Текст книги "Шепот"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Нет, если бы ты могла видеть своего отца, ты бы знала, что я вижу перед собой. Он стал совсем другой человек. С ним произошло что-то ужасное.

– Ты можешь на него смотреть, но ты его не видишь.

– Ты беспощадная и бессердечная, Эмили. У тебя нет жалости?

– Есть. Жалость к тебе. – И под конец Эмили сказала: – Хорошо, мама, ты должна делать то, что ты считаешь нужным.

Оскорбленная и разбитая, Линн ответила холодно:

– Конечно должна. Все мы должны, не так ли? – затем, смягчившись, она сделала еще одну попытку: – Вопреки твоим опасениям, папа думает о Рождестве, о том, как мы соберемся всей семьей. Не хотела бы ты пригласить Харриса на обед? Я устрою праздничный обед, испеку «рождественское полено» и много чего еще.

– Харрис будет на своем семейной обеде, – ответила Эмили тем сухим тоном, который у нее в последнее время появился.

– Ну тогда как-нибудь в другой раз во время каникул.

– Посмотрим, – ответила Эмили.

Упрямая! И это когда Роберт действительно старается изо всех сил загладить вину!

– Не говори Эмили, что меня беспокоит то, что я собираюсь делать, – все время повторял он. – Я не хочу, чтобы страдала ее учеба. Ей нужна свежая голова.

– Но что ты теперь намерен делать? – снова спросила Линн.

– Я еще не знаю. Мне нужно еще время, чтобы решить. А пока мы сможем уложиться в мое выходное пособие, – сказал он удрученным тоном, и слова были уклончивы. – Что-нибудь. Я найду что-нибудь.

В день рождения он положил ей на тарелку розу с длинным стеблем.

– Это лучшее, что я в данный момент могу себе позволить. Я покупаю драгоценности только если они безупречны, ты знаешь это. Значит, вместо этого – безупречная роза. – Распрямив плечи и изобразив подобие бравой улыбки, он сказал: – Но в следующем году будет маленькая блестящая коробочка с красивым бантом.

Линн почему-то слегка покоробила нарисованная им картина, она взяла розу, такую живую в своей совершенной простоте, и прикоснулась ею к своей щеке, сказав только:

– Это чудесно, Роберт, спасибо. Она могла бы сказать:

«Я не измеряю ценность вещей блеском или бантом, ты разве этого не знаешь?»

Но это звучало бы слишком назидательно, а это не входило в ее намерения, и она просто молча следила, как он пошел к роялю и, пока она доедала свой завтрак, играл ей именинную песенку.

Накануне, когда шел дождь, подумала она вдруг, следя за тем, как малыш, пошатываясь, шел по траве и упал прямо в руки Роберта, он провел несколько часов после обеда за роялем, играя мечтательные ноктюрны. Как долго может мужчина продолжать вести такую жизнь? Он никуда не ходит, даже за покупками в торговый центр из опасения встретить там кого-нибудь из знакомых.

– Тебе надо выходить на улицу и держать голову высоко, – все время говорила она ему. – В конце концов ты же не убийца, выпущенный на поруки, не так ли? Это была просто недельная сенсация. Каждую неделю происходит что-то новое, что дает людям пищу для пересудов. Я готова биться об заклад, что твой уход из «Джи-эй-эй» – это устаревшая новость, уже давно забытая.

Но это было неверно. В супермаркете больше не было любопытных взглядов, и разговоры больше не затихали при ее приближении, но телефон в их доме, который раньше звонил постоянно, теперь молчал. И она припомнила разговор за столом в доме Монакко, огонек в комнате сторожа в доме через озеро, в котором жила пара, о которой «никогда нельзя было предположить, что такое возможно».

А теперь Роберт, увидев ее, помахал рукой и она открыла окно.

– Пока тебя не было, звонил Брюс, – сказал он, – он разбирает вещи в доме и нашел несколько вещей, которые хочет отдать нам, хотя я не могу себе представить, что именно. Не съездишь ли за ними в фургоне? Он бы сам привез, да у него машина слишком маленькая. Ты можешь сейчас поехать?

– А ты не мог бы это сделать?

