Текст книги "Вечерние прогулки при полной луне"

Автор книги: Бэлла Жужунава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Вечерние прогулки при полной луне

Иван Иванович терпеть не мог животных. Всех этих собак, которые с важным видом шагают на поводке. И тех, которые просто так бегают за хозяйкой, когда она отправляется по магазинам, а потом терпеливо ждут ее у входа и радостно машут хвостом, когда она, наконец, появляется в дверях. Но в особенности, конечно, тех, которые шатаются по улицам самостоятельно, с деловым видом спешат куда-то, валяются около скважин, источающих пар, забегают в подъезды и еще смеют лаять на прохожих. А также грязных, вонючих, шелудивых кошек с блудливыми глазами. И тех, которые часами сидят на форточках или валяются на ковриках у дверей – эти, значит, имеют хозяев. И, конечно, тех, ничьих, которых можно встретить в любом дворе, где они или роются в отбросах, или бросаются под ноги, неожиданно выскакивая из подвалов.

Ивана Ивановича поражала человеческая глупость. Одна его сослуживица купила породистого щенка за… страшно сказать, сколько рублей! А еще говорят, что у нас низкий уровень жизни. Мяса нет! Да откуда ему взяться? Ведь вся эта свора живет и процветает, значит, так или иначе, находит себе пропитание. Что-то он ни разу не слышал, чтобы какая-нибудь собака, самая распоследняя, никому не нужная, ничья– умерла с голоду. Всегда найдется сердобольный кретин, который что-нибудь да подбросит. И вот они живут, и шляются, где хотят, и плодят себе подобных, так что страшно подумать, что с нами будет лет через 10–20, в особенности, если учесть всю эту болтовню об окружающей среде.

Иван Иванович испытывал при виде животных неприятное чувство, дремучее и темное, больше всего похожее на страх, идущий из далекого детства, хотя в этом он не признался бы даже самому себе, а также чисто физическую брезгливость. Сам он был большой аккуратист. Постоянно мылся, менял рубашки и белье. Дома у него все так и сверкало чистотой. Наверно, поэтому с годами ему становилось все труднее с женщинами – они вызывали у него почти такие же ощущения, как все эти кошки-собаки. Они гадко пахли, рассыпали всюду свои длинные, мерзкие волосы, а посуду мыли кое-как, лишь подставляя ее под кран. А ведь однажды он был даже женат. Иван Иванович редко вспоминал это время и всегда с чувством удивления – как это он терпел рядом с собой несколько лет такое чуждое существо? Впрочем, жена его в минимальной степени обладала недостатками, присущими женщинам. Это была высокая, сильная, некрасивая особа, помешанная на чистоте и домашнем хозяйстве. Очень, очень бережливая, способная отправиться на другой конец города пешком, чтобы не тратить денег на транспорт. За исключением короткого ночного сна, она вообще не отдыхала, все время что-то чистила, варила, доставала, вязала, короче, трудилась, как муравей. И, главное, она была очень молчалива. За все эти редкие для женщины качества Иван Иванович почти уважал ее, что для него было величайшим взлетом чувств. И все же в самой глубине души он не верил ей. Не может существо, по природе своей лживое и ненадежное, переродиться полностью и навсегда. Жизнь подтвердила его правоту.

Однажды жена его сильно заболела и попала в больницу. И там втюрилась в какого-то охламона, недавно вернувшегося из заключения, худого и потрепанного, который, конечно, не шел ни в какое сравнение с крепким, подтянутым, синеглазым Иваном Ивановичем. Ни кола, ни двора, одни болезни, но зато – душа. Так она и сказала Ивану Ивановичу, уходя от него, и еще добавила, что этот мозгляк ее любит. Это ее-то – кобылу с жидкими крашеными волосами, руками-лопатами и носом-пуговкой! Вскоре она перебралась куда-то в деревню к родне вместе со своим сердцеедом, надо думать, унесла его под мышкой, и след ее затерялся навсегда.

