Текст книги "Первый царь"

Автор книги: Бари Сыч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Мамута

Солнце уже клонилось к горизонту, когда в стойбище Пармуты заметили гостей. Полтора десятка конников ехали по степи в их сторону. Были они не похожи на налётчиков, однако воины собрались и вооружились. Когда отряд приблизился, навстречу отправился Мамута.

– Мир вам! – произнес старший из гостей.

Он ехал во главе. Одет был по степному воинскому обычаю: панцирь, наручи, мисюрка. Мамута решил, что он лет на пять моложе отца. Лицо гостя пересекал шрам от удара саблей. Говорил он дружелюбно, но юноша оставался настороже.

– Мир и вам! – ответил он. – Куда вы держите путь?

– Мы ищем стоянку славного Пармуты! – произнес гость с той вежливостью, на которую способны лишь истинные воины степи. – У нас к нему важный разговор.

– Я провожу вас, – молвил Мамута, потратив на раздумья не больше пяти мгновений.

Пока они ехали к юртам, не было сказано ни слова. Лишь сблизившись с патриархом, старшина гостей произнёс:

– Вижу ли я перед собой Пармуту, славного своими делами и суждениями воина и начальника?

– Да, я Пармута, – ответил коротко хозяин стойбища. – Могу ли я помочь вам?

– Меня зовут Вируту и я – человек Марминида, – представился воин. – Я послан к тебе, славный Пармута, со словами моего господина.

– Будьте моими гостями, – молвил Пармута, не дрогнув ни одним мускулом лица, хотя повод для удивления был.

Марминид напрямую происходил от великого Мина, но его отцу не нашлось достойного места в Улусах, потому тот ушел на север, где с тех пор и кочевала их ветвь рода. Жил он, собирая дань с тамошних вождей и делая набеги. В молодости Пармуте доводилось воевать против отца Марминида, а потом и вместе с ним. Таковы уж дороги судьбы, петляют причудливо. А ещё – их бабки были родными сестрами.

С тех пор Пармута остепенился, зажил спокойной жизнью в дальнем стойбище и удивился, увидев посланника сына прежнего соратника.

После того, как приглашение было сказано, и воины Пармуты, и гости спешились и ослабили бдительность. Законы гостеприимства не стали бы нарушить ни те, ни другие, ибо строг Отец-Небо к преступившим этот завет.

Трое старших гостей были званы разделить вечернюю трапезу с семейством патриарха. Остальных тоже не обидели угощением, и стойбище покрылось скатертями, на которых пировали курбеки. Гости сидели и полулежали вперемешку с хозяевами. Лишь жены самых младших из людей Пармуты присматривали за прислугой и руководили подачей снеди. Их мужья в это время стерегли покой стоянки, ибо даже нежданный праздник не мог избавить Пармуту от привычки к бережению.

На скатерти главы рода не было столько веселья, как на остальных. И гости, и хозяева держали себя солидно, отдавая дань серьезности встречи. А то, что сегодняшняя беседа непроста, понимал даже самый младший из сынов Пармуты, ибо редко гости прибывали в стойбище из такой дали и в таких силах.

Застольная беседа затронула многие важные темы. Начали с погоды и видов на травы в грядущем лете. Говорили о моровом поветрии, случившимся в позапрошлом году, и о том, ждать ли напасти в этом. Надо сказать, что разные народы отмеряют года по-своему. Курбеки считали год начавшимся, когда заканчивается праздник Высоких Трав и степь проснулась, согретая Отцом-Небом. Обсудили цены на шерсть и на железо в ближайших городах, на меха и на соль – в далеких селениях севера. Угощения были просты, но обильны. Много мяса и жира, свежие лепешки, ядреный кумыс. Что ещё требуется степняку?

Как и приличествует, к сути разговора перешли не сразу. Когда подали чай, Вируту осторожно поинтересовался:

– А что думает уважаемый Пармута о смерти хакана?

– Мы покинули Минидпарат за два дня до случившегося, – покачал головой патриарх в ответ. – В тот день я не видел хакана. Но если бы меня спросили на два дня раньше, когда мы присутствовали на приеме, я ответил бы, что ничего не предвещает смерти.

– Вы покинули столицу ещё до конца пира? – поинтересовался гость ровным голосом, выразив удивление лишь едва заметным изгибом брови.

– Да, – ответствовал Пармута столько же сдержанно. – Не в заветах предков пировать по двенадцати дней кряду.

– От такого неудивительно и уйти к Отцу-Небу, – проговорил Мамута, влезая в разговор на правах старшего сына.

Отец еле заметно покосился на него с неодобрением. Хоть он и согласен с сыном, но высказывать такое резкое суждение при чужаках было дурным тоном. Этот взгляд подействовал на Мамуту сильнее подзатыльника, которым награждают нерадивого подпаска, заклевавшего носом. Он стушевался и отпил чая, дабы скрыть глаза в пиале.

Гость же поддержал юношу.

– Смерть на пиру! – сказал Вируту, и губы его тронула чуть видная усмешка. – Какую встречу уготовил Отец-Небо хакану, умершему за пиршественным столом?

Для степных жителей такая усмешка была подобна тому, как если бы на княжьем пиру любов кто-либо стал бы хохотать в голос, колотя себя ладонями по ляжкам, да показывать пальцем на причину веселья. Присутствуй тут верный покойному хакану человек, не обошлось бы без поединка. Да только, были ли когда люди, хранящие верность подобным хаканам?

– И все ж – Минова кровь! – продолжал гость. – Какая хворь одолеет её столь внезапно?

– Яд? – вопросил хозяин стойбища, едва-едва прищуривая глаза. – Ходят такие толки по степи, ходят…

– Рассказывают, что покойный хакан в тот месяц назначил нескольких людей на должности, не посоветовавшись с Миду, – молвил Парнуя, один из гостей. – Как бы их не назначили, но сейчас они уже изгнаны из столицы. Либо бежали сами…

Хозяева молчали, понимая, к чему клонят собеседники.

– Новый хакан отличается от прошлого лишь именем, – продолжил мысль спутника Вируту. – Но есть ли прок запоминать это имя? Когда будет следующий? Через год? Осенью?

Да, приемник старого хакана, его младший брат, был того же табуна жеребец. Столь же непримечательный. Такой же распущенный.

Пармута тяжко вздохнул. Для степного народа это было как гневный вскрик у жителей запада.

– А ведь Отец-Небо все видит, – подлил масла в огонь третий гость именем Берето. – Он милостив, но что будет, когда иссякнет его терпение?

Да, в Тот Раз пребольно высек он детей своих. Так, что пришлось им идти через Голодную Степь искать новую родину. Как будет в этот раз? Ведь всем известно – первый кнут бьет мягше.

– Что в силах сделать, простые степный люди? – вопросил Пармута будто бы смиренно, побуждая же на деле пришельцев высказать уже свои предложения.

– Есть владыки, чтящие древние установления, – не заставил долго ждать Вируту. – Светлый Марминид, как и отец его, да пребудет он рядом с Отцом-Небо, всегда держались заветов предков.

– Марминид далеко, – осторожно высказался хозяин пира.

– Но не прирос к обеденному столу, – твердо парировал гость. – Долго ли собраться истинному курбеку?

– Миду не уступит власти добром, несмотря на все знаки, – продолжил Пармута. – Будь хоть дюжина поветрий и десяток засух. Из дворца они выглядят иначе.

– Если камень мешает, его сдвигают, – вкрадчиво ответил Вируту.

– Великоват камешек, – покачал головой патриарх.

– Зато дело будет угодно Отцу-Небу. Но и надеяться на удачу ни к чему. Люди понимают, к чему придет народ, если Миду останется.

Пока старшие беседовали, прочие уважительно молчали, попивая чай. У Мамуты в голове бегала по кругу одна и та же мысль: «Начинается!». Он сидел с непроницаемым лицом, но сердце колотилось. Открывался полог, за которым таились большие перемены. Теперь держись! Много будет охотников, схватить удачу за хвост, да не все доживут, чтоб хотя бы увидеть эту птицу. А уж дотянется и того меньше. Но разве можно не попробовать? Остаться в стороне в такое время? Пасти скот, продавать шкуры и шерсть. А потом услышать новые имена героев и владык. Отец осторожен, очень даже осторожен. Только бы он не решил остаться в стороне! И как назло Мамута старший сын, он не сможет отправиться на поиски приключений, добычи и славы, ему надлежит управлять и наследовать. Соглашайся, отец!

– Вы не единственные посланцы светлого Марминида? – спросил Пармута после долгого раздумья.

Услышав эти слова, юноша готов был перекувыркнуться через голову от радости. Если бы отец решил, что ему предлагается недостойное дело, мятеж, он именовал бы минида совсем иначе. В лучшем случае просто по имени.

– Были посланы многие, – подтвердил Вируту. – Одновременно с нами. Кто слушал их слова, мне неведомо. Тем паче, кто принял руку светлого Марминида.

– Я не могу дать ответ немедля, – вымолвил, наконец, хозяин. – Утром я оглашу свою волю.

– Да будет твое сердце мудрым! – склонил голову Вируту, и его движение повторили остальные.

Остаток вечера прошел в обычных разговорах. Мамута не находил себе места. Уснуть же он в ту ночь не смог вовсе.

Утром отец объявил, что они откочевывают на северо-восток. Сам же Пармута вместе со старшим сыном и половиной воинов примкнет к Марминиду, оставив на хозяйстве среднего сына Минмуту, которому вот-вот стукнет пятнадцать.

Олара

Олара толкнула дверь. Та задела висевший на притолоке амулет. Над лавкой раздался мелодичный перезвон. Кто знает, помогает ли этот талисман от злых духов и бережет ли от дурного глаза, но о гостях, открывших дверь, оповещает исправно.

Путешественница вошла и замерла посреди пятачка, свободного от товаров. Вперед не удалось бы сделать и двух шагов, так близко располагалась стойка. По бокам места тоже не было – стояли большие вазы, статуэтки, крупная посуда и старинная утварь. Дверь затворилась за ней, притянутая пружиной. Уже одно наличие такого недешевого приспособления указывало, что дела у антиквара идут на славу.

Хозяин лавки вынырнул из-под стойки, за которой что-то перебирал, и внимательно разглядывал гостью. Левую руку при этом, он не поднял выше столешницы. Может, она держит мешочек со старинными пуговицами или чем-то сыпучим, который хозяин не успел хорошо поставить, но вполне возможно, что в руке зажат кистень и лавочник опасается неурочного посетителя. Скорее всего, всех своих покупателей торговец знает, и новые клиенты заходят сюда нечасто. Мало кто наведывается в эту лавку просто поглазеть на древности или прикупить для дома вазу. Обычно новички о визите договариваются особо и заранее, но она решила не рисковать, отыскивая нужных людей и излишне знакомясь с местными знатоками древностей.

Олара светски улыбалась. Это был он, несомненно. Описание совпадало.

– О, красавица! Чем может услужить недостойный Сид-Баранди твоей чести?

– Мне нужно прочесть старинный манускрипт, почтенный Сид-Баранди. Все в этом городе и в дюжине соседних знают, что никто не сведущ в древних языках, как ты.

– О, луноликая! – засмеялся антиквар. – Ты оказываешь мне честь своим доверием! Я немного разбираю языки, но не думаю, что обо мне ходит такая молва.

По глазам Сида-Баранди, однако, было хорошо видно, что слова Олары пришлись ему по душе. На деле путешественницу привлекла слава Сид-Баранди, но не как многознатца древних языков, а как ловкого дельца, который может помочь, не задавая при этом лишних вопросов. К тому же почтенный лавочник не склонен к обману пришедших к нему. Свою долю он брал и при том солидную, зато можно не опасаться, что он выкупит реликвию за бесценок, объявив её никчемной безделицей, или погубит обратившегося к нему, дабы не делить барыши. Искать подобного человека в Хехе Олара не рискнула по понятным причинам. Даже расспросы о Сид-Баранди были сделаны заранее и совсем в другом городе. Она умела проявить осторожность в деликатных обстоятельствах.

– Могу ли я взглянуть на манускрипт? – спросил он.

– Конечно, – Олара протянула ему свиток. – Но никак невозможно оставить его у тебя. Он мне слишком дорог. Я не могу расстаться с ним.

Антиквар принял от неё манускрипт и долго разглядывал его. В лавке так пахло, что и не заподозришь, будто здесь торгуют древностями. Не было ни запаха плесени, ни пыли, зато в воздухе висели ароматы пряностей и благовоний. Да и самого лавочника можно было бы принять за мясника, если переодеть, конечно. Сейчас он был одет утончённо, но фигура, но лицо, но шрамы! Все говорило о лихой молодости этого человека, который на старости лет открыл лавку, раздобрел и пристрастился к роскоши.

– Это очень интересный манускрипт, – произнес он с расстановкой, закончив изучение. – Откуда он у тебя, прекрасная госпожа?

– Я разбирала чердак дедушкиного дома, мир праху его, – с милой улыбкой сообщила Олара. – Манускрипт я нашла там.

– Где служил твой почтенный дедушка? – поинтересовался торговец, поглядывая на её наряд.

Вопрос с подвохом. Антиквар что-то разглядел в манускрипте и пришел к каким-то выводам. От её ответа будет многое зависеть. Где мог служить её дедушка? Что особенного в этом свитке? Она выбрала наугад, скорее всего ей нужна не эта книга.

– Мой покойный дедушка служил у благоустроителя дворца наместника города Хеха, – все с той же милой улыбкой промолвила она. – Я не поленилась приехать в Шам, чтобы зайти в твою лавку, почтенный Сид-Баранди!

Она и вправду прибыла в Шам со стороны Хеха, где позволила себе небольшой отдых после возвращения из пустыни. В Хехе она не потратила и монеты из числа захваченных в гробнице. Когда она вернулась из своей вылазки, при ней был лишь заплечный мешок и никаких тюков. Так что у местных не возникло повода связать её с поисками кладов и расхищениями могильников.

Она была в дорожной одежде, но без следов пыли или грязи, ибо не кинулась в лавку сразу по приезду в город. Олара и приняла ванну, и переменила одеяние, умастила кожу и волосы, ничто в ней не выдало бы долгого и утомительного пути, проделанного ею. Разве что глаза, которые были излишне красны. Но кто знает, может она убивается по покойному дедушке или плачет ночи напролет по возлюбленному?

– Чем же заинтересовал этот свиток столь прекрасную госпожу? – вопросил торговец с показным недоумением.

– О, почтенный Сид-Баранди! – ответила Олара, разыгрывая легкомысленную дурочку, увлеченную всякими безделицами. – Я собираю различные древности. Этот манускрипт замечательно смотрелся бы в моей коллекции!

– Не хочет ли прекрасная госпожа продать его? Могу предложить достойную цену!

– Возможно, возможно, – ответила Олара. – Мне нужны знания из этой книги, чтобы решить.

– Пожелайте, и я сделаю список на джерендийском, – учтиво предложил Сид-Баранди.

– Боюсь, я не могу оставить свиток, – повторила Олара с той же вежливостью. – К тому же я хочу сама прочесть его.

– Ты владеешь староджерендийским, моя светлая госпожа? – поразился антиквар.

– О, нет! Что ты, почтенный! – засмеялась она. – Но если бы кто-нибудь научил меня… Возможно, я оставила бы в награду этот свиток.

– Я не силен в преподавании наук, – вздохнул Сид-Баранди. – Зато я могу дать за манускрипт отличную цену!

– Увы мне, – Олара не переставала улыбаться. – Любопытство влечет меня в сторону от выгодной сделки.

Вести разговор такими намеками – в духе местных. Всем всё было понятно. И что Олара нашла или украла этот свиток, и знает о ценности содержимого, которое хочет заполучить. И что у Сид-Баранди есть на примете выход, но важность сделки понимает и он, поэтому, чует выгоду. В том случае, если дело окажется настолько нечистым, что антиквара поведут в суд, он сможет с честным взором рассказать легенду, услышанную от Олары. Он присягнет, что догадка о предосудительности сделки даже не посещала его разум.

– Как жаль, – вздохнула женщина. – Придется оставить манускрипт в моем собрании без расшифровки, просто как вещь с загадкой.

– Может, ты подберешь в моей скромной лавке что-нибудь для своей коллекции? – лукаво улыбнулся антиквар. – Вот великолепный образчик древнего искусства!

– Да! – поддержала его Олара, рассматривая протянутую ей вазу. – Чудесная работа. И такая старая, ей лет полсотни, никак не менее!

Лавочник раскатисто расхохотался. Проверка была простейшей и удалась на славу. Перед ним стояла не случайная дурочка, а человек разбирающийся.

– Моя прекрасная госпожа, – обратился он к ней почтительно, отсмеявшись свое. – Я могу устроить тебе встречу с одним исключительным человеком. Он не только владеет староджерендийским, но и обучил меня. Если бы я имел хоть сотую долю его таланта, то смог бы без труда научить и тебя, но я простой лавочник, а он – великий ученый!

– О, почтенный Сид-Баранди! Почему ты думаешь, что манускрипт заинтересует этого ученого мужа?

– Потому, моя прелестная госпожа, – ответил антиквар с покровительственной улыбкой. – Что вот этот знак на манускрипте обозначает заботу о здоровье, а тот великий человек, с которым я хочу тебя познакомить – Вади-Ганзаги, великий ученый и личный лекарь царя!

Олара лишь кивнула, пораженная. Вади-Ганзаги и впрямь был великим ученым. На такое знакомство она и не рассчитывала.

Гарвин

– Спешу доложить, прибыл Орден морем, числом тысячи две, а то и более, и взял в осаду Ключице. Город же закрылся и парламентиров не принял. Орденцы приволокли пушку нарочитую и стали по городу стрелять, да пушка расселась и побила орденцев без числа, а пушкарей тех не нашли. Так и стоят теперь орденцы под городом, гарниза в городе, а решительного боя не было. Орден лишения терпит и осаду держит.

Дьяк тайных дел Тихий отложил грамотку с донесением лазутчика и посмотрел на Борвина. В палатке их было трое, князь, княжич и дьяк, делами тайными ведающий и о тех делах сообщающий. Проводил такие советы Борвин часто, но обычно в своих палатах. Сейчас же был объявлен сбор войска всего Великого княжества, потому засели они в походной палатке князя, дабы заслушать сообщения прознатчиков. Когда ж обдумать оные, как ни перед походом?

Князь сделал знак продолжать, и дьяк раскрыл следующее донесение.

– Спешу доложить, что бают в землях орденских, будто маркграф Линдена прослышал о войне и об осаде ключицкой. И что объявил маркграф себя удоволенным, а урон чести своей – возмещенным. И что отъехал маркграф после того в паломничество.

Князь хмыкнул.

– Заварил маркграф кашу, – молвил он сыну. – Всему краю теперь расхлебывать.

Гарвин согласно кивнул.

– Тихий, – обратился Борвин к дьяку. – А прочти-ка нам первую грамотку из Доброце.

– Спешу доложить, – зачитал тот донесение, немедленно извлекши его из толстой кипы. – Что приехали послы орденских земель и епископств и рекли, что не они воюют Доброце, но маркграф Линдена своей волей и своей силой за толмача своего. И что хотели послы решить дело миром, и что совет Доброце потребовал крови за кровь и указал послам путь.

– Ага, – задумчиво проговорил князь. – Стало быть, хотели миром уладить, но как доброцкие их погнали, тут же и войско снарядили, и флот, и даже пушку прислали. Лихо живут, быстро оборачиваются.

– Да ведь и не могли доброцкие иначе, – ответил княжич. – Набег спустить раз, так каждую неделю повадятся.

Разорение крупного села отрядами налетчиков и впрямь спускать никто из любичей не стал бы. А кровью платить – это не наемников выдать требовали, это хозяевам кровь пустить хотели. Тут уже не важно, кто наниматель, маркграф ли, Орден ли, кому из них своей крови не жалко? Вот и пошла потеха по всему северо-западу земли любской.

В палатку вошел воевода.

– Построена рать, княже, – обратился он к Борвину. – Готовы вои.

– И мы готовы, – ответил князь лубравский. – Поглядим же на молодцов!

Когда они вышли из палатки, кони уже ждали. Великий князь с наследником верхом оправились на смотр, учиненный войску перед выходом.

Стояла дружина великокняжеская, а следом за ней и полк лубравский городовой. Были они одеты – глаз не отвести, все в доспехе, на добрых конях. Конечно, кто с копьем, а кто с луком, кто в тяжелом седле для копейного боя, а кто в седле по степной манере, из которого надо подниматься для стрельбы на стременах. Одно верно для всех – собрались воины бывалые, отборные.

Далее стояли дружины князей, уделы держащих, и городовые полки со всех концов Великого княжества Лубравского. Одет кто в брони добрые, а у кого и куяки. В полках небольших городов, так и вовсе господствовали тегиляи, которые хорошо защищали от сабли, неплохо – от стрел, но копейный удар не держали совсем.

Всего здесь собралась сила знатная, почти две тысячи человек. Кто бы как не вооружался, а были все одвуконь, готовые к походу дальнему.

– Ну что, молодцы! – крикнул князь. – Отстоим землю отеческую?!

– Отстоим! – загудели вои. – Веди нас, отец родной!

Когда войско уже двигалось походными колоннами, великий князь решил поделиться мыслями со своим наследником.

– Есть у меня думка старая, – сказал он княжичу, едущему рядом в первом ряду большого полка. – Поставить бы нам по рубежу с Улусом крепостицы, как встарь. Вот смотри, что получается: под Ключице Орден сидит и доброцких уязвляет. Да только он и нам вредит, с той торговлишки-то и мы живем. К тому ж, мы с доброцкими одного языка и одной веры, а как куда приходят орденские, там скоро не остается ни веры другой, ни языка, да и людишек старых они изводят. Вот помочь бы нам сейчас под Ключице, да веду я полки не на север, а на юг, степняков перехватить. И это хорошо еще, что рано весть о набеге пришла. Ярицкое княжество они успели пограбить слегка, но там добыча скудна, сколько раз через них хожено. Вот и идут к нам.

– Выход им плати, – проворчал княжич. – Да еще и набеги отбивай.

– Ты не путай, – поучительно ответил отец. – Выход мы платим, чтобы не пришел к нам весь Улус. А с мелкими ордами самим разбираться приходится. При дедах так не было, платили они и жили. Замятня в Улусе, порядка не стало.

– Может, и впрямь, крепостицы?

– Крепостицы хорошо бы, да – вздохнул князь. – Да в чистом поле – не с руки. Надо по реке, по Кеке хорошо бы вышло, да не наша земля. Это сперва Ярице под нашу руку привесть надо, да само оно не пойдет, пока защиты не дадим, а защиты не дадим, пока оно не пойдет под нас. Вот и думай.

– Напугать его. Чтобы хуже курбеков нас боялись. Мы уж точно ближе.

– Тысячи смертей, – посмотрел князь на сына прямо. – Такова была бы цена твоего решения. Готов выплатить? Как потом с такой совестью жить и людям в глаза смотреть?

– Лучше людям в глаза смотреть с тяжкой совестью, чем хоронить их, – ответил княжич упрямо.

– Что ж, – молвил задумчиво отец. – Будет твоя власть и твои решения – подумай. Только хорошо подумай.

– Я подумаю три раза, отец, – ответил Гарвин. – Ты меня знаешь.

– Уж точно, – рассмеялся тот неожиданно. – Уж кто любит думать, перед тем как делать, больше тебя?

Княжич широко улыбнулся в ответ. Это было верно.

Набег случился во внеурочное время – весной. Степняки ходили или зимой, когда подмерзла грязь и скованы льдом реки, или осенью, ибо урожай собран и есть, чем поживиться. Видать, оскудели степняки в край, раз на весенний набег отважились. А может, от большой хитрости решились, понадеявшись застать врасплох. Внезапности у них не получилось, и войско любичи созвать успели. Добрые кони за зиму накопили сил в стойлах на овсе, и степнякам предстояла жаркая встреча. Только они вряд ли о том пока ведают.

Застали курбекскую орду, когда она уже переправилась через Кеку. Была орда невелика, тысячи в три сабель оценил её Гарвин. Войско построили по старине – тремя полками. Большой полк возглавил Борвин сам, полк правой руки поручил Гарвину, а полк левой руки – Куримату, воеводе верному. Делилось-то войско по старине, да управлялось по-новому.

При праотцах князь всегда был в первом ряду, вел примером, воодушевлял отвагой. Ранее князь мог дать одну команду: «Вперед!», а потом уж битва покажет, кто прав, у кого дух тверже. Рубился князь в первом ряду и не видел ничего вокруг, а за другим князем и не пошел бы никто. Сейчас же все стало иначе, на степной манер. У курбеков хакан или мурза стоит под бунчуком позади войска. Оттуда смотрит он на битву и рассылает приказы с нарочными. Потому и ловили степняки рати любские в ловушки, обходили сторонами, били в бока. Долго учили кровавую науку любичи, придя в конце к такому же порядку, что и враги их, и не считалось уже позорным быть князю не в первом ряду.

Полки разошлись широко. Княжич стоял под прапором полка правой руки, окруженный личной дружиной. Гарвин ждал момента. Под его рукой собралось несколько городовых полков и дружин удельных князей. Ему доводилось участвовать в битвах. Но командовать полками – никогда. Помня все уроки отца, княжич ничем не выдавал свое волнение. Люди вокруг должны видеть только его стальную волю. Кошки, скребущиеся на душе, оставались ведомы лишь ему самому.

Курбеки подскакали к полку большому и начали свой смертоносный хоровод. Они, отличные всадники и меткие лучники, засыпали стрелами большой полк, который стоял под железным дождем, хоть и колебался. В передних шеренгах стояли лучшие вои, кони которых прикрыты доспехами. Хоть и противно храбрым сердцам было стояние это, просили сердца атаки лихой, неудержимой, но держал князь Борвин полк твердой рукой.

Тем временем, княжич дождался, степняки увлеклись стрельбой. Гарвин тронул свой полк и повел вперед. Он знал, что и полк левой руки пришел в движение. Сейчас требовалось охватить основную массу курбеков.

Степняки обнаружили это намерение лубравских полков и попытались отойти, но это удалось не всем, возникла толчея.

– Вперед! – скомандовал Гарвин.

В то же мгновение воин с рогом дунул и извлек из своего инструмента могучий протяжный звук, несущий всем волю командира.

Полк правой руки пришпорил коней и обрушился на врага.

Конный лучник – воин грозный, любичам ли этого не знать. Но против тяжелого всадника с длинным копьем ему не выстоять, победу может принести только отход. Сейчас же большая часть степняков попала в клещи и была окружена. Их опрокидывали ударами копейной конницы и справа, и слева, а они пытались дать отпор.

В погоню за выскользнувшими из стального мешка степняками Гарвин отрядил легковооруженных всадников. Он видел, как те гонят отходящих, которые отстреливаются на ходу. Как падают преследователи, как догоняют худоконных курбеков и рубят, как стреляют вдогон доброконным, но попадают редко. Бунчук мурзы уходил вместе с отступающими, но такое их воинское счастье.

Тем временем на отчаянно сопротивляющийся клубок степняков ударил большой полк, просто втоптав курбеков в землю. Не выдержали те могучего удара. Не с их легкими пиками воевать против латных конников.

Победа, это была она. Чувство пьянило Гарвина лучше доброго вина. В его жизни ещё не бывало ничего слаще этого. Но будет, он точно знал что будет. В день, когда он одержит победу, командуя не полком, но войском.