Мне бы не хотелось при данной ситуации вступать с ним в разговоры, – пожаловался Роберт.

Первой ее реакцией была паника. Хотя она и была одета, она знала, что она будет чувствовать себя обнаженной в комнате с Брюсом, когда там никого кроме него не будет. И все же когда она закрывала окно, ей пришла другая мысль: «Я ему мало уделяла внимания, а он, вернее, они с Джози были нашими самыми близкими друзьями. Очень стыдно, что я ушла с головой в свои неурядицы, в то время как его утрата была во сто крат больше! Да, с одной стороны, тебе придется вспоминать тот день; как вы можете посмотреть друг другу в глаза, Линн, отвечай, как? Но с другой стороны…» И она стояла, боясь идти, не желая идти, и странным, позорным образом желая этого.

Некоторое время тому назад, перед смертью Джози, она хотела подарить ей фотографии, которые они вместе делали в течение многих лет. Папка со снимками лежала на комоде в холле, на них были запечатлены радостные часы жизни, память о которых люди хотят сохранить: пикник в день Четвертого июля, дни рождения, выезды на природу всей компанией и маскарадные наряды в новогоднюю ночь. Конечно, Брюс захочет оставить себе это сокровище. Он захочет сохранить каждую крупицу памяти. Несомненно.

Когда Линн подъехала, он находился в доме, уже наполовину освобожденном от мебели. Первое, что она заметила, что диван в гостиной отсутствует. Все, что осталось в комнате, – это пара одинаковых американских комодов.

– Новые владельцы купили все самое лучшее, – сказал Брюс. – Напольные часы под лестницей, столик. Остальное я отдал в приют для бездомных. Идем, я покажу тебе, что, мне кажется, будет хорошо выглядеть в твоем саду. Новым владельцам это не понадобилось.

Сквозь открытую дверь в сад он указал рукой на купальню для птиц, которую они с Джози купили во время своего единственного путешествия за границу. Это был большой мраморный бассейн, на краю которого сидели два мраморных голубя и пили воду. Брюс рассмеялся, глядя на них:

– Перевозка по морю из Италии этой проклятой штуковины стоила дороже, чем я заплатил за нее. Но Джози влюбилась в этих голубков. И действительно, я должен признать, что это очень симпатичная штука.

И он добавил:

– Хочешь ее взять? Если да, я попрошу соседского мальчишку помочь мне погрузить ее в ваш багажник.

– Она прекрасна, Брюс. Но ты уверен… – начала она.

– Что она мне никогда не понадобится? Да, Линн. Полностью уверен. У меня было время заниматься домом, теперь это время прошло.

Как жалко, подумала она, что он чувствует себя таким старым в его возрасте. Однако он стал уже снова похож на себя; беспредельное отчаяние, не сходившие с его лица в течение всех этих тяжелых месяцев, слегка ослабело; тело стремилось к выздоровлению, хотя душа все еще не могла воспрянуть. Отдых излечивал, вместе с солнцем, которое в тот момент играло в его, выцветших на солнце волосах. «Странно, – подумала она, – я не замечала, что у него золотистые ресницы».

Они стояли на пороге. Мимо пролетела белая бабочка и уселась на клумбу увядших ноготков.

– Бабочки, – пробормотала Линн, – а уже почти День Благодарения.[1]1
  Последний четверг ноября.


[Закрыть]

Он же, по-видимому, не расположенный вести разговор, стоял рядом, засунув руки в карманы своих джинсов. Очки были сдвинуты на волосы, а в глазах отражался не этот спокойный послеполуденный час, а нечто другое, далекое.

И она, почувствовав себя лишней, сделала движение, чтобы уйти, неуверенно спросив:

– Ты сказал, что твой сосед поможет поднести?

– Да, его сын. Они живут через дорогу. Я пойду через парадную дверь и позову его.

Почти все шкафы в кухне были пустыми – Линн отметила это, когда шла вслед за ним. Пол был заляпан, щетка стояла в углу рядом с новым мусорным ведром, а стопка книг дожидалась, когда ее запакуют в пустой ящик.

– Я беру с собой свои и Джозины книжки, это единственное, что я хочу сохранить.

– О, – сказала Линн, – я почти забыла, у меня есть фотографии, которые ты захочешь взять. Я оставила их в машине. Они начинаются с тех времен, когда вы приехали в Сент-Луис. Ох, у меня дырявая голова.

– Тебе приходится держать в голове массу других вещей, – заметил Брюс. – Как Роберт?

– Подавлен. Ты бы его не узнал. Подавлен и обеспокоен, но совсем не так, как в первые дни, слава Богу. Я никогда не забуду, как он плакал в телефонную трубку при разговоре с Эмили. Я никогда не видела, чтобы мужчины так проявляли горе, хотя, почему бы и нет? Но тем не менее мой отец, даже после маминых похорон… – Она резко замолчала, напуганная своей собственной бестактностью.

– Я понимаю это так, что ты остаешься, Линн. – И когда она кивнула, он сказал очень вежливо: – Я думаю, что, вероятно, ты останешься.

– Он переменился, – сказала она ему, заметив, что когда она это произносила, то употребила то же слово «переменился», что и в разговоре с Эмили и Томом.

В отличие от последних, он не стал возражать, но посмотрел на нее с выражением крайней нежности. Опершись о кухонную стойку, он стоял напротив нее, которая тоже облокотилась о стойку с другой стороны, среди беспорядка в этом развороченном доме. Никто из них не решался заговорить о том, что, без сомнения, было у каждого на уме; она думала, что для нее всегда было немыслимо переспать с кем-нибудь, кроме Роберта, но вот, поди ж ты – случилось с этим мужчиной.

– Это в тебе говорит твоя лояльность, – внезапно произнес Брюс, как бы думая вслух. – Ты чувствуешь его боль, как будто она твоя собственная.

– Да, – ответила она, пораженная, что он так точно понял ее чувства. – Я думаю, к тебе это не имеет отношения. Для тебя это не имеет смысла… И Джози рассердилась бы на меня, если бы узнала.

– Ты ошибаешься, Джози попыталась бы отговорить тебя от этого, но она поняла бы. Джози могла бы понять и простить многое.

Он имел в виду то, что произошло между ними, в тот день, когда она страдала от такой боли, что даже морфий не мог ее смягчить. Он это имел в виду.

– О, она не была святая, – сказал Брюс. – Я не хочу создавать ложной картины. Она заслужила, чтобы ее запомнили такой, какой она была на самом деле.

Действительно, не святая, с ее острой проницательностью, и этим резким языком! Просто хорошая, исключительно хорошая, до самого последнего дня.

Брюс слегка развел руками.

– Говорят, ампутированный орган продолжает болеть. Поэтому, я думаю, нет никакого смысла уезжать, потому что боль последует за мной. Но тем не менее я чувствую облегчение, получив этот шанс, но, конечно, не за счет Роберта, это верно.

– Когда ты уезжаешь?

– На следующей неделе, в четверг.

– И как долго ты будешь отсутствовать?

– Я надеюсь, годы. Они сказали мне, что я взбираюсь вверх по лестнице. Я не знаю. Если я хорошо справлюсь с работой в Будапеште, они сказали, что будут еще другие назначения. Может быть, Москва, мне все равно, Линн. Но за коммунистами придется много еще подчищать в области экономики, и для меня это важно. – Он улыбнулся. – Это важно для всех Эмили, Энни и Бобби в мире, я надеюсь.

Кот поднялся, прошел через всю комнату и приник к колену Линн. Крайне взволнованная этими словами и пробежавшими в голове воспоминаниями, она принялась гладить его по спине, и кот, в благодарность за нежную ласку, поднял вверх свою маленькую мордочку с розовым ротиком и поразительными немигающими глазами.

– Ты просил его забрать, не так ли, Брюс?

– Если ты еще не раздумала.

– Он может поехать со мной сегодня, – сказала она, стремясь исключить все поводы к тому, чтобы еще раз с ним встретиться, и только спокойно попрощаться сейчас, сказать последнее «прости» и покончить с этим. – Я буду о нем хорошо заботиться. Не беспокойся.

– Ты помнишь, как она сказала, что вышла за меня замуж, потому что я люблю кошек?

– Да, помню. – У тебя есть какие-нибудь инструкции о питании Барни и прочем?