Именно в связи со своей женой Иван Иванович впервые убил собаку. Это был огромный, запущенный, уже немолодой пес, принадлежащий жильцам со второго этажа. У них, видно, времени не хватало с ним возиться, и утром его выставляли за дверь. Нагулявшись, пес ложился на коврик у порога, впускали его только на ночь, надо думать, чтобы не мешал и не пачкал, вот такое нашли решение проблемы. И добро бы, лежал бы себе потихоньку, но ко всему у него был еще и мерзкий характер. То есть, он, в общем-то, никого не трогал, лишь провожая хмурым взглядом проходящих. Однако некоторых, которые ему почему-то не нравились, облаивал с неизменной и жуткой яростью. Поднимался на тонких ногах, загораживал, сволочь, дорогу и гулко, отрывисто, злобно лаял, вызывая, естественно, недовольство всех жильцов, кроме своих собственных хозяев. Надо ли говорить, что среди тех, кого он терпеть не мог, был Иван Иванович, ведь отношение к нам животных – это почти всегда просто зеркальное отражение нашей реакции на них. Однако лаять на Ивана Ивановича он не решался, лишь приподнимался и глухо рычал при виде него. А вот жену его терроризировал постоянно и однажды даже тяпнул за толстую ляжку. Тогда Иван Иванович взял у знакомого ружье и застрелил пса прямо на лестничной клетке. Никто и слова не сказал, окровавленный труп исчез, будто его и не было. Похоже, все вздохнули с облегчением, в том числе и хозяева, однако делать грязную работу пришлось ему, вот что было противно. Если ты сделал такую глупость, завел собаку, так следи за ней, черт возьми! А этот зверь третировал целый подъезд, хозяева же и ухом не вели. Да что говорить – люди, держащие животных, не могут быть нормальными, какой-то сдвиг у них обязательно есть. По-хорошему, надо бы их помещать в питомники вместе с "четвероногими друзьями", пусть живут и радуются и не мешают нормальным людям.

Второго пса Иван Иванович уничтожил, можно сказать, случайно. Это был небольшой черный кобелек по кличке Жук, принадлежащий одной даме из соседнего подъезда, которую Иван Иванович терпеть не мог. Он с ней, правда, в жизни двух слов не сказал, но что-то в ее облике – выразительное, совсем не старческое лицо, шапка седых волос над живыми, также не по возрасту, глазами, мягкий голос – раздражало его несказанно. Раньше она выводила собаку на поводке, но некоторое время назад сломала ногу и теперь ходила потихоньку и с палочкой, а Жук гулял самостоятельно. Был исключительно покладист, никогда ни на кого не лаял, напротив, ко всем подбегал, вилял хвостом. Дети его обожали. Сам по себе он был почти терпим, вот только если бы у него была другая хозяйка.

Однажды осенью Иван Иванович шел с работы и вдруг услыхал жалобное поскуливание, доносившееся как будто из-под земли. Подойдя ближе, он увидел канаву, оставленную рабочими, как это у нас водится, и залитую водой, в которой плавал этот самый Жук. Похоже, он уже выбился из сил, потому что повизгивание его звучало совсем жалобно, однако, при виде человека удвоил усилия. Иван Иванович собирался просто пройти мимо, но тут на глаза ему попался большой камень, как нарочно положенный сбоку дороги. Он поднял его, взвесил на ладони и метким ударом послал точно в голову Жука, ощутив на мгновение острый, яркий всплеск восторга. Брезгливо вытерев платком руки, он пошел дальше, злорадно представляя переживания неприятной ему особы по поводу гибели любимой собаки. В душе звучала тихая, но торжественная музыка выполненного долга. Так сказать, безвестный герой.

Воспоминание об этом благородном поступке и связанных с ним приятных ощущений однажды натолкнула его на интересную мысль. Отправляясь на обязательную вечернюю прогулку, он прихватил с собой кусок колбасы. Увидев подходящего пса – небольшого и не очень свирепого на вид – он заманил его на окраину города и легко расправился с ним. Все прошло без сучка-задоринки. Пес оказался доверчивым, как почти все эти недоумки, а дразнящий запах колбасы и вовсе свел его с ума. И опять у Ивана Ивановича возникло острое чувство радости и спокойное, гордое удовлетворение человека, не гнушающегося грязной работой ради спасения общества. Дома Иван Иванович провел внизу на календаре жирную черту фломастером, подумал – и добавил к ней еще две, вспомнив свои прошлые подвиги. Тем самым он открыл счет, который в дальнейшем продолжал неуклонно расти. Жаль, что никому нельзя было рассказать о своих благородных трудах, но он чувствовал, что делать этого не стоило. Современным людям не хватало жестокости, ясно обозначенной цели и мужества. И умными их тоже трудно было назвать, поскольку они явно не отдавали себе отчета в том, насколько опасен путь, на который они повернули в последнее время. Все эти игры в демократию, милосердие и терпимость. Но ничего, еще, как говорится, не вечер. Иван Иванович верил, что люди, подобно ему осознающие опасность, есть. Они как дрожжи. Сейчас незаметные, сухие, как будто лишенные жизни, они ждут своего часа. И рано или поздно, но тесто взойдет. А пока каждый делает что может.

2

Стояла ранняя зима, морозец лишь чуть-чуть пощипывал – самое хорошее время. Иван Иванович надел синий спортивный костюм, который очень ему шел. Колбасу он уже давно с собой не брал, поскольку всегда находился дуралей, которого можно было привлечь простым проявлением к нему интереса. За дверью на лестничной клетке почти прямо у порога сидела собака, он чуть не налетел на нее, выходя. Зимой в подъезде часто грелись бездомные псы, но они редко поднимались на высокие этажи. Это была маленькая белая болонка с шелковистой шерстью, кое-где уже грязной, и черными глазами-бусинками, почти занавешенными кудрями. Когда Иван Иванович открыл дверь, она отскочила и затрусила вниз по лестнице, изредка оглядываясь. Они вышли на улицу, один впереди другого, и собака сразу же растаяла в голубых сумерках. Скорым шагом, пружинистой походкой Иван Иванович двинулся своим излюбленным маршрутом – к вокзалу, служившему для него неиссякаемым источником собак. Вскоре он вышел на окраину и углубился в небольшой лесок. Стемнело, тени из синих стали черными, над деревьями взошла огромная серебряная луна. Вдруг на тропинке впереди что-то ярко блеснуло. Подойдя ближе и наклонившись, Иван Иванович увидел, что это монета, и, судя по размерам, рубль. Он протянул руку, чтобы поднять ее, и странным образом промахнулся. Монета осталась в стороне, а рука ткнулась в снег рядом. Повторив попытку, он отчетливо увидел, как монета сдвинулась в сторону в тот момент, когда он собирался ее схватить, и тут ему все стало ясно. Это была шутка, во времена его детства таким образом на дороге бросали кошелек, привязанный за ниточку. В принципе можно найти способ проделать то же самое и с монетой. И место выбрано удачно – движения большого нет, и все же время от времени кто-нибудь да пройдет на вокзал. Оставалось проанализировать, где скрываются шутники, и проучить их. Продолжая стоять наклонившись и как бы с удивлением разглядывать монету, он поднял глаза. Странно, но именно здесь деревья стояли довольно далеко от дороги. По обе стороны от нее серебрился нетронутый снег, из которого лишь кое-где торчали невысокие черные кусты. Получалось, что озорники спрятались довольно далеко, вне пределов досягаемости, так что, по-видимому, единственное, что он мог сделать, это оставить их с носом. Проследить направление движения монеты и быстрым движением пересечь нить, или проволоку, или что там еще, к чему она была прикреплена. Иван Иванович снова протянул руку, внимательно вглядываясь, и тут боковым зрением заметил движение в стороне от дороги. Он непроизвольно поднял голову – и замер. В первый момент ему показалось, что это кустики, растущие там и тут, движутся, окружая его плотным кольцом. Это было совершенно невероятно, просто этого не могло быть, и он тут же понял, что этого и не было. Двигались, конечно, не кусты, а какие-то твари. В полном молчании, лежа на брюхе, они ползли к нему, черные и страшные. Он оглянулся – позади было то же самое. Кто это? Неужели, волки? Так близко от города? Внезапно круг разорвался, из него выскочила и бросилась ему под ноги собака, в которой он с удивлением узнал болонку, встретившуюся ему в подъезде, и понял, что твари, напугавшие его, всего лишь ее собратья. Мгновенно он испытал чувство облегченья, потому что теперь, по крайней мере, было ясно, кто перед ним. Болонка прыгала вокруг него, громко лая, и это как бы послужило сигналом для остальных. Они поднялись и, быстро проскочив отделявшее их от Ивана Ивановича расстояние, уселись вокруг плотным кольцом. Это были могучие, сильные псы, все как на подбор – овчарки или лайки. Что с ними? Одичали, что ли? Он сделал резкий шаг назад, пытаясь вырваться из круга, но огромный пес, вскочив на задние лапы, передними отпихнул его обратно. Мутная волна страха и злобы захлестнула Ивана Ивановича. Схватив болонку, которая пронзительно завизжала, он швырнул ее впереди себя, прямо на ее собратьев, которые отпрянули от него, на мгновение разомкнув кольцо, с рычанием кинулись на него со всех сторон и свалили с ног. Отчаянно барахтаясь, раздавая удары направо и налево, он пытался вырваться, но безрезультатно. Неужели – все? Он боролся изо всех сил, и многие собаки отлетали в сторону, визжа, но уже через минуту стало ясно, что схватка проиграна. Иван Иванович лежал на спине, прижатый могучими лапами, огромная собачья пасть с острыми клыками и вывалившимся красным языком, с которого капала слюна, приближалась к его горлу, а кругом, отпихивая друг друга, тянули морды другие звери, желая принять участие в расправе. Иван Иванович в ужасе закрыл глаза – и услыхал крик. Слов было не разобрать, звук доносился издалека, но одно не вызывало сомнений – голос был человеческий. Мгновенно воспрянув духом, Иван Иванович увернулся от страшной морды и закричал:

– Сюда! Сюда! Помогите!

Собаки настороженно подняли головы, также прислушиваясь. Иван Иванович вывернулся, силясь разглядеть своего спасителя, но увидел лишь огромную черную псину, бегущую к ним по тропинке, за которой, он надеялся, вот-вот появится и хозяин. Мерной трусцой подбежав к распластанному на снегу Ива-1гу Ивановичу, пес уселся напротив него, свесив голову набок и, казалось, внимательно его разглядывал. Это был ньюфаундленд, огромный, как медведь, но сейчас Ивана Ивановича интересовал только его хозяин. В ужасе, что спаситель пройдет мимо, не заметив его, он снова закричал. И тут случилось нечто, от чего Иван Иванович впервые в жизни потерял сознание. Черный пес подошел совсем близко, ткнул его носом и пролаял:

– Тихо!

Иван Иванович обмер – и провалился в темноту. Вынырнув из нее через некоторое время и сквозь ресницы разглядывая склонившиеся к нему оскаленные собачьи морды, он призвал на помощь все свое мужество и, поскольку то, что с ним происходило, не укладывалось ни в какие привычные рамки, принял единственно разумное решение – подчиниться обстоятельствам и выжидать. Почувствовав, что его ничто не удерживает, он сел. Черный пес сделал движение головой, и тотчас из кустов выскочила собака, у которой из пасти что-то свисало. Подбежав к Ивану Ивановичу, она ткнулась мордой ему в колени.

– Возьми! – снова пролаял черный пес,

вызвав повторную волну ужаса, однако на

этот раз Иван Иванович сумел справиться с

ним без потери сознания. Он протянул руку и

вынул из пасти собаки обрывок ткани.

– Что… что это? – пролепетал он.

– Завяжи глаза! – ответил пес.

– Кому?

– Не мне же! Дубина!

И тут до Ивана Ивановича, что называется, дошло. Он кинул взоры по сторонам в надежде, что вдруг все-таки объявится спаситель, однако кругом были лишь оскаленные собачьи морды, и, окончательно отдавшись на волю судьбы, завязал платок вокруг головы. Что-то ткнулось ему в руку, похоже, веревка, и он крепко ухватился за нее.

– Вставай! – прорычал пес.

Веревка натянулась, и Иван Иванович двинулся за ней.

