Текст книги "Природы вечный взгляд. Любовь и поэты"

Автор книги: Белла Фишелева

И «Заклинание», и «Для берегов отчизны дальной…» написаны четырёхстопным ямбом. Тексты этих сочинений А. С. Пушкин разделил на три строфы из двух четверостиший каждая. Такая большая строфа даёт возможность поэту в «Заклинании» развивать мысль, но главное, не останавливать своё безумие – бурю своих чувств. Поэт стремится убедить судьбу, заставить вернуть ему возлюбленную, хотя бы её тень. А что будет с ним, ему всё равно: соединиться с ней – его, пусть ужасная, мистическая, но единственная цель, ставшая как будто бы целью всей его жизни.

А в «Для берегов отчизны дальной…» – тоже в трёх строфах-и мистика попытки победить смерть, и реальная мука невозможности остановить роковое событие, и реальное большое чувство любви. Но каждая строфа – акт драматического действия. Чем вызван такой острый, порой на пределе по накалу страсти драматизм стихотворения, ставшего романсом Александра Бородина? Конечно, конфликтами. Во-первых, конфликтом между влюблёнными. Она «для берегов отчизны дальной» «покидает край чужой», её желание вновь увидеть родину понятно: она, как потом открылось, смертельно больна. Для него расставание невыносимо: оно для любящего – долго длящееся время, «час незабвенный, час печальный», и герой плачет перед ней. Но он начинает и активно действовать: старается «хладеющими руками» «удержать» свою любовь, «томленья страшного разлуки» и его стон «молил не прерывать». Да, конфликт для любящих очень серьёзный, он рождает трагизм дальнейших событий, которые для нас даются в воспоминании героя, а тогда для него были страшной реальностью. Всё это в первой строфе стихотворения, но в ней уже намечен и другой конфликт: лирический герой предчувствует смерть возлюбленной и начинает, невидимо как бы вначале, активно противостоять смерти – он хочет «удержать» не уезжающую подругу, а саму жизнь. И это главный конфликт произведения: борьба жизни и смерти – борьба скоротечной жизни человека и великого Времени.

Музыка А. Бородина со стихами первой строфы «Для берегов отчизны дальной…», её вокальная часть, изумительная по красоте мелодия, льётся широко и свободно, она требует от певца владения кантиленой. И мы начинаем видеть огромное, непереходимое пространство – от одного берега до другого. Звуковая динамика музыки Бородина необычайно разнообразна, потому что воспроизводит все интонационные особенности поэтической речи Пушкина. А его интонации выражают смысл разворачивающихся событий.

Первая строфа, словно вступление к драме, но в единстве с музыкой кажется прелюдией к эпическому повествованию, действие в котором развивается драматически:

 
Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой,
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленья страшного разлуки
Молил мой стон не прерывать.
 

Во второй строфе текста столкновение между любящими доходит до кульминации.

В музыке динамика (смена форте и пиано, динамические нюансы, паузы) усиливается, так как перед нами сцена, вспоминающаяся герою, но для слушателя она – в реальности. В начале строфы, на словах: «но ты от горького лобзанья свои уста оторвала» – голос певца звучит высоко и на форте, и это кульминация конфликта любви. Вся динамика – в вокальной части, но роль аккомпанемента в поддержке вокала чрезвычайно существенна. Он, как волны моря, держит корабль – текст (стихи Пушкина!), стремясь уберечь его от гибели. Рисунок этого музыкального сопровождения как будто бы не меняется, он кажется простым, однообразным, но создаётся впечатление, что он есть воплощение суровой реальности, тогда как герои ещё способны грезить. А сцена развёртывается и возникает словно диалог, звучит прямая речь:

 
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала,
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим»…
 

Она говорит на градациях пиано, к концу речь её почти растаяла, потому что дальше может быть только (как в финале «Гамлета») тишина.

Третья строфа – трагический финал борьбы жизни и смерти, любви и роковой гибели героини. Но последние слова, уже одинокого человека, – свидетельство того, что его душа, слившись с любовью, не покорилась злу «равнодушной природы» (из стихотворения Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»):

 
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.
 

Антитеза: великолепная природа юга, а в ней смерть. Бородин сопровождает финал басовыми нотами, они создают жуткое ощущение присутствия потустороннего мира. Замирают басы вместе с певцом – лирическим героем, который уверен, что свидание непременно свершится, ибо смерть не поглотила любовь.

Любовь бессмертна, как бессмертно инобытие, и неизбежен свет в последних моментах трагедии, ибо любовь осталась и она торжествует:

 
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья,
Но жду его: он за тобой…
 

Да, в высокой трагедии нравственная победа на стороне физически побеждённого героя. Напряжённый драматизм стихов и музыки поднимается до Шекспира. И при сдержанности выразительных средств и лаконизме текстов поэта и композитора у слушателя и читателя рождается представление об огромности, даже необъятности пространства, от берегов России до берегов Италии, небольшого по времени исполнения или чтения произведения. А непосредственно сцены развёртывающейся личной драмы раздвигают ограниченное пространство и создают ощущение, что мы смотрим большую драму человеческих судеб. Это связано с философским смыслом создания Пушкина и Бородина: в нём подняты вопросы, касающиеся основ нашего бытия.

Лирика любви А. С. Пушкина – несомненное новаторство. Но, признанный современниками самым крупным поэтом времени, он знал, как никто, достижения отечественных поэтов, прежде всего В. А. Жуковского, Е. Баратынского, К. Батюшкова, лицейских друзей, которых высоко ценил: А. Дельвига и В. Кюхельбекера. Они все оказали влияние на творчество Пушкина, потому что он обладал замечательным качеством видеть новое в искусстве, обобщать найденные им новаторские черты других поэтов и мастерски использовать в своей поэзии. Искусствоведы говорят, что таким качеством видеть открытия в искусстве других мастеров, обобщать увиденное и воплощать это новое в своих созданиях, соединив со своим, особенным, обладал Рафаэль. Наверное, это объясняется особой художественной одарённостью гениев – Пушкина и Рафаэля.

Необычайный интерес представляют стихи А. С. Пушкина, посвящённые Е. К. Воронцовой и обращённые к ней, – жене генерал-губернатора Новороссийского края графа М. Воронцова. Она обладала оригинальной внешностью, была умной, образованной, поражала только ей свойственным обаянием. В потоке стихов Пушкина к Елизавете Воронцовой я выделяю два: «Сожжённое письмо» и «Прощание». В философском труде об эстетическом воспитании немецкий поэт-романтик, драматург, мыслитель, последователь И. Канта Фридрих Шиллер высказал поразительную мысль о том, что в каждом произведении искусства художник (поэт в том числе) стремится к одной цели: формой уничтожить содержание. Например, большой кусок мрамора (камень!), с которым во Флоренции скульпторы не могли справиться, молодой Микеланджело превратил в библейского героя Давида, одухотворив его, и герой живёт до сих пор.

В искусстве поэзии автор нашу живую разговорную речь должен превратить в поэтическую. И в процессе творчества каждое слово с его лексической и фонетической сутью становится незаменимым, но в то же время оно совершенно естественно. Пушкин, поэт, Мастер, создаёт новую реальность главным образом с помощью владения словом как инструментом создания особого мира, который живёт в обычной реальности и жив до сих пор. Но сам поэтический язык у таких больших поэтов, как Пушкин, играет настолько весомую роль, что содержание стиха изменится, оно будет иным, если изменится язык. Другими словами, язык, поэтическая речь, приобретёт значение содержания. Язык в искусстве поэзии и форма, и содержание. Только в анализе можно разделять эти феномены. В самих произведениях они в единстве, но достижение такого органического единства требует таланта и мастерства. А. С. Пушкин владел этим искусством «формой уничтожить содержание», т. е. прежнее содержание – разговорный язык, использовав все его достоинства, в совершенстве.

В «Сожжённом письме» (1825 год) А. С. Пушкин, создавая своим искусством владения поэтическим словом этот новый мир, существующий внутри нашего обычного, обратился к тому, что придумали мастера других искусств (видимо, это случилось само собой), – к символу. Обычное письмо стало символом любви, более того, стало самой любовью. И погибала, сгорая, сама любовь.

Пушкин и Елизавета Воронцова расстались по требованию её мужа, и новые стихи к ней поэт писал уже в Михайловском, тоже в ссылке. Она просила сжигать сразу после прочтения любое её письмо. Так родилось неповторимое по форме и силе чувств «Сожжённое письмо». Листы бумаги с письменами, как говорили когда-то, превратились в стихотворении в нечто живое и одухотворённое. Этот сложный процесс превращения и воссоздан поэтом в динамичном движении события – во времени и пространстве:

 
Прощай, письмо любви! прощай: она велела.
Как долго медлил я! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет…
Минуту!..вспыхнули! пылают – лёгкий дым
Биясь теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит…О провиденье!
Свершилось! Тёмные свернулися листы;
На лёгком пепле их заветные черты
Белеют…Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…
 

В первой же строчке автор обращается к письму как к живому, способному ощущать физическую и душевную боль. Первые три строчки – это вступление в драму, объяснение причины события – сожжения письма: она велела! Но «долго медлил» он, «не хотела рука предать огню все радости» его. Ясно, что должна разыграться трагедия с конфликтом любви и смерти (огонь стал символом смерти).

Первое действие начинается с волевого приказа героя самому себе выполнить неизбежное – неумолимое: «Но полно, час настал. Гори, письмо любви, Готов я…». Душа исстрадалась и не может противиться судьбе. Второе действие драмы: «Минуту!.. Вспыхнули, пылают…» Это центр события: начавшееся сожжение идёт одновременно с мольбами страдальца, точно и он сжигаем пламенем. Ужас свершающегося усиливается ещё одним трагическим моментом: гибнет изображение печати, поставленной перстнем возлюбленной…

Как обычно, в лирических созданиях Пушкина господствует лаконизм, достигается он поэтом исключительно владением точностью языковых моментов: кульминация страшного действия передана глаголами (вспыхнули, пылают, свершилось) и страдательными причастиями прошедшего времени (сожжённое, расплавленный), а смятенные чувства героя передаются существительными, характерными не для лирического монолога, как здесь, а для оды или сакрального текста: в тот же момент кульминации конфликта звучит восклицание: «О провиденье!» Вся лексика стихотворения служит одному: передаче динамики, острой, напряжённой, в борьбе жизни и смерти. Здесь нет места описаниям, а рассуждения минимальны, потому что «Сожжённое письмо», как произведение искусства в мире художественной литературы, эпоса, лирики, драмы, имеет одну душу для всех этих видов – драму, т. е. драматическое действие. Исторический пример, рассказанный Лессингом, немецким драматургом, теоретиком искусства, философом, в книге «Лаокоон», даёт об этом представление.

Гомер в «Илиаде» не стал описывать во вех подробностях, а они для древних были очень важны, великолепный щит Ахилла – великий поэт античности воспроизвёл то, как создавал Гефест этот щит: Гомер представил людям процесс, движение действий Гефеста, т. е. драму, событие. Пушкин поступил так же, превратив стихотворение в драму, которая явственно делится на акты, имеет конфликт, кульминацию и развязку трагедии. Финал дан поэтом в двух моментах того, что произошло: первый – завершение сожжения письма, второй – то, что испытывает герой после разрыва с любимой и гибелью письма, символа любви.

 
…Тёмные свернулися листы;
На лёгком пепле их заветные черты
Белеют…
 

Первый – момент финального действия. И второй момент – завершение монолога о сожжённом письме:

 
…Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…
 

Как видим, Пушкин заканчивает свою лирическую миниатюру-трагедию с тем же светом, какой мы ощутили в подобных его произведениях со сложным драматическим действием.

И вновь оптимизм трагедии: любовь не погибла, она навеки осталась с героем. Подтверждением этой мысли, вытекающей из финала «Сожжённого письма», является стихотворение «Прощание», написанное 5 октября 1830 года в Болдине. Оно завершает цикл поэтических посланий Пушкина Елизавете Воронцовой: «В последний раз твой образ милый дерзаю мысленно ласкать… И с негой робкой и унылой твою любовь воспоминать». Вместо более частых четырёх строчек в строфе, поэт обращается к пятистрочию. Видимо, ему хотелось с каждой новой мыслью что-то уточнить, повторить, подчеркнуть ещё одной рифмой. Этот, казалось бы, формальный момент передаёт взволнованность Пушкина, который, возможно, ощущает прощание и с молодостью, что можно обнаружить в его письмах.

Стихотворение «Прощание» полно удивительной нежности, доверительности, даже исповедальности, но одновременно в нём философские мысли о трагичности нашего бытия. Поэт, видно, уверен, что свидеться им не придётся, и тема памяти звучит с явственным трагизмом: