Роскошно.

– Да, могу себе представить.

– Потрясное место для медового месяца, – объявил Сэм. – Или хотя бы просто на выходные. Тот не жил, кто не вкусил любовь в невесомости.

Я замолкла и промолчала весь остаток недолгого перелета. У меня не было ни малейшего желания подыгрывать сексуальным увертюрам, сколь бы отдаленно-вкрадчивыми они ни были. Или откровенно-навязчивыми.

Обед прошел довольно мило. Впятером мы втиснулись в узкую кают-кампанию, служившую одновременно и столовой. Готовить при нулевой тяжести штука нехитрая, зато подать приготовленное блюдо так, чтобы оно и глаз аппетитно радовало, и с тарелки при первом же касании вилки не уплывало, – тут действительно искусство требуется. Сэм с этим справился, использовав тарелки с прозрачными пластиковыми крышками, которые аккуратно убирались на шарнирах. Поджарка из телятины со спагетти – знай наших. Вино, конечно, подано было в бокалах-сферах, которые следовало сжимать, как грушу.

В экипаж «Адама Смита» входили трое. Единственная женщина, инженер-связист, была женой инженера по силовым установкам. Ширококостная блондинка лет тридцати, позволившая себе набрать немного чересчур много веса. Микеланджело она пришлась бы по вкусу: крупный торс, мощные члены, – но, по нынешним понятиям, к писаным красавицам ее не отнесешь. Впрочем, муж ее, под стать жене белокурый, тоже обладал внушительной комплекцией.

Вполне достоверный факт: люди, которые очень много времени проводят в условиях низкой силы тяжести, либо позволяют себе растолстеть донельзя, либо похуданием изводят себя так, что остаются лишь кожа да кости. Как у меня. У физиологов даже есть научные термины для этого: я, как мне было сказано, агравитальный эктоморф; раздобревшая супружеская пара инженеров причислялась к агравитальным эндоморфам. Сэм, конечно, не был ни тем, ни другим. Он был – Сэм. Уникальная неугомонная личность.

Поначалу оба инженера – и толстуха, и толстяк – вызывали во мне подсознательную неприязнь, но потом я подумала о шарообразных формах маленьких Венер, которых доисторические люди вырезали из округлых, размером с ладонь, камешков. И инженеры уже не казались мне вовсе никудышными.

Третьим в экипаже был спец по товарному грузу, долговязый, темноволосый, неразговорчивый биолог. Молод и довольно красив – несколько угрюмой красотой, в глаза не бросающейся, а таящейся под спудом, словно раскаленные уголья под пеплом. Был он худ, но все же кости из него не выпирали. Я узнала, что это космическое путешествие было у него первым и, как он решительно надеялся, последним.

– Что у вас за груз? – спросила я.

Биолог не успел и рта открыть, как Сэм ответил за него:

– Черви.

Я едва вилку не выпустила. Вдруг показалось, что спагетти, которые я лихо на нее накручивала, стали извиваться, как живые.

– Черви? – машинально повторила я.

Радостно кивнув, Сэм сказал:

– Слышали о Секте Моралистов, что сооружают себе космическую колонию?

Я покачала головой, сообразив, что все эти три года была в большом отрыве от остального человечества.

– Религиозная группа, – пояснил Сэм. – Додумались, что Земля для них чересчур греховна, и взялись сооружать себе приют небесный – в собственном своем соку варящийся, сам себя обеспечивающий искусственный мир на околосолнечной орбите, точь-в-точь как ваш астероид.

– И им нужны черви? – спросила я.

– Для почвы, – изронил биолог.

Не успела я задать следующий вопрос, как Сэм снова встрял:

– Они почву мегатоннами с Луны таскают, в основном, для защиты от радиации. Не желают, понимаете ли, чтоб были зачаты двухголовые Моралисты. Ну, и сообразили: уж коли навезли столько грязи, можно ведь часть ее и под хозяйство пустить.

– Однако лунная почва стерильна, – вставил биолог.

– Точно. Питательных веществ в ней полно, всяких там химикатов, что растениям нужны. Только ни тебе земляных червей, ни пчелок, ни жучка единого, ни слизнячка, ни прочей склизкой мелкой твари, которая делает почву живой.

– И им все это нужно?

– Да. Еще как – если они собираются выращивать что-то на этой лунной почве. Иначе им пришлось бы к гидропонике прибегнуть, а это – против их религии.

Я перевела взгляд на биолога: тот кивнул, подтверждая сказанное Сэмом. Супруги-инженеры в разговоре участия не принимали, были заняты: деловито набивали рты едой.

– Не так много перевозчиков найдется, готовых отмахать пол-орбиты земной с десятью тоннами червяков и их приятелей на борту, – горделиво сообщил Сэм. – Я с Моралистами контракт подписал почти без проблем, конкуренты локтями не отталкивали. Чертовски доходное дело, между прочим, были б только червяки живы-здоровы.

– Так и есть, – уверил его биолог.

– Это наш первый перелет для Моралистов, всего шесть будет, – сказал Сэм, вновь обращая свое внимание на телятину и соус. – И все черви.

Я почувствовала, что улыбаюсь:

– Вы всегда доставляете товар лично?

– Не-а. – Сосредоточенное накручивание спагетти на вилку под пластиковой крышкой. – Просто подумал, раз перелет первый, то мне следует пролететься и все самому посмотреть. Я дипломированный космолетчик, знаете ли.

– И знать не знала.

– Ага. Потом, перелет помог мне удрать от гостиницы и конторы. Мой приятель Омар вполне управится с нею, пока меня нет. Черт его дери, управляется же он, когда я там сижу!

– А потом что будете делать?

Сэм широко улыбнулся мне:

– Я ищу новые возможности для бизнеса. Разыскиваю новые миры, новые цивилизации. Лечу себе прямиком туда, куда до меня никто не летал.

Биолог, отправляя в рот полную вилку телятины, бормотнул:

– За женщинами он гоняется.

По его смертельно серьезной физии я не могла понять, шутит он или нет.

– Стало быть, вы доставляете десять тонн червей, – сказала я.

– Точно. И почту.

– Ах, да. Мое письмо.

– Оно у меня в каюте, на мостике.

Я не удостоила ответом его улыбку. Если он полагает, что сумеет затащить меня в свою каюту и в свой спальник – «в невесомости»! – то жестоко ошибается. Вина я всего два малюсеньких глоточка сделала, после трех лет жизни отшельницей я с особым вниманием следила за тем, чтобы в дурах не оказаться. Желала быть неуязвимой и неприкасаемой.

Вообще-то Сэм вел себя почти как совершенный джентльмен. После обеда мы поплыли из кают-компании по низкому коридору, выходившему в командный модуль. Я двигалась по коридору, слегка пригнув голову, Сэм плыл впереди не закрывая рта, ни на едином миллиметре пути не прерывая рассказ о червях, Моралистах и их искусственном приюте небесном, обителях, расползающихся по всей внутренней солнечной системе, и о том, как он собирается заработать миллиарды на перевозке специфических грузов.

Каюта его оказалась всего-навсего крохотной каморкой с прикрепленным к одной стене спальником – в сущности, просто ниша, встроенная в командный модуль. В иллюминаторы мостика было видно, как над моим парящим астероидом начинает всходить Солнце. Сэм нырнул в свое логово, не сделав никаких предложений ни жестом, ни голосом, и мгновение спустя вынырнул с тяжелым, плотным, дорогим на вид, белым конвертом.

На конверт, где значилось мое имя, было налеплено несколько весьма потертых марок, их, подумала я, по пути клеили на разных почтах. В углу имелись название и адрес юридической конторы: «Шкурнер, Дральман, Убивон и Счетс», Демойн, штат Айова, США, Земля.

Ломая голову над тем, почему эта компания не отправила письмо по электронной почте, как все нормальные люди, я старалась и никак не могла надорвать конверт.

– Позвольте мне, – сказал Сэм и, взяв конверт двумя пальцами за уголок, вскрыл его малюсеньким лезвием самого крохотного из всех виденных мною перочинных ножичков.

Я вытащила единственный лист тяжелого белого пергамента, такого жесткого, что о его края можно было руки порезать.

Письмо было обращено ко мне. Начиналось оно словами: «Позвольте уведомить вас…»

Несколько минут я билась над юридической словесной заумью, а Сэм отошел пока к пульту управления и занялся проверкой показаний приборов. Мало-помалу смысл письма дошел до меня. У меня перехватило горло. Тупая, жгучая боль комом застряла в груди.

И в тот же миг Сэм оказался рядом.

– Что такое? Ч-черт, у вас видик, будто вот-вот взорветесь! Красная вся, что твой огнетушитель!

А я от злости едва не ослепла. Сунула письмо Сэму и выдавила из себя:

– Это так и надо понимать, как я поняла?

Сэм быстро пробежал письмо, потом стал читать его не торопясь, и с каждым прочитанным словом глаза у него делались все шире и шире.

– Господи Исусе распятый, – рявкнул он, – так они ж вас с астероида вышвыривают!