3

Шли долго, так что у Ивана Ивановича хватило времени обдумать все, что приключилось. Оставаясь на позициях сугубого материализма и не допуская ни на секунду, что собака способна мыслить, а тем более говорить, он пришел к выходу, что все это туфта для слабонервных. Собаки действовали согласованно, но это только подтверждало уверенность, что здесь не обошлось без человека, просто-напросто выдрессировавшего их. Аналогично обстояло дело с этой якобы говорящей собакой – в наше время, при современной технике ничего не стоит пристроить, скажем, ей на морду крохотный микрофончик и, сидя в отдалении, нагонять страх на жертву. Другое дело – что за этим стоит? Зачем? Скорее всего, это происки современных мафиози, решил Иван Иванович, довольный уже тем, что ему удалось полностью взять себя в руки и хотя бы в общих чертах «вычислить» ситуацию.

Идти с завязанными глазами было трудно, зато, по крайней, мере, не холодно. Вначале со станции слышались гудки, но вскоре эти звуки пропали. Наконец Иван Иванович ощутил впереди открытое пространство и едва не упал, налетев на что-то. Он стянул повязку. Когда цветные пятна перед глазами исчезли, Иван Иванович обнаружил, что стоит на окраине деревушки, у крыльца дома, из окон которого падает яркий свет. Слышна была тихая музыка. Черный пес стоял на ступенях, бока его тяжело вздымались. Итак – дом, а следовательно, человек, как и предполагалось.

– Ну, где твой хозяин, тварь? – крикнул Иван Иванович, наливаясь злостью, и вбежал на крыльцо. Пес молча, наклонив лобастую голову, смотрел на него, как будто чего-то ждал, и, рванув дверь, Иван Иванович вошел в дом. Он оказался в большой чистой комнате. От печи шло ощутимое тепло. Допотопный шкаф, низкая тахта, стол в окружении табуреток – вот как будто и все. Пахло смолой и вареной картошкой, и Иван Иванович ощутил вдруг лютый голод. Внезапно звучавшая до сих пор музыка смолкла, раздался звук отодвигаемого стула, шаги, и мужской голос, сильный и звучный, произнес:

– Мария, вы еще не рассказали мне о ваших трудностях.

Женский голос, тихий и нежный, ответил после паузы:

– Что об этом говорить, Федор.

Было не ясно, где происходил разговор, но слышался он необыкновенно отчетливо и доносился как будто от окна. Иван Иванович на цыпочках подошел к нему и отодвинул край занавески. На подоконнике стоял приемник. Иван Иванович крутанул ручку настройки и разговор стал почти не слышен. Плюнув с досады, Иван Иванович подошел к столу и уселся. Шло время, но никто не появлялся. Мерно тикали ходики, тело ныло, расслабляясь в тепле после дикой гонки, и есть хотелось со страшной силой. Черт знает что такое! Заманить его сюда и даже не считать нужным объясниться! Игра на нервах, надо думать. Ну, я покажу тебе нервы, подумал Иван Иванович и поднялся, намереваясь обшарить дом сверху донизу, но оторвать хозяина от его неотложных дел и заставить заняться собой. Однако сразу же за дверью, в узком коридорчике ему преградил дорогу все тот же черный пес, развалившийся у порога. Иван Иванович попытался обойти его, но замер, услыхав снова тот же глухой, лающий голос:

– Что надо?

Находясь в плену своего убеждения, что собака ни при каких обстоятельствах разговаривать не может, Иван Иванович не выдержал и закричал:

– Где вы? Я хочу вас видеть! Что вы со

мной в прятки играете?

Пес пролаял:

– Кого ты хочешь видеть?

– Хозяина, черт его дери! Того, кто все это затеял! Кто со мной разговаривает! Нашли дурака!

– Дурак и есть! Хозяина ему…

– Пес двинулся всей своей черной громадой на Ивана Ивановича и в конце концов оттеснил его в комнату.

– Где он? – выкрикнул Иван Иванович, вынужденный, волей-неволей, обращаться к собаке.

– Кто?

– Да твой хозяин!

– Дубина! Я сам себе хозяин, понял?

С этими словами пес повернулся и направился к двери.

– Постой! – крикнул Иван Иванович. Пес остановился, повернул голову.

– А как же я? Я устал, я хочу есть! Требую объяснить, зачем меня сюда затащили и долго ли собираются держать! Я имею право!

Пес покивал головой.

– Имеешь, имеешь… Хочешь есть – ешь, – он кивнул на печь. – Хочешь спать – спи, – последовал кивок на тахту. – Удобства во дворе.

– Но я хочу знать… – начал было Иван Иванович, но пес перебил его.

– На сегодня хватит, надоел ты мне.

С этими оскорбительными словами он величаво вышел за дверь и прикрыл ее задом. Иван Иванович беспомощно оглянулся и упал на стул, обхватив голову руками. Однако спустя немного времени, склонившись перед ситуацией, которая явно от него не зависела, он встал и направился к печке. На ней обнаружилась кастрюля, полная еще теплой картошки, а рядом, на кухонном столике, все остальное – мелкие, пупырчатые огурчики в большой банке, от которых сразу же во рту собралась слюна, масло, черный хлеб и посуда. Все было чистое и аккуратно накрыто белоснежным полотенцем. Забыв о своей брезгливости, Иван Иванович накинулся на еду, закончив ее чаем со странным травяным привкусом, после чего, чувствуя смертельную усталость, лег и мгновенно уснул.

4

Он проснулся, как обычно, сразу и тут же вспомнил все происшедшее. В комнате заметно похолодало, за окном искрилось солнце и слышался смех. Смех! Он вскочил, как будто его подбросило пружиной. Вряд ли кому-нибудь могло понадобиться, чтобы собака еще и смеялась. Стремительно пронесшись через пустой коридор, Иван Иванович выскочил на крыльцо – и, действительно, увидел, наконец, человека. Это был высокий худой мужик в меховой куртке и валенках, шапка-ушанка его валялась рядом на снегу, а сам он, обхватив давешнего черного пса (ну и громадина, на задних лапах он был даже выше этого человека!), что-то громко и весело говорил ему, то и дело заливаясь высоким, кудахчущим смехом. Заметив Ивана Ивановича и ощутив, видимо, его агрессивность, мужик прекратил возню с собакой и, оторопело тараща глаза, отступил и поднял руку, как бы защищаясь. Подойдя к нему вплотную, Иван Иванович выругался и сплюнул под ноги.

– Что это?.. Что вы шумите? – удивленно спросил мужик.

– Ты еще спрашиваешь? Да вас тут всех раздавить – и то мало. Свили гнездо, понимаешь… Что вам надо от меня? Ну, говори, а то я от тебя мокрого места не оставлю!

Иван Иванович медленно надвигался на мужика, пока тот не уперся в стену сарая. Он, не отрываясь, смотрел на Ивана Ивановича с молящим выражением, лицо его побледнело. Вблизи было ясно, что ему лет под 30, внешность он имел модную, сейчас такой тип часто мелькает на экранах, да и в жизни. Этакий современный вариант Христа – светлые длинные волосы, аккуратная, тоже светлая, бородка и прозрачные голубые глаза. В его лице сквозила мягкость и щемящая незащищенность, которую Иван Иванович воспринял как безоружность и даже ущербность, чего он, понятно, терпеть не мог. У него мелькнула мысль, что вряд ли такой сморчок способен был организовать все это подлое мероприятие, скорее всего, перед ним «шестерка», мальчик на побегушках.

– Не… не понимаю, чего вы хотите, – пролепетал мужик.

– Сейчас поймешь!

Иван Иванович схватил его за отвороты куртки и хорошенько встряхнул, так что у того лязгнули зубы.

– Домой! Веди меня домой!

– Вы что? Отпустите меня… – слабо отбивался мужик. – Это невозможно!

– Что значит невозможно? – закричал Иван Иванович. – Я вот сейчас возьму тебя за ноги и головой об сарай, тогда посмотрим, что возможно, а что нет. Ай! Черт побери!

От сильного толчка сзади Иван Иванович отлетел в сторону. Черный пес приближался к нему, угрожающе оскалив клыки и злобно рыча.

– Убери его! – закричал Иван Иванович.

– Ну что вы, как можно, – конфузливо сказал мужик.

Пес подошел вплотную к Ивану Ивановичу, так что чувствовалось его горячее дыхание, неожиданно поднялся на задние лапы, а передними толкнул его прямо в сугроб и отрывисто пролаял:

– Не волнуйся… я… падаль не ем!

После чего посмотрел на мужика и добавил:

– Пойдем!

Тот с опаской обошел Ивана Ивановича, копошившегося в снегу, и вслед за псиной двинулся к дому, оглядываясь. Иван Иванович поднялся, отряхнулся и с чувством досады и бессилья опустился на крыльцо.

5

Через некоторое время он поднял голову. Никто как будто за ним не следил и, тут же воспрянув духом, он пружинисто вскочил и двинулся в направлении леса. Деревушка оказалась небольшой, всего несколько домов, все они, кроме того, где он ночевал, выглядели нежилыми. У крайнего сарая лежали и сидели собаки и, когда он приблизился к ним, они поднялись, зарычали, а потом залаяли, оттесняя его обратно. Может быть, попробовать с другой стороны? Но он чувствовал, что это бесполезно, и, повернувшись, медленно побрел к дому, ощущая, как в душе наливается бессильная злая ярость.

Еще в коридоре он почувствовал запах вареной картошки и еще чего-то, чертовски аппетитного, кажется, тушенки, и ощутил сильный голод. В жарко натопленной комнате, перед раскрытой печью, в которой плясали алые огни, сидел, обхватив колени руками, давешний мужик. Рядом с ним на полу лежала шахматная доска с расставленными на ней фигурами, по другую сторону которой с задумчивым видом сидел черный пес. Ничему уже не удивляясь, Иван Иванович прошел к печке, чуть не наступив на мужика, и опустился на корточки, подставив ладони к теплу. Некоторое время они так сидели, не глядя друг на друга, а потом пес поднял лапу над доской, неловким движением сдвинул фигуру на другую клетку и, наклонив голову, уставился на мужика блестящими глазами, как бы призывая того полюбоваться ходом. Мужик бросил искоса взгляд на доску и снова отвернулся, тогда эта образина ткнула его носом и пролаяла:

– Ходи!

– Некогда, некогда, потом доиграем, сейчас нужно Ивана Ивановича покормить. Ведь вы хотите есть, правда?

Не дожидаясь ответа, мужик вскочил, захлопотал, и вскоре Иван Иванович уминал умопомрачительную похлебку, заедая ее огурчиками и мягким, душистым хлебом. И только насытившись и ощутив, как по всему телу разливается сладкое тепло, он вспомнил, что сегодня не умывался. Эта мысль прошла в глубине сознания, как второстепенная, неважная, а вслед за ней юркой рыбешкой выплеснулась другая: ну и что? Ему все стало вдруг безразлично, телу было тепло и сытно, ему, то есть, телу, было сейчас хорошо, и все остальное казалось не имеющим особого значения. Мужик между тем уже тащил дымящуюся чашку и банку с медом, и это было как раз то, что нужно.

– Хорошо! – невольно вырвалось у Ивана Ивановича, когда горячее питье с тем же странным, что вчера, но приятным запахом и вкусом заструилось по всем клеточкам его тела. – Как звать-то?

– Меня? Вася. Хотите еще чего-нибудь?

– Да нет, ничего. Сам-то что не ешь?

– Я? Я не хочу. Да мне и идти пора, только вас и дожидался.

Разговаривая, Вася искоса поглядывал куда-то поверх головы Ивана Ивановича, где у печки дремал пес. Перегнувшись через стол, Иван Иванович спросил тихонько:

– Вася, будь человеком, объясни ты мне, что тут происходит, прошу тебя. Зачем все это? Выкуп, что ли, с меня хотят получить? Так у меня всего тысяча на книжке, отдам, пусть подавятся.

Иван Иванович, конечно, кривил душой, потому что в разных местах у него было кое-что припрятано – так, на черный день, в наш бурный век мало ли что может случиться. Однако об этом, как он считал, не знала ни одна живая душа.

Вася вскочил, лицо его резко побледнело, руками замахал, ужас, видать, какой нервный, похоже, порченый.

– Что вы, что вы, Иван Иванович, я ничего не знаю!