– Я их запишу. Где карандаш? – Он начал шарить в поисках и с очевидной целью ободрить Линн продолжал говорить: – Посмотрим: коробка для туалета, сумка для переноски, поводок и ошейник, которые почти никогда не используются, но иметь их неплохо, консервы, те, которые он любит больше обычного. Ну, конечно, он любит рыбные объедки, когда у вас будет рыба на обед.

– Палтус? – спросила она, пытаясь улыбнуться, чтобы показать, что она настроена беззаботно.

Он отплатил той же монетой:

– Ох, конечно. Только первосортный. И можете изредка давать ему одну-две ложечки мороженого любого сорта, кроме кофейного. Он не любит кофе.

Стоя в проходе, она наблюдала, как Брюс с соседским сыном грузили купальню для птиц и послушного кота вместе со всеми его причиндалами в ее машину. Затем настал момент расставания, и внезапно она почувствовала, что ей нечего было сказать. Смущенная этим отсутствием слов, она заметила, что соседский сын выглядит очень симпатичным юношей, слишком взрослым для пятнадцати лет.

– Вот такой должен вырасти из Бобби, – сказал Брюс.

– Я надеюсь. Я буду очень стараться.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Итак, я думаю, мы сейчас попрощаемся, – сказала она и нелепо протянула руку.

– Рукопожатие, Линн? – Взяв в руки ее лицо, он нежно дотронулся губами до ее губ. Затем он обнял ее, крепко прижал к себе и снова поцеловал. – Береги себя, Линн. Будь осторожной.

– И ты. Ты тоже береги себя.

– Я так за тебя волнуюсь. Я надолго уезжаю.

– Нет причины обо мне беспокоиться. У меня все хорошо. Я сильная.

– Хорошо, но если тебе что-нибудь понадобится, позвони Тому Лоренсу, ладно?

– Мне никто не понадобится. Честно, поверь мне.

– Тому ты не безразлична, Линн.

Она подумала: «Том то же самое говорит о тебе. Это было бы комично, если бы все так не перепуталось». И отвернувшись от него, чтобы он не видел ее мокрых, моргающих глаз, она села за руль.

– Обязательно пиши нам, хоть изредка, особенно Энни.

– Моя особенная Энни. Она всегда сможет на меня положиться.

– Ты самый лучший, самый добрый, – сказала она и, не в силах добавить что-либо еще, нажала на газ.

Последнее, что она увидела, когда выезжала на шоссе, это солнце, отражающееся зайчиками в его очках, и поднятые для прощания руки. Последним взглядом на дом она ухватила кухонное окно, на котором все еще висела Джозина красная льняная занавеска. Слезы заполнили ее глаза, и она с трудом различала перед собой дорогу.

Наверное, Роберт прав насчет него, подумала она. Он наверняка принадлежит к типу мужчин-однолюбов. Он потерян. И слово отдалось эхом: потерян. Это было как звон колокола, суровый, печальный и последний. Она, наверно, никогда его больше не увидит. Они разъедутся и никогда не встретятся.

В доме воцарились шум и суета. Энни тотчас же завладела котом.

– Барни меня знает лучше всех, – настаивала она. – Это будет мой кот. Я буду отвечать за его кормление и осмотры у ветеринара и за все остальное.

– И будешь чистить его ящик для туалета? – спросила Линн.

– Конечно. А сейчас я познакомлю его с Джульеттой. Я не думаю, чтобы были какие-нибудь неприятности при этом, а ты как думаешь?

– Я тоже не думаю. Если они будут, мы подумаем, как с ними справиться.

Роберт все еще был с Бобби во дворе. Бобби растянулся на траве вместе с Джульеттой, и оба следили за тем, как Роберт строил домик для игр. Он все делает хорошо, подумала Линн, наблюдая за его ловкостью.

Увидев ее, он позвал:

– Нравится? Ты не успеешь даже обернуться, как он будет уже в нем играть.

– Ему пора купаться. – Она вышла из дома и взяла ребенка на руки. – О, Господи, насквозь мокрый. Тебя нужно выкупать.

Мальчик засмеялся и схватил ее за волосы. Роберт смотрел на них так пристально, что она была вынуждена с любопытством спросить:

– Что такое?

– Вы. Вы оба вместе. Твое доброе, спокойное настроение. Я тебя недостоин.

Линн была тронута словами мужа. Она действительно хотела мира и спокойствия своему дому.

– Пока я буду купать Бобби, обед разогреется. А сегодня вечером у меня и Энни собрание скаутов. Оно совместное для матерей и дочерей, поэтому уложишь его спать?

– Конечно, уложу.

– Когда закончишь работу, приди посмотреть, я привезла с собой кота от Брюса, – сказала она через кухонную дверь.

Затем плотно закрыла дверь и понесла Бобби наверх. «Я волнуюсь за тебя», – сказал Брюс, это означает, что ее подстерегает какая-то опасность. Но это не так, потому что она собирается все держать под контролем. Я могу управлять домом и семьей как часовым механизмом, сказала она себе, держа в руках малыша. Я могу поддерживать здесь надлежащий порядок, могу со всем справиться.

Она была сильная и гордилась этим.

Несколько дней спустя она отправилась в Нью-Йорк за рождественскими подарками. Теперь, когда их финансовые дела пошатнулись, она должна выбирать покупки с особой тщательностью, от чего она давно отвыкла. Спеша обратно мимо Дедов Морозов из Армии Спасения и мимо витрин, украшенных стеклянными шарами и гирляндами, она беспокоилась, подойдут ли по размеру купленные для Энни пальто и юбки.

Линн мысленно возвращалась к двум событиям в ее жизни: к смерти Джози и депрессии Роберта.

Было что-то странное в связи тети Джин с Керидой. Или должно было быть, если только рассказ Эмили был правдой. Или, если только имя в названии магазина принадлежало той самой Кериде – а это могло быть и не так, подумала она теперь.

Она проехала всю окрестность и это вызвало у нее воспоминание, какое обычно остается от звучащей ноты, вкуса или запаха; она снова перенеслась в тот день, когда события сталкивались одно с другим, подобно автомобилям на окутанном туманом шоссе; сначала нападение Роберта в кухне, ее бегство в объятья Брюса и горестный отъезд Эмили. И ей показалось, что все это связано между собой такими нитями, которые она не в силах постичь, и все эти события имеют одну исходную точку и зародились в одно и то же время.

Я должна это узнать, подумала она, когда вышла на ту улицу, к тому магазину. Ее сердце учащенно билось, подобно громкому стуку в дверь. Линн стояла, глядя в витрину.

Здесь был выставлен целый ряд картин с изображением собак. Линн разглядывала высокомерных мопсов, любимцев королевы Виктории, симпатичных сеттеров, распустивших свои гордые хвосты. Но среди них висел портрет совершенно необычайного создания, странным образом похожего на Джульетту.

Ее ноги сами сделали шаг к двери, прежде чем она приняла решение войти, и вот она была уже внутри.

Маленькая, темная женщина, хромая, прошла через весь магазин и взяла Джульетту с витрины.

– Она не старинная. Я поставила ее вместе со старинными, потому что она выглядит как будто она из прошлого века, – сказала она в ответ на вопрос Линн. – В действительности это работа человека, который просто любит рисовать собак.

– Пес замечательный.

Собака, сидящая на пороге, имела то же тревожное выражение, которое обычно появлялось у Джульетты, когда семья уезжала и оставляла ее одну.

– Да, я вижу по вашему выражению лица, насколько она вам понравилась, – сказала женщина.

– Это портрет нашей собаки.

Сердце Линн стучало. Разглядывая картину, она одновременно старалась разглядеть и женщину. Не говорил ли ей Роберт что-то о «работе в галерее» и о «дилетантке»? Но, конечно, его «красавица» не может быть этой женщиной, чье худое лицо с небольшими черными глазами венчала копна непослушных черных волос. Она почувствовала облегчение, смешанное с разочарованием. С одной стороны, она «должна была знать», она хотела увидеть ту женщину, которая раньше занимала ее место; но, с другой стороны, она боялась этого.

Она снова посмотрела на картину. Это был бы прелестный сюрприз для Роберта, что-то, что его оживило бы. Они могут повесить картину в его кабинете или, лучше, в его офисе. На минуту она забыла, что у него нет сейчас офиса.

– Это недорого.

Цена вполне устроила Линн. Поскольку картина была довольно маленькая, она сможет привезти ее домой сегодня же. И она протянула свою кредитную карточку.

Женщина внимательно посмотрела на кредитную карточку и подняла свои глаза на Линн.

– Роберт В. У. Фергюсон. Ну, вот вы тоже пришли, – сказала она. – Я все думала, придете вы или нет.

У Линн задрожали колени, и ей пришлось сесть на стул, стоящий у стойки. Заикаясь, она произнесла:

– Я не понимаю…

– Ваша дочь Эмили была здесь некоторое время тому назад, на следующий день после Дня Благодарения.

Эмили в Нью-Йорке? Но она ведь в Нью-Орлеане! Мы с ней разговаривали по телефону в День Благодарения. Должно быть, она прилетела, чтобы посмотреть на эту женщину, и вернулась в колледж, не сообщив нам об этом.

Не скрывая своего любопытства, женщина разглядывала Линн.

– Она задала мне кучу вопросов, но я на них не ответила. Она слишком юная и нежная. Кроме того, это ваше дело сказать ей то, что вы считаете нужным.

Голос Линн перешел в шепот:

– Я ничего не знаю.

– Ничего?

– Немного. Только то, что вы не поладили.

– Не поладили! Я вас уверяю, это слишком слабо сказано.

Черные глаза впились в Линн.

– Вы красивая женщина. Он любит блондинок, я помню.

Линн охватила паника. Она пришла сюда, желая разобраться в том, что другие, в частности, тетя Джин, от нее скрывают. Но теперь, когда она оказалась здесь, ей стало явно не по себе.

– Он должен был вам рассказать что-нибудь обо мне.

– Да, что у вас был ребенок, мальчик, – тем же шепотом произнесла Линн.

– Он теперь взрослый мужчина, живет в Англии. Он хорошо живет, я позаботилась об этом. А вы? У вас есть другие дети?

– Еще одна девочка и мальчик десяти месяцев.

– Славная семья.

Воздух в загроможденном картинами магазине, казалось, вибрировал, возникла обоюдная настороженность, от которой Линн съежилась. Она должна была бы немедленно встать и уйти, оставив картину, но она была не в силах пошевелиться.

Глаза Кериды скользили по ней, остановившись на меховом манто и дорогой кожаной сумочке.

– Я вижу, он добился, чего хотел.

И Линн, словно загипнотизированная, дала себя рассмотреть. Это резкое замечание, которое могло быть оскорбительным, почему-то не было обидным. Оно было просто странным. Что такое мог увидеть Роберт в этой женщине? Трудно было представить себе двух менее подходящих друг к другу людей.

Как будто прочитав мысли Линн, Керида сказала:

– Я не знаю, что нас вообще с ним связывало. Я полагаю, такое иногда случается. Он был блестящим, завоевал все стипендии на обучение, и, видит Бог, каким он был красивым. Я входила в Фи-Бета-Каппа[2]2
  Привилегированное общество студентов и выпускников колледжей.


[Закрыть] и, по-моему, это произвело на него впечатление. Я не была красивой, но, конечно, выглядела гораздо лучше, чем сейчас, я вас уверяю. Мы встретились всего три или четыре раза, и я забеременела. Я не хотела делать аборт и сказала ему об этом, и он сделал для того времени очень правильную вещь, он женился на мне.

«Разве у нее нет запретов? Почему она все это рассказывает мне, постороннему человеку, который ее об этом не просит?»

– Мы были крайне бедны, оба. Ничего у нас не было, никогда ничего не было.

Бедны? Путешествия в Европу и известная семья Кериды? Как же так?

– Почему вы выглядите такой удивленной? Вы удивлены?

– Да, – пробормотала Линн.

– Я полагаю, он сказал вам, что я была красива. Он всегда любил мне рассказывать о своих прежних любовницах, какие они были исключительные. И я думаю, он нарисовал вам картину моего изысканного аристократического происхождения. Бедный Роберт. Он так часто обманывал, что сам начинал в это верить. Все равно, к тому времени, как появились вы, это уже не имело никакого значения. Но я знала. Я знала его мать, с ее салфеточками и сервировочным столиком на колесах. Благородная бедность. Претензии, сплошные претензии. Она была трогательной, добропорядочной маленькой женщиной, вдвое меньше своего мужа, и беспомощная против его кулаков.

– Я не хочу этого слушать! – вздрогнув, воскликнула Линн.

– Но, может быть, вам следует это услышать.

Чувствовалось, как в этой странной женщине поднимается злость, как будто сама ее кожа стала горячей на ощупь. Она была эксцентрической истеричкой, или даже, может быть, немного не в себе…

– Джин беспокоится о вас. О да, она все эти годы поддерживает со мной связь. Она добрая душа, как и ее сестра, и никогда не была спокойна за вас с Робертом.

Это было уже слишком, такое вторжение в ее внутренний мир, который Линн так старательно оберегала всю свою жизнь.

– Люди не имеют права… – пробормотала она. Керида, не замечая ее возмущения, продолжала:

– Вы знаете, как умерла мать Роберта? Они оба ехали в машине. Чиновник по сбору пошлины на заставе позвонил в полицию, когда увидел, что там произошло, но полиция нагнала их слишком поздно. Мать Роберта пыталась выскочить из машины на ходу. Люди, ехавшие сзади них, видели это. Машина съехала с дороги и врезалась в дерево. Оба погибли. Утонченные Фергюсоны! – добавила она.

Ох, что за ужас! Но поток слов из уст этой женщины не ослабевал. Может быть, она не в состоянии была остановиться.

– Видите мою ногу? У меня сломано ребро. Да, история повторяется, хотя бы с вариациями, потому что не удалось освободиться. Да, это Роберт со мной сделал.

И тут Линн поняла, что сама она находится в состоянии физического потрясения, она чувствовала сухость во рту, руки покрылись липким холодным потом, и сердце громко стучало. Она сидела совсем неподвижно, опершись спиной на стойку сзади нее, и смотрела перед собой, в то время как нервный голос продолжал говорить:

– Это было не в первый раз, но это было самое ужасное. Мы катались на коньках. Он спросил меня, что у нас на обед, и я сказала, что мы купим какую-нибудь быстро приготовляемую еду по дороге домой. Я была плохая хозяйка – впрочем, такой и осталась, – и он пришел в ярость. А меня раздражали в нем его организованность, умение действовать быстро, четко и чертовски эффектно. Итак, он бешено рассердился на меня из-за обеда, да, он мог прийти в ярость из-за подобных пустяков.

Сухие губы Линн зашевелились, произнеся: «Я сказала вам, что не хочу больше ничего слышать», но не раздалось ни звука.

– Было почти темно, и мы были последними на замерзшем озере. И вот он бьет меня по лицу, а на его перчатках есть пряжки. Он толкнул меня, и я упала на лед. Он ударил снова, и я не смогла встать. Тогда он испугался и побежал к телефону-автомату, чтобы вызвать «скорую помощь». Когда они приехали, я почти потеряла сознание от боли. Я услышала, как он сказал: «Она упала».

Хоть бы она остановилась и дала мне отсюда уйти, подумала Линн, а потом рассердилась сама на себя: «Ты знаешь, что тебе надо остаться до конца, выслушать все».

– Соседка присматривала за ребенком, пока я была в больнице. Когда он пришел и начал говорить о «несчастном случае», я сказала, что не хочу больше его никогда видеть. Таким образом, я взяла своего ребенка и ушла. У меня был друг во Флориде, который нашел мне работу. И мы оформили развод с Робертом. Мне ничего от него не было нужно. Я сказала, что, если он появится когда-нибудь в нашем доме, я выдам его и разрушу его карьеру навсегда. – Она снова выжала из себя угрюмый смешок. – Я должна сказать, что он щедро платил за содержание своего сына, – не мне, потому что я от него и пенни не взяла бы ни в коем случае. Сейчас моему сыну двадцать четыре года и он уже совершеннолетний… Мое бедро неправильно срослось. Врачи сказали, что его нужно снова ломать, чтобы оно срослось правильно. Но я не хочу подобных испытаний. Я оставила все как есть в память о Роберте.

Почему она рассказывает эту ужасную историю через столько лет? Чтобы отомстить за свои страдания? Расстроить брак Роберта, особенно если бы он оказался хорошим?

Вы думаете, было бы лучше пойти в полицию?

Ладно, я вам отвечу. Никакого толка. Однажды я обращалась. Они даже не восприняли меня всерьез. Я приехала на дорогой машине. У нас тогда у обоих была хорошая работа и хорошая квартира в приличном районе. «На что вы жалуетесь? – спросили они у меня. – Парень, наверно, не такой уж плохой. Вам бы посмотреть на то, с чем нам приходится сталкиваться. Уладьте конфликт сами. Не выводите парня из себя. Конечно, если вы хотите внести жалобу, мы можем арестовать его, поднять большой скандал. Тогда он, может быть, потеряет работу, и что вам это даст, подумайте. Вы, женщины, всегда с жиру беситесь», – вот что они мне сказали. Я вижу, я вас расстроила.

– А что вы ожидали? – В Линн боролись жалость и ужас. У нее кружилась голова, и в голосе послышались слезы. – Вы не имели права посвящать меня в свою жизнь. Я пришла сюда купить картину и…

Непроницаемое лицо Кериды смягчилось.

– Я думаю, мне не следовало бы говорить, – сказала она. – Мне не следовало ворошить старое. Но когда пришла ваша дочь, я заподозрила, – ну, неважно. Вы все еще хотите купить картину? Я ничего с вас за нее не возьму. Это мой способ извиниться перед вами.

Линн соскользнула со стула.

– Да, я все еще хочу ее купить. И я заплачу за нее.

– Как пожелаете. Сейчас заверну.

Хотя ее сердце продолжала громко биться, она начала приходить в себя. С гордо поднятой головой она прошла вдоль стены, на которой были развешаны картины, но едва могла сосредоточить на них свое внимание.

Через мгновение послышался голос:

– Вы мне не верите.

Линн повернулась и прямо подошла к стойке.

– Верю или нет, – сказала она спокойно, – это не имеет значения. Просто дайте мне картину, пожалуйста, и я поеду.

Линн дождалась, пока покупка не будет завернута. Пальцы Кериды обращались с бумагой и картоном с осторожностью, у нее были овальные ногти, а когда она нагнулась, то Линн увидела ее выразительный профиль. Интеллигентное лицо, подумала Линн.

Тишина снова была резко нарушена.

– Он превратил ее жизнь в ад. Я говорю о матери и отце Роберта. Ее родственники ненавидели его. Они умоляли ее бросить его, но она не хотела. Слишком гордая, слишком оскорбленная. Я знаю. Я видела ее ласковую, мягкую, которая выслушивает нежные извинения и верит, что это больше не случится. Я думаю, и вы тоже.

Теперь сами собой возникли слова возмущения в горле Линн:

– Вы ничего обо мне знаете!

– Нет, я знаю. Я знаю, что ваша красивая дочь не подумала бы обо мне, если бы в ее голове не было беспокойства. Она уже много знает, но хочет знать больше. Я поняла это. Возьмите себя в руки, дорогая, позаботьтесь о себе и своих детях. Я знаю, вы думаете, что я чокнутая, и, может быть, я такая и есть, но я вам даю мудрый совет.

Дверь захлопнулась за ней, и холодный ветер ударил Линн в лицо. Порыв ветра обогнул каменный угол улицы и хлестал ее, пока она бежала по направлению к Главному Центральному вокзалу. Ноги почти ее не слушались.

Нежные, мягкие – нежные слова извинения…

Странная женщина, такие дикие глаза. Как они, должно быть, ненавидели друг друга! Не так как мы с Робертом, потому что мы – вопреки всему, мы…

Но он лгал мне. А она – все ли, что она говорила, правда?

Чувствуя легкую тошноту, Линн боролась со встречным ветром, пробираясь сквозь толпу. Внутри просторного вокзала громко звучал «Добрый король Венцеслав». Люди спешили в свои загородные дома, в бодрых звуках приветствий Линн черпала силу, толстый мужчина хлопнул другого по спине, и две матроны завопили с восторгом, увидев друг друга. Это были обычные, повседневные звуки. Это были обычные, нормальные люди…