Текст книги "Женщины Вены в европейской культуре"
Автор книги: Беатрикс Шиферер
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Берта фон Зутнер
(1843–1914)
Графиня Берта Кинская.
Берта фон Зутнер, наверно, одна из самых известных женщин Австрии. Она принадлежит к тем немногим избранным, кому выпала честь быть изображенными на австрийской банкноте. Столь высокое отличие заслужено, несомненно, миротворческой деятельностью, с чем прежде всего и связано ее имя. Но, рассматривая личность Берты фон Зутнер во всем ее многообразии, мы увидим, что пацифистские устремления не были единственной ее страстью, но составляли лишь часть многогранной политической и социальной миссии, которой она посвятила себя на тридцатом году жизни с энергией, казавшейся неисчерпаемой.
Детство и юность были в известной мере осложнены неким разладом между видным положением семьи и непризнанием такового. Отец Берты – Франц граф Кинский фон Вхиниц унд Теттау, генерал-лейтенант императорско-королевской армии и действительный камергер в Праге. Мать – урожденная Кёрнер, главным приданым которой были молодость и предполагаемое родство с поэтом, певцом свободы Теодором Кёрнером. Не только буржуазное происхождение матери, делавшее связь с графом по представлениям той эпохи мезальянсом, но и кое-какие иные обстоятельства не вызвали одобрения высшей аристократии. Хотя граф и принадлежал к этому слою, он был «третьим сыном», то есть обделен в наследстве. София Вильгельмина фон Кёрнер, начинающая певица, считалась, как тогда выражались, полупочтенной особой. Когда она покорила сердце графа, ей было восемнадцать, а жениху далеко за шестьдесят. Как могли отнестись к браку между начинающей певицей и графом, который был на сорок восемь лет старше своей избранницы? К тому же злые языки, вероятно, не щадили графа в связи с тем, что в семьдесят лет у него появился сын Артур. Когда же на семьдесят седьмом году жизни граф умер, не дождавшись рождения дочери, – она увидела свет 9 июня 1843 года в Праге, – матери, а вскоре и Беттине пришлось испытывать постоянную неприязнь со стороны высшего дворянства, и это стало для них частью повседневной жизни.
Чтобы избежать хотя бы пражской горечи от этой неприязни – одна из ветвей рода Кинских укоренилась в Праге, – София Вильгельмина вместе с двумя детьми переезжает в Брюнн, где, благодаря небольшому состоянию и вдовьей пенсии, получает возможность сносного существования. Стесненные материальные условия не мешают, однако, молодой вдове по-прежнему страстно любить театр.
В Брюнне, как впоследствии и в Вене, семья пользуется покровительством опекуна Берты, старого друга отца, ландграфа Фридриха Фюрстенберга. Он служил в той же должности, что и Кинский, хотя и был на двадцать пять лет моложе. В качестве ментора он весьма тесно общался с Софией Вильгельминой и, если бы они были ровней, вероятно, женился бы на ней. Точно так же, как мать и дети страдали от проклятия недостаточной высокородности при жизни отца, это обстоятельство препятствовало и новому браку. Несправедливость судьбы Берта с душевной болью познала в ранние годы, и у нее развилось резко амбивалентное отношение к дворянской знати. Презрение к людям ее сословия мучило ее всю жизнь, хотя, может быть, она и не признавалась в этом. Ее желание во что бы то ни стало быть признанной, равной по положению дворянам, и усилия высвободиться из пут системы, несостоятельность которой становилась все более очевидной, шли рука об руку, поэтому захватившая ее позднее с такой силой социальная и политическая ангажированность явилась своего рода решением мучительной дилеммы.
На этот счет она замечает:
«…Австрийского дворянина… меньше всего занимает современность. В отличие от английского пэра он не рекрутируется из буржуазии. Наши верхние десять тысяч скорее каста, нежели класс. Голубизна крови для них – догмат веры. Пропасть пролегла между ними и средним сословием. А оно-то и совершает работу – физическую или умственную, – а поскольку всякий прогресс в культуре есть только результат труда, то очевидно, что идеи, движущие историю, исходят от третьего сословия. Что же касается живущих на другом берегу десяти тысяч, то всякая мысль доходит до них как нечто туманное, однако заведомо неприемлемое и потому грозное, как шум прибоя» [39]39
bei Brigitte Hamann: Bertha von Suttner, Ein Leben für den Frieden. München 1986, S. 14.
[Закрыть].
В целом, как она считает, в мире аристократии господствует «блаженное неведение обо всем, что движет вперед жизнь века». «…Английскую аристократию я нашла гордой, французскую – тщеславной, австрийскую – высокомерной…» [40]40
bei Beatrix Kampf: Bertha von Suttner, Schriftstellerin-Politikerin-Pazifistin. München 1987, S. 15.
[Закрыть]
Все же отсутствие доступа ко двору избавило Берту от неизбежной в противном случае монастырской школы и позволило получить прогрессивное по тем временам воспитание с помощью гувернанток, которые учат ее английскому, французскому и итальянскому. С детских лет она увлекается литературой и охотно читает книги по всем областям знания.
«…Вообще, насколько я себя помню, всегда, при всех обстоятельствах и в любой ситуации я вела как бы две жизни – свою собственную и познанную из книг, то есть достояние моей памяти обогащалось событиями и пережитыми, и описанными; знакомые из моего окружения пополнялись героями моих авторов… Эти герои были моими духовными знакомцами, в чьей компании я вела счастливое, отрешенное от событий жизни, двойное существование, при котором душа моя блаженно ширилась… а главное, я понятия не имела о том, что социальные обстоятельства нуждаются в изменении и что этому может способствовать человек, обладающий научным знанием…» [41]41
bei Hamann, Bertha…‚ S. 26.
[Закрыть]
В реальной же плоскости цели ставились не столь далекие: прежде всего для Берты нужно было подобрать хорошую партию, что оказалось делом непростым. Под предлогом длительного лечения ее стали часто возить по самым разным курортам; там мать и тетка имели возможность ублажать свою театральную страсть. Старательно отслеживались подходящие мужчины, и разнообразные знакомства подготавливали Берту к «дебюту» в обществе. Сама же она воспринимала эти затеи как нечто утомительное, а часто даже как унижение.
«…Сколько драгоценного времени, душевной энергии расточали тогда женщины, чтобы достичь цели, вознаграждающей за все: быть красивой или хотя бы казаться таковой! Туалет превращался в целый культ… Культ, который, подобно ненасытному Молоху, пожирал и пускал по ветру бесчисленные состояния, ему приносились в жертву здоровье и честь… все, чем привык человек гордиться: звание, имя, репутация, положение в обществе – все это женщина могла обрести лишь через посредство мужчины, соизволившего выбрать ее в супруги. Поскольку красота ценилась прежде всего за то, что давала наибольшие шансы завоевать мужчину, вполне понятно, что женщина делала красоту предметом такой же гордости, каковую мужчина испытывал за те свои качества и заслуги, которые могли помочь ему добиться звания и престижа… Да, желание понравиться было горьким упреком для тех, кого принуждали нравиться…» [42]42
bei Hamann, Bertha…‚S. 21 f.
[Закрыть]
«…И вот мне пришлось пережить, так сказать, выход в свет. Возможно, мое имя позволило бы мне быть вхожей в высшее общество, поскольку нет, наверно, ни одного австрийского аристократического семейства, с которым мы не были бы в близком или дальнем родстве. Но надо плохо знать высшее дворянство, чтобы считать имя и родство пропуском в его общество. Тут важно (в годы моей юности особенно, сейчас, может быть, в меньшей степени) прежде всего иметь в роду не менее шестнадцати знатных предков, то есть иметь доступ ко двору. Мы этим похвастаться не могли, моя мать не принадлежала к „родовитым“, кроме того, средства наши были весьма скромными. Таким образом, высший круг венского общества, именовавший себя „Societe“, оставался для нас закрытым. Это уязвляло меня…» [43]43
bei Marianne Wintersteiner: Die Baronin, Bertha von Suttner, Erzählende Biographie. Irdning/Steiermark 1984‚ S. 63.
[Закрыть]
Любовная сторона ее юной жизни сама по себе заслуживает подробного разговора, так как Берта придавала большое значение своему выходу на светскую сцену. Одному из своих друзей, выразившему неодобрение по поводу соответствующей главы ее автобиографии, Берта отвечает:
«Ваше право быть недовольным тем, что написано в первой части. Однако это – правда. Такая уж безвкусная, мишурная, мелкая была у меня юность. Ей сопутствовали столь неизящные вещи, как курортные „гастроли“, помолвки ради денег. Мне бы не следовало рассказывать об этом, но за письменным столом мною владело неодолимое чувство: быть правдивой, совершенно правдивой! Только в этом исток поучительного осмысления…» [44]44
bei Hamann, Bertha…‚ S. 39.
[Закрыть]
Череда «помолвок ради денег» начинается с обручения восемнадцатилетней Берты с младшим братом Генриха Гейне, толстосумом и газетным бароном Густавом фон Гейне-Гельдерном. Столкнувшись с физической реальностью (поцелуй человека, который на двадцать четыре года старше), Берта обрывает эту связь.
Второе обручение состоялось в Париже. Кинские – Берте к тому времени уже исполнилось двадцать пять – познакомились с одним австралийцем и его восемнадцатилетним сыном, который, по слухам, был сказочно богат. Никаких чувств к нему Берта не испытывает. Но немыслимое богатство (в ответ на приглашение австралийцев выбрать любой из имеющихся особняков в качестве будущего владения молодой пары Берта предлагает очень приличный отель) и настойчивые увещевания старой подруги Кинских, которая, должно быть, играла немаловажную роль в жизни Берты – мингрельской княгини Екатерины Дадиани и ее дочери принцессы Мюрат, – все это склонило к согласию на обручение. Когда же в доме Мюрат все было готово к торжественному обряду, юный любовник куда-то запропастился, а богатство австралийца оказалось химерой.
История с помолвками трагикомическим образом продолжала раскручиваться, хотя впервые в жизни Берте привелось испытать истинное чувство. В двадцать девять лет она влюбляется в принца Адольфа Сейн-Виттгенштейн-Хоэнштейна, с коим ее сближает интерес к музыке: в то время она питает надежду, так же как и неимущий принц, сделать карьеру, уповая на вокальные данные. Поскольку принц был публично объявлен мотом стараниями своего отца и находился под опекой, он не мог принимать самостоятельных решений. Мечты о совместной музыкальной карьере в США оказались неосуществимыми. Не одобрив помолвку, отец не долго думая посылает сына в Америку, и тот умирает в пути от последствий тяжелейшей морской болезни.
После провала этой затеи семейство Кинских запретило матери и дочери совершать марьяжные гастроли, в них видели подрыв репутации. Им были предложены апанаж и крыша над головой в Гёрце. Берта, уже тридцатилетняя, принимает решение поступить в дом барона Зутнера, где ей предстояло стать гувернанткой и компаньонкой четырех девиц – пятнадцати, семнадцати, восемнадцати и двадцати лет. В семье было также три сына. Глава семейства барон Карл Гундаккар фон Зутнер питал верноподданнические чувства к императору, приютившему эту семью после бегства от революции 1848 года в лесном замке Харманнсдорф. В непосредственной близости от замка находился главный источник богатства Зутнеров – цогельдорфские каменоломни, где среди прочего добывали камень для строительства музеев истории искусств и естественной истории, а также для статуй Геракла на Михаэлерплатц. Зимой семейство Зутнеров жило в особняке на Кановагассе. 1873 год, когда Берта впервые переступила порог их дома, был годом Венской всемирной выставки и колоссального биржевого краха, в результате которого дом Зутнеров, как и большинство богатых семейств, потерпел немалые убытки. Так как семья почти не реагировала на изменившиеся обстоятельства и продолжала жить на широкую ногу, не желая расставаться с роскошным особняком на Кановагассе, финансовые затруднения становились все тяжелее.
Новая гувернантка быстро нашла путь к сердцу своего покровителя. Веселую и приятно полноватую Берту в доме любовно окрестили «Boulotte» (Толстушка). Вскоре возникла взаимная симпатия между воспитательницей и младшим сыном барона Артуром, это чувство переросло в любовь, несмотря на разницу в возрасте: Берта была на семь лет старше. От молодых Зутнеров это тщательно скрывалось, поэтому в течение трех лет любовникам удавалось хранить свою тайну и от родителей.
Дружба Берты с мингрельской княгиней, уже вернувшейся на родину, за это время нисколько не ослабла. Между ними идет интенсивная переписка, Берта все снова и снова получает приглашение посетить Грузию. Эти приглашения играют определенную роль в судьбоносном эпизоде, который имеет место после раскрытия тайны и в изображении Берты выглядит так:
«…То, что разрешения на брак со стороны родителей ждать не приходится, я знала всегда. Ни гроша за душой, на семь лет старше… и он: без должности и тоже без средств, но имеющий основания и многие данные, чтобы рассчитывать на блестящую партию, – все девицы увлекались им. Могла ли я быть губительницей чужой судьбы? Это никогда не входило в мои планы – миг расставания должен был наступить. И вот, когда тайное стало наполовину явным, пришло время разрыва. Решение было мучительным. Я напрягла все свои силы и сказала баронессе:
– Я покину ваш дом. В Мингрелию мне тоже пока нельзя, замок будет обустроен только через год. Не могли бы вы дать мне рекомендацию в Лондон, я бы подыскала там место, подальше от Вены.
– Хорошо, дитя мое, – ласково ответила баронесса, – я вас понимаю. Знаете, в сегодняшней газете я прочла объявление, может быть, это вам подойдет. Вы не хотите откликнуться?
Объявление гласило:
„Весьма состоятельный, высокообразованный пожилой господин, проживающий в Париже, ищет владеющую языками даму зрелого возраста в качестве секретарши и для присмотра за домашним хозяйством…“» [45]45
bei Wintersteiner, Die Baronin…‚ S. 102 f.
[Закрыть]
Весьма состоятельный, высокообразованный господин оказался не кем иным, как Альфредом Нобелем. Мечта о всесилии, путь к которому открыло очень большое состояние, казалось, вновь замаячила в самом привлекательном виде. Но молодая женщина была уже иной.
Приехав в Париж, графиня по предложению Нобеля устроилась в отеле, так как предназначенные ей комнаты в его особняке еще не были отделаны. Ни один день не обходился без встреч. Берта рассказывает Нобелю о своей любви к Артуру фон Зутнеру. Нобель на неделю уезжает в Стокгольм только для того, чтобы Берта могла разобраться в своих чувствах. Связь с Нобелем, которая казалась почти реальностью, могла бы стать свершением всех желаний, что несколько лет назад владели всеми ее помыслами и всей ее жизнью. Она же просто уехала из Парижа, отправив Нобелю письмо, объяснявшее все, и сделала выбор в пользу любви к Артуру и крайне неопределенного будущего.
Вернувшись на родину, Берта останавливается на полгода у своих моравских родственников. Семейство Зутнеров, за исключением, конечно, Артура, не должно было ничего знать о ее возвращении. Через шесть месяцев приготовления к венчанию и бегству были завершены. Мингрелия продолжала звать, и 12 июня 1876 года Берта, графиня Кинская, и барон Артур Гундаккар фон Зутнер обвенчались в церкви св. Эгида в Гумпендорфе:
Беатрикс Кемпф, одна из биографов Берты фон Зутнер, описывает жизнь молодой четы после того, как она действительно бежала в Грузию:
«…На первых порах им было нелегко. Пусть даже молодожены получили возможность дополнить собой в Гори ближайшее окружение княгини, а барон Зутнер – проектировать загородный дом для одного из Мюратов, зятя Делопали, и даже руководить строительными работами, несмотря на то, что супруги могли жить в Тбилиси или в Зугдиди, „главной деревне“ Мингрелии, и давать частные уроки – доходы были, безусловно, невелики. Супруги вели жизнь эмигрантов. Несмотря на благоволение княгини им приходилось рассчитывать только на свою старательность, на собственные способности и сообразительность. Днем – изнурительная работа, по вечерам – выход в „большой свет“ местного дворянства…» [47]47
Kampf, Bertha…‚ S. 20.
[Закрыть]
И хотя жизнь в Грузии также была не лишена проблем, она имела свою прелесть, особенно когда для обоих появилась возможность информировать о здешних делах читателей венских газет. Эта журналистская деятельность приобретала для супругов все большее значение и в дальнейшем кормила их. После примирения с родителями Артура Берта вместе с мужем возвращается на родину. Артуру, к тому времени исполнилось тридцать пять лет, Берте – сорок два, и она была уже довольно известна как писательница. Теперь они живут в замке Харманнсдорф, в семейном гнезде, с многочисленной челядью. Финансовое положение старого барона не только пошатнулось, но и все более ухудшалось. И владеющие пером новые домочадцы вносили немалый вклад в семейный бюджет, что, конечно, не исключало порой житейских разногласий. В своей работе Берта и Артур настолько дополняют друг друга, что, казалось, их сотрудничество приближается к идеалу, как своего рода симбиоз. Оба увлечены социальными и гуманистическими вопросами. Берта играет при этом главенствующую роль, она более талантлива, пользуется большей известностью, но муж воспринимает ее превосходство как нечто само собой разумеющееся и даже с благодарностью, что в достаточной мере характеризует и его, и взаимоотношения между супругами.
Женская эмансипация, более чем выразительным примером которой является жизнь самой Берты, становится одной из постоянных тем. Однако главное дело, которому отдавали свои силы Зутнеры, была борьба за мир.
Сама природа пацифизма обусловливает недостаточность исключительно интеллектуального подхода к идее мира. То, что война есть бессмысленное разрушение культурных богатств и человеческого потенциала и что все, ради чего стоит жить на земле, требует мира как главного условия своего существования – само по себе просто и общепонятно. Задача состоит в том, чтобы придать этой мысли необходимую чувственную оболочку, которая сделала бы возможным и даже неизбежным поворот к политике мира.
Отныне Зутнеры развивают бурную деятельность в писательских объединениях и на конгрессах мира. Берта возобновляет свою дружбу с Альфредом Нобелем, на которого общественная страсть Берты производит сильное впечатление. Наконец, ее заслуга в том, что наряду с физикой, химией, медициной и литературой, Нобель учреждает премию, «предназначенную тому или той, кто наилучшим образом радеет братскому союзу всего человечества, сокращению численности войск и организации конгрессов мира…» [48]48
bei Wintersteiner, Die Baronin…‚ S. 102 f.
[Закрыть]
Заметное акцентирование возможности выдвижения женской кандидатуры со всей очевидностью выдает влияние Берты.
Роман «Долой оружие», эпохальное произведение, созданное в 1887–1889 годах, дает небывало яркое воплощение идеи мира, хотя, по мнению пацифистов, роман имел бы больший успех, если бы был изложен в более популярной форме. Со всех концов земли идут восторженные отзывы. Л. Толстой, несмотря на свой трагический оптимизм в отношении общественного развития, пишет, что очень ценит идею этого произведения, и сравнивает Берту с Бичер-Стоу [49]49
bei Kempf, Bertha…, S. 37.
[Закрыть].
К реальному пульсу эпохи ближе неподражаемый Феликс Дан, который с характерной для него смесью «мужествования» и тягой к военной заварухе пишет язвительные строки:
Сходным по цинизму комментарием к идее мира послужил факт освящения самой большой немецкой пушки, которую, окрестив «толстой Бертой», применили при обстреле Парижа.
Политическая деятельность в сфере миротворчества привела к созданию в 1891 году «Австрийского общества друзей мира» и к основанию пацифистского ежемесячного журнала «Долой Оружие», известного позднее под названием «На страже мира». Зутнеры принимают участие почти во всех всемирных конгрессах и межпарламентских конференциях, посвященных проблеме мира.
Берта фон Зутнер за письменным столом.
В 1901 году Нобелевская премия мира присуждается швейцарскому общественному деятелю, основателю Красного Креста Анри Дюнану, а в 1905 году приходит наконец черед Берты Зутнер, слишком поздно, с ее точки зрения. Тремя годами раньше скончался бесконечно любимый ею муж. После его смерти она переехала из Харманнсгдорфа в квартиру на Цедлицгассе. Деньги, составившие премию, уходят на то, чтобы погасить хоть часть семейных долгов. В той политической ситуации, когда постоянно нарастала напряженность в Европе, общественная активность Берты принимала почти панический характер. Она выступает с докладами во всех странах Запада, но случилось так – и это позволительно рассматривать как милость судьбы, – что Берте не довелось стать свидетелем того, как солдатский сапог растоптал все, за что выступали она и Артур фон Зутнер. Она умерла 21 июня 1914 года, перед самым покушением в Сараеве (28 июня) и до объявления войны Сербии Австро-Венгрией 28 июля 1914 года.
Стефан Цвейг, так глубоко прочувствовавший «вчерашний мир», видит в Берте фон Зутнер трагически-пророческую фигуру:
«…Но именно эта женщина, которую считали неспособной что-либо сказать миру, сильной рукой нащупала самые корни глубочайших идей современности… Она не страшилась требовать того, что казалось недостижимым. Лучше, чем кто-либо другой, понимала она, что глубокий трагизм отстаиваемой ею идеи, почти убийственный трагизм пацифистских воззрений заключается в их преждевременности, что в мирное время они как бы излишни, в военное – безумны, в мирное – бессильны, в военное – беспомощны. И, однако, на всю жизнь она выбрала себе роль Дон Кихота мирового масштаба, рыцаря, вступившего в бой с ветряными мельницами. Но сегодня мы, с ужасом убеждаемся в том, что она знала всегда: эти мельницы кромсают не воздух, а тела молодых людей Европы…» [51]51
bei Hamann, Bertha…‚ S. 8 f.
[Закрыть]