– А кто знает-то, Вася, кто? Почему никто не приходит? Нервы мои испытывают, да? Так ты объясни им, что не на того напали. Пусть лучше не тянут, а поскорее выкладывают карты на стол. Так и передай.

– Кому?

– Ну-у, Вася… Что ты дурачком-то прикидываешься? Ведь кто-то тебя послал, а? Или ты просто так, прогуляться решил?

– Нет, конечно, я не просто так. Я помогаю, чем могу. Ведь святое дело, каждый должен… Я вот достаю – еду там и еще что, если надо. Тушенки вам принес, 10 банок. Меду…

– И это все?

Вася развел руками.

– Больше не было. А вы что-нибудь еще хотите? Скажите, я постараюсь.

Под тяжелым взглядом Ивана Ивановича слова его перешли в неясное бормотание.

– Это все, спрашиваю, зачем ты приходил?

– Да, в общем-то… Ну, еще узнать время.

– Какое время?

– Ну, когда назначено.

– И когда же назначено? А главное, что?

– Нет, нет, вы не спрашивайте, этого я не могу сказать. Да мне пора уже, а то не успею.

Вася вскочил и, сорвав с вешалки одежду, стал торопливо одеваться, оглядываясь на пса. Уже готовый к выходу, он подошел к Ивану Ивановичу и, наклонившись, жарко зашептал:

– Вы не переживайте очень, Иван Иванович, все будет хорошо. Хотите, я вам завтра колбаски принесу? Завтра на 10 часов назначено, так что скоро…

Иван Иванович вздрогнул и обернулся. Пес уже не дремал у печки, а стоял совсем рядом, махая хвостом.

– Иди, иди! – пролаял он. – Разболтался.

Вася молниеносно отскочив к порогу, крикнул:

– Все, все, ухожу, до свидания!

И выскочил за дверь. Пес подошел к Ивану Ивановичу вплотную и остановился, не сводя с него внимательного взгляда. Наклонив голову, он завилял хвостом и пролаял, причем в хриплом голосе его прозвучали непривычные, как бы заискивающие нотки:

– Сыграем?

6

В первый момент Иван Иванович не понял, а потом до него дошло, и как-то так легко, видно, начал уже привыкать к чудесам. Пес предлагал ему сыграть в шахматы, и чувствовалось, что ему очень этого хочется, а партнеров нет, вот беда. Злорадное чувство охватило Ивана Ивановича, и, глядя прямо в янтарные глаза, он сказал, потягиваясь:

– Не-а…

Пес наклонил голову и смотрел, не мигая, и в этом жесте, в выражении глаз вдруг мелькнуло Ивану Ивановичу что-то странно знакомое. Будто видел уже когда-то он эти желтые, в крапинках, глаза, и крутой обширный лоб, правда, не заросший, конечно, как сейчас, а чистый, с глубокой вертикальной морщиной, переходящей в вислый пористый нос, увенчанный круглыми очками… Он тряхнул головой, чтобы отогнать несообразное видение, и сказал:

– Я спать хочу.

Пес опустил голову и поплелся к двери. Па пороге он оглянулся, посмотрел на Ивана Ивановича долгим презрительным взглядом и вышел.

А Иван Иванович и вправду лег и тут же уснул.

И приснился ему странный сон. Надо сказать, что он вообще-то редко видел сны, а может, и видел, да не запоминал, не думал просто о них, они в его жизни никакой роли не играли, не баба, чай. Сны его были всегда невыразительны и коротки, к тому же черно-белые. А сон, приснившийся сейчас, был совсем особенный. Цветной, очень яркий, будто отрывок реальной жизни. Штука в том, что все это действительно происходило с ним когда-то, только очень, очень давно. Снилась ему та далекая пора, когда он был совсем малец, лет четырех, не больше. Мать, толстая, с неприятным, недобрым лицом раскормленной хрюшки, больно отстегала его крапивой по заднице. Вот именно этот момент ему и приснился, когда он, воя от обиды и боли и зажав в кулаке трусы, сорванные матерью, пулей вылетел из дома. Старшая сестра Верка, прыгавшая во дворе через веревочку, закричала: