Текст книги "Я люблю Капри"

Автор книги: Белинда Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Вам нехорошо, синьорина? – Он продолжает меня разглядывать.

Хм. Значит, изобразить искушенный вид не совсем получилось.

– Я… э… – лепечу я.

– Мы так устали в дороге! – говорит мама, обнимая меня одной рукой, чтобы защитить от жестокого мира.

– Вы хотите кофе или, может быть, коктейль?..

– О нет! – хихикает мама. – Еще слишком рано! Мы как раз собирались зарегистрироваться.

– Вы остановились у нас? – Он, кажется, зверски доволен. – Мы вам очень рады. Я – Марио, бармен. Пожалуйста, позвольте мне представить вас администратору.

Его до блеска отполированные ботинки пересекают мраморный пол холла, мы следуем за ним: мама – быстро цокая каблучками от «Карвелас», я – поскрипывая подошвами кроссовок.

– Добро пожаловать в отель «Луна»! – улыбается за стойкой лощеный джентльмен с квадратным подбородком.

Я понимаю, мама ждет, что я сейчас заговорю с ним по-итальянски, но я никак не могу подобрать слов.

Она терпеливо улыбается администратору:

– Моя дочь говорит по-итальянски, но она немного застенчива. Вы говорите по-английски?

Он кивает ей с выражением искреннего восхищения на лице, потом с состраданием смотрит на меня.

– Для нас забронирован номер – Джина и Ким Риз, – продолжает мама.

– Sì![35]35
  Да! (ит.)


[Закрыть] Пожалуйста, ваши паспорта.

Ну, по крайней мере, от служащих отеля она свой возраст скрыть не сможет, ухмыляюсь я про себя.

– Это ваш первый визит на Капри? – спрашивает администратор, заполняя бланк.

– Э… ну… – На этот раз мама в замешательстве, потому что не может придумать, как покороче изложить наши обстоятельства.

– Я – в первый, а мама уже бывала здесь раньше, – говорю я, желая избавить его от необходимости выслушивать семейную сагу.

Полагаю, на таком маленьком острове эта история по налаженным каналам сарафанного радио достигнет его слуха еще до завтрака. Кстати, завтрак, как нам, сейчас, сообщили, континентальный и подается в патио при столовой.

– У вас комната 220, с окнами в сад. Ваш багаж скоро прибудет. Желаю приятно провести время.

В ответ на эту реплику, как по сигналу, в дверях, соединяющих холл и бар, возникает Марио и прислоняется к косяку – черные брюки, кремовый двубортный пиджак и безмятежность, достойная Бог– гарта из «Касабланки». Мы не останавливаемся.

– Не будете коктейль? – Он в смятении, куда только подевалась его беззаботность.

– Может, позже! – щебечет мама, вдавливая кнопку вызова лифта до упора.

– Я делаю для вас особенное! – заманивает он. – Сжимаю свежую клубнику…

И все, до чего сможешь дотянуться, добавляю я про себя, пока мы втискиваемся в acsencore.[36]36
  Лифт (ит.).


[Закрыть]

Может быть, эти южные итальянцы и не высоки ростом, но где они недобирают статью, там с лихвой восполняют тестостероном – им как будто досталась двойная порция мужского гена. И к этому не стоит относиться легкомысленно: столкновение итальянской самоуверенности и настойчивости с нашим вечным британским страхом кого-нибудь обидеть может привести к летальному исходу.

– Я не поддамся! – обещаю я себе.

Хоть я отчасти и благодарна Марио за то, что он флиртовал со мной, а не с моей матерью.

6

Первое, что я замечаю в комнате, это величественную вазу граненого стекла, в которой красуются десять красных роз. Идеальной формы бутоны и длинные, как трости, стебли.

– Как ты думаешь, может, кто-нибудь проводил здесь медовый месяц и не забрал цветы, уезжая? – спрашиваю я маму, мягко касаясь кончиком пальца изогнутого, как кошачий коготь, шипа.

– Нет, они свежие, – говорит она. – И скорее пурпурные, чем чисто красные. – Как будто от этого они становятся менее романтичными.

Честно говоря, мне кажется, благовоспитанные желтые хризантемы больше подошли бы для матери с дочерью. Красные розы, вне зависимости от оттенка, неизменно напоминают человеку, что в его жизни недостает безнадежно влюбленных воздыхателей. Не то чтобы мне нужен был безнадежно влюбленный воздыхатель (вечно путаются под ногами, целуют следы – так и споткнуться недолго), но невольно замечтаешься о некоем мужчине – может быть, даже чем-то похожем на того, что встретил нас в порту, – который не таясь размахивал бы букетом и кричал во всю глотку «Ti amo!».[37]37
  «Я тебя люблю!» (um.)


[Закрыть]

В дверь стучат.

– Багаж, наверное, – говорит мама, продолжая рыться в косметичке.

Я розовею от надежды и бросаюсь к двери.

– Buon giorno – ho le sue vilage![38]38
  Добрый день – ваш багаж! (um.)


[Закрыть] – объявляет паренек.

В жизни не видела так щегольски одетого подростка – зачесанные назад волосы и темно-синий костюм. Прелестно, но не хватает капитанской фуражки.

– Куда поставить багаж? – спрашиваю я маму, чтобы скрыть свое разочарование.

– Scusi![39]39
  Извините (ит.)


[Закрыть] Извините. Я говорю по-английски, – извиняется паренек.

– Ничего, моя дочь понимает, – улыбается мама и указывает в мою сторону плойкой.

– All'angolo…[40]40
  В угол… (ит.)


[Закрыть] – говорю я и машу рукой в угол.

Паренек с большим шиком затаскивает чемоданы в номер и ставит их на раскладной стеллаж, потом подробно рассказывает, как работают автоматические жалюзи, как закрывать и открывать сейф, пользоваться мини-баром, звонить администратору и поворачивать кран душа на нужный угол. Вручив чаевые, я вытаскиваю его из ванной, пока он не вздумал продемонстрировать мне, как управляться с биде.

– Милый мальчик, – улыбается мама, когда он уходит. – Персонал здесь очень любезный.

Интересно, на кого она глаз положила? Лучше бы на пожилого администратора.

Я плюхаюсь на стул, сбрасываю кроссовки и с удовольствием ощущаю прохладный кафель усталыми ступнями. Я провожу пальцами ног по изумрудным полосочкам на полу, а мама раскладывает на своей кровати одежду. Вернее, на своей половине кровати. Может быть, здесь и две кровати, но между ними не просунешь даже махровый тапочек из тех. что приготовлены для нас в ванной. Если я начну говорить во сне, то лучше бы по-итальянски, чтобы мама ничего не поняла… Кстати. И я самым мягким и ненавязчивым тоном, предназначенным для случайных замечаний, говорю:

– Мама, если можно, не рассказывай всем подряд, что я говорю по-итальянски, – я сама скажу, когда буду готова.

– Ты просто хочешь получить возможность поподслушивать! – подначивает она, развешивая в шкафу свою одежду своеобразной радугой: белый-желтый-оранжевый-красный-розовый-фиолетовый-синий-зеленый.

– Именно этому меня и учили, – замечаю я и наконец, нахожу в себе силы расстегнуть свою сумку.

Я всю жизнь слушаю чужие разговоры. Они говорят, я повторяю. Такая пассивная роль. Это так бесит, что порой руки опускаются. Хоть бы раз спросили, а что я об этом думаю.

Были случаи, когда мне очень хотелось вплести в чьи-то слова свои собственные соображения или по-своему интерпретировать то, что говорится, – просто чтобы оживить обстановку. Однажды, на первом году работы, я так и поступила. Меня пригласили переводить на деловом обеде в клубе, я многовато выпила (с целью хорошенько промыть голосовые связки) и сочинила совершенно другую беседу – как в игре «Чья сейчас реплика?», где берут сцену из старого фильма и дублируют ее заново, заменяя оригинальные диалоги всякими смешными глупостями. Не помню, что я там наговорила, но результат был налицо: я отошла в туалет, а когда вернулась, их уже не было. Мне бы следовало обидеться, но я вздохнула с облегчением – танцы только начинались и мне страсть как хотелось устроить с кем-нибудь «паровозик» в стиле «Грязных танцев», когда Патрик Суэйзи и Синтия Роде учат Дженифер Грей танцевать.

Я понимаю, что мы оставили ключ от номера в двери, и выглядываю в коридор как раз в тот момент, когда мимо проходит ослепительная женщина на высоких каблуках в белом купальнике на бретелях. За ней идет полноватый, невысокого роста мужчина, на лысине у него поблескивают капельки пота, а в руках он держит пляжную сумку и шляпу.

– Почему ты не сказал, что мы должны там быть в шесть? – шипит она по-итальянски.

– Я говорил! Вчера, когда мы были в «Прада»!

Дурак! Неужели он и вправду думает, что она будет слушать, что он там говорит, если в это время она копается в сумочке?

Некоторые люди не в состоянии нормально общаться, даже если говорят на одном языке. У меня так бывает в отношениях с мужчинами. Он говорит. Я слушаю. Потом перевожу его чувства ему обратно – тот же язык, другие слова. Иногда кричать хочется, так много всего у меня остается невысказанного.

Мама ходит по комнате, мурлыча «Прикосновение женщины», потом выставляет на тумбочку книгу и флакон с духами. Она ничего плохого не делает, но меня начинает передергивать от раздражения только при одном взгляде на нее. Я делаю глубокий вдох, но мне все равно кажется, будто стены комнаты надвигаются все ближеи ближе. Я вскакиваю, распахиваю филенчатыедеревянные двери, выхожу на балкон, и меня окутывает ослепительное сияние.

И даже когда глаза привыкают к свету, от открывшегося вида все равно дух захватывает. Потом я понимаю, в чем дело, – я приучилась к тому, что оператор сам найдет, на что обратить мое внимание. А сейчас мне приходится самой придавать ландшафту смысл, но передо мной столько всего, что я не в состоянии охватить это одним взглядом – хочется смотреть сразу во все стороны. Я решаю разбить впечатления на удобоваримые кусочки и заняться ими последовательно. Над головой у меня балдахин с широкими белыми и зелеными полосками, которые, слава богу, сочетаются с интерьером комнаты, а значит, мама не будет все здесь менять. Справа – море. Оно сейчас сумрачно серого цвета. По своим цветовым таблицам мама определила бы этот оттенок как серо-голубой цвет формы пилота. Безмятежная вода кажется почти матовой, словно высохшая краска, а там, где море встречается на горизонте с небом, они сливаются в бледной акварельной дымке, и почти невозможно различить, где заканчивается одно и начинается другое. Я смотрю вдаль, и на душе становится спокойнее. Внизу, под балконом, – пышный гостиничный сад подступает к элегантному бассейну, а дальше – монастырь. Все остальное приземленное пространство забито домами и отелями пополам с кипарисами и тополями.

Я облокачиваюсь на перила и смотрю на улицу – Виа Маттеотти. Она ведет к Садам Августа. Сейчас ее можно было бы спутать с подземной платформой «Оксфорд Сиркус» в час пик. Или, точнее, с «Олд Траффорд» перед началом важного матча. Группа школьников производит невероятно много шума. Они радостно визжат, орут, дергают друг друга за хвостики, толкают рюкзаки впереди идущих и переговариваются, причем двух собеседников друг от друга могут отделять еще человек двенадцать, – такое впечатление, что у каждого из них есть невидимый мегафон.

– Их нельзя сюда пускать, если они не могут относиться к этому месту с должным почтением, – качает головой мама, выходя ко мне на балкон и определяя, откуда доносится шум.

Возможно, думаю я. А возможно – именно так они выражают свое восхищение. Мне кажется, я бы тоже вела себя подобным образом, если бы приехала со школьной экскурсией на Капри. Но в школьные годы я не выбиралась дальше Бристоля, – там мы тащились вдоль клифтонского подвесного моста с целью несколько оживить личными впечатлениями наши эссе об Исамбарде Киндоме Брунеле.[41]41
  Выдающийся английский инженер XIX века; проектировал висячие мосты, известен также как строитель деревянного океанского парохода «Великий Запад» водоизмещением 1350 т.


[Закрыть] (Но, естественно, весь класс больше интересовался тем, сколько людей с этого моста спрыгнуло, нежели его конструкцией.)

Школьники остаются верны анархическому joie de vivre, а я завидую тому, с каким беззаботным вызовом они нарушают спокойствие. Я пытаюсь представить, каково это – чувствовать, что гораздо важнее накричаться вдоволь, чем задумываться о спокойствии окружающих. Поднять хороший шум не так-то просто. Мне кажется, меня хватит самое большее на негромкое мычание. Чтобы вопить – надо иметь соответствующий набор ощущений. Они размахивают руками, хлопают в ладоши, поют, не сдерживая эмоций. Такие люди не пойдут во всякие шарлатанские общества «искать свое я» и «накапливать органический опыт».

Я смотрю, как пожилые пары проходят мимо гомонящих детей, поджав губы и качая головами, и невольно думаю: кто же из них получает от жизни больше удовольствия?

Разница та же, что и между теми, кто купается в море, и теми, кто сидит у гостиничного бассейна. Люди у бассейна регулярно делают пилинги и депиляцию. У них загар, безупречные прически и солнечные очки от модных дизайнеров. Они считают, сколько проплыли. (Нельзя сосчитать, сколько ты проплыл в море. «Я доплыл вон дотуда!») Их мир – химия, коктейли и изнеженность. Зачем по доброй воле встревать в беспокойные и хлопотные ситуации? Сходи раз на пляж и наберешь песка во все дырки – будешь потом неделю хрустеть и отряхиваться. Ты ежишься, случайно касаясь ногой склизких щупальцев, в отчаянной надежде, что это – обычные водоросли, тебя сбивает с ног прибой, и ты отплевываешься, глотнув морской воды вперемешку с кремом от солнца. Но это, по крайней мере, настоящее. Не мне говорить, конечно. Вы меня за подобными занятиями не застанете. В прошлом я предпочитала море. А сейчас и бассейн кажется мне сплошной морокой. То есть рано или поздно я окунусь, наверное, но пока…

Внезапно я чувствую не уют, мне хочется домой. Если бы я сейчас сидела у телевизора, то ничего такого не ощутила бы. А сейчас у меня такое чувство, будто я обязана в сей же миг мчаться в Сады Августа, исследовать монастырь или просто носиться по округе и радостно кричать каждому встречному «Ciao!» [42]42
  «Привет!» (um.)


[Закрыть]. Я хочу быть стихийной! Почему я такая вялая? Почему я все время чувствую себя уставшей? Куда испарилась моя жизненная энергия? Может быть, потому я так плохо и сплю, что никогда не пытаюсь проявить какую-нибудь активность. Я – лентяйка.

Вот почему я больше не путешествую: сразу видишь, сколько в жизни возможностей, а мне даже думать о них кажется утомительным. И вообще, все слишком восхищаются приключениями. Будят в тебе мечты, надежды и ожидания. Появляется ощущение, будто все может быть по-другому, и в результате – потом только острее ощущаешь разочарование. В данный момент я чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Я смогу убедить себя, что являюсь частью этого нового окружения, только одним способом – мне нужно все потрогать своими руками: взобраться на пальму, почувствовать, как ее шершавая кора царапает подошву моих кроссовок, а пальмовая шерсть щекочет икры, провести рукой по листьям, чтобы узнать, можно ли о них уколоться или порезаться. А потом спрыгнуть в пруд, чтобы вода попала в нос. Но я не решусь ни на то, ни на другое. Не будет ни солнца в глаза, ни брызг до небес. Так и буду здесь сидеть в оцепенении и мечтать о возвращении домой – к Клео и нашей коробке печенья.

Точно! Сладкое! Я хочу сладкого! Я за весь день ничего сладкого не ела. Я оборачиваюсь к маме, чтобы спросить, не хочет ли она мороженого, но она крепко спит на кровати.

Я подкрадываюсь к ней. Какая она спокойная во сне. И аккуратная – лежит на спине вытянув ноги и мягко сложив руки на животе в классической позе Спящей красавицы, матрас почти не прогибается под ее стройным телом. Со вздохом я быстро царапаю записку «Ушла за gelato!».

Спящих любить значительно проще.

7

Когда я выхожу из отеля, по моему телу бегут мурашки удовольствия – я одна. Снова легко дышится. Не понимаю, почему я задыхаюсь рядом с мамой – как будто она забирает себе весь кислород, ничего мне не оставляя. Хм-м… в Италии, где Мамма Миа правит всем, такие мысли, наверное, сочтут кощунством, так что я, пожалуй, не буду ими ни с кем делиться.

Разве что с Клео.

– Целую неделю я с ней не выдержу! – причитаю я в трубку в приземистой оранжевой телефонной будке за углом табачной лавки. – Она обязательно постарается всучить мне половину одежды, которую привезла с собой!

Она всегда так делает – притворяется, что привезла что-то для себя, но передумала, и предлагает свои тряпки мне. (Как будто специалист по имиджу может по ошибке купить себе вещь на два размера больше, да еще такого цвета, какой никогда не носит.) У нее есть теория, мол, если я буду знать, что она это купила для меня, то я откажусь из принципа, но если подсунуть что-нибудь исподтишка, то мои радары могут и не сработать.

– А ты хоть раз соглашалась взять что-нибудь из этих вещей? – спрашивает Клео.

– Только леопардовую ночнушку – все равно я не буду выходить в ней на улицу.

– Спорим, она примеряет к тебе эксклюзивные модели нежных расцветок, пока ты спишь.

– Прекрати! – визжу я.

Клео хихикает.

– Ну, и как тебе Капри?

– Кругом моднючие толпы, какие-то извращенцы походя шепчут «Bella», – докладываю я. так как некий жеребец с гривой цвета воронова крыла проделывает именно это.

– Ух, ты! Я бы не отказалась!

– А мне от этого неловко, – говорю я, вжимаясь в стену. – И как на это можно реагировать?

– Ну, например, улыбнуться и сказать: «Grazie!»

– Я не хочу их поощрять! – фыркаю я.

– Что так? Они извращенцы?

– Ну, на вид – не очень, а большая часть даже красавцы, но это-то и подозрительно…

– То есть?

– Зачем бы классному мужчине называть красавицей девушку вроде меня, если улицы вокруг просто кишат супермоделями? Это абсурд.

– Ким… – вздыхает Клео.

– Я не выпрашиваю у тебя комплименты, – уверяю я ее. – Я на ногах с шести утра, десять часов в дороге, так что ни на какую «bella» не похожа.

– А может, они просто так здороваются. Увидят мужчину, говорят «Ciao!», увидят женщину – кричат «Bella!».

Я смеюсь.

– В твоих устах это звучит мило!

– А что – не так?

– Нет, они при этом так плотоядно на тебя смотрят! Вот Марио – бармен в отеле, – у него будто рентген в глаза встроен!

– Боже, так это не первый раз? – восхищается Клео.

– Я так больше не могу.

– Мне бы сейчас совсем не помешало немного мужского внимания! – говорит Клео с завистью.

– А ты точно не можешь приехать? – умоляю я.

Было бы так здорово, если бы Клео приехала.

– Не искушай! Меня эта работа уже достала. Только что на меня орала какая-то тетка, потому что на всех ее фотографиях оранжевые блики. Она не хотела верить, что это солнце попало в объектив, даже когда я показала ей негативы.

– Гарет не появлялся?

– Нет, – вздыхает Клео. – Я ему чуть было не позвонила, чтобы хоть голос услышать, но, ты же знаешь, у всех сейчас стоят определители номера.

– Да, не то, что в былые времена, когда можно было вздыхать под окнами, – сочувствую я. – Готовишь сегодня что-нибудь?

– Я подумывала про ризотто с креветками и горошком, но как-то глупо, если я все равно одна…

– Заморозь для меня половину – я вернусь через неделю или даже быстрее, если получится.

– Куда пойдешь обедать?

– Не знаю, но сейчас собираюсь перебить аппетит увесистой порцией мороженого.

– Съешь одно за меня.

– Обязательно. Позвоню завтра, чтобы узнать, не появлялся ли Гарет.

– Хорошо. И запомни для меня пару-тройку подобающих фраз для заведения разговора – ты там имеешь дело с профессионалами!

Элегантный бар «Эмбасси» на Виа Мамерелле искушает меня грузными пирожными со сливками, россыпью круассанов и невероятным богатством сортов разноцветного, сливочного, соблазнительного мороженого. Даже мраморный пол похож на водоворот горячего шоколада со сливками. У стойки бара стоит женщина с сумочкой на плече и, отламывая ложечкой кусочки fiorentine,[43]43
  Фруктовый десерт.
  Сколько? (um.)


[Закрыть] попивает маленькими глоточками «Кампари». Ну почему она при этом выглядит так стильно, а когда я дома делаю нечто подобное (открыв холодильник, пробую все подряд), это считается верхом невоспитанности?

Я подхожу к витрине с мороженым и влюблено рассматриваю сочную мозаику сортов.

– Sì. signorina?

– М-м… – в замешательстве мычу я. потому что смущена ассортиментом, а, следовательно – проблемой выбора. – Э…

Я замираю, не в состоянии принять решение. Терпеть не могу, когда на меня такое находит. Сколько времени я потеряла даром, беспомощно разглядывая в магазинах витрины с едой!

Ананасовое на вид – ничего. А что такое lampone? Ах, да, малина. Интересно, какая здесь на вкус нуга?

Человек за прилавком понимает, наконец, с кем имеет дело, откладывает лопатку для мороженого и возвращается к мытью машины для капуччино. Можно, конечно, взять два разных шарика, но тогда перед нами встает другая проблема – нужно, чтобы оба вкуса хорошо сочетались между собой… а-а-а!

В дверь входит какой-то школьник, его вихрастая макушка достает мне примерно до локтя.

– Doro di te, – говорю я ему: «Давай ты первый».

– Нет, нет, синьорина. Вы пришли первая.

– Да не стесняйся, – говорю я. – Я не могу выбрать.

– Позвольте мне порекомендовать вам что-нибудь. – Он так очарователен в своей любезности, что я невольно улыбаюсь.

– Я знаю все самые лучшие сочетания, – хвастается он.

– Это верно, – подтверждает бармен.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Давай.

Он несколько мгновений изучает меня, будто высматривает какие-то подсказки.

– Cocco, – медленно начинает он. Я одобрительно ему киваю. – Ananas, – продолжает он, не отрывая взгляда от моего лица. – И cioccalata! – заключает он, уверенно приподнимая одну бровь.

Бармен протягивает мне ажурную стеклянную вазочку со щедрой порцией кокосового, ананасового и шоколадного мороженого.

– Quanto?* – спрашиваю я.

– Позвольте мне вас угостить, синьорина, – настаивает мальчик. – Это подарок.

Боже милостивый, у них здесь это врожденное! Если на Капри живет Казанова, то это, должно быть, его сын. Я пытаюсь возражать, но он и слушать не желает. Я присаживаюсь на мягкую банкетку и слышу, как мальчик заказывает caramella, vaniglio и lampone.[44]44
  Карамельное, ванильное и малиновое (um.).


[Закрыть] Звучит неплохо – надо будет попробовать это сочетание в следующий раз.

– И двойной экспрессо.

Я смотрю на него с удивлением. А бармен как ни в чем не бывало, говорит, что кофе будет через пару минут, потому что он только что засыпал его в машину. Мальчик пожимает плечами: «Non ce problemo»[45]45
  Не проблема (ит.).


[Закрыть] – и облокачивается на прилавок, как уменьшенная копия какого-нибудь поэта-битника. Мне кажется, он вот-вот закурит.

– Нравится? – спрашивает он как раз в тот момент, когда я набираю полный рот восхитительной тропической прохлады.

– Buonissimo,[46]46
  Отлично (ит.).


[Закрыть] – говорю я, прикрыв глаза от удовольствия. – Ты в этом хорошо разбираешься.

– Да, – кивает он.

– Сколько тебе лет? – интересуюсь я.

– Неделю назад исполнилось семь! – гордо заявляет он.

– И ты пьешь эспрессо?

– Не-ет! – со смехом открещивается он. – Я отношу его отцу!

– А! – улыбаюсь я. зачерпывая ложечкой от всех трех видов мороженого поровну.

– А тебе сколько лет? – спрашивает он.

Обычно я говорю: «Столько же, сколько и Камерон

Диас!», но в данном случае я вынуждена отметить:

– Я тебе в матери гожусь!

– У тебя есть дети?

– Нет.

– Замужем? – хмурится он.

– Нет.

– Хорошо! Тогда ты можешь быть моей девушкой! – сияет он и важно направляется к моему столику. – Меня зовут Нино!

– Ким, – говорю я и пожимаю протянутую руку.

– Смотри! – радостно восклицает он. – Мы как реклама печенья «Ринго»!

Я повторяю с недоумением:

– Ринго?

– Ну да, – настаивает он и нетерпеливо объясняет: – Я – шоколадное, а ты – ванильное, понимаешь?

Мы переплетаем пальцы (мои – молочно-белые и его – блестящие коричневые) и смеемся, потому что вид наших переплетенных пальцев напоминает фортепьянные клавиши.

– Двойной эспрессо, – окликает мальчика бармен.

Нино тяжело вздыхает и говорит:

– Мне надо идти, – так, будто отправляется на войну.

– Ладно, – у меня тоже огорченное лицо. – Grazie за gelato.

– Не за что, – отвечает он. В дверях он оборачивается:

– Придешь сюда завтра снова?

Я с готовностью киваю. И только когда он уходит, я замечаю в зеркале, что глупо улыбаюсь – боже мой, меня только что склеил семилетний мальчишка!

В отеле мама оживленно обсуждает важный вопрос: Как Одеться К Нашему Первому Обеду На Капри? Сама с собой.

– Я думала надеть вот это платье, золотистое, атласное, с косым кроем, но, по-моему, в нем я похожа на статуэтку «Оскара». Наверное, лучше кремовое. Ближе к классике. Но может получиться немного блекло, я ведь еще не загорела… – Мама прикладывает материю к лицу, морщится и снова поворачивается к гардеробу. – Ярко-розовые брючки всегда к месту, но я не уверена, произведут ли брюки хорошее впечатление, и потом, это же католическая страна… – Она отодвигает в сторону гроздь вешалок, бормоча свою любимую мантру: «Лучше перестараться, чем потом пожалеть». – Полотняный костюм слишком измялся. Надо будет на пару дней повесить его в ванной. – Она переводит дыхание и сосредотачивается. – Мне нужна недосказанность, женственность и стиль. Мне всегда хорошо в сиреневом. И можно его немного приукрасить аметистовыми сережками.

Неизвестно, сколько еще это может продолжаться, поэтому я предлагаю:

– Можно спуститься в бар на минуточку и посмотреть, как все одеты.

Мама смотрит на меня так, будто забыла, что я здесь нахожусь.

– А потом вернуться и переодеться, если мы не соответствуем.

– Хорошая мысль, – соглашается она и останавливается на сиреневом.

Мое правило в отношении первого выхода в свет гласит: «Сомневаешься – надень черное». Моя мама принципиально против черного. Она говорит, что это отговорка, причем неизобретательная. Если ты, конечно, не относишься к «зимнему типу», уж не знаю, что она под этим подразумевает. Я чувствую ее взгляд, застегивая последнюю пуговицу жакета с воротником-стойкой.

– Какая прелесть, милая, – говорит она.

Я разглаживаю затканный черным узором черный атлас и удивляюсь про себя, что мама не возражает против того, что япереметнулась на темную сторону.

– Но может, лучше вот это?

Я оборачиваюсь и вижу у нее в руках обтягивающую водолазку.

– Пусть официанты ахнут!

– Мама! – протестую я точь-в-точь как Джейн Харрокс в рекламе «Теско».

– Им же все время достаются старики да семейные пары, – объясняет она. – Я просто подумала…

Когда родная мать начинает для тебя сводничать – это что-то.

Хотя это далеко не первый случай.

Всего два года назад – вскоре после смертибабушки Кармелы – мама заявила, что моя личная жизнь находится в критическом состоянии. Я погрузилась тогда в серьезную депрессию по поводу того, что у меня никого нет (забавно, что с возрастом меня это стало меньше волновать, ведь по идее должно быть наоборот), и даже моей преисполненной оптимизма маме пришлось признать, что добрые мужи Кардиффа глухи к моему очарованию. Тогда она решила отвезти меня в Италию и подобрать мне какого-нибудь итальянского графа. Согласно ее тогдашней теории только настоящий итальянец сможет оценить мое наследие и выпустить на волю дремлющую во мне латинскую страстность. Бабушка Кармела к этой идее относилась с презрением и говорила, что итальянцы эту проблему не решат, ибо начисто лишены верности. И вообще, если бы она могла как-то на это повлиять, ни один ее потомок никогда и взгляда бы не бросил в сторону Италии. Tак что даже теперь, когда ее не стало, мы с мамой отправились в это путешествие с некоторым оттенком вины – мама впервые ехала в Италию с тех пор, как в детстве покинула Капри. Я все откладывала, но как-то в пятницу я провела особенно ужасный вечер в одном кафе, и ей удалось меня поколебать. Мне пришлось признать, что в ее рассуждениях есть некая логика. Будем откровенны: если ты не в состоянии подцепить парня в Италии, то проверь свое свидетельство о рождении – может, ты и не девочка вовсе.

Мы провели неделю на озере Гарда (графов – ноль), и в последний день нас вместе с еще двумя десятками туристов со всего света повезли на экскурсию в Верону. Ближе к вечеру гид провел нас по Виа Капелло под арку, расписанную любовными граффити всех цветов радуги.

– Помните историю знаменитых Капулетти и Монтекки? – спросил он, останавливаясь в тенистом, мощенном булыжником дворике. – Это – балкон Джульетты!

Он улыбнулся нашим восхищенным возгласам, подошел к бронзовой статуе в человеческий рост и объявил:

– Легенда гласит, что один из тысячи прикоснувшихся к этой статуе посетителей встречает новую любовь!

Все наперебой начали вздыхать по поводу того, как это романтично, а я почувствовала, что меня подталкивают вперед. Не какая-нибудь высшая сила, а моя собственная мать.

– Давай, потрогай ее! – настаивала мама, а я пыталась обрести утраченное равновесие.

Все уставились на меня. Гид жестом пригласил меня подойти поближе и обратил внимание группы на то, как блестели груди Джульетты, отполированные бесчисленными прикосновениями мужских рук, а измученные одиночеством женщины и девушки старались проявлять больше такта и обычно теребили ее за подол платья. Меня передернуло, когда мама сказала:

– Она до ужаса хочет кого-нибудь себе найти!

Я робко погладила юбку Джульетты. Старая бронз а была прохладной и шелковистой на ощупь. Я потрогала ее еще раз. Потом я испугалась, что этим отменила первое прикосновение, и потрогала ее в третий раз, чем очень повеселила группу: – И сколько же, скажите на милость, новых возлюбленных ей надо? – посмеивались туристы.

Новую любовь я встретила. Но теперь я понимаю, что надо было задуматься о том, кого именно изображает эта статуя. Конечно же, он разбил мне сердце, хотя, если сравнивать с Джульеттой – мне еще не сильно досталось.

Я-то, по крайней мере, выжила.