Я ни ушам, ни глазам своим не верила. Вместе мы еще с десяток раз прочли письмо. Смысл слов в нем не менялся. Я готова была взвыть. Убивать готова. Перед глазами всплыла картина: раздетые догола юристы жарятся на медленном огне, вопя о прощении, а я, хохоча, сжигаю их послание на том самом огне, что поджаривает их плоть. Я дико озирала командный модуль, ища, что бы такое швырнуть, сломать, сокрушить – все что угодно, только бы унять жуткое, жуткое бешенство, полыхавшее у меня внутри.

– Ну, сукины дети! – бушевал Сэм. – Ну, слизнячки-помощнички, паразиты!

Юристы представляли интересы фирмы «Секта Моралистов Единого Бога Истинного, Инкорпорэйтед». Письмо ставило меня в известность, что Моралисты уведомили Международный Астронавтический Совет о своем намерении снять с орбиты астероид Атен-1994-ЭА и использовать его как строительный материал для создаваемого ими обиталища.

– Они этого не сделают! – рычал Сэм, прыгая по всему мостику, словно невесомый пинг-понговый шарик. – Вы тут первая. Они не могут вышвырнуть вас, как землевладелец неугодного арендатора!

– Белый человек всегда берет земли индейцев, когда ему заблагорассудится, – прошипела я, кипя от негодованья.

Он не понял и решил, что мой замогильный шип есть признак покорности судьбе.

– Нет этого больше! Теперь – нет. И вот, – Сэм ткнул себя в грудь, – один белый человек, который на стороне краснокожих.

Он был так огорчен, так возмущен, так громогласен в проклятьях, что я чувствовала, как мое собственное негодование потихоньку остывает. Получалось, будто Сэм все мои стенания на взял себя.

– В этом письме говорится, – снова прошипела я, – что у меня нет выхода.

– Черта с два, фигу им, вы не уйдете, – выпалил Сэм. – У меня, леди, тоже юристы есть. И никто не посмеет вас за нос водить.

– Вам-то зачем во все это влезать?

Он бросил на меня молниеносный взгляд.

– Я уже влез. Влез. Думаешь, я смогу спокойно в сторонке сидеть и смотреть, как эти паразиты-Моралисты тырят твою скалу? Терпеть ненавижу, когда какой-нибудь здоровяк старается силу свою показать на малышах.

Тут мне в голову пришло, что по крайней мере частично Сэмом движет желание вползти мне в душу. И в трусики. Он берет на себя роль бравого защитника слабых, а я веду партию благодарной слабачки, вознаграждающей героя своим несколько истощенным телом. Из нескольких слов, оброненных за обедом молчуном-биологом, из своих наблюдений за поведением самого Сэма я вывела, что у него комплекс Казановы: он жаждет обладать всякой женщиной, какую только ни встретит.

И все же – вспышка гнева в нем выглядела вполне искренней. И все же – едва увидев меня, он тут же сказал, что я прекрасна, хотя совершенно ясно, что это не так.

– Не бойся, – сказал Сэм, на лице которого застыло выражение суровой решимости, – я на твоей стороне, и уж мы сумеем отыскать способ колом воткнуть это письмо в жадное брюхо этих адвокатишек.

– Да ведь Секта Моралистов очень сильна.

– Ну, и что? Малыш, у тебя есть я. А на стороне этих жалких молящихся сукиных детей всего-то и есть, что Бог един.

Злость и растерянность все еще бродили во мне, пока мы облачались в скафандры и пока Сэм доставлял меня обратно в мое жилище на моем… нет, на этом астероиде. Я чувствовала, как изнутри меня сжигает бешенство, горечью исходила при мысли о том, что кто-то крадет у меня мой астероид. Они собираются разрушить его и пустить на сырье для строительства своего обиталища!

В другое время я орала бы, как сумасшедшая, и швырялась чем ни попадя, а тут уселась тихохонько на двухместный космокат, на котором мы и отчалили от шлюза Сэмова корабля. Сэма же словно распирало, из него потоком лились бахвальства, шутки, непристойные описания юристов вообще и Моралистов в частности. Он заставил-таки меня смеяться. Несмотря на все мои страхи и бешенство, Сэм рассмешил меня и убедил, что в тот момент я ничего не смогла бы сделать ни с Моралистами, ни с их юристами, а потому стоило ли из-за них узлом вязаться? К тому же мне предстояло решить задачку более животрепещущую.

Сэм. Попытается ли он соблазнить меня, едвг мы окажемся в моей мастерской? А если да, то как стану вести себя я? Собственная неуверенность меня потрясала. Три года срок долгий, но даже думать о том, чтобы позволить этому мужчине…

– Адвокат у тебя есть? – раздался в наушниках моего шлема его голос.

– Нет. Я так полагаю, университет возьмется за мое дело. Юридически я ведь их служащая.

– Может, оно и так, только ты…

Голос его осекся. Я услышала, как Сэм шумно втянул в себя воздух, словно человек, увидевший нечто его потрясшее.

– Это – оно? – восхищенно выдохнул он.

Солнце косо освещало Хранитель Памяти, и высвечивало вырезанные мною фигуры выпукло и четко.

– Не закончено еще, – сказала я. – Да и едва начато, говоря по правде.

Сэм развернул космокат, и мы медленно поплыли вдоль всей композиции. Я видела все недостатки, видела, где следует закрепить, где подправить, где улучшить. Следовало бы хорошенько поработать над оперенным змеем. Мама Килья, Мать-Луна, особенно груба и угловата. Но мне пришлось поместить ее туда, потому что как раз там на поверхность астероида выходила серебряная жила, а мне нужно было серебро для слез Луны.

Даже подмечая слабости и недостатки в своих фигурах, я слышала доносившееся по радио пыхтенье Сэма. И опасалась, как бы он от избытка восторга не задохнулся. С полчаса двигались мы туда-сюда вдоль освещенной поверхности астероида, переплывая затем по виткам спирали на другую сторону.

Громадное преимущество космоскульптуры состоит, конечно, в отсутствии тяжести. Нет никакой необходимости в основании, постаменте, вертикальной линии, отвесе. В космосе скульптура выходит подлинно трехмерной, какой и должна быть. Я намеревалась использовать под изваяние всю поверхность астероида.

– Фантастика, – выговорил наконец Сэм и странно приглушенно звучал его голос. – Прекраснее ничего в жизни не видел. И пусть меня за яйца подвесят, если я дам этим червивым ублюдкам отхапать у тебя такое!

С того момента я и полюбила Сэма Ганна.

Верный данному слову, Сэм поручил своим адвокатам заняться моим делом. Спустя несколько дней после того, как «Адам Смит» скрылся с глаз моих, взяв курс на строительную площадку Моралистов, ко мне обратилась фирма «Киттов и Крилль» из Порт-Канаверала, штат Флорида, США, Земля.

Появившаяся на экране моего коммуникатора женщина оказалась младшим партнером фирмы. Для двух старших партнеров (мужчин) мой случай интереса не представлял. Тем не менее это было лучше, чем услуга моего университета: тамошний юрисконсульт лишь вяло прошамкал, что ни прав, ни шансов у меня никаких, а посему астероид мне следует освободить незамедлительно.

– Мы добились согласия арбитражного комитета MAC рассмотреть спор, – сказала мисс Минди Рурке, эсквайр.

На мой взгляд, она выглядела слишком молодо для адвоката. Особенно меня поразили ее длинные волосы, роскошно ниспадавшие на плечи. Носить такие можно только на Земле. В тех обиталищах, где сила тяжести мизерна, все ее каштановое великолепие взрывом взметнулось бы вокруг головки.

– Значит, мне предстоит Судный день.

– В вашем физическом присутствии необходимости нет, – уведомила мисс Рурке. А затем добавила (и лицо ее слегка нахмурилось в сомнении): – Боюсь, однако, арбитраж, как обычно, будет основывать свои решения на максимуме пользы для максимума людей. Моралисты в своей обители поселят десять тысяч человек. А у вас есть только вы.

Слова ее означали, что Искусство не ставится ни во что в сравнении с утилитарной целью перемолоть мой астероид, расплавить его и пустить металл на каркас искусственного мирка, что приютит десять тысяч религиозных фанатиков, желающих навсегда покинуть Землю.

Сэм поддерживал со мной электронную связь, чуть не каждый день посылал вызов и вел разговоры со мной по часу, а то и больше. В беседах наших места лирике не отводилось, но с каждым вызовом я любила Сэма все больше и больше. Он без конца рассказывал о своем детстве в Небраске – или то была Балтимора? Временами его баллады о детстве шли на фоне омытых дождями склонов холмов тихоокеанского Северо-Запада. То ли он ребенком без конца переезжал с места на место, то ли уже взрослым сплавил у себя в сознании детские воспоминания многих людей и сам стал считать их своими. Я никогда не пыталась узнать правду. Если Сэм считал, что все эти истории из собственного его детства, то – какая разница?

Мало-помалу недели складывались в месяцы, и я незаметно сама стала рассказывать о годах юности. О горной деревушке, уже наполовину покинутой людьми, где я родилась. О борьбе с отцом за то, чтоб разрешил мне пойти в университет, а не замуж, «как положено порядочной девушке». О профессоре, который разбил мое сердце. И о той боли, что занесла меня на этот астероид и обрекла на жизнь отшельницы.